Текст книги "Долгая ночь"

IV

Мой погодный артефакт все-таки торопился, а не показывал ерунду: снег начался еще в ночь на субботу и шел без перерыва больше суток. К полудню воскресенья Огиц был весь укутан снегом, как пуховым одеялом; солнечные лучи плясали в белизне сугробов, а небо было синее-синее, словно выкрашенное эмалью. Башню с часами тоже засыпало, да так, что тонкая стрелка забуксовала и остановилась. Теперь там, наверху, суетились люди.

Я не опоздала, но Арден уже меня ждал: сосредоточенно вытаптывал снежный пятачок рядом с декоративным указателем. Дорожки с утра почистили, но они были еще совсем узкие, такие, чтобы только-только разминулись двое.

– Привет, – неуверенно сказала я.

Арден разулыбался в ответ и размашисто меня обнял, а потом сразу отпустил.

Я помялась.

– Куда пойдем?

– Ну. – Арден нахмурил брови, а потом, просветлев лицом, похвастался: – Я знаю, что река где-то там, и могу без подсказки найти трамвайную остановку! Так что, если ты готова доверить мне выбор маршрута…

«Клоун», – сказала бы я в любой другой день.

Но тут почему-то хихикнула.

– К реке не советую, там холодно и пахнет машинным маслом, – серьезно сказала я. – А трамвай считается прогулкой?

Арден задумался.

– Не уверен… но вообще я подготовился!

И он жестом фокусника вынул из внутреннего кармана туристическую карту Огица.

Так и стояли под указателем, в снегу, полностью скрытые полотном расправленной карты. Плохонькую бумагу трепал недружелюбный ветер, слои типографской краски кое-где сходились неточно; зато – красиво, и причудливые башенки и горгульи были мелко вырисованы тонкими линиями.

– Смотри, мы здесь. – Арден ткнул пальцем в нарисованную башню с часами, ни капли не похожую на настоящую. На карте башня была выше и как-то наряднее. – Тут какие-то лестницы, а тут аллея с… эм-м… ну, наверное, это головы.

– Это бюсты ректоров. Ничего интересного. А тебе не холодно?

Арден надел и пальто, и шапку на меху, и даже пушистый шарф, – вот только на тонких перчатках у него были отрезаны пальцы, открывая покрасневшую от мороза кожу и черно-синие татуировки знаков.

– Не, привык.

Я неуверенно стянула варежку и легонько коснулась его руки. Пальцы ледяные, а четкие линии символов – почти обжигающие.

Арден вздернул бровь, видимо, усмотрев в моих действиях какой-то подтекст, и я проворчала:

– Отморозишь до ампутации, придется податься в фармацевтику.

– А ты умеешь вдохновить, – фыркнул он.

– Купи большие варежки, – сурово велела я. – Можно сделать разрез по первой фаланге и носить поверх перчатки. Если понадобится – быстро освободишь пальцы.

– Есть, мэм!

Арден отсалютовал шутливо и щелкнул каблуками, но всерьез, ясное дело, не принял.

– Все неправильно. – Он тряхнул головой. – Это я должен бурчать, что ты по такой погоде и на каблуках!

– Я похожа на дурочку?

– А я на дурачка?

Я вздохнула.

– Ладно. Ладно, молчу. Пойдем, наверное, к лестницам? Там красиво.

Для своего университета Амрис Нгье выбрал треугольник, ограниченный по длинным сторонам Великим Лесом и горами и морским берегом – по короткой. В его времена вся эта местность была испещрена меандрами – многочисленными излучинами реки, похожими на кружево или морозные узоры. Амрис в своей монографии назвал их «кольчугой большой змеи». С тех пор петли меандров кое-где прорвались, испрямив русло, но университет, и вместе с ним Огиц, остался стоять в кольце.

Берега Змеицы круты и холмисты, и во всем городе есть ровно одна прямая улица. Она так и называется – Прямая, дорогу для нее местами проломили прямо через горную породу. В остальном же горожане подстраивались под то, что дано им природой, а оттого и карта – даже туристическая, упрощенная – похожа на хаос детских каракулей.

