Текст книги "Боевой шлюп «Арго» (сборник)"

– На кой тебе винтовка, падре? Ты же все равно стрелять не умеешь.

Так он и шел сейчас, тяжело загребая ботинками песок и пошатываясь под грузом.

Когда стало ясно, что еще немного – и священнику уже придется тащить не только винтовку, но и самого полковника, впереди замаячил поросший кустарником холм. Со вздохом облегчения спутники рухнули в тень безлистых, но густо переплетенных веток. Жерар достал сигареты, затянулся и блаженно закрыл глаза.

Священник смотрел в перечеркнутое сучьями небо.

– Странно, что нету демонов.

Полковник повернул к нему голову:

– Нашел по кому скучать. Иди на восток, – он ткнул сигаретой за спину, – будут тебе демоны.

Отец Павел поглядел на восток, куда тянулись вдоль горизонта дымные столбы. Может, это был не дым, а черный мелкий песок. Это напомнило священнику о минувшей ночи.

– Что вы там передавали?

– Когда меня ребятишки застукали? Координаты нашим бомбардировщикам. Надо выжечь гнездо, пока гаденыши не расползлись по всей округе. – Жерар проверил часы и поморщился. – Что-то они не спешат. Еще немного прохлопают ушами – и ищи ветра в поле. – Сощурившись, он выдохнул сигаретный дым. Серые клочья уцепились за ветки, а потом выправились и тоже медленно, но неуклонно поплыли на восток.

– Странно. Ветра нет.

Тестировщик пожал плечами. До непонятных особенностей здешней тяги ему, похоже, не было дела.

– Кем вы работали до войны? – спросил отец Павел.

Полковник сел, подтянув под себя ноги.

– До войны? До войны у меня была компьютерная фирма.

– А потом?

– А потом я начал играть и разорился вчистую. После этого меня бросила жена – и я так разозлился, что решил стать профессиональным игроком. И стал, даже выиграл парочку турниров. – Заметив недоумение на лице священника, он пояснил: – Покер. Знаешь?

Священник покачал головой.

– Ни хрена ты не знаешь. Короче, построил я себе дом, снова женился. Софи была красавица, но дура редкая. А я ее любил. Мы в очередной раз поссорились, и она укатила на побережье. В Син-Крик.

Священник снова непонимающе нахмурился, и полковник добавил:

– Первое место, где прорвались демоны.

– Она погибла?

– А ты как думаешь? – Сигарета в руке полковника догорела до фильтра, но он не замечал. – Потом началась заваруха, и я вступил в Легион и дезертировал через месяц, и еще через два меня прихватили. А уже в тюрьме ко мне подкатили ребята из «Джинтроникс» и предложили работать на них. Я согласился. Вот и вся история. Немного длиннее твоей, святой отец, но такая же идиотская.

Небо над горизонтом прорвалось, и на пике звуковой волны пронеслось звено бомбардировщиков. Они летели туда, откуда пять часов назад ушли полковник со священником. Жерар проводил их взглядом и махнул рукой:

– Поздно. Ладно, пусть хоть этот чертов бункер разнесут, одной норой у сучат будет меньше.

Минутой позже земля дрогнула, и еще через некоторое время донесся глухой гул разрывов. А потом грохот бомбежки перекрыл резкий стрекот из-за холма, и прямо над ними проплыло грязно-серое брюхо вертолета. Отец Павел вскочил. Полковник схватил его за рукав и закричал: «Не надо!», но отец Павел легко освободился и побежал за вертолетом.

– Эгей! Эге-гей! Мы здесь! Заберите нас отсюда!

Он бежал, размахивал руками и орал в полной уверенности, что вертолет сейчас улетит и они снова останутся в пустыне одни.

