Текст книги "Долгая ночь"

IX

«Мутный тип» и «подозрительный хрен», как успели обозвать его девочки, появился на занятиях в субботу.

Я слегка опоздала – за ночь намело, и засов в коридоре намертво примерз к петлям, – и все занятие могла только издали сверлить его взглядом. Арден сел в переднем ряду и отчаянно сражался с проклятийным амулетом. Это была довольно противная работа по схеме из учебника: в артефакт нужно было собрать сорок восемь крошечных плиточек черного турмалина, и Арден справлялся с ней из рук вон плохо. Когда он в который раз попытался проклеить камень и металл поливинилацетатом, я почти захотела вмешаться, но Ливи вовремя перехватила мою ладонь.

Точно. Да-да. Я холодна и в сомнениях. Да. А еще я не бегаю за мужчинами, особенно если подозреваю, что они хотят меня подставить невесть перед кем. Я взрослая, разумная женщина. Так и есть.

Ливи смотрела на меня с жалостью и плохо скрываемой иронией.

Зато в таком настроении я неплохо продвинулась со своей работой, и мой артефакт наконец показал правдивое, снежное и холодное, «сейчас». Правда, на «завтра» он теперь предсказывал тропический ливень, но это уже был прогресс.

В перерыве Ардена подозвал мастер Кеппмар и долго втолковывал что-то про «неудовлетворительную базовую подготовку», – я не прислушивалась, перебирая мутноватые школьные кварцы. Потом Ливи отвлекла меня новым списком слов в человеко-марековском словаре, и в итоге с Арденом мы пересеклись только в обед, когда занятия подошли к концу.

– Погуляем? – предложил он, ослепительно улыбаясь.

– Надо поговорить, – решившись, сказала я.

– Согласен, – он сразу же посерьезнел. – Мне срочно требуется дополнительный семинар по клеям. Ты ведь не бросишь меня с ними наедине?

Его глаза смеялись, а у меня даже не получалось позавидовать: бывают же такие люди, только поглядишь на него – и тянет улыбаться. От меня, наоборот, можно подхватить нечаянную депрессию.

– Поговорить, – повторила я, поневоле заулыбавшись, – о другом.

– Как скажете, миледи! – Он склонился шутливо и попытался облобызать мне ладонь, но я отобрала руку. – Могу ли я препроводить вас в столовую?

Ливи увязалась с нами, хотя обычно убегала домой сразу же: по субботам занятия начинались рано утром и были длиннее обычного, и Марек, заскучав и потеряв маму, устраивал бурные истерики. Серьезный разговор при Ливи не клеился. За обедом Арден травил какие-то байки про серийных маньяков, которые, честно говоря, не способствовали аппетиту.

– В студию? – предложил он, когда мы сдали подносы.

– Давай, – согласилась я, мазнув взглядом по подруге.

Ливи сделала зверское лицо, показала двумя пальцами сначала на свои глаза, а потом – на Ардена и сказала сурово:

– Только людные места!

Я вздохнула.

В кафе на верхней площади была уйма народу. Но, прямо скажем, это совершенно ничему не помешало.

* * *

При кафедре артефакторики была оборудована студия – нечто вроде открытой мастерской, где слушатели могли в свободное время закончить учебные проекты или просто попрактиковаться. Заведовала студией мастер Гаррес, которая в каждом посетителе подозревала то ли мошенника, то ли вредителя. Возможно, из-за нее, а может – из-за довольно бедного парка оборудования студия не пользовалась особой популярностью.

Вот и сегодня, несмотря на холодную, совсем не прогулочную погоду, здесь было пусто и уныло, только мастер читала в углу толстенную монографию в обернутой газетой обложке.

Мы выбрали дальний стол. Арден защелкал лампами, а я несколько раз глубоко вдохнула, как перед прыжком в воду. И, набравшись смелости, сказала:

– Мне в среду отдали артефакт якобы на ремонт. Стеклянная колба с табаком и перцем, на взрывателе. Передали лично мне, потом отказались забирать и отправили денег. Такая… такой штукой вполне могли бы уронить на тебя тот стеллаж. Со специями.

На мгновение лицо Ардена заострилось, а затем снова расслабилось.

– Может, у тебя появился поклонник? – легкомысленно спросил он.

Сговорились они с Чабитой, что ли?

– Мне не кажется, – осторожно сказала я, – что это поклонник. Мне ни разу еще поклонники не присылали деньги… и это ведь очень странно, разве нет? Сначала на тебя падает шкаф, а потом мне присылают артефакт, который…

– Кесса, – Арден звучал очень серьезно, – видимо, мания преследования передается воздушно-капельным путем. Какой еще взрыватель?