Я выбрала кружной путь. Мы прошли мимо технологической выставки, где в широкой витрине громоздились артефакты и аппараты во главе с новинкой, пузатым экраном для домашнего кино, распугали голубей перед телеграфом и полюбовались хитросплетением труб над площадкой таксопарка. Я показала Ардену видовую платформу и красный мост, облепленную каменными горгульями резиденцию рода Бишиг и – издалека, близко к нему посторонних не пускали – хрустальный дворец старших лунных. Университет он ведь, наверное, догадался осмотреть самостоятельно?

По дороге болтали. Арден дурачился, черпал снег с перил и подоконников, лепил снежки и кидал то в деревья, то в меня. Я изловчилась и спихнула его в сугроб, но он потянул меня за рукав, – и я рухнула частично на него, а лицом прямо в снег.

– Почему артефакторика? – спросил Арден, когда я отплевалась.

Мы играли в вопросы, и я судорожно придумывала, что бы наврать про запах, – но он так и не спросил.

– Штуки, – неловко улыбнулась я. – Сделал штуку, и она вот, стоит, настоящая, можно потрогать. А еще знаешь, в ней все совершенно логично, никакой тебе ерунды. Взаимосвязи, противовес на каждую силу. Можно просто взять и выучить, и этого достаточно. А ты к нам каким ветром?

И кивнула на знаки на пальцах.

Руки он, к слову, так и не отморозил, хотя и окунал их в снег безо всякого повода, – только татуировки как будто немного посинели.

– Расширение кругозора, – обезоруживающе улыбнулся он. – Мой мастер настоял, что мне следует… как он выразился… «смещать горизонты». Предлагал вообще поступить помощником адвоката на пару лет, но мама воспротивилась.

«Мой мастер», мысленно повторила я. Что он из непростой семьи, было понятно даже по пальто: его наверняка шили на заказ. Но личный наставник и «помощником адвоката на пару лет» – до этого даже моя буйная фантазия не дошла.

Поэтому, видимо, и Огиц, и вечернее: старшие решили, что «мальчику пора взрослеть», но обставили это со всем возможным комфортом.

– И надолго ты сюда?

– Э нет. – Арден погрозил мне пальцем. – Моя очередь спрашивать. Скажи, что тебе нравится в Огице? Или ты местная?

– Нет, я из Амрау, это на Подножье. У нас там даже приличных школ нет, а я хотела учиться. Пыталась поступить в университет, но не прошла по баллам.

Это была правда, по крайней мере частично. Мне почему-то ужасно не хотелось ему лгать, тем более что он явно старался не задавать неудобных вопросов.

Стоило подумать об этом, как Арден мазнул по мне неясным взглядом и все испортил:

– Странно, что родители отпустили тебя так далеко. Наверное, они очень тебе доверяют.

Я скрипнула зубами.

– Я была убедительна.

Арден хмыкнул, снова зачерпнул снег и принялся мять его в ладонях.

Мы шли вдоль трамвайных путей: справа кутались в сугробы склеившиеся друг с другом открыточные домики, а слева за кованым забором убегал вниз крутой склон.

Ни черта я не была убедительна. Убеждать – вообще не мой конек. Я просто собрала вещи, залезла в багажник чужой машины и уехала. Самым сложным было поменять документы: за них пришлось нацедить очень сомнительному колдуну в очень негостеприимном подвале целую пинту крови, и сейчас я ни за что не пошла бы на это. Но тогда я была парализована ужасом, от этого сделалась совершенно бесстрашной, и мимолетная рекомендация едва знакомого двоедушника показалась мне достаточной.

Точно знаю: меня искали. Однажды я даже видела лисицу, – она приехала в город спустя ровно восемь дней после того, как я отправила родителям первую и последнюю открытку. Но я была не дура и к тому времени уже давно носила свой артефакт. Он был далек от совершенства и весил почти три фунта, зато мой зверь спал, и его личный запах, отрезанный от меня туманом, был неслышен для двоедушников.

