Текст книги "Счастье на бис"

– А нельзя найти врача здесь? Неужели на весь город нет ни одного… Как его там, кто нам нужен?

– Ортопеда. Есть, целых два. Я знаю обоих. Лучше бы не знала! А в Москве есть профессор Свешников, я уже с ним созвонилась. Мы с ним в военном госпитале работали, очень хороший дядька.

– Сколько лет? – неожиданно уточняет он.

– Семьдесят. Тогда было, – удивляется Сашка. – А что?

– Тебя всегда к стареньким тянуло?

– Да ну вас! Лучше бы помогали вещи собирать! Что вам брать? Брюки белые брать?

– Ну да, по Москве только в белых брюках шастать. Хотя бы бежевые! Рубашки эти не клади! Они с коротким рукавом.

– И что? Вы с длинным собрались ходить? Летом? Москва – не Северный полюс.

– Сашенька, после определенного возраста мужчине лучше не носить короткий рукав. По крайней мере если он не на курорте.

– Некоторым мужчинам лучше в любом возрасте не носить короткий рукав, – фыркает Сашка. – Но вы к ним не относитесь! Ну серьезно! С вашей осанкой, с вашим разворотом плеч, еще чего-то стесняться?

Это не лесть, фигура у него, по мнению Сашки, идеальная. По мнению Сашки, он вообще идеален. Несмотря ни на что. А то, что мышцы на руках провисают, так они и у молодых дрыщей, сидящих за компьютерами, часто как кисель. Ему-то хоть простительно.

– Тебя послушать, я Ален Делон, – ворчит Всеволод Алексеевич, но видно, что ему приятно.

– Лучше. Никогда мне этот слащавый красавчик не нравился. Но футболки я все равно кладу – для больницы.

Он сразу сникает.

– Всеволод Алексеевич, всего на пару дней. Если получится, поселимся в гостинице неподалеку, а в госпиталь будем ходить на процедуры. Но, боюсь, первые два дня ходить вы не захотите. Всеволод Алексеевич!

Сашка не выдерживает его несчастного взгляда, бросает несложенную рубашку в чемодан, подходит, садится на корточки перед его креслом.

– Ну вы чего раскисли? В Москву вашу любимую едем. Вы же соскучились по ней, наверное? Колено вылечим и забудем про него еще на несколько лет. А может, Свешников чудо сотворит, так и навсегда?

– Ага, – печально кивает он. – Просто мечтаю в родном городе в гостинице пожить. Саша, у меня там, вообще-то, дом есть. И квартира на Арбате, моя собственная. Горлом заработанная. Врачи тоже есть свои, но твоим я больше доверяю.

– Хоть что-то…

Сашка резко встает и возвращается к чемодану, стараясь на Туманова не смотреть. Ну да, кого она уговаривает. Ты еще предложи ему Москву показать, экскурсию провести. Совсем уже крыша едет. Привыкла, что он за ней, как за мамкой, ходит. Так то здесь. А в Москве он быстро превратится в настоящего Туманова. Нашла себе ручного зверька. Съест и не заметит. Скольких таких съел до нее, дурочек?

– Саша, я тебя обидел?

Встает, героическими усилиями, топает к ней. Сашка предельно внимательно складывает вещи. Трусы и носки мог бы сам сложить, между прочим. Хромающий, но не безрукий же.

– Вот поэтому я не хочу в Москву. Там слишком много всего, – вздыхает он. – Воспоминаний, связей, проблем. И ты ее не любишь.

– Почему не люблю? Когда-то я мечтала до нее добраться, добралась. Просто у меня там тоже слишком много… всего.

Сашка вздрагивает, потому что он вдруг обнимает ее за плечи. Невинным отеческим жестом, но, черт возьми, это же Туманов!

– Саша, никаких гостиниц не будет. Я не гость в Москве. И ты тоже.

– Поселите меня на Арбате? С Зариной и Нурай? Я лучше тогда вообще тут останусь, а вы поезжайте!

– Саша, прекрати! Коленку, значит, разрежут мне, а истерики закатываешь ты!

– Господи, Всеволод Алексеевич, ничего вам не разрежут! Проколют аккуратно, с анестезией. И ничего я не закатываю. Просто не люблю куда-то ездить.

– И я не люблю, – усмехается он и, отпустив ее плечи, потихонечку бредет обратно.

