Текст книги "Икс. Место последнее"

Томми сел за руль «ауди А2», наследия былых времен, а Хагге занял соседнее пассажирское место. Поначалу Томми сажал его на заднее сиденье, но пес все время перелезал вперед. Ему нравилось быть в курсе того, что происходит на дороге. Томми надеялся, что в случае чего подушка безопасности его спасет.

Томми повернул направо на улицу Транебергсвеген, а там, как обычно, пришлось постоять в пробке на подъезде к развязке у площади Броммаплан. Хагге с видом знатока разглядывал другие машины, и Томми почесал его за ухом.

– Мы едем навестить Ханса-Оке, – сказал он, и Хагге сначала краем глаза посмотрел в окно, а затем перевел взгляд на Томми, словно говоря: Я так и понял. Разве мы знаем еще кого-то на этой улице?

– Что-то происходит, – продолжал Томми. – Что-то важное. И, если честно, мерзко не иметь об этом ни малейшего представления.

Когда они свернули с развязки и продолжили путь в сторону Экерё, Томми позвонил Хансу-Оке, чтобы сообщить о своем визите. Теперь Ханс-Оке в основном вел дела из дома, и в этом не было ничего удивительного, поскольку «домом» была шикарно отремонтированная усадьба XIX века с прилегающими угодьями и четырьмя спортивными авто в гараже.

В ответ Томми прослушал сообщение о том, что «абонент временно недоступен», по домашнему номеру тоже никто не отвечал. Странно, но не из ряда вон. И все же что-то саднило у Томми внутри. Какое-то раздражение, предчувствие. Чтобы не сказать страх. Кувалда был важной фигурой, а в последнее время такие персонажи умирали один за другим.

Вокруг усадьбы недавно поставили забор; когда Томми позвонил в звонок, ему никто не ответил, поэтому он набрал код и отключил сигнализацию, после чего открыл ворота и въехал на территорию. Подъездная дорога была усыпана опавшими листьями, и раздражение нарастало.

Томми припарковался на площадке перед главным входом и выпустил Хагге, который побежал вверх по широкой лестнице, предвкушая встречу с приятелем. Томми осмотрелся. Сад в легком запустении, в остальном все как обычно. Огромный газовый гриль и деревянные шезлонги еще не убрали – возможно, в надежде на бабье лето. Томми поднялся к входной двери, где обнаружил Хагге: тот свернулся калачиком и жалобно поскуливал.

– Что такое, дружок? Что ты учуял?

В такие моменты Томми хотел бы быть Сэмом Спейдом[2]2
  Сэм Спейд – частный детектив, герой произведений американского писателя Дэшила Хэммета (1894–1961).


[Закрыть], Майком Хаммером[3]3
  Майк Хаммер – частный детектив, герой произведений американского писателя Микки Спиллейна (1918–2006).


[Закрыть] или хотя бы копом. Тогда он бы выхватил пушку, чтобы держать в руке что-то тяжелое и тем самым утихомирить колотящееся сердце. Ханс-Оке не раз предлагал достать Томми оружие, но тот отказывался. Случалось, полиция обыскивала его, прежде чем допустить на место преступления.

Не найдя ничего лучше, Томми достал из ящика с садовым инструментом шар для игры в петанк. Затем взял связку ключей, нашел ключ Ханса-Оке и вставил в замок. Поворачивая ключ в замочной скважине, услышал изнутри стук когтей по паркету. К счастью, он отлично ладил с Лизой и Слугго – питбулями Ханса-Оке, которые и к Хагге относились с уважением.

Собаки дома.

Трепет в груди у Томми немного утих. Вряд ли в доме есть чужой, раз Лиза и Слугго так запросто пришли поздороваться. Томми положил на место шар для петанка и открыл дверь.

Он повидал немало мест преступлений и немедленно уловил и узнал специфический запах испражнений. В доме как минимум один труп. Лиза и Слугго вились у Томми в ногах, под кожей у них перекатывались мышцы. Только когда Хагге шагнул через порог, а питбули заупирались, Томми увидел, что у обоих пасти в крови.

Кроме трупного запаха и грязных собачьих морд, других признаков смерти в доме не было. В холле, откуда две изогнутые лестницы вели на второй этаж, все стояло на своих местах. Ханс-Оке велел построить копии лестниц из «Лица со шрамом», но ничто не намекало на то, что Кувалда идет навстречу судьбе Тони Монтаны.

– Ау! – прокричал Томми, зная, что ему не ответят. – Ханс-Оке!

Хагге похромал в сторону лестниц, Лиза и Слугго уважительно потрусили за ним. Томми закрыл за собой дверь и принюхался, чтобы понять, откуда доносится запах, но определить это было невозможно, поскольку он пропитал все. Собакам, пожалуй, виднее, и Томми последовал за ними наверх по левой лестнице, устланной красным ковром.