Однако вертолет развернулся. Серая стрекоза зависла над землей в нескольких метрах от отца Павла, так близко, что он видел молодые лица двух летчиков в кабине и одинаковую раскраску их шлемов. А потом сквозь стрекот пробился другой звук, и в грудь отца Павла ударило. Сначала он с недоумением глядел, как пули вырывают куски одежды и плоти, обнажая тускло блестящий металл. А затем развернулся и побежал. Первые несколько шагов он бежал к холму с кустарником, но почти сразу сообразил, что так выведет безумный вертолет прямо на полковника, и снова развернулся, и понесся по равнине, высоко вскидывая ноги. Иногда фонтанчики пыли вспухали рядом, а иногда пули тыкались ему в спину, ласково, как щенки. Он петлял, уклонялся, стараясь держаться как можно дальше от холма. Вертолет с веселым жужжанием следовал за ним. Наконец летчикам надоело гоняться за неуязвимой дичью, и сзади послышался свист. Отца Павла ударило намного сильнее, он ощутил жар и страшную боль в затылке. Его развернуло, приподняло и швырнуло на землю в облаке пыли.

Сначала он лежал неподвижно, потом завозился и с трудом перевернулся на спину – как раз вовремя, чтобы увидеть, как полковник выскакивает из кустов и вскидывает к плечу винтовку. «Не надо», – пробормотал отец Павел, но полковник уже выстрелил, вертолет дрогнул и пошел вниз по наклонной кривой. Но все же прежде чем грянуться на землю и исчезнуть в хризантеме взрыва, он успел выпустить вторую ракету.

«Не попади! – взмолился отец Павел. – Господи, сделай так, чтобы он не попал».

Однако ракета попала в цель. Когда отец Павел, хромая, подбежал к холму, его встретила курящаяся пасть воронки. В воронке крутился дым, и видно было погнутое ложе винтовки и какие-то тряпки, а больше ничего не было. Ничего и никого. Отец Павел бессмысленно ощупал края ямы, покачал головой – шея двигалась с трудом, – перекрестился и начал:

– Господи, упокой душу раба Твоего…

Но, так и не договорив молитву, он сел на землю рядом с воронкой, закрыл руками лицо и заплакал.

Отец Павел шагал на восток. Неизвестно, сколько часов, или дней, или недель длилось его путешествие. Сначала он был один, но позже заметил, что по сторонам следуют другие. Другие двигались странной, дергающейся походкой, подволакивая ноги и наклонившись вперед, будто их тянули за привязанные под ребрами нити. Только спустя некоторое время отец Павел понял, что идущие по сторонам мертвы. Казалось, серый песок пустыни раздался и пошел волной, сгущаясь в человеческие формы. Мертвецы были разными – и высохшие, непонятно как державшиеся вместе скелеты, и совсем свежие, с рваными ранами, с язвами, с белыми глухими лицами. Отовсюду неслись шелест и равномерное шарканье. Отец Павел не испугался, потому что и сам не слишком отличался от мертвеца. Обожженная взрывом спина зудела – то ли там заживали раны, то ли отгнивала последняя плоть, – но не это интересовало священника. Его взгляд притягивала крепость на невысоком холме. Пустые глазницы мертвецов тоже неуклонно смотрели туда. «Ме-ги-до», – шелестело над толпой.

Мегидо.

Желтый камень стен зарос сорняком, но крепость не казалась разрушенной. Точнее, разрушена она когда-то была и, возможно, даже погребена под землей, но некая сила снова вытащила на свет перекрытия и бастионы, перемешала и расставила в одной ей понятном порядке. За первым рядом укреплений следовал второй, а дальше уже громоздилось основание башни.

Вместе с потоком мертвых священник проследовал мимо странных построек – кусков кладки, склонившихся под невероятным углом и не отбрасывающих тени, врытых в землю колонн, гигантских крылатых барельефов. Никто не пытался преградить ему дорогу, и вскоре он вышел на площадь. Здесь мертвые устремились направо, к башне. Слева, на покрытом растрескавшейся и выцветшей мозаикой пятачке, маячило несколько высоких силуэтов. Приглядевшись, священник понял, что стоявшие там не были людьми. Выше человеческого роста, и, если смотреть внимательно, они становились еще выше, колебались, менялись. Темные узкие лица, продолговатые овалы глаз, движения скорее насекомых, чем людей. Многосуставчатые конечности поводили, шарили в воздухе, будто дирижировали огромным слаженным оркестром. Пока отец Павел смотрел, один из них отделился от группы и приблизился к священнику. Походка его была мягкой, будто демон не шагал, а стелился в воздухе – только что был там и вот уже здесь. Длинная – ладонь? щупальце? коготь? – опустилась на плечо отца Павла. От демона тонко пахло сухой травой, пылью и копотью. Священник попятился, и тогда темный образ заколебался, растворяясь в воздухе. Через мгновение перед отцом Павлом стоял невысокий человек в просторной полотняной рубашке, с печальными глазами на смуглом узком лице. Ветер отдувал от лица его длинные волосы, хотя вокруг не было ветра.