– Странно для артиста.

– Ничего странного. Накатался за всю жизнь. В последние годы так до тошноты, в прямом и переносном смысле. Особенно мне Курск запомнился.

– А что Курск?

Сашка с озабоченным видом вытаскивает из-за шкафа гладильную доску. Всеволод Алексеевич тяжко вздыхает, то ли от воспоминаний о Курске, то ли потому, что не успевает ей помочь.

– Ну и зачем гладить? Все помнется, пока доедем.

– А сами вы мятый поедете? Я вам белую льняную рубашку тогда поглажу, раз вы хотите с длинным рукавом. И брюки к ней. Рассказывайте про Курск.

– Да дурость была чистой воды. Лето, самое начало, но жара уже стояла дикая. Коллектив на каникулы отпустил, как всегда. Только с одного фестиваля вернулся, на другой собирался. Два дня в Москве свободных. Нет бы на диване полежать. Звонит какой-то хмырь из местной администрации, то ли депутат, то ли кто. Помните, говорит, Всеволод Алексеевич, село Верхние Грязи? А я и нижние не помню! Так вы же, говорит, оттуда родом, корни ваши там. Я слегка обалдеваю от новостей. Потом кое-как вспоминаю, что дед мой из какого-то села под Курском. И, наверное, я в каком-то интервью что-то ляпнул. А хмырь мне в уши льет, что на местном заводе красный уголок есть, нашей семье посвященный. Что все жители того села меня помнят, любят и безмерно ждут. Что у них и церковь сохранилась, где отца моего крестили.

– Отца или деда?

Всеволод Алексеевич на секунду задумывается.

– Слушай, я не помню. Наверное, все-таки деда.

– Угу. Ваш папа мало походил на воцерковленного человека.

– Так родился-то он до революции. Могли и покрестить сразу после рождения. Неважно. В общем, приезжайте, дорогой Всеволод Алексеевич. Поклонитесь земле предков. Уж мы вас встретим! А вы, может, и споете что-нибудь для земляков…

– Бесплатно, – хмыкает Сашка. – Припоминаю я что-то такое. Вы вообще без сцены пели, кажется. На какой-то полянке, окруженный толпой бабушек. В черном костюме под палящим солнцем. Я тогда очень хотела убить Рената!

– Так Рената там не было. Говорю же, коллектив весь в отпусках. Я один, как дурак, без ансамбля. Но не бесплатно! Хотя согласился не из-за денег, честно скажу. Просто заскучал в Москве, ну и любопытно же взглянуть на их красный уголок.

Сашка тяжело вздыхает. Он удовлетворял любопытство и разгонял скуку, а она бегала по потолку, боясь, как бы его солнечный удар не хватил.

– Да, Всеволод Алексеевич, вы идеальный домосед, ага. Два дня в Москве – и вы заскучали настолько, что рванули в первую попавшуюся деревню!

– Ты понимаешь, я каждый раз соглашался, куда-то ехал, лишь бы дома не сидеть, не киснуть. А потом, уже в поездке, понимал, как тянет домой. Дома расслабляешься, не одетый, не причесанный, весь какой-то разобранный. На второй день мне уже казалось, что и никому не нужный. А поездки, концерты дисциплинируют, держат в тонусе. Надел костюм, грим наложил, и уже настроение другое, уже человек. Но с каждым годом в таких поездках все меньше впечатлений. Все предсказуемо до зубовного скрежета. Вот я приехал. Встречает целая делегация, местная власть в костюмах, рожи протокольные. Девушка в кокошнике обязательно каравай вынесет. Если национальная какая-нибудь республика, то чак-чак. А мне же ни то, ни другое нельзя. Ну делаешь вид, что рад, пробуешь кусочек, забираешь все это счастье, потом коллектив доедает. Потом тебя тащат по местным достопримечательностям. В данном случае на завод, красный уголок показывать. Стою дурак дураком, фотографии маленькие, очки дома забыл. Улыбаюсь.

– Улыбаемся и машем, – усмехается Сашка. – Как пингвины из мультика.