– На словах типа хура.

– Допустим, и при чем здесь я?

– Смесь перца с табаком! Это же то самое, чем тебя задело, разве нет? Идеально подходит. Там в конструкции антенна с опалом, с управляющего артефакта подается сигнал, он уходит на взрыватель, рубин пробивает…

Он слушал внимательно, как будто что-то просчитывал внутри. И даже почти не закатил глаза, когда я рассказала про поиски мастера Родена и улицу Колокольчиков.

– Теперь ты понимаешь? Это же, получается… покушение?

– Кесса, – терпеливо уговаривал Арден, – мне, честно, очень приятно, что ты обо мне беспокоишься. Но это пахнет паранойей. Какое еще покушение? Кому бы это было нужно? Если ты читаешь детективы – пожалуйста, перестань. Может, этот… как его… Роден познакомиться с тобой решил.

– Ага, – с сарказмом согласилась я. – И поэтому же он прислал деньги, а не пришел, собственно, знакомиться. Очень логично.

– Ну извини уж, пожалуйста, в таких сложных схемах ухаживаний я не специалист…

Я нахмурилась и скрестила руки на груди. Мастер Гаррес смотрела на нас из дальнего угла студии, и ее взгляд поверх завернутой в газету книги не сулил нам, бездарям и бездельникам, ничего хорошего.

Арден, видимо, уловил что-то такое в моем настроении и пошел на попятную:

– Хорошо-хорошо! Допустим. Но скажи мне: может ли быть такое, что полиция приехала, все осмотрела и не поняла, что это был взрыв?

Я повертела у себя в голове конструкцию. Даже если мощность не такая большая, характер повреждений на дереве… и то, как разлетятся осколки…

– Вряд ли, – признала я.

– Ну вот. – Арден довольно улыбнулся. – Значит, ты можешь быть спокойна.

– Ты обратился в полицию?

– Да! Конечно, я обратился в полицию. И они, представь себе, даже кое-что нашли.

Он мстительно выдержал паузу.

– И что же? – Я все-таки не вытерпела.

– Антисанитарию и погрызенные крысами ножки! Теперь владелица кафе меня ненавидит, потому что их закрыли на тридцать суток. Выдали стопку предписаний толщиной с Легендариум. Так что, думаю, то, что кто-то принес сломанный артефакт на ремонт в мастерскую, которая специализируется на ремонте сломанных артефактов… это сто процентов ее коварный план.

Я с сомнением пожевала губу.

– Ну не бывает же таких совпадений?

– Да почему же? Я как-то в школе пушил хвост перед девчонкой и пересказывал ей сплетни про новую преподшу, а оказалось – это она и есть! Вот каковы были шансы? А среди сплетен было, между прочим, про матриархат у гиен и особенности их… э-э-э… репродуктивной системы. Да, я был не очень умный. Гормоны, все дела.

Он шутил, но у меня все равно было как-то неспокойно на душе.

– Это все как-то… уж очень маловероятно. Ты же сам двоедушник, ты же знаешь, что совпадений…

Арден вздохнул.

– Совпадений не бывает, Лесом правит Большой Волк, Принцесса Полуночи открывает врата в мир духов, а истинная пара означает вечную любовь, которая накрывает с головой и не сравнима ни с чем. «Встретить истинную и умереть с ней в обнимку» – так, кажется, у нас принято?

Я прикусила губу. Он не знал об этом, конечно, но я была последним человеком, который станет говорить про вечную любовь.

– Крысиного Короля забыл, – неловко пошутила я.

– Хорошо, – покладисто сказал Арден. – Еще Крысиный Король бегает вокруг и всех обманывает. Думаю, чисто из спортивного интереса.

Я фыркнула и вдруг поняла, что мы сидим за рабочим столом, совсем близко друг к другу, и тонкие мужские пальцы с иссиня-черными татуировками переплетаются с моими.

Это было… неожиданно приятно. И когда Арден легко поцеловал мою ладонь, прикусил костяшки, подул – я против воли вспыхнула.

– Выбрось все это из головы, – посоветовал он. – Расскажи лучше про клей.

X

«Он водит тебя за нос, – сказал мне внутренний голос. – А ты и ведешься! На ласковые улыбочки, эти вот руки красивые, эти вот губы, ну и все остальное. Сейчас еще растечешься розовой лужицей и будешь моргать. И в смысле, ты уже растеклась?»