– Не куксись. – Арден легонько подтолкнул меня плечом.

Я вскинула на него взгляд, и он протянул мне ледяную фигурку белки. Она сидела у него на ладони, совсем как живая: маленькое тельце, крошечные лапки и пушистый хвост, свисающий к земле.

– Ты ее… слепил?

Даже касаться белки было страшно: казалось, протянешь руку – сломается. Лед был прозрачный, а шерстинки в хвосте – тончайшими, тоньше вышивальной иглы.

– Сделал. – Арден прищурился, словно это ничего такого, но было видно, что он на самом деле доволен. – Снег на словах.

– Словах?! Да ты гонишь. Покажи!

Арден огляделся, – мы все еще были на той же пустынной улочке, и где-то вдали громыхал трамвай. Он аккуратно ссадил белку на забор, так, чтобы она любовалась заснеженным склоном и далекими оранжевыми крышами, а затем зачерпнул полную пригоршню снега, – я, торопливо стянув варежки, сделала то же самое.

– Это не сложно. Сначала превращаем в воду…

Это я умела, но дала ему возможность сказать первым, и не разочаровалась.

– Впитай три мои вдоха, чтобы это стало дышать и собралось из воздуха каплями, чтобы чистая вода стала быть вместе, а все лишнее ссыпалось на дорогу пылью, чтобы вода стала непроливаемым шаром над моей ладонью, безопасным для людей и зверей и послушным моей воле…

Или что-то вроде того – честно говоря, я поняла около трети слов.

– Зачем, – я моргнула, – через возгонку?

– Это проще, чем плавить, а потом дистиллировать, – охотно пояснил Арден.

Проще. Проще, рыбы его сожри!

Я картинным жестом ссыпала свой снег и отряхнула руки.

– А дальше, наверное, ты просто превратишь воду в лед в форме белки. И как же будет белка?

– Амрас. – Кажется, он удивился. – «Маленький зверь с хвостом-тенью». Твой родной Амрау – «дом белок». Ты не знала?

Я развела руками:

– Институтов не кончали.

Стало неуютно. Наверное, мне и правда стоило бы это знать, как и еще сотню-другую разных умеренно бесполезных вещей. Нет ничего такого в том, чтобы не иметь особых способностей, но безграмотность – безграмотность отлично лечится старанием.

– Хочешь, будет не белка? Придумай кого-нибудь другого.

– Летучая мышь.

– Эм-м… не знаю, как будет летучая мышь. Но могу попробовать описать.

Он пыхтел над водой минут пять. Сперва я вслушивалась, потом окончательно запуталась и перестала. Мимо проскрежетал трамвай; они в Огице напоминали жизнерадостные красные сосиски и ходили связкой из трех или четырех крошечных коротких вагончиков. Только так получалось маневрировать на извилистых улицах.

Наконец Арден счел формулировку достаточно точной, отпустил заклинание – и вода смерзлась… ну… скажем, это было отдаленно похоже на огурец с ушами. Арден выглядел уязвленным и смотрел на свое творение обиженно, а я кусала губы, чтобы не засмеяться.

– Ты это все на ходу сочиняешь? – спросила я, пока Арден устраивал огурец по соседству с белкой. – И вот это вот про… чтобы корень горя был вырван окончательно и безболезненно – тоже?

Он едва заметно поморщился.

– Да это так, лингвистическое упражнение. Заклинать на возврат лучше бы как-нибудь по-другому. И где обещанные красивые лестницы? И виды? Если надо, могу ради них еще как-нибудь опозориться!

Я не выдержала и рассмеялась.

Он был очень забавный: глаза улыбались, а длинная темная коса распушилась. С ним было немного, как-то по-хорошему, неловко, а еще – очень легко.

Я аккуратно погладила ледяную белку и улыбнулась:

– Уже совсем близко.