– Потом в церковь меня потащили. Комсомольский певец Туманов стоит со свечкой в руках всю службу. Воск, зараза, на руки капает, обжигает. Жарко, душно. Я даже путаю, в какой последовательности креститься надо! И везде люди, люди, как к Ленину в мавзолей ко мне идут. Фотографироваться, автографы брать, просто слова какие-то говорить. А ты же все знаешь, что они скажут. И что сделают. Стоишь памятником самому себе, фотографируешься. Тоскливо, хоть вешайся. Ты для них столичный гость, ходячая достопримечательность, событие года. А они для тебя? Концерта ждешь уже с облегчением, там хоть ты в своей тарелке. Поешь по накатанной, отрабатываешь гонорар. Но потом же банкет с местной властью! Где тебе опять нельзя половину. И ты не можешь это объяснять каждому встречному. У меня тогда даже дозатора не было, на глаз инсулин колол.

– Вот не рассказывайте мне эти ужасы, пожалуйста! Я и так не высыпаюсь! – фыркает Сашка. – Все равно не понимаю, кто вас заставлял? Лишь бы дома не сидеть? Тогда тем более не понимаю ваших нынешних настроений.

– Дом, Сашенька, понятие философское, – вздыхает Всеволод Алексеевич. – Дело не в количестве квадратов и престижности района. Вопрос, хочется тебе там находиться или нет.

Сашка молча наутюживает брюки. Надо полагать, что теперь ему хочется.

* * *

Перелет прошел лучше, чем она ожидала. Летели бизнес-классом, конечно. Он уже и забыл, когда последний раз экономом летал, а Сашка на прицепе, что ее неимоверно злило, но варианты? Оставить его одного, а самой принципиально лететь в экономе? Когда она заикнулась на эту тему, он моментально завелся, ругались полчаса, прошлись по всем извечным вопросам, кто кому обязан больше. Но Сашка изначально понимала, что он прав. Она нужна ему рядом, а не через полсамолета. Мало ли: астма, сахар. Но все обошлось, Сашке даже показалось, что он в небе чувствует себя лучше, чем она. Устроился удобно в кресле, взял у стюардессы все газеты, какие были, потребовал приветственное шампанское. У Сашки глаза на лоб полезли. Шампанского только и не хватало. А он невозмутимо поставил на ее подлокотник оба бокала.

– Я, пожалуй, ограничусь минералкой. А ты угощайся. И расслабься наконец. У тебя такой вид, словно ты зайцем летишь. И ждешь, пока тетенька-контролер тебя выгонит.

– Ну простите, я не привыкла к бизнес-классу.

– Привыкай. Сейчас еще и обед принесут.

– Мы же ели дома.

– И мороженое, – словно не слыша ее, припечатал Всеволод Алексеевич. – Саша, расслабься!

Легко сказать. Сашке казалось, все на нее смотрят. И все, от стюардесс до пожилой пары в соседних креслах думают, что она его содержанка. Туманова, конечно же, узнали. Он уже принял участие в обязательной фотосессии на смартфоны. Сашке хотелось провалиться куда-нибудь. А он «расслабься».

Наконец они на месте. В аэропорту их встречает заранее заказанное такси и везет сразу в госпиталь. Они не обсуждали, что будет потом, не брали обратных билетов. Он не поднимал эту тему, а Сашка тем более не хочет начинать. Пусть будет как будет. Ее задача его лечить, точка. Она договорилась со Свешниковым, чудесным Иваном Павловичем, который их уже ждет на консультацию. А там посмотрим…

– Сашенька! Как же я рад тебя снова видеть! – Свешников сгребает ее в объятия. – Ну что, земский доктор, в Москву-то не тянет? Всеволод Алексеевич! Мое почтение!

Протягивает руку Туманову, а тот стоит мрачнее тучи. Что это с ним? Всю дорогу бодрячком, пересказывал ей новости из газет и делился опытом полетов, в такси обсуждали московские пробки с шофером и политику мэра, которую их водитель, конечно же, осуждал, зная, как следует управлять столицей. А теперь что?

– Туманов, – сухо представляется тот, кто в представлении совсем не нуждается.

– Чаю? – любезно предлагает хозяин кабинета. – У меня есть очень вкусные конфеты из Израиля, представляете? Пациентка подарила. У нас таких не продают. Саша, ты по-прежнему только зеленый пьешь?

– У меня диабет, – не слишком любезно прерывает его Всеволод Алексеевич.

