Текст книги "Девятый круг. Ада"

4

Сергей раздражённо перещёлкивал пультом каналы по телевизору. Фильмы. Нескончаемые фильмы о холоде. Фальшивые, слащавые истории любви, которая побеждает мороз, фильмы ужасов, где монстры рождались из льда… Все они лепились на скорую руку и к искусству не имели никакого отношения, но люди их смотрели – ведь холод стал их жизнью. И казалось, никто не заметил, что рекламы холодильников и мороженого больше не крутят по телевизору.

Сергей был дома один. Уже стемнело. Он выключил телевизор. Очертания комнаты сразу стали чужими, как будто незнакомыми, как всегда бывает в темноте. Он хотел зажечь свет, но вместо этого подошёл к окну. В мягком, лилово-красном от городского освещения небе размыто-белыми пятнами мелькали хлопья снега. Было красиво и тихо.

И в этот момент Сергей услышал, как в дверном замке поворачивается ключ.

«Лерка», – машинально подумал он и тут же возразил сам себе – она же только что звонила ему и предупредила, что ночует у приятеля. Так быстро поругаться они не могли. Хозяйка? Да, наверное. Он равнодушно смотрел сквозь замёрзшее окно во двор, когда отметил, что в квартире слишком тихо. Никто не включал свет. Как будто скрежет ключа ему померещился.

Сердце заколотилось древним трепыханием страха. Сергей обернулся и едва не закричал: в темноте, напротив него, кто-то неподвижно стоял.

Он смотрел во все глаза на фигуру в капюшоне. Линии её были чёткими, как на картине, и Сергей в первый раз серьёзно подумал о привидении. Фигура сливалась с темнотой комнаты, и если бы Сергей не слышал ключа, он мог бы принять её за какой-то предмет, – бывает, знакомые вещи во мраке приобретают непривычные очертания. Но сейчас он отчётливо понимал, что перед ним кто-то.

Это так напоминало фильмы ужасов, что Сергей почти инстинктивно ждал удара молнии, который бы осветил пришельца.

Но молнии не было. Падал снег. Фигура сделала шаг навстречу Сергею.

Он хотел перекреститься, но правую руку будто парализовало. Комок испуга засел в горле, мешая сказать хоть слово. Сергей ждал.

Фигура в капюшоне медленно приближалась, и в гремящей тишине комнаты послышалось тихое дыхание. Пора было что-то сказать, но Сергея не отпускало ощущение, что он во власти миража. Как будто ножом комнату отрезало от остального мира. Всё вдруг оказалось нереально далеко.

Сергей прижался затылком к оконному стеклу. Холод пробежал по всему телу. Во дворе кто-то громко засмеялся, но он этого не услышал.

Фигура остановилась в двух шагах от Сергея – как раз на таком расстоянии, что ещё бы чуть-чуть, десять сантиметров, и слабый уличный свет высветил бы её черты. Сергей напрягся и закрыл глаза, вспомнив, что от этого призраки исчезают. Но стало ещё страшнее.

Молчание забивало уши ватой, стало густым и тяжёлым. И тут фигура медленно протянула руку. Сердце Сергея провалилось куда-то вниз. А ему на грудь уже легла ладонь, обдавшая жгучим холодом даже через рубашку. Сергей вздрогнул.

– Это ты! А я-то уже приняла тебя за призрака. Стоишь в темноте, не шелохнёшься…

Магия растворялась, как сахар в кипятке, и лучи уличных фонарей добрались до фигуры в капюшоне. Появилось маленькое бледное лицо, красные губы, выбившиеся пышные волосы. И потом – этот голос.

– Ада? – Сергей, потрясённый увиденным, поперхнулся её именем, но тотчас повторил:

– Ада! Ты… ты прямо привидение! – и расхохотался над собственной глупостью. Она мягко рассмеялась в ответ.

– Но… Стоп, что ты здесь делаешь? Как ты вошла?

В темноте блеснул ключ, зажатый в маленькой ладошке.

– Откуда он у тебя?

Ада улыбалась. Глаза её казались чёрными-чёрными.

– У меня есть ключи от некоторых дверей в этом городе.

– В каком смысле?