V

Если по правде – Огиц весь состоит из лестниц. Чтобы добраться до мастерской, я каждый день сначала выхожу на балкон своего третьего этажа, спускаюсь оттуда по уличной лестнице во внутренний двор, а из двора потом поднимаюсь по другой лестнице на улицу. Там трамваи едут по крутому склону, а люди шагают по тротуару, составленному из широких ступеней. Мне – вниз, до проспекта. Потом два квартала по прямой (но чтобы перейти мост, нужно сначала подняться по лесенке, а потом спуститься), затем на перекрестке направо и вверх по узкой лестнице четыре пролета. Потом высокое крыльцо – и я на месте.

Словом, в Огице лестницами никого не удивить. Но то все лестницы утилитарные, а есть еще другие – для красоты.

Вообще мы могли бы по ним и подняться, от часовой башни это почти по прямой. Но тысяча двести заснеженных ступеней вверх – то еще удовольствие, поэтому я повела Ардена кругом, и вот теперь мы наконец добрались до верхней площади.

Здесь склон становился чуть более пологим и оттого – застроенным. Забавные дома – с одной стороны в три-четыре этажа, с другой в один, – лепились к земле, а между ними вились десятки лестниц и тянулись паутиной провода.

– Они выложены цветной плиткой, – пояснила я, когда мы подошли к перилам. – Вон, где почистили, немного видно. Летом здесь очень красочно.

– И так хорошо.

Тут и правда было хорошо. Солнце разбросало по снегу золотые блики, а ветер гнал по склону блестящую серебром поземку. По правую руку горел фонарями кампус, а слева мигал трамвайными огнями серпантин.

– А во-он там, – я перегнулась через перила и вытянулась, – такое темное, видишь? Это станция канатной дороги. Ее уже много лет строят, но так и не запустили.

Арден стоял чуть позади, и, наверное, станции ему не было видно. А выпрямившись, я вдруг обнаружила, что он как-то естественно приобнимает меня за талию.

Постояла. Взвесила. Через плотную ткань пальто и пушистый шарф я не чувствовала ни чужого тепла, ни его близости, но рука оказалась неожиданно тяжелой.

Лежит прилично, можно сказать – культурно. И перчатки опять же.

И вообще, взрослые ж люди.

Я скосила взгляд в сторону и поняла, что Арден оперся свободной рукой на перила, чуть склонился, и наши лица оказались на одном уровне. Нос у него, конечно… только на монетах и чеканить, – для всего остального можно было бы обойтись носом и попроще. Глаза темные, не разглядеть, какого цвета; волосы выбиваются из-под шапки.

А губы тонкие, по-мужски бледные.

Арден смотрел на меня будто бы с ожиданием, и я смутилась. Неловко облизнула губы. Снова посмотрела ему в глаза и совсем растерялась.

Мне кажется, или он и правда хочет чего-то такого?

Я зажмурилась и почти сразу ощутила легкое касание в уголке губ, и еще одно, и еще – пока я не ответила рваным выдохом.

Мне влажно. Немного странно. Дыхание теплое, а губы холодные, но я быстро отогреваю их своими; чужие ресницы щекочут лицо.

Арден чуть сдвинулся в сторону, распрямился, обнял меня второй рукой. Мне пришлось привстать на носочки, чтобы не разрывать касания губ, – носы все-таки мешаются, но можно чуть склонить голову – и я кое-как подстроилась под движения, коснулась чужих губ языком и пустила его глубже.

Поцелуй был теплый, медленный и безвкусный. Я раскатала воздух по небу, мой спящий зверь насторожил уши, поднял нос; артефакт болезненно нагрелся, и я сглотнула предчувствие запаха.

Арден легко прикусил мою губу и медленно отстранился.

– Зайдем куда-нибудь? – Его глаза улыбались. – Я обещал тебе пунш.