Да какая муха его укусила? Сашка в полной растерянности сидит между двумя дорогими ее сердцу стариками. Еще не хватало, чтобы они перессорились. И с чего? Чем ему Иван Павлович не угодил? Милейший человек, он был первым, кто обратил внимание на старательную практикантку, готовую мыть полы и оставаться на ночные дежурства. Он подкармливал ее конфетами, шоколадками и прочими гостинцами от больных все ее полуголодные годы учебы. Он же способствовал, чтобы ее взяли в штат, и очень сожалел, что Сашка выбрала другую специализацию. И все равно помогал, подсказывал, опекал. Без всякой задней… Стоп. Так вот о чем подумал Всеволод Алексеевич! Ну конечно, объятия при встрече. Это с Сашкой-то, до которой посторонним и дотронуться нельзя. Вот в какую сторону у него мысли поехали. Господи! То есть он ее…

Додумать Сашка не успевает, потому что Всеволод Алексеевич интересуется, когда начнется осмотр?

– Мы устали с дороги и хотели бы уже определиться со своим пребыванием в столице, – ворчит он.

– Я к вашим услугам, – лучезарно улыбается Иван Павлович. – Раздевайтесь!

– Вот наши старые выписки. – Сашка кладет на стол Свешникову папку, одним глазом наблюдая, как Всеволод Алексеевич возится с ремнем.

Дома подошла бы и помогла, в последние дни она постоянно помогала ему одеваться-раздеваться из-за больного колена. Но то дома. А как он отреагирует при профессоре? Он и так злой как черт. Москва ему на нервы действует, что ли?

Свешников быстро пролистывает бумаги, качая головой, надевает перчатки, подходит к кушетке, на которую Всеволод Алексеевич улегся с самым скорбным лицом.

– Снимок не делали? А внутрисуставную жидкость на анализ брали? Почему? Саша, ты меня удивляешь. Неужели на местном уровне даже такие элементарные вещи нельзя сделать?

Прежде, чем Сашка успевает ответить, Всеволод Алексеевич выдает, как бы в воздух, ни к кому не обращаясь:

– Надо же, а я думал, перчатки надевают только хирурги и венерологи. Это всего лишь колено, а не член сифилитика.

Сашка давится чаем, который допивала скорее машинально, чтобы успокоиться. Да что с ним такое сегодня?! Свешников по-прежнему невозмутим:

– Есть стандарты гигиены, Всеволод Алексеевич. Сейчас может быть немножко больно…

– Да вашу ж мать!

Туманов со свистом втягивает воздух, Сашка бросает чашку и срывается к нему.

– Нет, Иван Павлович! С ним нельзя так! Все, все хорошо, дышим. Дышим, Всеволод Алексеевич. Все, все, уже не больно.

Сажает его, держит за плечи, заставляет смотреть в глаза и дышать.

– Дайте что-нибудь обезболивающее сначала, Иван Павлович. Я же вам говорила, астма. Приступы завязаны на стресс, на боль. Тихо, тихо, солнышко. Все хорошо.

Профессор совершенно ошарашен, то ли нестандартной реакцией пациента, то ли еще более нестандартной реакцией доктора Тамариной. Спокойной, рассудительной доктора Тамариной, которую он никогда не видел такой, как сейчас.

– Так, понятно. – Свешников наконец приходит к себя. – Давайте-ка мы вас положим в генеральскую палату, Всеволод Алексеевич. Сделаем снимки, возьмем анализы, а потом подумаем, как быть дальше.

– Генеральская одноместная, – замечает Сашка, все еще прислушиваясь, как он дышит, и не отпуская его ставшую холодной и влажной руку. – А нам нужна двухместная. Ну или раскладушку какую поставить.

У Свешникова лезут глаза на лоб, но Сашке уже плевать, кто и что подумает, потому что Всеволод Алексеевич вцепился в нее мертвой хваткой. Молчит, конечно, сохраняет остатки достоинства. Но Сашка и так все знает. И не оставит она его, даже и в мыслях не было. Не просто так они в ее родной госпиталь приехали, где все пойдут навстречу.

– Иван Павлович, просто сделайте, как я прошу, – с нажимом говорит Сашка, глядя своему наставнику в глаза, мол, потом все объясню.

Свешников кивает и зовет медсестру, чтобы отдать распоряжения.

– Втиснем для вас вторую кровать. Будешь ты, Сашенька, генеральской женой, – шутит он напоследок.