Она рассмеялась – на этот раз звонко.

– Не бойся, я его не заказывала специально с тайными махинациями. Просто он у меня был. Потому что в этой квартире есть кое-что моё.

– Но…

– Но, по-моему, я всё подробно объяснила.

Сергей вздохнул и пошёл к выключателю. Как иногда после ночного кошмара хочется пить, так ему хотелось немедленно включить свет, чтобы рассеять атмосферу нереальности и вернуться в нормальный мир под электрической лампочкой, где нет неожиданных ответов.

Ада удержала его.

– Не будь таким скучным, не надо света. Впрочем… Если хочешь, зажги свечу. Электричество сейчас… – Она брезгливо поморщилась. – Это пошло.

У Сергея не было сил с ней спорить. Он достал со шкафа подсвечник с тремя наполовину прогоревшими свечами и зажёг их одну за другой.

Жёлто-шоколадный свет пробежал по комнате и заиграл на лице Ады. Она сняла плащ, как оказалось, подбитый мехом, и устроилась в кресле. Оттуда она наблюдала за растерянным Сергеем.

– Перестань так мучиться из-за ненужных тебе вещей… Считай, я пришла к тебе на свидание.

Голова у Сергея кружилась от хищных глаз Ады, равнодушно изучавших его. И он поспешно попытался возвести между собой и девушкой стену из обыденных вещей и сказал первое, что пришло в голову:

– Свидание? Н-да… Интересно, как бы на это посмотрел твой муж?

Глаза вспыхнули из глубины кресла.

– Муж? – тихо переспросила она. – Муж… Это не твоя забота.

– Ты его… Он тебе дорог? – Слово «любишь» в последний момент показалось Сергею слишком киношным.

Ада покачала головой, бесстрастно посмотрев на Сергея, и тот вздрогнул. Не могут у живого человека быть такие чёрные глаза, просто не могут. Они же как… Сергей вдруг заметил на Адином пальце потемневшее от времени серебряное кольцо с крупным чёрным камнем – матовым и не ловившим отсветов свечи. Её глаза были как этот камень. Неживые.

– Нет. Но мне нужен этот город.

«Как можно просто жить, когда она рядом? Как можно умываться, есть, включать компьютер, зная, что обернёшься – и вдруг этот жуткий взгляд?» – подумалось Сергею. Иносказания Ады – она только с ним так играется или вообще по-другому не умеет разговаривать?

– Зачем он тебе?

– Город? Не скажу, – улыбнулась Ада, и Сергей подумал: ну и глупости порой лезут в голову! Просто он никогда не видел таких глаз… – Муж? Во-первых, у него есть квартира. Во-вторых, у него есть работа. Я считаю, это весомые соображения, ведь у меня нет ни того, ни другого. Теперь ты успокоишься? Этот ответ достаточно нормален для тебя?

«Ведьма!» – мелькнуло у Сергея в голове. Как она почувствовала его раздражение в ответ на её недомолвки? Или оно попросту очевидно? И муж… Ада говорила о нём как о марионетке, ходульном персонаже, который мало походил на живого мужчину. Или эта крошечная девушка умела делать из мужчин кукол, послушных её воле?

Тем не менее Адино объяснение действительно немного успокоило Сергея. Его потянуло на романтику.

– Представляешь, пройдёт лет 500, и период, в который мы живём, назовут Снежным, Глобальным похолоданием или ещё как-то. Загадочно звучит. Люди будут гадать, как мы выжили. Хотя тогда, наверно, будут уже такие сумасшедшие технологии, что потомки будут про нас знать почти всё.

– Ну-ну, – усмехнулась Ада. – Много современные школьники знают про эпоху Возрождения? По-моему, Ромен Роллан писал где-то, что через четыреста лет ничего особенно не изменится, люди всё равно будут убивать и терзать друг друга – просто придумают новые сорок способов это делать. Наш быт, конечно, здорово изменился, вокруг теперь столько умных вещей. Но мы недалеко ушли от Средневековья. А в чём-то, может быть, отстали.

– Да ну? В Средние века сжигали ведьм, – ответил Сергей, пристально глядя в две горящие точки в тени кресла.