«Ну была ведь поли-и-иция, – скулила розовая лужица. – Поли-и-иция ведь сказала, что это ничего такого! И документы все клиент прислал! Признай, ты просто психанула и возомнила о себе невесть что».

А если Ливи была права? Если это действительно «связано с», а ты вовсе и зря отмахнулась? У тебя что, на старости лет совсем инстинкт самосохранения выключился? Может быть, ты просто мечтаешь втайне вернуться в Амрау и жить положенную жизнь, и все эти шесть лет по чужим документам были совершенно зря? А, а, Кесса, ну-ка? Так ты не стесняйся тогда, так и скажи! И давай тогда билеты сразу купим, чего медлить. Собирай чемодан да поехали.

Вовсе даже и ничего такого! Просто я уже взрослая девочка и различаю повышенную тревожность и здоровую картину мира. Пора прекращать все это и жить как все: гулять с парнями, работать, планировать будущее и знать, что иногда вещи просто случаются, нет в этом ни воли Полуночи, ни злого умысла. Все так живут, Кесса. Все так живут.

А если все будут в окно прыгать?..

У внутреннего голоса был голос мамы. И внутренний голос был, конечно, прав: мне следовало быть в тысячу раз осмотрительнее.

Но в Ардене – в его внимании, в его улыбке, в привычке вертеть в татуированных пальцах кончик рыжеватой косы – было что-то, из-за чего у меня отключался мозг.

А может быть, что-то во мне настолько устало бояться, что совсем перестало различать, где паникерство, а где – разумная предосторожность.

Поэтому, пока внутренний голос истерил, семафорил и требовал устроить Ардену допрос с пристрастием, с проверкой всех возможных документов на водяные знаки, я, глупо улыбаясь, уже читала вводную лекцию по адгезивным свойствам материалов. Арден слушал внимательно и даже записывал, но по задаваемым между делом вопросам было ясно, что его знания химии в лучшем случае фрагментарные.

– Как вообще тебя зачислили на третий курс? Мы это полтора года учили.

– Не знаю. – Арден пожал плечами. – У меня были документы на перевод, как-то там по ним сделали. Да ничего страшного, нагоню как-нибудь. Ты ведь поможешь?

Я глядела на него с сомнением. Даже если он решил окучивать зажатую отличницу ради дополнительных занятий, план был не то чтобы обречен, но явно имел тенденцию к провалу. Потому что Арден не понимал разницу между олигомерами и полимерами и руки у него действительно росли не совсем откуда надо.

Не из жопы, нет. Если ты долгие годы учишься сложным мелким жестам, так нужным заклинателям, у тебя, конечно, развивается потрясающая мелкая моторика. Арден мог двинуть мизинцем ровно так, как было нужно для какого-то из заклинаний, – зато круглозубцами он чуть не отхватил себе полфаланги.

Ладно хоть почерк хороший, на том спасибо.

Потерпев поражение на теоретическом поприще, я решила зайти с другой стороны. В конце концов, для того чтобы делать, что нужно, не обязательно понимать, как оно все работает. Можно просто выучить, какой клей для чего подходит, – их всего в мастерской штук пятнадцать, невелика проблема.

Здесь Арден совсем расслабился и расхулиганился: сманивал мою ладонь в свои пальцы и поглаживал, целовал, покусывал.

А в какой-то момент заявил:

– Ты такая серьезная!

И стоило бы, наверное, огрызнуться, – но я покраснела. И, синхронно убедившись, что мастер Гаррес увлечена монографией, мы поцеловались.

Было что-то в том, чтобы целоваться быстро, коротко, опасаясь быть увиденными.

И мне, пожалуй, начинало нравиться. От его губ, от вкуса его дыхания, от тепла, от близости – от всего этого душераздирающего комплекса ужасно глупых вещей у меня ускорялось сердце и дурманился разум. Я вся делалась какая-то веселая и хмельная, будто оказалась вдруг в нужный момент в лучшем месте Леса.

И торопиться незачем, и идти некуда, – потому что вот же оно, то самое, твое. Не нужно больше бежать, можно замереть вот здесь – и остаться, раствориться в этих касаниях, покориться ощущениям и начать наконец жить.

– Мы так ничего не выучим, – почти жалобно сказала я, с трудом от него отрываясь – в очередной раз.

– Бутираль фенольный, – невнятно сказал Арден, – в желтом тюбике. Какой-то из видов можно развести и бухнуть, но лучше не надо.