Всеволод Алексеевич скрипит зубами так, что стоящей рядом Сашке слышно.

* * *

– Ну а теперь рассказывай, Александра Николаевна, как ты докатилась до жизни такой?

Иван Павлович улыбается, но глаза серьезные. На столе снова коробка израильских конфет, только теперь к ней добавился торт «Москва», с красным желейным верхом и орехами по краям. Сказал, что пациенты подарили, но Сашка подозревает, что торт специально куплен для вечернего чаепития. С чего бы пациенты скоропортящиеся продукты таскали да еще врачу? Ладно там на пост медсестрам тортик принести. А докторам обычно коньяк перепадает.

Прогадал Иван Павлович или подзабыл, она «Москву» не любит. Приторная гадость. Сашке нравятся «Графские развалины». «Москву» любила Нюрка. И скорее из-за названия и пафоса, нежели вкуса. Официальный торт столицы, кондитерский символ твоей принадлежности к элите. Бред.

Сашка берет предложенный кусочек и беспокойно косится на телефон, лежащий рядом.

– Да не дергайся ты, доктор Тамарина. Во-первых, он сладко спит, и ты не хуже меня знаешь, что проспит до утра. Во-вторых, к нему приставили лучшую сиделку госпиталя. Не такую, какой была ты в свое время, но, поверь, тоже очень ответственную и надежную барышню.

Сашка тяжело вздыхает. Как-то много всего для одного дня. Перелет, встреча с Москвой и родным госпиталем, явно неадекватное поведение Всеволода Алексеевича, почти развившийся приступ. Ну а что она хотела? Если она устала, то какой для него стресс? А еще анализы и МРТ, перед которым Сашка малодушно согласилась на предложение Ивана Павловича сделать сокровищу укол седативного препарата. Спасибо, он хоть не спросил, что она ему колет. Доверяет ей безоговорочно. Решил, что от астмы, наверное. И выключился практически сразу, дав профессору Свешникову возможность спокойно провести все обследования, а Сашке хоть немного передохнуть. А потом Иван Павлович увел ее к себе в кабинет, приставив к спящему Туманову сиделку.

– Ты не перестаешь меня удивлять, – продолжает Свешников. – Сначала сбегаешь из Москвы в какую-то тьмутаракань. Земский доктор. Надо же было додуматься, Саш! А потом возвращаешься вот с ним… И, если я правильно понимаю, ты не просто личный доктор при капризной звезде?

– Он не капризная звезда, – тут же заводится Сашка и осекается под насмешливым взглядом. – Ну да, с ним бывает. Он привык, что всю жизнь мир вертелся вокруг него. И дома, в привычной обстановке, он не так невыносим. Устал сегодня, понервничал, да и колено его замучило. Равно как и остальные болячки.

– Ты не ответила на главный вопрос. Как?!

– Я не знаю, Иван Павлович. Так получилось. Судьба у меня такая, все мои желания сбываются, но с очень большим опозданием.

– Кажется, он был твоим любимым артистом?

– Он и есть мой любимый артист. Хотя концерты у нас теперь все больше домашние, – усмехается Сашка.

И кратко пересказывает. Очень кратко, потому что иначе пришлось бы рассказать всю свою жизнь.

– То есть у вас классическая модель привязанности. Ты его спасла, выходила, и он связывает собственное благополучие исключительно с твоим присутствием.

Иван Павлович откидывается в кресле и привычным жестом сдвигает на переносицу съехавшие очки.

– Ну зачем вы так? – вяло огрызается Сашка, хотя понимает, что Свешников прав.

Она тоже человек прямой и любящий называть вещи своими именами. Когда это не касается Туманова.

– Смею предположить, что присутствие медика ему объективно нужно, – добавляет она. – Диабет, астма…

– И с ними справился бы фельдшер. Или даже заботливая жена. Тысячи людей живут с такими диагнозами без личного врача тире няньки.

Сашка мрачно смотрит на своего наставника. Кого другого уже порвала бы на мелкие кусочки за такие разговоры.

– Чего вы от меня хотите, Иван Павлович?

– Понять хочу, как молодой перспективный врач превратился в личную сиделку.

– Исключительно по собственному желанию. Надеюсь, вы не думаете, что дело в деньгах?