– Натаниэль?

– Натаниэль был одним из малых моих. Имя мне – легион.

Голос его шелестел, и щебетал, и пощелкивал, сливаясь из многих голосов.

Демон снова положил руку на плечо отца Павла, и на сей раз это была обычная рука, с загорелой кожей и бледными полосками ногтей.

– Я вижу, ты устал, и болен, и в смятении.

Если хочешь, я отвечу на твои вопросы.

Мысли ворочались в голове священника тяжело, будто неточно сцепленные колеса часового механизма. Он подумал и спросил:

– Что вы строите?

– Лестницу. Мы строим лестницу.

Священник оглянулся. На древних черных обломках, на выступивших из-под желтого известняка слоях базальта возвышалась башня. За исключением первых, каменных, уровней башня строила сама себя. Мертвецы карабкались на плечи своих предшественников, текли вверх непрерывным серым потоком, и цепочка их уже уходила за облака.

– Почему здесь?

– Здесь Иаков увидел ступени, ведущие в Рай, и восходящих и нисходящих по ним ангелов. Здесь ближе всего от земли до неба.

«И снова мне врут, – устало подумал отец Павел. – Господи, да сколько же можно – почему мне всегда и все врут?»

– Зачем вы рветесь туда?

– Мы хотим вернуться.

Священник снова оглянулся на башню и задал последний вопрос:

– Что случится с нами, когда вы вернетесь?

Перед тем как ответить, демон помолчал, шевеля губами. По лицу его катились волны. Оно непрерывно менялось, как поле клонящейся под ветром пшеницы.

– Многие погибнут. Нам не нравится тот мир, что создал Он. Его пресловутая свобода воли наделала много бед, и творение до´лжно исправить. Многие погибнут, но многие, подобные тебе, останутся.

– Киборги?

– Киборги, люди и любые существа, склонные к добру и порядку. Разве ты не стремишься к тому же?

Отец Павел не нашелся, что ответить. Демон улыбнулся почти ласково и убрал руку с его плеча.

– Нам надо закончить работу. Ты волен идти. Ступай куда хочешь.

Священник проводил демона взглядом. Когда тот снова встал рядом со своими собратьями, отец Павел зашагал к башне.

В тени базальтовых стен было очень холодно. Отца Павла пробрала дрожь. Отчаянно хотелось развернуться и уйти прочь. Спуститься с холма и блуждать по горячей пустыне, пока все не кончится. Вместо этого он передернул плечами и шагнул под грузные своды.

Внутри было еще холоднее, но в центре неровным пятном лежал свет. Сверху доносилось царапанье и сыпались мелкие камешки, песок и труха. Мертвецы трудолюбиво карабкались ввысь. Задрав голову, отец Павел увидел огромную, сужающуюся воронку и вообразил, что стоит в глазу смерча.

Прохладные стены покрывала резьба. С удивлением священник понял, что это не просто поднятые из земли базальтовые глыбы – нет, это уже было когда-то постройкой, древней, но явно человеческой. Буквы греческого алфавита, латынь, клинопись. Отец Павел хмыкнул. Сколько музеев пришлось им ограбить, чтобы притащить сюда эти камни? Или не нужно было никакого ограбления, просто стены башни дремали в земле и ждали своего часа?

В центре зала стоял столб, и от него тянулись балки, поддерживающие верхние ярусы. Отец Павел подошел ближе. Поверхность колонны была гладкой и черной. Ни трещинки, ни метки, ни самой тонкой царапины. Тускло блестящий камень больше походил на кость – ни дать ни взять, острие гигантского гарпуна пробило горло башни и вонзилось в ее нёбо.