Ада приглушённо засмеялась, точно восприняв реплику на свой счёт.

– А теперь их обязали ходить на работу. – Она потянулась в кресле, давая понять, что не хочет продолжать разговор. – По-моему, мы отвлеклись. У нас же свидание. Налей мне вина и начинай соблазнять.

Сергей улыбнулся. Пододвинул подсвечник поближе к Аде, и наконец её фигура выступила из тени кресла. Маленькая, как ребёнок, она совсем терялась в нём. И вдруг очень напомнила кого-то.

– Знаешь, ты похожа на одну девушку… Забавно. Я нашёл в этой квартире конверт с любопытными фотографиями. – Сергей встал, порылся в своей сумке и достал конверт. Хотел распечатать, но вдруг что-то его удержало. Ключ… Он посмотрел на Аду и, мучаясь догадкой, вертел конверт в руках. – Хочешь посмотреть? – неуверенно предложил он.

– Не особенно. Я жду своё вино.

– А у нас, кажется, нет…

Ада с отсутствующим видом наматывала прядь волос на палец, показывая, что подобные детали её совершенно не касаются.

– Я схожу, – всё так же неуверенно предложил Сергей. Ада не отреагировала, и он, бросив конверт на кровать, пошёл одеваться.

…Сергей шагал по хрустящему снегу с бутылкой шардоне, и неясное беспокойство неуютно шевелилось внутри. В Аде было что-то, одновременно манящее и неприятное. Как в злой ведьме из сказки. Она вызывает симпатию ребёнка своей непохожестью на других персонажей, умом, таинственностью, силой… И всё-таки он радуется, когда Белоснежка благополучно просыпается от поцелуя принца, а Элли удирает от Бастинды.

Ада как будто настаивала, что этот мир безумен, и она ничего не собирается объяснять с нормальной, рациональной точки зрения. Опять-таки, откуда у неё ключ? Но Сергей не решался настойчивее требовать ответа, да вряд ли бы получил. Наверное, она бы просто молча ушла.

Кто знает, может, безумная кровь женщин предыдущих поколений её семьи сделала Аду такой. Пожалуй, подобные предания из жизни бабушек кого угодно сведут с ума. Впрочем, делает же она хоть что-то как нормальные люди. Вышла замуж, например. Кажется, где-то училась. То есть, пути обычных людей ей не чужды. Но стоило Аде взглянуть на него, как она умела: пристально, изучающее, неуловимо-насмешливо, – и Сергей не знал, как себя вести.

Поднявшись на свой этаж, он почувствовал откуда-то запах гари. Сергей открыл дверь квартиры и тут же прикрыл нос шарфом – стояла ужасная вонь, как будто жгли что-то химическое.

– Ада! – испуганно крикнул он. Никто ему не ответил. Да Сергей и не ждал. Ещё у лифта он понял, что не найдёт здесь Ады.

Он бросился к форточке, чего не делал уже давно. Морозный воздух хлынул в комнату, и Сергей закрыл входную дверь. Потом посмотрел на стол и кивнул сам себе, признавая поражение. Действительно, стоило догадаться. В пепельнице дымилась горсть чёрного пепла и догорал последний уголок одной из фотографий.

Сергей усмехнулся и включил свет.

Утром он нашёл во дворе дохлую кошку. При жизни она не отличалась ни сообразительностью, ни шармом и красотой, но её кормил весь подъезд, и Сергей привык видеть эту хитрую рыже-чёрную морду сытой, наглой и готовой стоять насмерть, но не позволить товаркам разделить с нею хлебное место.

Взъерошенная и жалкая, она лежала сейчас у самой подъездной двери, как будто до последнего надеялась, что кто-нибудь ей откроет. Сергею стало не по себе.

Дверь открылась, и из неё быстро, закутавшись до самых глаз, выбежал старичок-сосед. Сергей смотрел ему в энергичную спину несколько секунд и успел окликнуть его. Тот нетерпеливо обернулся, увидел кошку и, вздохнув, так же поспешно вернулся под козырёк подъезда.

– Н-да, очень неприятно, – признал он и развернулся было обратно.

– Семён Петрович! – остановил его Сергей. – Вы же раньше работали ветеринаром?

