Текст книги "Прогулка к Азазелю"

При ближайшем рассмотрении девица оказалась маленькой, тощей, но при этом с круглым, словно чуть припухшим личиком. Одета она была в мужскую рубашку с закатанными рукавами и искусно разодранные на коленях джинсы. За спиной новой знакомой болталась ковбойская шляпа на тесемке. Еще у девицы имелись собранные в пучок пегие волосы, тоненькие бровки и удивленно-капризное выражение лица. Девица Максу не понравилась.

– А ты неплохо устроился. Можно присоединиться?

Макс неохотно подвинулся. Девица влезла в шлюпку и только тут заметила стоящую на дне бутылку.

– Оба-на. Путешествуем первым классом. Это что, виски?

Она ухватила бутылку, понюхала горлышко и сморщила нос.

– Фи. В Греции полагается пить вино, а не этот бензин напополам с машинным маслом.

– Не нравится – не пей.

– А, вот ты какой, – улыбнулась девчонка.

На вид ей было от силы лет семнадцать, но Макс неплохо знал ее тип – такая будет выглядеть пигалицей лет до сорока пяти, а потом сразу станет сухонькой, но бодрой старушкой.

– Какой я? – без интереса спросил Макс.

– Невозмутимый. Я таких люблю. Ты наверное невозмутимый, потому что англичанин?

– Это вопрос?

– Это утверждение. У меня полно было парней американцев и канадцев, и они невозмутимые, потому что их ничего не колышет. Нажрутся и лезут под юбку. А англичане невозмутимые, потому что их в детстве научили, что сразу лезть девушке под юбку нехорошо, а надо сначала сделать ей приятное.

– Это пизду полизать, что ли?

Девка Макса определенно достала, и он надеялся, что после такого пассажа шмакодявка отцепится и вернется к своим друзьям. Юлька на любое озвучивание физиологии реагировала примерно как пингвин на электрошок, а просьбу выбрить лобок объявила оголтелым мужским шовинизмом.

– Вообще-то я имела в виду приглашение в ресторан или катание на лодке по озеру, – спокойно ответила девочка. – Или другие традиционные способы обольщения. Но полизать пизду – это даже еще лучше. У меня был один парень, русский, автостопщик, мы затусили в Турции. Так он всю первую ночь трепался о Бродском и Достоевском, представляешь? К рассвету я совсем обозлилась и спрашиваю: мы вообще трахаться будем или как? А он мне: извини, я думал, ты не хочешь, ну и решил, хоть в английском попрактикуюсь. Так что бывают и слишком вежливые. Хорошо, что ты не слишком…

Макс обреченно вздохнул и прикрыл глаза. Когда он снова их открыл, девчонка уже энергично сворачивала здоровенный косяк.

– Меня, между прочим, зовут Рената, – сказала она, облизнув бумагу острым розовым язычком.

– Макс.

– Отличное имя – Макс. Ты куришь траву, Макс? Или ты только топишь свой мозг в алкоголе, Макс?

Макс отобрал у нее косяк и щелкнул вытащенной из кармана зажигалкой. Затянулся, передал косяк Ренате. Пока та дымила, он отхлебнул виски. Жизнь определенно налаживалась.

Рената год назад закончила колледж в Нова Скошии и теперь путешествовала вокруг света. На вопрос Макса, а не обидятся ли ее друзья, девчонка только фыркнула.

– Американцы, что ли? Они мне никакие не друзья. Мы только в Афинах стусовались, в хостеле. Скучно же одной по городу мотаться.

В рюкзаке, кроме пакета с травой, у нее оказался здоровенный фотоальбом. Она попыталась было похвастать фотками из Тайланда, Египта и Австралии, но, натолкнувшись на полное отсуствие интереса, слегка подувяла.

– Какие вы, англичане, все-таки зашоренные. Сидите на своем острове, пьете свой Эрл Грей с молоком и ничего другого видеть и знать не желаете.

– Это из-за ущемленных имперских амбиций, – объяснил Макс. – Мы, понимаешь ли, привыкли, что куда ни приедешь – нам сразу слона, двести слуг и расшитый шелками шатер. А вместо этого нам гепатит, сифилис и такой счет за гостиницу, что потом два года не разгибаясь пашешь в офисе.

– Ты работаешь в офисе?

– Я вообще не работаю.

– А зачем ты едешь на Миконос?

– За ответом на вечный вопрос.