Священник приложил к колонне руку и ощутил дрожь и далекое гудение, словно сама земля напрягала плечи под тяжестью столба. Он надавил сильнее. Уперся уже обеими руками, а потом прислонился к столбу спиной и начал отталкиваться ногами. По лбу его градом катился пот. Вспомнилась легенда о Самсоне, и отец Павел даже потянулся к затылку, будто ожидал нащупать там отросшие пряди – но рука его наткнулась только на измазанный кровью металл. Он еще поднажал, и ему показалось, что столб поддается. Чуть-чуть, едва заметно. От площади донеслись резкие голоса – гортанное, щелкающее наречие, в котором было мало человеческого. Отец Павел понял, что надо спешить. Он напрягся, выплескивая в последнем усилии всю злость, и горечь, и тупую усталость последних дней. Столб задрожал. Наверху затрещало, и об пол грохнулся кусок базальта. «Еще немного», – сказал себе отец Павел и надавил, уже за пределом собственных сил. Плоть рвалась с глухим чавканьем, обнажая острый металл. Столб зашатался. Сверху посыпался мусор, и с визгом пронеслось что-то огромное, огрело священника крылом и сгинуло под рассыпающимися обломками. Балки хрустнули, и башня начала проваливаться сама в себя, увлекая миллиарды мертвецов, и воздух, и камень – и все это с грохотом рухнуло на священника, погребая его под собой.

Некоторое время железо еще держалось, а потом ребра прогнулись. Сплюснулась коробка черепа, гася жизнь и память. Но умирающему отцу Павлу казалось, что это колокол гудит, сзывая прихожан к вечерней молитве.

Это колокол. Колокол…

Седьмое доказательство

Этот мир облечен в пустоту,

Понимаешь, ту,

Что внутри и со всех сторон.

Борис Херсонский «Записки ересиарха-2»

Мальчику было от силы лет одиннадцать–двенадцать. Маленький, тощий, бледное лицо, под глазами синяки. На земле он меня ни за что не утащил бы, эдакого амбала, да еще и с немаленьким ноутбуком через плечо.

– За кого отрабатываешь?

Мальчишка вздохнул и передернул плечами.

– Не хочешь говорить – не надо. За разговором дорога короче, но твои секреты – только твои.

Паренек сдул со лба светлую прядку и застенчиво выдал:

– За мамку. Она отца топором убила.

Я присвистнул. Пригляделся внимательней:

– И тебя за компанию?

Мальчишка вздрогнул:

– Нет, что вы. Мамка добрая. Она за меня заступилась. Отец меня бил, ну она топор в сарае схватила – и того. Она не хотела. Я уже позже, в детдоме, от пневмонии…

Все с ним было понятно. Рядовой клиент.

Повкалывает еще пару лет, и переведут его мамку в Чистилище. А мальчишку наверх. Если, конечно, не надумает потом выручать батьку. Я окинул парня привычным оценивающим взглядом. Сам я такими делами давно не занимался, но любой из младших сотрудников ухватился бы за него всеми когтями. Легкое, приятное дело.

Я поправил ремень ноута и взгромоздился пацану на плечи. Тот стоически промолчал, хотя видно было – тяжело.

– Ну что, тронулись?

И мы тронулись.

Не знаю, с чего Данте наш Алигьери вообразил, будто дорога из Ада в Чистилище напоминает удобный, чуть ли не асфальтом крытый серпантин. Как бы не так! Гладкая обсидиановая поверхность горы – с моими копытами я бы и сантиметра не прополз. Однако мальчишка поднимался медленно, но верно, покряхтывая временами под немалой тяжестью. На что опирались ноги в стоптанных сандалиях – бог весть. Но он шел. Мне бы здесь ни за что не пройти. На то, впрочем, и было рассчитано.

Я задрал голову, вглядываясь в низкие облака. Из-за них все явственней сочился свет – свет, неприятный моим глазам. Пришлось вытащить из нагрудного кармана очки. Я как раз полировал платком стекла, когда малахольный Вергилий замедлил шаг.

– Скажите, – маленький возчик подо мной едва ощутимо вздохнул, – а если я за папку отработать захочу – это сколько еще таскать?

Я улыбнулся. Хорошо, что мальчик не видел этой улыбки.