– Работал, Серёга, да кому сейчас звери нужны? Зарплаты урезали так, что по новым временам вообще не проживёшь. Поверишь ли – на скотобойню устроился. Скот замерзает и падает, губернатор велел тушёнку заготавливать, чтоб добро не пропадало…

– Падаль, что ли, в тушёнку пихают? – насторожился Сергей.

– Нет, что ты, в нашем хозяйстве нет. – Семён Петрович сделал акцент на слове «нашем», а его усы, шевельнувшись, приняли положение «но сам знаешь, всякое бывает». – Слушай, холод собачий, я не хочу, как коровки наши, тут околеть, так что побегу…

– Семён Петрович! – пока Сергей выкрикнул эти слова, старичок отбежал уже метров на пятнадцать. – А может, посмотрите, от чего эта кошка сдохла?

Нос бывшего ветеринара, чуть дёрнувшись, показался было над краем толстого шарфа и скрылся обратно, но глубину пренебрежения к вопросу выразил вполне ясно.

– А чего на неё смотреть? Ясно же. От холода она околела, от холода!

Старичок понёсся дальше по своим делам.

– Точно? – крикнул вдогонку Сергей.

Семён Петрович на ходу замахал руками и бодро закивал: мол, даже сомневаться не смей.

По дороге в редакцию Сергей насчитал одиннадцать мёртвых кошек.

5

Новый приятель Лерки был женат, и связаться с ним уж точно оказалось крайне неосмотрительным. Всё бы ничего, но имелся у него непозволительный, с её точки зрения, недостаток: он любил свою жену.

– Ради неё я приехал в этот город. Она сказала: «Продай квартиру» – я продал, сказала: «Влезь в долги, и сбежим» – я послушался. Теперь спать не могу, жду, что мне по башке монтировкой дадут. Знаешь, это подло звучит, уже ведь люди из-за морозов умирают, а мне – облегчение: по такому холоду они за мной через полстраны не погонятся!

Дмитрий был эталонно красивым тренером по рукопашному бою. Теперь, когда всей стране стало не до спорта, он работал охранником в продуктовом, где его и приметила Лерка. Но просчиталась: первое свидание подходило к концу, а тренер и не думал её соблазнять. Заказывая всё новые порции глинтвейна в одном из немногих кафе города, которые продолжали работать, он говорил и говорил, а Лерка тайком посматривала на часы.

– Я ради неё разругался с родителями, – она, кстати, всем врёт, что это они купили нам здесь квартиру. Ага, как же: хирург и учительница… Друзей бросил, спорт бросил… А она не приходит домой ночевать. И сделать ничего не могу. Она как посмотрит – и меня парализует, слова ей не сказать.

Лерка слушала и уговаривала себя, что в городе найдётся от силы несколько человек, у кого сейчас есть деньги на кафе, а значит, можно и послушать историю чужой драмы. Так она узнала, как Дмитрий познакомился с женой. Вернее, сначала увидел её портрет в мастерской знакомого художника. Чёрные глаза, написанные маслом, сверкнули по-настоящему, живо – он готов был в этом поклясться. Заинтригованный, Дмитрий попросил художника познакомить его с моделью, а через несколько недель на ней женился.

– Всё было классно – даже в кино так идеально не бывает, – признавался он. – Но стоило приехать сюда – и всё, чувствую, не нужен я ей. Она, в общем-то, этого и не скрывает, приходит за полночь, попробуешь что сказать – смотрит… А как смотрит моя жена, так больше никто не сможет. Психическое оружие, твою ж налево! Одеколоном чужим пахнет. Картины пишет – классные, только пугают чем-то. Как-то раз ночью, пардон, в туалет встал – а в коридоре её ведьма висит нарисованная. Можешь мне не верить, но она листала книгу. Реально листала, понимаешь? Страницы шевелились. По квартире шуршание. Короче, я к чему. Ведьма она.

Лерка не смогла сдержать издевательской усмешки.

– Ну да, как до свадьбы – так любимая, а как после, все сразу в ведьм превращаются…

– Я с тобой серьёзно, а ты!.. – разочарованно покосился на неё Дмитрий. – А снег этот выпал? Все были в шоке, помнишь? А она стояла у окна и улыбалась.