– О, да, Греция – это очень медитативное место, – обрадовалась Рената. – Я мечтаю позаниматься йогой, сидя на морском берегу, и чтобы шумел прибой и крабы махали клешнями.

– Увидев тебя, крабы не просто замашут клешнями – они ими зааплодируют.

– Смеешься? А, между прочим, все наши беды оттого, что мы не находим ни минутки на медитацию и духовное очищение.

– Это точно.

– Когда мы приедем, я научу тебя медитировать.

– Боюсь, – вздохнул Макс, – когда мы приедем, у меня будут другие дела. Так что лучше научи прямо сейчас.

Обучение прервал гудок парома – они подплывали. Макс вытащил руку из ренатиных трусиков. Не сговариваясь, оба путешественника скатились на берег и сняли первую же комнату из тех, что предлагали усыпавшие причал местные ангелы-странноприимцы. Комната оказалась маленькой и с раздельными кроватями – но Макс это дело быстро поправил, сдвинув обе кровати вместе. Пока Макс трудился, Рената успела выскочить из одежды – и, как только он обернулся, впилась ему в губы сухим хищным ротиком. Достоевского сегодня не будет, понял Макс, падая на постель и придавливая собой девушку.

Под вызвездившим небом, под черепичной крышей, под ладонью Ренаты и под сомкнутыми веками Макса в комнату вошла Юлька. Огляделась, поджала неодобрительно губы и уселась в старое кресло – то самое, что притащила с помойки в свою мансарду, и Макс хотел его выкинуть, а она не давала, говоря, что самый настоящий девятнадцатый век, резное дерево и чинц. Села, подогнув под себя ноги в линялых домашних шортиках, как сиживала всегда. Отдула челку над серьезным и гладким лбом и обвинительно уставилась на спящего Макса.

– Ты специально, – сказала Юлька.

– Ты ведь все придумал, – сказала она.

– Ты же работаешь экспедитором на строительной фирме. Ты следишь за тем, вовремя ли доставлен битый китайский кирпич и бракованая индийская теплоизоляция. Нет никакой криминальной романтики, милый, – сказала девушка.

– Нет гангстеров, и сумасшедшего Лео нет, и нет никаких козлов и никакого Азазеля, а есть только ты и я. Но тебе этого было мало, или, наоборот, слишком много, и ты сам себе рассказал эту дурацкую историю. Ты и со мной не поговорил, потому что знаешь – от малейшего щелчка твоя сказка рассыпется, как эти ваши гнилые коттеджи. Признайся, тебе просто стало скучно. И ты просто решил сбежать от меня, безответственный, жестокий человек, – сказала милая. – От меня и от всех остальных. Вот и получается, что сам ты и есть Азазель.

«Ага, значит, Азазель все-таки существует, – хотелось ответить Максу. – А если есть Азазель, то, извини, есть и гангстеры – да ты же видела Чарли в том клубе на Мэйфэйр, он все хотел к нам подкатиться, и я оттеснял его плечом, чтобы он не успел тебя рассмотреть хорошенько. А он тянулся к тебе коктейлем „Блядь Мери“ и, по-дурацки оттопырив губы, повторял „Ю-лиш-ка. Ю-лиш-ка, пошли пить настоящую рюсска вотка“. Ты права – он был похож на подвыпившего шведского дипломата, а вовсе не на гангстера. Только я почему-то уже тогда знал, что это добром не кончится».

Так возразил бы Макс – однако возразить он не мог, потому что спал неглубоким, но цепким сном очень уставшего человека.

Проснулся он снова на рассвете, когда за шторами едва посерело. Рената сопела ему в плечо. Подушка и отчасти шея Макса были мокрыми от ее слюны. Макс поморщился. Выскользнув из-под простыни, он из чисто спортивного интереса – а отчасти по привычке – запустил руку в рюкзачок девушки. Между прокладками, фотоальбомом и записной книжкой с адресами обнаружился газовый баллончик, несколько одноразовых шприцов и не принадлежащий – судя по водительскому удостоверению – Ренате кошелек. Удостоверение было на имя некоего Пола Вакоби. С фотографии смотрело молодое веснусчатое лицо – кажется, один из афино-американской компании. Где-то ты сейчас, Пол Вакоби, и какими словами поминаешь девочку Ренату? Макс забросил кошелек обратно в рюкзак. Он быстро оделся, плеснул в лицо водой из-под крана и, не принимая душа, вышел из комнаты. Ключи оставил на тумбочке рядом с кроватью.