* * *

В единственном на верхней площади кафе не подавали пунша, и я заказала какао. Его принесли в большой толстостенной кружке, а рядом в блюдце – крохотные зефирки. На столиках кое-где романтично горели свечи, а из радиоприемника негромко звучал музыкальный спектакль.

– Если бы ты могла сделать абсолютно любой артефакт, – Арден влил в чайник мед и теперь размешивал его длинной ложкой, – что бы это было?

Я улыбнулась в кружку.

Это был почти опасный вопрос, и у меня не было на него простого ответа, только неловко-лживые и уклончивые. Но во мне размягчилось что-то, согрелось; выворачиваться и нервничать стало лениво, и я сказала, прищурившись:

– Секрет.

Арден глядел на меня остро, и мне вдруг сделалось легко – и захотелось его подразнить.

– Могу сказать номер два. – Я прокатилась подушечкой пальца по борту кружки. – Но даже не знаю… возможно, тебе не понравится. Посчитаешь, что я меркантильная.

– Если ты думаешь, что я не люблю деньги, – тебя дезинформировали!

– В общем, я бы сделала такую ма-аленькую коробочку… которая сама собой переводила бы слова в заклинания. Со всеми герундиями и конъюнктивами, склонениями и падежами. Чтобы – щелк! – и ледяная летучая мышь.

– А не баклажан с глазами?

– Огурец с ушами!

– У него не было пупырышек.

– Ты что, огурцов никогда не видел?

– С ушами?

– Неважно. Это золотое дно!

– Огурцы?

– Да нет же! Переводчик! Только представь: покупаешь артефакт – и становишься могущественным заклинателем. И даже учиться пятнадцать лет не надо!

– Тебя убьют, как только ты заикнешься о такой разработке, – серьезно сказал Арден. – И спихнут все на подлое заклинательское лобби. Скандал, политика, революция. Улицы утопают в крови. И все потому, что кое у кого излишне тонкий художественный вкус!

– Ну знаешь ли. – Я сделала неопределенный жест. – Это, можно сказать, издержки.

И спрятала улыбку в какао.

Мы болтали обо всяких глупостях: о том, какие бывают преподаватели, о том, почему Амрис Нгье не выстроил свой университет в месте с климатом помягче, и даже о том, когда в Огице все-таки закончат канатную дорогу. Потом долго размышляли, кем было бы родиться интереснее – колдуном или лунным, а Арден рассказывал что-то уморительно смешное про текущую крышу в доме Волчьего Совета.

– Ты же работаешь где-то, да?

– У Чабиты Ту. – Я кивнула. – У нее мастерская на Весенней улице, это за голубым мостом.

Арден помолчал немного, будто сомневался, и все-таки спросил:

– А много здесь вообще мастерских?

– Штук тридцать. – Я пожала плечами. – Может, чуть меньше, не знаю. Но тебя, наверное, не возьмут, разве что совсем уж на подай-принеси… у подмастерьев работа в основном с материалами, а у тебя с ними, по-моему, пока не очень.

– Говори прямо: руки из жопы.

Арден фыркнул, и я тоже рассмеялась.

– Отойду на минутку.

Я сидела у окна, грея в руках пустую чашку из-под какао. Я немногого ожидала от этой прогулки: это Ливи могла сколько угодно язвить про красивое белье, красавчиков и приятное времяпрепровождение, – а я не великая сердцеедка. Думала, будет неловко, муторно, скучно и немного терапевтично. Для того и пошла: впитывать, что другие дороги – есть и что те, старые, давно уплыли в густой влажный туман.

Нельзя же всегда быть букой, Кесса. У тебя теперь новая жизнь, так живи ее, пожалуйста, как-нибудь так, чтобы не было мучительно стыдно за потерянное время.

И девчонки подначивали: сходи. Он, в конце концов, не кусается (а если кусается – так на то прогулка и в публичном месте, чтобы визжать и звать полицию). Даже если окажется занудой, ничего в этом такого; главное, ты вспомнишь, что так тоже – можно, и найдешь потом кого-нибудь другого, хорошего и ненапряжного.