Явившийся сверху был мне неприятен. Я помнил его по парочке недавних процессов. Эдакая серая мышка, трудолюбиво грызущая судьбой заповеданный сыр. При том что я знал его биографию и была она довольно красочной. Правозащитник. Пару раз отсидел, был безжалостно бит и полицией, и толпой тех, кого он пытался защитить. Обыски. Аресты. Психушки. Жена не выдержала и покончила с собой. Сына однажды ночью нашли в проулке с перерезанным горлом и запиской, адресованной папаше, – записка была приколота к левому соску малыша. А папаша все тянул эту лямку, упрямая рабочая скотинка в плену собственных заблуждений. Впрочем, наверху это называется идеалами. Ему даже недостало сил последовать за женой, и умер он банально, в больнице. Кажется, ему сломали позвоночник и какая-то добросердечная медсестра отключила систему жизнеобеспечения.

– Здравствуйте, Анатоль.

Мой собеседник опирался на костыль. Глянув на длинную лестницу, ведущую вверх, я мог только позавидовать его мужеству. Верхние услугами перевозчиков не пользовались.

Я заглянул ему в глаза. За тонкой вуалью их вечного показного доброжелательства весьма ясно читалось то, что он обо мне действительно думал: адвокат дьявола, защитник насильников и убийц, богатеньких сыночков усталых родителей, вздумавших прогулять наследство еще при жизни – о, какое веселье ждало их здесь! Да, там, на земле, я был одним из лучших. Как, впрочем, и он.

– Приветствую, Микаэль.

Он чуть заметно поморщился:

– Можете называть меня Майклом. Это ведь привычней вам, так?

Я посмотрел на его протянутую руку. Пальцы не дрожали. Ладонь узкая, но не слабая. Что ж. Мое пожатие было, возможно, чуть крепче, чем того требуют приличия, однако он и не моргнул.

– А теперь, если мы покончили с церемониями, давайте перейдем к делу. – Он открыл потертую папку. Наверху не слишком доверяли новой технике.

Я хмыкнул и щелкнул по клавише, высветив на экране ноутбука нужные файлы.

Грашко Йововиц. С фотографии глядело молодое, но уже изможденное лицо. Глаза в лучиках морщин. Упрямо сжатые губы. Желваки на скулах. Да, не похож на тех христосиков, которых обычно привечают наверху. Светлый взгляд прирожденного убийцы.

– Я бы поставил диагноз уже по физиономии. Он смотрит так, будто готов спалить весь мир. И сожрать пепел.

Майкл-Микаэль слабо улыбнулся:

– Не ожидал от вас такой эмоциональности… коллега. Мы судим не по лицам.

– Да, понимаю. Что ж… – Я развернул ноут экраном к нему. – Вот фотографии. Будете смотреть?

Глаза моего собеседника потемнели. По мере того как он пролистывал изображения, вертикальная морщинка на его лбу становилась глубже. Немудрено. Верхние не любят такого. Если честно, и я от этого фоторепортажа был не в восторге.

Маленькая горная деревушка. Фотограф, параллельно работающий на западный телеканал – уж не «Континентал джеографик» ли? – особенно постарался запечатлеть изломанную линию хребтов и ползущий вверх по склонам кустарник.

Рассвет. Длинные тени тополей. Ветки крайнего тополя обуглены – как видно, пожар перекинулся и на деревья. Дымящиеся тряпки. Мусор. Изломанный черный зонтик на первом плане. Ближе. Среди обгоревших камней бродят военные в форме НАТО. Голубые береты миротворцев – единственное пятно цвета в этом царстве серого и черного. Ближе. Обугленная рука. Почерневший железный костыль. Черное и красное, задранные к небу копытца овцы. Скрюченное тельце ребенка. Рядом его мать, остатки цветастого платка странно сплавились с почерневшей кожей. Женщина в темной косынке: мусульманка. Рвется из рук военных, рот перекошен в крике – нашла кого-то из своих? За сгоревшим сараем гора трупов. Этих расстреляли, но почему-то не кинули в пламя, оставили тлеть на жарком августовском солнце. Мухи. Снова бьющаяся в истерике женщина. Пустые дома деревушки. Скользящие по площади тени облаков – пока шла съемка, время перевалило за полдень.

– Впечатляет?