– Пожалуйста, не надо.

«А ведь это еще только клеи, – рассеянно подумала я. – Страшно представить, что будет со смывками и очищающими пастами, мама дорогая».

Так и занимались, – признаться честно, не слишком продуктивно.

– Слушай, – Арден опять юлил: я отказывалась складывать за него турмалиновый оберег, а ему, очевидно, это занятие не приносило особой радости, – а какие в Огице есть мастерские?

– Чтобы без клея? Никаких.

– Да нет, вообще. Чтобы знать, куда стремиться! Ты же наверняка их все знаешь.

– Ну, положим, не все…

Я тоже успела заскучать, – работа над амулетом продвигалась довольно медленно, – и с готовностью отвлеклась на новую, чуть менее заумную лекцию.

Огиц вырос при университете, и в нем не было ни промышленности, ни сельского хозяйства. Зато выпускники, не пожелавшие покидать город, создали здесь крупные профессиональные сообщества.

Алхимики в основном работали чуть в стороне, через реку, где под стеклянным куполом зеленела большая оранжерея. А мастерские, расположенные прямо в городе, обеспечивали артефактами добрую половину Кланов. Были здесь и крупные, многолюдные мануфактуры, и узкоспециализированные заведения, и целых три экспериментальных лаборатории. И, конечно, бесчисленное множество частных мастеров.

– …например, мастер Абер по выходным арендует у Чабиты стол. Он делает потрясающие артефакты для бездонных сумок. Очень тонкая работа, шестнадцать патентов. Стоят страшных денег.

– А вот если мне нужно что-то такое… штучное. Куда обращаться?

– Смотря что… Лучше, конечно, найти мастера, который на чем-то таком специализируется. Скажем, все в той или иной степени умеют ремонтировать, но Чабита в этом правда лучшая. А если никого такого нет, то, наверное, в лаборатории.

– И как найти, кто специализируется?

Арден выглядел задумчивым и очень сосредоточенным.

– Есть справочник в гильдии, но там по большей части ерунда понаписана. Здесь же все всех знают. Что тебе нужно?

Он тряхнул головой.

– Мне? Да мне-то ничего. Просто подумал, что как артефактор я не очень, но, возможно, меня наймут где-то как заклинателя. Судя по уровню местной лингвистики…

Я покрутила идею так и эдак.

– Может быть. Зайди в лаборатории, в «Белом журавле», по-моему, нет своего специалиста по словам, они иногда сдельно нанимают из университета. Почему бы и нет?

И, увидев, как Арден просветлел лицом, спохватилась:

– А твой наставник согласен, что это достаточно… «смещает горизонты»?

Но Арден только фыркнул:

– Я могу не пересказывать в подробностях.

И подмигнул.

Наконец злосчастный оберег от проклятий был закончен. Вышел он кривоватый, и потери силы на одной из граней были гораздо выше допустимого, но я решила, что мастер Кеппмар сочтет результат удовлетворительным.

– Погуляем завтра вечером? – предложил Арден, когда мы шагали к остановке. Как-то естественно получилось, что он держал меня за руку. – Можем заранее выбрать заведение побезопаснее!

– Извини, – я смутилась, – завтра никак, у меня уже планы. Может, вечером на неделе? Или ты опять будешь прогуливать?

– Ну, если на меня больше ничего не упадет…

И мы засмеялись.

Взрыватель, покушение – подумать только, какие глупости. Даже в детективах пишут, что в первую очередь важен мотив. А тут такие сложности, и ради чего – повышенной тревожности у одной там слушательницы вечерних курсов?

Бедный мастер Роден, должно быть, безудержно икает от всего того, в чем я его мысленно обвинила! Такие артефакты наверняка применяют в полиции, а это – экспериментальная разработка. Клиент, наверное, не сам ее сделал, а привез сертифицировать, но тут понадобился второй образец, и он решил восстановить уже взорванный…

К тому же в стекле явно был красный перец, а Арден говорил только про черный…

Совпадения. Просто совпадения, которые бывают в обычной жизни. Не такие уж и маловероятные, если подумать.

Вдалеке показался трамвай, – он катился через снег, цветной и рогатый. А мы стояли на улице, переплетая пальцы, и это было очень холодно и очень приятно.

– Арден! Ты ведь не стал бы мне врать, правда?

Он улыбнулся.

– Конечно. – Он взъерошил мне волосы ладонью: покровительственный и какой-то нежный жест. – Конечно же, я не стал бы тебе врать.