Макс спустился на дорогу, идущую вдоль берега, и зашагал к городку. Через некоторое время топать по дороге ему надоело. Он скинул ботинки и ступил на песок пляжа, пересыпанный ракушками и бутылочными пробками. Песок был еще холодный, а вода и того холоднее – октябрь на носу. От моря несло водорослями, рыбой и нефтью. В порту, приткнувшись к левой дуге залива, красовался многопалубный теплоход, белый, как самое белое облако.

Городок только просыпался. Ленивый дворник – или, возможно, сам владелец – мел улицу перед ресторанчиком и приветствовал Макса кивком головы. В других ресторанчиках столы накрывали скатертями, позвякивали посудой. В порту рыбаки, недавно вернувшиеся с ночного лова, разбирали сети и кормили мелкой рыбешкой наглого пеликана. Лодочки утыкали залив, как нарциссы цветочную клумбу. В информационном бюро Максу сказали, что до Ано Меры полчаса езды на автобусе, но ходит и такси. Максу не хотелось ехать на такси. Максу хотелось зайти в ресторанчик, заказать кофе и круассон – или что тут у них дают на завтрак – закурить сигарету и долго, долго смотреть на море, на ряд мельниц, на копошащихся в большом аквариуме омаров, которых только что доставили рыбаки и вечером сожрут пресыщенные достопримечательностями туристы. Хотелось пошататься по узким мощеным улочкам, где едва проезжает мопед, над головой развешано белье, а голоса играющих детей звучат так ясно и радостно, как будто в мире нет смерти. Вместо всего этого Макс подошел к стоянке такси и устроился на заднем сиденье довоенного, похоже, «опеля».

В «опеле» он опять задремал, и, проснувшись, разозлился – жизни осталось всего ничего, и ту проспишь. Такси выруливало на центральную – и, похоже, единственную – улицу Ано Меры. Макс расплатился и вылез на горячий булыжник площади. С одной стороны, у закрытых ларьков, сидели за столиком три загоревших почти дочерна, но с белоснежными шевелюрами и усами старика. Старики играли в нарды. Над дальним концом площади виднелась ограда монастыря, черепичная крыша с крестом и алебастровый ствол колокольни. Колокольню украшала резьба, будто стены изгрыз короед. Ветер гнал через площадь газетный лист. По обоим сторонам поселок окружали горы, и там тоже были какие-то дома, виноградники, огороженные решетками загоны для живности – а выше уже только сухой кустарник и козьи тропы.

Макс подошел к старикам и спросил «Лео Каракис? Вилла Лео Каракиса?». Один из стариков, самый древний, поднял на Макса бессмысленный, как у козы, взгляд. Пожевав морщинистыми губами, он махнул рукой налево, на дорогу, уходящую, кажется, к морю. Макс поблагодарил кивком и сказал единственное греческое слово, которое помнил, «хайрете». «Хайрете кирие», – равнодушно откликнулся старец.

Осеннее средиземноморское солнышко немилосердно пекло. Штаны Макса побелели от пыли, а узкие ботинки, вовсе не предназначенные для ходьбы по горным тропам, основательно натерли ноги. Макс плелся по дороге уже который час, а виллы Лео Каракиса и впомине не было. Давно осталось позади домики и сады Ано Меры. Сейчас Макс очень жалел, что не заглянул в монастырь, где, наверное, прохлада, сумрачные крипты и плеск небольшого фонтана в мощеном плитами дворике – или хотя бы не купил бутылку воды на автобусной станции. По лбу катился пот, рубашка прилипла к спине и под мышками, плащ, казалось, весил десять стоунов. Макс мысленно проклял заведшего его в эту глухомань старца и решил подняться на холм, чтобы осмотреться. Он бросил ненужный плащ прямо на дорогу и начал карабкаться по едва различимой козьей тропе. Штанины тут же обросли колючками репейника. Сверху было попрохладней из-за свистящего по склонам ветра. Вершину холма – или даже небольшой горы – покрывали здоровенные валуны. Макс протискивался между ними, всматриваясь в азбуку трещин. Трещины и нашлепки мха складывались в странный узор, будто росписи доисторического человека – а вон там, кажется, и впрямь мазнуло охрой, вот человеческая фигурка, лошадь и охотник, держащий копье. То ли с ним играло шутки расшалившееся воображение, то ли Макс и вправду угодил на первобытную охотничью стоянку. Статичная пляска гигантов завораживала, кружила голову – будто камни и затерявшийся между ними человечек не стоят на месте, а с одинаковой скоростью мчатся в диком хороводе. Макс подошел к одному из валунов и на минутку прижался лбом к холодному боку камня. В голове прояснилось – и одновременно путник услышал, что камень тихо гудит, будто напевает медленную песню, одно слово которой длиннее человеческой жизни.