– Ты с ума сошёл, – спокойно констатировала Лерка, поднимаясь. – Ладно, спасибо тебе большое, спишемся потом «ВКонтакте».

Неожиданно Дмитрий схватил её за руку. Лерка удивлённо посмотрела на него и встретила взгляд, в природе которого никогда не ошибалась.

Что ж, подумала она, может, не так и сильно он любит жену.

6

Тёмные глаза загорелись во тьме чем-то бешеным, и казалось: она его ненавидит, ненавидит, ненавидит… Что не так? Что не так? – стучали в прихожей часы, но отвечало одно лишь отчаяние. Он закрывал глаза, чтобы не видеть двух чёрных злых точек, в которых тускло отражался свет жёлтого фонаря во дворе, но его веки обжигал злющий огонь: она-то глаз не закрывала. И он знал, что, ударь он её или покрой поцелуями тонкие лодыжки, взгляд не изменится, огонь не смягчится и ненависть по-прежнему будет электризоваться в этой комнате.

Скучный дьявол в спортивной куртке заглянул в спальню и криво усмехнулся: что, не разгадал шараду? Мучайся, мучайся, я здесь не задержусь – мы ведь увидимся ещё… несколько позже, не так ли? «Это я сам себя ненавижу?» – пытался крикнуть он дьяволу, но тот молча указывал на палящие глаза в углу: и она тоже, дорогой, и она тоже.

«Стой! Стой, не уходи!» – пытался крикнуть он пересохшими губами, видя, что спортивная куртка вот-вот исчезнет за дверью спальни. Не оставляй меня с ней наедине, ты отвлекаешь меня от бездны в этих глазах, потому что это – гибель, гибель или психушка, но больше ничего. Но куртка только усмехалась своими широкими складками и всё равно исчезала, а часы в прихожей били: справляйся сам.

Тогда он кидался к окну, но не мог его ни открыть, ни разбить. Из рамы торчали длинные ржавые гвозди, и кровь текла по рукам, по стеклу и старому подоконнику. Как к последнему прибежищу он бросился к выключателю, безжалостный жёлтый свет наполнил комнату, тьма оказалась ярко освещена, и всё смотрела, смотрела она…

В провинциальном городе, заметённом снегом, одновременно два человека проснулись, задыхаясь, и сели в постели, напряжённо вглядываясь в знакомую темноту своих комнат. Они не знали друг друга, но их мучил один кошмар. Один из них, тот, кого эти глаза и спортивная куртка стали посещать совсем недавно, не понимал сна и лишь смутно тревожился. Второй же успел сродниться с наваждением и всё, всё понимал. И оттого глаза его сна смотрели чернее, и куртка смеялась ядовитее, и более равнодушным, безжизненным, обречённым был электрический свет.

Сергей вытер пот со лба и замер, не возвращаясь на подушку. Он знал: в квартире что-то не то. Будто кто-то держал руку над его головой, или приоткрыл дверь, прислушиваясь, или смотрел в окно в кухне. Всё вокруг гудело от безмолвного напряжения, и Сергей ощутил детский первобытный страх – страх от того, что никогда не знаешь точно, что происходит, когда закрываешь глаза.

Напомнив себе, что ему двадцать пять и он, вообще-то, мужик, Сергей рывком встал и включил свет. Лучше не стало, скорее наоборот: лампочка, выхватив из темноты привычные предметы, коротко мигнула и погасла, оставив Сергея вглядываться в черноту. «У тебя просто был кошмар», – медленно сказал себе он, но не решился разжать губы и произнести это вслух: казалось, что кто-то возьмёт да ответит.

Глаза медленно привыкали к темноте. Снег за окном валил тяжёлыми хлопьями, жёлто-фиолетовый свет угрюмо заглядывал в комнату. Сергей нерешительно подошёл к окну. Тишина звенела, угрожали лопнуть барабанные перепонки. Как будто сон продолжался, Сергею хотелось очутиться где угодно, только не здесь, не в этой квартире, где из ниоткуда возникала чёрная фигура, внучка ведьмы, и никак не верилось, что у неё есть имя и фамилия, школьный аттестат и паспорт, муж и вчерашний ужин в холодильнике…

«Надо покурить», – подсказал мозг. Да, возможно, никотин бы успокоил. Но сигареты лежали на подоконнике в кухне. Сергей, ёжась от угрозы, которая отскакивала от предметов и бежала по коже мурашками, вышел из спальни.