Трамвай, подняв облако мелкого снега, остановился. Мы коротко поцеловались, я вскочила на ступеньки, и вагончик со звоном тронулся. Поправила шапку, накрутила прядь на палец – и долго смотрела, как фигура Ардена скрывается за поворотом.

Конечно же, он мне врал.

XI

Был еще только ноябрь, а на улице – зима, и запах осенней простуды совсем смыт морозной свежестью.

Снег лежал обманчиво-воздушный, хрустальный, и по нему плясали, красуясь, солнечные лучи. Молочный дым паровоза превращался во влажную изморозь, оседая на первых вагонах белесой вуалью; мягкое свечение заснеженных фонарей такое открыточное, словно вот она, Долгая Ночь, уже на пороге.

Казалось, что сейчас, еще минутка – и железнодорожный вокзал утонет в густых ультрамариновых сумерках, небо загорится тысячами цветных огней, и с запада на восток побегут вереницей воздушные призраки-звери.

Пока же звери не бегали. Перрон шумел и гомонил группой подростков из училища, и среди них возвышался, как печальный рыцарь, красноглазый пожилой двоедушник.

Нам с Трис повезло, и группа оказалась в другом вагоне.

Лунные никогда не спят, но проводят едва ли не треть суток на тонком плане; колдуны регулярно посещают свои склепы; а двоедушники – двоедушники иногда выбираются погулять, потому что без этого зверь болеет и чахнет.

Первое время после побега я клялась себе: больше никогда, никогда-никогда, ни за что я не стану превращаться. Увы, даже в навеянном артефактом сне зверь оставался зверем, и понадобилось всего-то одиннадцать недель, чтобы он начал буянить и прорываться наружу, ни о чем меня не спрашивая. Тогда я ненавидела его, ненавидела превращения, и каждую вынужденную прогулку отбывала с такой тоской, словно гуляла не по лесу, а по каменному квадрату тюремного двора накануне расстрела.

Потом, уже в Огице, постепенно смирилась. А когда Трис разошлась со своим беркутом, мы стали выезжать с ней вместе, и это даже стало почти приятным.

Сегодня, правда, Трис была неразговорчива: поездка в Кланы каждый раз надолго портила ей настроение.

– Ну что, – спросила она с мрачной решимостью, когда поезд, загудев, тронулся, – ты понюхала?

– Нет, – признала я. – Как-то… не складывается.

– Ну и зря. Сними эту свою пакость и понюхай. Мозги на место встанут. Ну или наоборот.

В Огице многие двоедушники носили простые амулеты, подавляющие запахи: без этого не так-то просто соблюдать местную новую мораль, запрещающую лишние контакты. Трис знала, что мой артефакт сложнее, но не знала насколько, – потому что иначе даже такая нигилистка, как Трис, пожалуй, перестала бы со мной здороваться.

– Не хочу я его нюхать!

– Что, не знаешь, что расстроит тебя больше?

– Ну тебя.

Трис откинулась на сиденье. За окном мелькала темная рябь реки. Течение здесь было быстрым, а русло – глубоким; в самые суровые зимы Змеица все-таки замерзала, и тогда по реке ходили туда-сюда забавные шумные пароходики с металлическими носами, со скрежетом вспарывающими ледяной панцирь.

– Конрад все такой же мерзкий, – сказала Трис, когда мимо пронеслась стелла с названием города. – Просто невыносимый. Хочешь глянуть?

Это был риторический вопрос: она уже протягивала мне фотокарточку.

Они и правда смешно смотрелись вместе. Ради Кланов, богатого белокаменного дома и вот этого палисадника, засаженного голубой елью, Трис была в платье – длинном, сиреневом, нежном и совершенно ей не подходящем. На голове у нее красовался некий головной убор из мелких металлических цепочек. Трис тонкокостная, как все птицы; здесь она была наряжена и накрашена, как романтичная барышня, и все равно выглядела на все свои двадцать четыре.

Конрад с лета не изменился: такой же сутулый дрыщ, слишком быстро вымахавший вверх и пока не сумевший к этому привыкнуть. Трис называла его «прыщавым», но на фото этого не было видно, зато наметились скудные дурацкие усы, которые мальчику следовало бы сбрить, чтобы не позориться.

Та еще, конечно, парочка. Но не это было плохо, – хуже всего здесь были лица.

Конрад смотрел прямо в камеру подростковым взглядом темного властелина и победителя по жизни. А Трис смотрела только на него глазами бесконечно влюбленной женщины, весь мир которой померк на фоне Того Самого Мужчины.