– Зная тебя, это последнее, о чем я бы подумал. Ладно, Сашенька, твоя жизнь. Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. И, надеюсь, ты учитываешь два важных обстоятельства.

– Какие еще обстоятельства?

– Что твоему Туманову очень много лет. И что он тебя ревнует. Выводы сделаешь сама. А пока, – он быстро берет со стола снимки, чтобы она не успела возразить, – давай обсудим то, из-за чего вы приехали. И подумаем, что делать с его коленом. Вариантов я тебе предложу немного, потому что масочный наркоз твоему подопечному делать нельзя, а если он хотя бы пикнет во время процедур, ты меня лично разорвешь. Под местной анестезией пропунктируем и введем внутрисуставно глюкокортикоиды и гиалуронку. А дальше таблеточки, укольчики и физиотерапия. Полежит у нас недельки две. Можем заодно прокапать чем-нибудь полезным общеукрепляющим.

Сашка кивает. Вопрос только, согласится ли Всеволод Алексеевич провести две недели в больнице. Опыт подсказывал, что нет. Если неделю продержится, уже хорошо.

– Суставом вы займетесь?

– Конечно, Сашенька, лично займусь. Но при одном условии – тебя рядом не будет. Знаешь, как в детских больницах мамок выводят из палаты, когда ребенку капельницу ставят? Потому что дети орут, а у мамок инстинкты срабатывают, и они на врачей кидаются. Я боюсь, тут у нас аналогичный вариант.

– Иван Павлович, я все-таки медик, и…

– Я видел сегодня достаточно. И всё сказал! Со старшими по званию не спорят.

– Он с ума сойдет. И точно приступ получит.

– Саша, мы тут тоже врачи, на минуточку. Ты не единственный человек с дипломом на весь мир. И нет, не единственный, кто может справиться с твоим капризным артистом.

– Да не капризный он! Ладно. Договорились.

– Вот и умница. Возьми еще тортика, а я расскажу тебе все новости нашего зоопарка. Помнишь уролога Дьяченко? Что он учудил недавно…

– Подождите, не рассказывайте! Я на минутку, загляну к нему и вернусь. Мне можно пока вторую чашку чая налить. Спасибо!

И выскакивает за дверь, проверять, как там ее капризное сокровище. Иван Павлович только головой качает ей вслед и идет снова наполнять чайник.

* * *

Ночь Сашка практически не спит, думает о предстоящем дне. О том, как поговорить со Всеволодом Алексеевичем. Одно дело пообещать Свешникову, что не будет присутствовать при болезненных манипуляциях, наблюдать которые ей хотелось меньше всего на свете. И другое дело, сказать Туманову, что бросит его в тот момент, когда особенно нужна. Проворочавшись до рассвета, понимает, что просто не сможет так поступить. Мало ли о чем они там со Свешниковым договорились, мало ли чего она хочет и не хочет. Зато Всеволод Алексеевич безмятежно спит, в какой-то момент Сашка ему даже завидует, а к пяти утра на полном серьезе рассматривает вопрос, не всадить ли и себе пару кубиков волшебного лекарства. Но потом все-таки засыпает собственными силами.

Будильник срабатывает ровно в семь, потом в семь ноль пять, в семь десять. В семь пятнадцать раздается зычный, хотя и сонный баритон:

– Да выключи ты эту мерзость, в конце концов!

– Вы не любите Поля Мориа? – тоже сонно бормочет Сашка, пытаясь продрать глаза.

– Я не люблю отвратительное исполнение. У тебя басы валят, а верха звенят. Давно пора купить тебе нормальный телефон.

– Можно подумать! Нормальная у меня полифония. Ну не айфоны ваши хваленые. Так, Всеволод Алексеевич, мы встаем. Я что, просто так будильник включала?

Сашка вовремя замечает, что он переворачивается на другой бок с явным намерением поспать еще.

– Зачем? Мы куда-то торопимся?

– В восемь начинается обход. Вы ведь хотите к этому времени быть умытым, побритым, красиво одетым?

– Господи, я уже забыл, где мы, – стонет он и накрывается с головой простынкой. – Лучше бы не просыпался, честное слово.

Сашка тяжело вздыхает и идет к нему. Садится рядом, стаскивает простынку.

– Всеволод Алексеевич, ну несколько дней надо потерпеть. Сегодня вам отремонтируют колено, потом легче уже будет. Массажи там всякие, прогревания.