Арден не был занудой. А я сама с ним становилась какой-то другой: смешливой, легкой и смотрела на него… словом, как-то не так смотрела. Целоваться, правда, было странно, мокро, неудобно и бессмысленно – но зачем-то же люди это делают? Может, это просто уметь надо.

В общем, я почти решила повторить этот эксперимент на обратном пути, когда где-то в стороне раздался оглушительный грохот и звон.

Я подскочила на месте, вытянула шею. Вокруг – я видела это краем глаза – гости тоже повставали, обернулись. Возрастная лунная мгновенно закуталась в свет так, что взгляд с нее соскальзывал сам собой; двоедушник-подросток ощерился звериными клыками, а сквозь жидкие бакенбарды пробилась жесткая темная шерсть.

Грохнуло в середине зала, – там кто-то вскрикнул и затих, потом что-то загремело, заскрипело, снова хлопнуло. Между двумя дверями – судя по табличкам, в гостевой туалет и на кухню – теперь разрастался дымный гриб какой-то непонятной пыли. Вокруг как-то бессмысленно суетились официантка и бармен; гости отходили подальше, закрывая лица шарфами; наконец из кухни вышла массивная женщина в поварском колпаке, велела открыть пошире окна и входную дверь, а потом одним экономным движением подняла с пола корявую конструкцию и прислонила ее к стене.

Тут и стало ясно: это упал стеллаж, втиснутый в центре зала в декоративных целях. Что-то разбилось, смешалось, и теперь в кафе пахло сумбурно и странно.

Какой-то треск – и с пола вместе с еще одним фрагментом стеллажа встал помятый, всклокоченный Арден.

Я запоздало заволновалась, но он не выглядел пострадавшим. На светлой рубашке – фиолетовое пятно, по виду – от чего-то вроде варенья; Арден весь, с ног до головы, был усыпан каким-то белесым порошком.

Я выбралась из-за стола, подошла ближе и поскорее зажала нос ладонью: запах был просто невероятный, к сожалению – в плохом смысле.

– Что это? – мрачно спросил Арден у бармена, явно опасаясь шевелиться. Порошок клубился пыльными тучами.

– Преимущественно мука, – дипломатично сказал тот.

Гости расползались по углам. Официантка принесла распылитель с водой и принялась брызгать вокруг, чтобы хоть как-то прибить эту гадость к полу. Арден оглушительно чихнул.

– Мука так не воняет.

– И еще специи, – согласился бармен. – Разные, для десертов. Корица, ваниль, имбирь, цитрусовая цедра тертая, высушенная мята, мускатный орех, гвоздика, черный перец…

– Перец?!

Женщина с кухни подняла мятую банку и бросила гневно:

– Да, мы добавляем его в пряники! И чего вы вообще ожидали, когда полезли в шкаф?!

– Я?! Полез?! Я выходил из сортира, когда эта херня рухнула мне на голову!

И он снова расчихался.

Тут наконец откуда-то из служебных помещений вышла женщина в ярко-зеленой юбке и с таким властным лицом, что сразу стало понятно: начальство.

Тогда все угомонились. Ардену помогли стряхнуть с себя остатки пыли и отмыть лицо; потом они долго разговаривали с хозяйкой и в итоге, видимо, решили обойтись без полиции. Все это время Арден пронзительно, скорбно чихал.

– Извини, – сказал он мне, освободившись. – Провожать тебя, наверное, не стоит, а то ты тоже вся пропахнешь этой дрянью. Увидимся на занятиях.

– Может, тебе к врачу? – неуверенно предложила я. Арден снова чихнул, а потом закашлялся; на его скуле наливался цветом здоровенный синяк. – Мало ли что…

– Фигня, – мрачно и сипло припечатал он. – Ничего такого, что не смывалось бы душем.

Из кафе мы вышли вместе. Он все-таки проводил меня до трамвая, хотя я и отказывалась; помахал мне рукой – и пошел в другую сторону, неловко прихрамывая.