– Отвратительно, – сказала я, потому что это было ровно то, что Трис хотела от меня услышать.

Как-то раз Ливи сказала: «Не нравится – не езди, нашла себе тоже проблему», и тогда они с Трис кошмарно поссорились. После этого Трис никогда больше не разговаривала о Конраде, когда мы были все вместе.

– Жуть, да?

Я кивнула и протянула ей карточку, и Трис спрятала ее обратно в кошелек.

В Огице она не носила платьев. Только штаны, фланелевые рубашки в клетку, жилеты мужского кроя, летом – тяжелые ботинки, которыми можно убивать. Она даже стриглась по-мальчишески, и ей ужасно это шло; наверное, на нее и натянули ту штуку из цепочек, чтобы скрыть отсутствие девичьей гордости-косы.

– Он предложил мне ему отсосать, – доверительно сказала Трис, и меня передернуло. Дяденька, сидевший в полупустом вагоне неподалеку от нас, тихонько крякнул и спрятался в газету. – И, видит Полуночь, я почти согласилась. Как подумаю – блевать тянет.

– Вот скотина. Какое еще отсосать?..

– Ну, – Трис хмыкнула, – я буду думать, что это он так пошутил.

Брр, Полуночь, какая гадость.

– Я приезжаю каждый раз, – Трис смотрела в окно, и ее голос звучал глухо, – и каждый раз думаю: ну вот сейчас-то я ему объясню, что я другая. Что мне нравится в Огице, что я хочу однажды открыть аптеку. А потом я его чую – и все. И ничего не надо, кроме того, чтобы он мне улыбнулся. Потом я, обливаясь слезами, уезжаю. В поезде трезвею, и прям так и хочется под этот же поезд и кинуться.

Каждый раз после таких поездок Трис становилась мрачной и неуживчивой. Это длилось неделями, и даже если она не сообщала нам об отъезде, мы все равно понимали сразу же, как только ее видели.

Я знала, что она каждый раз боится не вернуться. Нескольких часов достаточно, чтобы пропитаться запахом пары – «этой отравой» – и изо всех сил оттягивать разрыв. К счастью для Трис, родители Конрада считали, что присутствие пары будет отвлекать мальчика от учебы, и провожали ее на вокзал.

Я знала, что она ненавидит все это и все равно ездит. Потому что Конрад – волчонок, и, хуже того, его отец – волк, и это он оплачивает ей жилье, и возможность уйти из аспирантуры в «академический отпуск», и врачей ее матери, и хорошую школу для сестер.

Наверное, поэтому Трис ничего не планировала. Просто ждала, что, может быть, Конрад повзрослеет и она сможет его полюбить. Или не сможет, но запах затуманит сознание достаточно, чтобы это не было важно.

Еще я знала, что Трис отчаянно верит, будто бы у двоедушников может быть не одна пара, а несколько, – и поэтому нюхает всех, кого видит. А еще – ужасно мне завидует.

Потому что я все-таки уехала, а она – не смогла.

– Так что знаешь, Кесс…

Она сказала это вдруг, продолжая давно позабытый разговор, и снова замолчала.

– М-м?

– Может, и не надо тебе его нюхать.

* * *

Двоедушники говорят: запах пары ни с чем нельзя перепутать.

Пара становится твоей судьбой, разделенной на двоих дорогой. Ее жизнь – продолжение твоей, а ты сам растворяешься в ней и в вашем чувстве.

Пара пахнет домом, какого у тебя никогда не было. Пара пахнет несбывшейся мечтой; норой, в которой ты пережидаешь дождь; прелой листвой древнего Леса; огнями святилища Полуночи, где связали ваши судьбы.

Ты состоишь из этого запаха – чужого и такого родного, пронзительного и почти не ощутимого, ввинчивающегося в легкие и уютно свернувшегося в горле. Он пьянит, и хмельной дух наполняет счастьем и желанием быть.

Истинная пара дана тебе Полуночью. Это великий дар – такой же, как предназначенная тебе судьба. Отныне и навек ты не одинок на своей дороге; ты проходишь ее, держась с кем-то за руки, и за одно это ты должен быть благодарен.

Пара пахнет лучшими запахами – так говорят двоедушники. Пара пахнет всем тем, что ты так счастлив учуять, что почти боишься встретить это на самом деле.

Для меня это был запах волчьего лыка, запах манка над болотным бочагом, запах мха на кладбищенских арках.

Это был запах смерти.