Когда Макс выбрался из лабиринта мегалитов, солнце уже катилось за западный склон. Внизу раскинулось море. У самого берега виднелись бетонные конструкции – похоже, недостроенные виллы. К воде вела непонятная, прямо в воздухе начинающаяся лестница – ее железные ступеньки торчали на метр над обрывом. Макс с сомнением оглядел склон, затем подошел к лестнице и стал спускаться, цепляясь руками и ногами. Спускался он долго. Лестница чуть дрожала под ударами ветра и тоже еле слышно гудела, будто все на этом острове пело, или просто тянуло сквозь зубы одну и ту же мелодию.

На заброшенной стройке не было ни души. Макс зашагал вдоль берега, обходя груды строительного мусора. Через несколько десятков ярдов дорога расчистилась, и по сторонам пошел уже привычный колючий кустарник, вдруг редко пробивающийся чем-то зеленым – один раз это оказался цветок на длинной ножке, другой – бутылочное стекло. Слева грузно дышало море. Быстро сгущались сумерки. Вершины гор еще удерживали солнечный свет, но в низинах засинело. Становилось зябко. Дорожка все приближалась к воде, и наконец, когда солнце совсем рухнуло за горы и все вокруг сделалось фиолетовым и темно-серым, уткнулась в небольшой песчаный пляжик. Посреди пляжа лежало вымытое на берег бревно, бог весть откуда тут взявшееся – на островке редкими были даже оливы. Рядом светлело округлое тельце рыбачьего поплавка, до почти костяной белизны вылизанное приливом.

Макс с облегчением сбросил ботинки, уселся на бревно и вытащил из пачки последнюю сигарету. Огонек зажигалки на мгновение осветил клочок берега и подбирающуюмя к максовым ступням волну в белой оторочке пены – а затем все снова кануло в чернильный сумрак, где небо лишь чуть светлее, чем море. Макс оглянулся. Вверху, на склоне, приветливо перемигивались огоньки виллы. Должно быть, это и есть логова Льва, подумалось Максу. Вот докурю и… Он не закончил мысли. К ногам подкатилась новая волна и ласково лизнула горящие ступни. Искупаться, что ли, промелькнуло в голове Макса. Наверное, будет очень холодно – почти октябрь, в Брайтоне в это время года не купаются даже сумасшедшие. Море опять лизнуло пятки Макса, будто уговаривая с робким лукавством – посмотри же, я совсем не твое ледяное и жестокое родное море, я мягкое, теплое, Средиземное. Ты только войди в меня. Макс выстрели в песок сигаретный окурок и встал. За все эти душные, краткие, неведомо как промелькнувшие два дня никто не был с ним так ласков, как это чужое море. Он стянул рубашку через голову и расстегнул молнию на брюках.

В первое мгновение вода показалась ослепительно ледяной – но Макс с криком рухнул вперед, погрузился с головой и тут же выскочил на поверхность, отфыркиваясь. Он поплыл от берега, дыша через рот и рассекая воду резкими ударами рук. Через несколько секунд море уже не казалось холодным – напротив, оно обволакивало кожу приятным теплом. Макс отплыл на сотню ярдов и перевернулся на спину. В лицо ему уставились очи звездного гиганта-Аргуса, до сих пор призревающего за островами Эгейского архипелага. Макс ничего не знал об Аргусе, однако Аргус знал все о Максе и одобрительно подмигнул ему двумя сотнями глаз. Вилла на берегу манила человеческим теплом, светлячками окон – но куда было жалким земным светлячкам до развернувшегося над Максом звездного великолепия? Море толкало его в плечо, смывая пот и кровь, обиду и память. Здесь можно было плыть до тех пор, пока не перехватит дыхание, и легкие не заполнятся солью – но даже и после этого, с приливной волной к берегу, на рассвете.

Над водой разнесся рев – это сигналил выходящий из порта теплоход. Звуковая волна мягко ударила Макса в уши и рассеялась. Юноше вспомнились слова, сказанные старым Шимшоном:

– Последний дар Азазеля людям: свобода не помнить о тех, кого мы оставили на берегу.

Максу захотелось поплыть по лунной дорожке, но луны в небе не было – и тогда широкими и мерными гребками он поплыл по дорожке, оставленной огнями уходящего теплохода.