В кухне добропорядочно загорелась лампочка. Но хотя ядовитый табак сладко и успокаивающе побежал по артериям, напряжение не исчезало. «Признайся же, – вдруг отчётливо подумал Сергей, – ну признай это – и станет легче: в квартире кто-то есть». И неясный шорох в прихожей, который он скорее почувствовал, чем услышал, подтверждал резонность разума.

Страх забрался под кончики ногтей на руках. Сергей, резко потушив сигарету, быстро поднялся и, запрещая себе думать, вышел в прихожую. Там никого не было. «Я не схожу с ума, здесь кто-то есть», – объявил сам себе Сергей, по-прежнему не решаясь мыслить вслух. В нём клокотала потребность найти источник напряжения – он ощущал её почти физически. И пошёл обратно в спальню, каким-то отделом мозга зная, что она там – там, где не включается свет.

Чёрная фигура свернулась в кресле. И прежде чем она встала, прежде чем оказалось, что на ней ничего не было, кроме его рубашки, прежде чем упала рубашка, Сергей понял, что ничего и никогда не будет уже в его жизни нормального, что всегда она прокрадётся, как вор, в его жизнь, и всё вывернет наизнанку, и всё заберёт себе, и отравит, и выбросит, и не даст счастья, но видит Бог, он не сможет без неё – не сможет, потому что никогда не будет с ней, потому что не дано ему дать ей реальность.

И она обнимала, и вонзала острые ногти, и молчала, и он молчал. И звенела тишина, и били барабаны в висках, и Сергей ощущал, как замерзает насмерть весь мир и как сгорает его жизнь, – ощущал, будто бы сам поднёс к ней спичку и наблюдал за занимавшимся пламенем. А когда он, поняв, что сойдёт с ума, вновь спросил, нарушив тишину: «Откуда у тебя ключ?» – она исчезла, подхватив с пола длинный меховой плащ, и пропала в холоде. Сергей опять не успел за нею. Пустая квартира теперь была лишена напряжения, но это сводило с ума. Он мгновенно оделся, выскочил из дома, с одержимостью психопата бросился вниз по окоченевшим ступеням и вырвался на удушающий мороз – но двор молчал, пустой: её уже не было.

Сергей, обезумев, метался по району – и конечно, её не нашёл. Нещадно сотрясаемый проникшим под кожу и растворившимся в крови холодом, вернулся в свою неинтересную квартиру – и не осилил её скуки. Разбивая кулаки, бил он бетонную стену, сдерживая вой животного, в которое его превратили.

Это стало его пыткой и манией – искать её в своей квартире; ждать, что вот-вот воздух изменится и в кресле материализуется она. Он ничего не мог с собой поделать…

Хотя с тех пор прошло уже четыре года, Роман иногда просыпался средь ночи и искал её маленький силуэт в тёмных очертаниях комнаты. В этом, наверно, и причина, и противоречие того, что он покинул храм накануне той исповеди и больше не надевал рясу.

Он пытался зажить полной жизнью, но отрава была крепка. Нет, Роман вовсе не скучал по Аде – она пугала его, вызывала то отвращение, то жалость, – но не отпускала. И священник понял это однажды июльской ночью, когда она, хоть и не была рядом, привела его в храм.

Её слова, бьющие в ночи, достучались до него спустя полторы тысячи дней. Ада ловко прокрадывалась в его жизнь, влюбляла – и отравляла всё, чем он жил до этого. Она как призрак появлялась по ночам у его постели. Было бесполезно искать её при свете дня, как и говорить, что это должно прекратиться, – она никогда не отвечала на то, чего слышать не хотела.