Микаэль потер переносицу и взглянул на меня:

– Зачем вы мне это показываете?

– Человек, который ответственен за уничтожение деревни, находится у вас.

Правозащитник поглядел на меня как на чокнутого, а потом медленно покачал головой:

– Этого не может быть.

– У нас есть сведения. Свидетельские показания. Не угодно ли изучить? – Я вынул из того отделения сумки, где обычно обретаются провода от ноутбука, пачку листков и передал ее через стол.

Микаэль мельком проглядел бумаги и закрыл папку. Он побарабанил пальцами по столешнице и раздумчиво произнес:

– Послушайте. Вам отлично известно, что это невозможно. В силу определенных причин… определенных физических законов, если вам угодно… виновник подобного… – Он старательно не глядел на экран. – Просто не мог попасть к нам. Очевидно, что господина Йововица оболгали.

Я обаятельно улыбнулся:

– Майкл, друг мой. Вам отлично известно, что в силу определенных… хм-м… физических законов… проходящие по нашему ведомству не могут лгать. Я предпочел бы устроить очную ставку. Когда вам будет удобно доставить господина Йововица на нейтральную территорию?

Микаэль не смотрел на меня. Он смотрел в окно, перечеркнутое частой решеткой: серые квадратики, черные отрезки. Даже этот скудный свет был для меня слишком ярким.

– Боюсь, мы не сможем вам посодействовать. Грашко Йововиц не спустится.

– Ему необходима помощь? У нас есть несколько…

– Ему необходим покой. – Голос правозащитника стал неожиданно жестким. – Он достаточно настрадался при жизни. Вдобавок мы в курсе, насколько нейтральна эта территория…

– На что вы намекаете? Всякий находящийся здесь отбывает срок заслуженного наказания…

Микаэль быстро взглянул на меня и отвел глаза:

– Я не собираюсь соревноваться с вами в казуистике, да мне это и не по силам. Меня уполномочили сделать вам встречное предложение. Мы готовы принять вас или вашего свидетеля наверху.

Я засмеялся.

Упакованный в бутылку из непрозрачного стекла свидетель давил мне на поясницу, безобразно распирая карман штанов. Как Прик Вендерс, мой непосредственный начальник, дал добро на эту авантюру – уму непостижимо. Неужели их действительно так заинтересовал несчастный убийца Йововиц?

Голос в трубке был чертовски настойчив: «Мне нужен этот парень, Анатоль. Если тебе придется для этого обзавестись крыльями и удостоверением Михаила-архистратига, делай. Мне не важно, как ты добудешь его, но ты сделаешь это и принесешь мерзавца упакованным и готовым к употреблению. Много времени это занять не должно, а я тебе пока выпишу двухнедельный отпуск и курсы реабилитации. Если понадобятся, конечно».

Еще как понадобятся.

Я сидел, судорожно вцепившись в плечи нового носильщика. Странно – сидеть на мальчишке было довольно удобно, при том что он не доставал и до плеча Микаэля. Мешала даже не хромота правозащитника – хотя при каждом шаге я съезжал вправо и вынужден был цепляться все сильнее, – а проклятое чувство неуверенности. Мне казалось, что еще секунда – и Микаэль стряхнет меня вниз, и я загремлю по скользким ступенькам… Никогда прежде не замечал у себя страха высоты.

– Еще немного.

Я крепче зажмурился. Проклятый хромой урод! Хоть бы он не споткнулся…

Микаэль тяжело дышал, будто с каждой ступенькой подъем давался ему все труднее. Логично, учитывая, что он тащил на себе. Насколько же праведен был негодяй при жизни, если сейчас он способен… В эту секунду облака расступились, и в глаза мне сквозь мгновенно опрозрачившиеся стекла очков ударил такой чистый, такой свирепый и неистовый свет, что я закричал от боли и выпустил когти. Плечи Микаэля задрожали, и я ощутил, что соскальзываю. А затем на меня рухнула благословенная темнота.

Сумрак. Прохладная повязка на глазах.

– Вам уже лучше?