– Дерьмовая еда, иголки в руках и подъемы в семь утра. Не жизнь, а праздник, – констатирует он.

– Неправда, еда тут нормальная, обычная. Днем будет время доспать. А иголки… Ну хотите, я вам порт-систему поставлю, временно, чтобы каждый раз не колоть?

– Не хочу, это еще хуже. Колоть ты будешь?

– Ну а кто?

– А массажи тоже ты?

– Нет, специально обученные люди. Вам же не обычный массаж нужен, а лечебный.

– В чем разница?

Он садится на кровати, морщась растирает колено, чтобы встать. Цепляет на пояс дозатор инсулина, ночью лежавший рядом на кровати.

– Лечебный более интенсивный. А обычный – это скорее про «погладить», а не про «вылечить», – усмехается Сашка.

– Ну не скажи, иногда погладить и есть вылечить. А где мне взять чем побриться? У вас тут зубные наборы в номера кладут?

– Ага, и приветственный коктейль от отеля приносят. Все ваши принадлежности уже в ванной комнате, Всеволод Алексеевич. Я еще вчера всё приготовила. Тенниски в шкафу.

– Еще и тенниску надеть? Тебя смущает мое голое пузо?

– Меня вообще ничего не смущает, но сейчас набегут молодые медсестры с айфонами и будут просить с вами «селфануться».

Сашка намеренно его подначивает, приводит в чувство. И добивается своего, он, качая головой, но улыбаясь, топает бриться, мыться и одеваться. Она тем временем прибирает их постели и идет на пост выяснять, почему до сих пор не принесли завтрак. Когда она работала в госпитале, в генеральские палаты еду приносили вне зависимости от состояния ее обитателей. Остальные же пациенты делились на тех, кто сам ходил в столовую, и тех, кому требовалась помощь персонала.

В коридорах все здороваются, Сашку помнят и медсестры, и даже нянечки. И она помнит каждый сантиметр вытертого линолеума (давно пора делать ремонт, но начальство предпочитает вкладываться в оборудование, а не в интерьеры), каждый поворот коридора, каждый фикус в кадке. Здесь ей всегда было хорошо. Здесь ее любили и ценили почти с первого дня, когда она практиканткой пришла мыть полы. Здесь она выросла до доктора Тамариной, весь ее опыт, все знания отсюда, из этих стен, от доброжелательных коллег и капризных осененных погонами пациентов. Вернуться бы, но невозможно. И военный госпиталь, и медицина вообще были только ступеньками на пути к большой мечте. Которая неожиданно сбылась. Теперь уже ничего не вернешь и ничего не изменишь.

Они успевают позавтракать до обхода, Всеволод Алексеевич ворчит: каша не такая, йогурт пресный, чай невкусный.

– Вот починим колено, будем ходить в кафе поблизости. Я знаю отличное место, там волшебные блинчики готовят! По особым случаям я туда бегала, когда здесь работала.

Всеволод Алексеевич отставляет чашку и серьезно смотрит на нее.

– Саша, я хотел тебя попросить. Тебе же не обязательно присутствовать, когда бодяга с коленом начнется? Только не обижайся. Я помню, как его промывали в прошлые разы. Я докторов трехэтажным матом крыл. Не хочу, чтобы ты видела и слышала. И чтобы переживала за меня. У тебя вчера такое лицо было…

У Сашки бутерброд с маслом встает поперек горла.

– Не обижайся, девочка, ради бога. Ты и так видишь меня в худшие моменты жизни. А я вчера тебе еще и синяк поставил.

– Где?

– Ты не заметила? Ну руку посмотри.

Действительно, у нее на запястье несколько фиолетовых пятен. Это он так вчера вцепился. Ерунда какая, просто у нее сосуды близко, с детства синяки по малейшему поводу. Нашел, о чем думать.

– Я не обижаюсь, Всеволод Алексеевич. Я согласна, так будет лучше. Свешников поклялся, что больно вам никто не сделает. Но неприятно будет, скорее всего. А я, если вы не возражаете, съезжу домой на пару часов. Мама вчера опять звонила. Я ей не сказала, что в Москве. Но, наверное, надо съездить…

– Обязательно надо, я тебе еще в прошлый раз сказал. Ну вот и договорились.