Он сбежал от неё в другой город, одержимый настолько, что, разложив вещи в съёмной квартире за сотни километров от дома и выключив свет, ждал, что и здесь появится Ада. Конечно, этого не произошло – но это-то и стало для Романа шоком. Он ждал её – она не появилась, не материализовалась изящно в темноте, как проделывала это в их городе. Не прожигали насквозь комнату и душу её агатовые глаза, он больше не чувствовал на себе маниакальной страсти, с которой она заставляла его разделить её больную любовь.

Он думал: достаточно просто её не видеть. Пытался убедить себя, что исцелился. Но тоска опустошала его. Ады не было рядом, она исчезла из его жизни как-то до обидного просто, и эти семьсот километров дела не меняли: Роман, втайне от самого себя, не был готов к тому, что она оставит его в покое.

Впрочем, этого и не произошло. Говоря попросту, Ада была на огромном расстоянии от него и там, далеко, рисовала свои мрачные готические пейзажи и ложилась вечером в супружескую постель. Однако и в их прежних отношениях было так мало обыденного, земного, реального, что Ада обрела плоть в его мыслях, подсознании, душе. Роман с горечью понимал, как близок он к сумасшествию: открыв ночью глаза, он искал силуэт Ады – и иногда находил: так ли ложились складки одежды и очертания мебели, или то была игра света и воспалённого воображения, – но порой видения были ужасающе реалистичны, настолько, что он пытался прикоснуться к призрачной тонкой руке…

Он спасался как мог – и порой это ему удавалось. Стоял на коленях перед иконами, читал Евангелие, проводил службы с немой и неизменной молитвой: избавиться от наваждения. В иные периоды Роман исцелялся и мог радоваться жизни – той, которую так страстно желал и получил: среди распятий, церковного пения и золочёных изображений святых. Он мог наконец участвовать в священнодействии храма, когда старушки с прозрачными глазами и робкие девушки в юбках по колено так трепетно смотрят на потолок, откуда взирает Бог-Отец, когда мужчины непривычно серьёзны и старики вспоминают милые сердцу грехи пятидесятилетней давности…

Однако что-то, засевшее внутри, боролось с его очищением. Он знал: это яд, который заблаговременно пустила в его кровь Ада. Будто какая-то густая и тёмная субстанция сопротивлялась и бушевала, пробуждая желание вспомнить её… И одного короткого взгляда в прошлое было достаточно: меж строк Псалтыри ему вновь виделось всё то же лицо, в темноте знакомые руки тянулись к нему, и он с бешеным стуком в висках выбегал из храма, когда чувствовал вместо переплёта святых книг под пальцами нежную, тонкую девичью кожу.

О её замужестве Роман услышал от матери по телефону, как раз в один из тех периодов, когда начинал думать, что забыл Аду. Но это было оскорбительно скоро после того, как они разъехались по разным городам, – всего через полгода! Лишь пять минут назад считавший, что отныне его жизнь посвящена только Богу, молодой священник был глубоко уязвлён. Он пытался радоваться за неё, за то, что девочка с болезненным воображением и нездоровой душой наконец обрела нормальное семейное счастье, – и не мог.

В то июльское утро он задержался в храме после обедни. Молчаливая старушка, продававшая свечи у входа, похожая на всех старушек, что обращали глаза к небу со времён создания Ветхого Завета, отправилась во двор кормить кошек. Каменную, местами щербатую плитку пола заливал солнечный свет из окон. Распятие с Христом находилось в тёмной нише, и лишь блики от нескольких свечей играли на тонком лике Иисуса. Знакомый аромат воска и ладана, родной алтарь в позолоте… Но неожиданно Роману стало холодно. Он почувствовал себя чуждым этой умиротворённости и благодати, испугался, что стоит на полу, на котором ещё не высохли капли святой воды после молебна: из самого тёмного угла полыхали глаза Ады.

Пусть его рассказ методично разобрал бы на кирпичики науки любой психолог, сам Роман точно знал: это не было видением, мороком, помешательством. Он видел её глаза – и понимал приказ, читавшийся в них.

В этот момент Роман смирился: священник из него не вышел.

А ещё он откуда-то знал: Ада вернулась в их город. Ощущал, как она идёт по их улице, как сжимает ремень дорожной сумки, как встречается во дворе взглядом с его матерью – и видел вспышку в зрачках обеих. Прошли полторы тысячи дней, и Ада позвала его обратно.