Я резко сел, так что полотенце соскользнуло с моего лица и шлепнулось на колени. С трудом фокусируя взгляд, я осмотрелся. В глазах все еще плясали цветные круги, но обстановку комнаты разглядеть удалось. Потертый диван, на котором я лежал, стол и два простых деревянных стула. Небогато. Ставни, слава всему сущему, были плотно притворены. Неяркий электрический свет. Щадящая атмосфера. М-да.

Я обернулся и встретился взглядом с правозащитником. Тот стоял в изголовье со свежим полотенцем. С полотенца капало на пол. Я автоматически указал вниз и сказал:

– Капает.

Этому полу, впрочем, уже ничто не могло повредить. Я усмехнулся:

– Надо как-нибудь пригласить вас в гости. Интересно, понравится ли вам моя квартира.

– Я бы навестил вас с удовольствием, но спускаться мне даже труднее, чем подниматься.

Все понятно. Проклятый сухарь.

Я покосился на выступающие на плечах Микаэля горбики перевязок. Их не мог скрыть даже толстый свитер.

– Здо´рово я вас отделал? Извините, это от неожиданности.

– Ничего страшного. – Он вдруг улыбнулся. – Однажды мне по делу пришлось заглянуть в Лимб, и я наткнулся там на гарпий. Поверьте, ощущения были на порядок сильнее.

Я представил это зрелище и не смог сдержать ответной улыбки.

Очную ставку мне устроили в тот же день. Наяву Йововиц еще больше походил на Христа, чем на фотографии. Возможно, тому немало способствовали негустая светлая бородка и инвалидное кресло.

– Градовцы? – Он нахмурился.

– Маленькое белославское село. Как раз на границе Требской Краины. Вы проходили там с отрядом летом девяносто шестого года.

Герой войны за независимость либо был прирожденным актером, либо сжигал деревеньки каждый божий день. Наконец лицо его прояснилось:

– Да, Градовцы. Маленькая такая деревушка. Помню. Там к нам присоединился отряд Лешека Ставойты. Мы еще здо´рово выпили по этому случаю… – Он рассеянно улыбнулся.

Я вздохнул. Когти так и чесались. Внизу и даже в Чистилище – прав был Микаэль, ох прав – мы бы с ним так не церемонились.

– Значит, вы абсолютно не помните, как заперли более сорока жителей деревни в сарае неподалеку от мечети и сожгли, а остальных расстреляли?

Удивление в светлых глазах было подлинным:

– Вы ненормальный?

Я выставил на стол бутылку. Проклятый Ставойта даже здесь, в подвале, не желал вылезать. Голос его из-за стекла звучал приглушенно.

– Лешек Ставойта, пятьдесят девятого года рождения, поселок Друзь?

Бутылка поддакнула.

– Опишите, пожалуйста, в подробностях, что вы нашли пятнадцатого августа девяносто шестого года на месте вашей предполагаемой встречи с полевым командиром Йововицем.

Бутылка заговорила.

Я вышел покурить. Микаэль вышел следом за мной. Он глядел на меня с сожалением.

– Гаденыш все отрицает.

– Не смейте называть Йововица гаденышем. Молчание – его право.

Я поглядел в комнату сквозь тонированное стекло. Противоположная сторона была непрозрачна. Интересно, откуда у них тут специально оборудованные комнаты для допросов? Или не так все гладко в датском королевстве?

– У нас есть кадры спутниковой съемки. В село вошел отряд численностью около тридцати человек. Один бронетранспортер. Это соответствует тому, что было на тот момент у Йововица. Других отрядов, кроме его и Ставойты, в округе не было. Мы знаем, что Ставойта этого не делал. Вы видели пленку.

– Там не видно лиц.

Я обернулся и уставился на правозащитника. Тот и не поморщился.

– Скажите… Вы серьезно полагаете, что можно стать героем войны, не совершив ни одного противоправного – греховного, по-вашему – поступка?

Микаэль пожал плечами:

– Срок ваших полномочий истекает послезавтра. На вашем месте я бы поторопился.

Я, наверное, уже в двадцатый раз прокручивал запись допроса. На столе передо мной стояла недопитая чашка чая – любезность старины Майкла. К предложенному им же печенью я не притронулся. Если честно, мне серьезно недоставало хорошего антрекота и бутылки вина. Две недели отпуска и курс реабилитации… К черту, плевать на курс. Хороший санаторий, девочки, алкоголь. Я сжал голову руками и уставился на ноут. Что-то тут было…

– Несовпадение в деталях.