– Договорились, – вздыхает Сашка.

– Но вечером с тебя массаж, – хитро щурится он. – Который про «погладить».

– Вы меня точно отпускаете? Где ваш телефон? Он заряжен? Держите его под рукой, хорошо?

– Саша, я большой мальчик, – усмехается. – Поезжай. Только, пожалуйста, на такси.

– Всеволод Алексеевич, такси до Мытищ будет целое состояние стоить. И плюхать два часа по пробкам.

– Саша, я все сказал! Даже не вздумай, особенно на обратном пути! Никакого метро, тем более вокзалов! Никаких шатаний по темноте. Вызвала к дому машину и доехала.

– По какой еще темноте? – ворчит Сашка, проверяя, не выложила ли из рюкзака свой телефон, кошелек и документы. – Я вернусь после обеда. А вы мне позвоните, как только все закончится, хорошо? И вообще звоните, если что. Будьте умницей, не скандальте со Свешниковым, он очень грамотный доктор, ладно? И за инсулином следите, скорее всего, после… процедуры сахар будет падать. Ну, Свешников должен знать, и я его сейчас еще раз предупрежу, и…

– Ты уйдешь уже сегодня? – притворно сердито рычит он.

Сашка поспешно закрывает за собой дверь. На душе все равно кошки насрали. Ну как можно сейчас его оставить одного? Не одного, а с кучей врачей, каждого из которых ты знаешь лично, напоминает себе Сашка. И Свешников абсолютно прав, от тебя будет больше вреда, чем пользы. Ты ортопед? Нет. Хирург? Нет. Анестезиолог? Нет. Ну вот и топай в свои Мытищи. Как он там пел? «Мытищи, Мытищи, любимый город мой».

Она заглядывает к Свешникову, чтобы еще раз напомнить про инсулин и необходимость максимальной анестезии, но того нет на месте.

– На обходе уже, – сообщает дежурная медсестра. – Александра Николаевна, он просил вам передать, что все помнит и сделает в лучшем виде.

– Что «всё»?

– Сказал: «Что бы вы ни придумали себе». Цитирую дословно.

Сашке остается только фыркнуть и вызвать лифт. И такси тоже вызвать, она не сомневается, что Всеволод Алексеевич проследит из окна. Даже встать не поленится по такому случаю. Она садится в машину, и как только такси отъезжает, телефон возмущенно пищит. Сашка достает его из рюкзака, досадуя на надоевший спам. Ну не Всеволод Алексеевич же ей смс-ки пишет. Сообщение о пополнении карты. Что? От суммы у Сашки отвисает челюсть. Это что еще такое? Это на такси? Ей его купить сейчас, вместе с водителем?!

Мобильный банк Всеволод Алексеевич освоил уже давно, Сашка сама ему настроила «избранные» операции, чтобы он мог одной кнопкой проводить основные расчеты. Он периодически кидал ей на карту какие-то суммы на покупки, потом они ругались, Сашка не хотела тратить его деньги. Сценарий повторялся регулярно, так что Всеволод Алексеевич предпочитал ходить в магазины вместе с ней. Но не всегда получалось, и вопрос товарно-денежных отношений оставался открытым.

Сашка тут же набирает его.

– Вы что творите? Куда столько? Зачем?

– Это вообще не тебе, – невозмутимо сообщает Всеволод Алексеевич. – Это твоим родителям на лечение. Снимешь и отдашь. Только аккуратно, не свети наличными около банкоматов. Лучше в банк зайди.

– Всеволод Алексеевич, они не…

– Саш, ко мне врачи пришли. Сделай как я сказал.

И разъединяется. Ну и как с ним разговаривать?

Всю дорогу Сашка угрюмо молчит, игнорируя попытки таксиста завести разговор. Она не хочет обсуждать политику мэра и качество дорожного покрытия, ей плевать. И на ходовые качества «ниссана» плевать тоже. Вообще на все и всех плевать, кроме одного товарища. Иногда даже страшно осознавать, как много он для нее значит. Ей должно быть стыдно, у нее отец болен, а она к нему едет так, по остаточному принципу. Потому что звезды сошлись. И с большой неохотой. А если уж совсем честно, не прояви Всеволод Алексеевич настойчивость, и не поехала бы. Опять он. Только он. Его слово, его воля.