Я обернулся. Правозащитник стоял за моим плечом и пристально смотрел на экран.

– Перемотайте немного назад. Так. Слышите?

Ставойта утверждает, что видел следы ног и протекторов только на дороге, ведущей к перевалу. По версии Йововица, они пришли из долины. Где ваша спутниковая запись?

Я лихорадочно защелкал по клавиатуре. В коридоре хлопнула дверь, застучали шаги, и прозвучал детский голос:

– Папа! Пап, ты дома?

Тяжелые шторы были надежно задернуты и наверняка опущены были за ними жалюзи, но я все же время от времени с опаской поглядывал на окно. Мы втроем сидели за столом и хлебали суп. Скудный холостяцкий рецепт, без всяких излишеств: картошка, морковь, лук, макароны. Сверху плавал одинокий капустный лист. Пацану, впрочем, нравилось. Он энергично болтал в супе ложкой, дрыгал под столом ногами. На вид ему было меньше десяти, и все же выглядел он постарше, чем я ожидал. Лицо бледное, но гораздо более оживленное, чем у моего маленького проводника. Младший сын правозащитника. Тот самый, с запиской.

Паренек отнюдь не смущался моим присутствием и то и дело зыркал на меня поверх тарелки. Отец, похоже, сделал ему в коридоре внушение, однако ко второму блюду (тушенные с рисом овощи) пацан не выдержал и с деланым равнодушием поинтересовался:

– Дядя, а вы из Ада?

Микаэль возмущенно цыкнул на него. По-моему, зря. Откуда еще может явиться двухметрового роста хлыщ в костюме с иголочки и с длинными вертикальными зрачками?

– Вы насчет мамы?

А вот этого вопроса я не ожидал. Выражение лица Микаэля стало совсем свирепым, а я по-новому взглянул на паренька. То ли заметив мое профессиональное любопытство, то ли утомившись выходками сына, папаша с нажимом сказал:

– Бени, ты наелся? Иди делай уроки.

Мальчишка неохотно слез со стула и поплелся в соседнюю комнату. Я вопросительно заломил бровь.

– А как вы представляли Рай? Зеленые кущи, херувимы с арфами?

– Я не думал, что здесь ходят на костылях. Или разъезжают в инвалидном кресле.

Микаэль разлил кофе по чашкам. Рука его слегка дрожала.

– Это память, Анатоль. Боль и память. Вам не понять – но это то немногое, что у нас осталось. – Он помолчал, потом скупо улыбнулся. – Бени ходит в школу. Да, в школу. Здесь никто его не обидит. Ему есть с кем играть. Он даже подрос немного. Медленней, конечно, чем его брат… но, поверьте, это все, о чем я мечтал. Что же касается Марии… Я знаю, как Бени хочет увидеть мать. Но и он знает, что это невозможно, так что…

– И вы ни разу не пробовали?.. Я не предлагаю вам злоупотребить служебным положением, я просто мог бы поговорить кое с кем из наших…

– Нет.

И снова мне было непонятно – то ли этот сухарь не хотел нарушать правила, то ли он так и не простил не вовремя ушедшую жену.

Я трижды прокрутил пленку со спутника и чуть не разнес несчастный ноут. Конец записи исказили помехи, но начало было вполне отчетливым. Отряд шел из долины. Из долины! Это мог быть только Йововиц. Я еще раз прослушал показания Ставойты. Увидели дым. Зашли в деревню. Обнаружили пожарище. В живых то ли и вправду никого не осталось, то ли добили раненых – тут Ставойта немного юлил.

Вышли из деревни и направились в горы. Наткнулись на солдат Йововица в десяти километрах выше по склону. Те о пожаре ничего не говорили, на расспросы отвечали с неохотой.

– Ну он это! Он, он!

Как же, прах меня побери, негодяй очутился в Раю? Я поднял документы по делу и вновь принялся терзать шевелюру – все спутники Йововица были здесь. Все как один. Мать, жена – тоже тут, но это-то как раз неудивительно. Однако компания палачей, хладнокровно уничтожившая больше полусотни невинных?.. Бред.