Сердце снова заколотилось, и уже в который раз за последние годы возникла мысль: я слишком стар для всего этого. Теперь сердце тревожилось не о том, что может случиться, а о том, что он увидит.

Собаки скрылись с лестничной площадки за широкими двойными дверями, а Томми внезапно остановился, потому что зловоние здесь было еще сильнее. Он глубоко вдохнул ртом, собрался с духом и последовал за собаками. Миновал бильярдную и гостевую комнату, где сам несколько раз ночевал. Дневной свет выплескивался в коридор из открытой двери, которая вела в спальню Ханса-Оке. Оттуда донеслось печальное поскуливание Хагге. Еще один вдох, еще один мысленный толчок в спину – и Томми переступил порог.

Кровать Ханса-Оке по площади напоминала небольшую подсобку и была застелена черными шелковыми простынями. В центре кровати, словно плавая в темном озере, лежал крупный мужчина, на котором были лишь рваные окровавленные трусы. На голову надет синий пластиковый пакет с логотипом «Найки», завязанный скотчем на шее. Тело покрыто свежей и засохшей кровью, поскольку Лиза и Слугго, за неимением другой еды, добрались до собственного хозяина. Больше всего пострадали бедра, а состояние трусов говорило о том, что под ними псы обнаружили особенно лакомый кусок мяса.

Томми почувствовал подступающую тошноту, но он был достаточно закален, чтобы его не вырвало. Он видал вещи и похуже. Не так много, но вполне достаточно. Сложнее всего переносить запах. Он оглядел комнату, пытаясь восстановить произошедшее. На прикроватном столике стояла пустая банка «Рогипнола».

Отвращение в груди у Томми уступило место горю, когда он осознал очевидное. Ханс-Оке, опасный, веселый, преданный, безбашенный Ханс-Оке покончил с собой.

Трупные пятна на почти обнаженном теле и безжалостный голод собак указывали на то, что все произошло не сегодня, не вчера и даже не позавчера. На письменном столе лежала газета за 4 октября. Пять дней назад. Рядом с газетой – записка.

«Всем заинтересованным лицам.

Я, Ханс-Оке Ларссон, настоящим сообщаю, что по собственной воле иду навстречу смерти. У меня больше нет сил. Кругом одна пустота. Больше не хочу. Тихо, пусто, темно. Ад. На могилу положите противопехотную мину».

Прочитав последнее предложение, Томми не смог сдержать улыбку. Казалось, почерком Ханса-Оке записку написал чужой человек, но в концовке на мгновение промелькнул настоящий Кувалда.

Несколько раз Томми и Ханс-Оке по пьяни вели разговоры «за жизнь» и о том, как к ней относиться. В целом их позиции совпадали. Кругом сплошное дерьмо, и поэтому надо наслаждаться теми радостными моментами, которые в жизни, несмотря ни на что, бывают. Ханс-Оке, по сути, был простым человеком и радовался простым вещам: веселой попойке, клевому кино, отличному сексу, хорошо сделанной работе. Томми никогда не слышал, чтобы Ханса-Оке одолевали сомнения. Что будет, то будет. А теперь он лежит в черной воде, уплывая навсегда.

Томми следовало бы уйти, не рискуя оказаться еще больше втянутым в происходящее. Но он не мог себя заставить. Ради Ханса-Оке он должен хотя бы попытаться нащупать контуры того, что затянуло его в такое отчаяние. Томми вытащил один из ящиков письменного стола, перевернул его и с помощью ручки отковырял фальшивое дно.

В ящике лежал блокнот в клетку, исписанный значками и сокращениями, прочесть которые, не имея ключа, можно было только с помощью дешифратора. Но у Томми ключ был. Одним дождливым вечером Ханс-Оке рассказал о своей «системе». Наутро он, мучаясь похмельем, спросил:

– Томми, та система, о которой я вчера рассказал. Помнишь ее?

– Да.

Ханс-Оке с горечью покачал головой:

– Как думаешь, сможешь ее забыть?

– Могу попытаться.

– Да уж попытайся. Иначе придется тебя убить, сам понимаешь.

Несмотря на искренние угрозы Ханса-Оке, Томми ничего не забыл и теперь держал в руках отчет обо всех важных делах Ханса-Оке за последние три года. Даты и места похищения фур и контейнеров, их содержимое, кому его надо продать и по какой цене. Принятые поставки наркотиков, а также как их надо разбодяжить и расфасовать. Кому и о чем надо напомнить и каким образом. Томми пролистал блокнот до записей последних шести месяцев.

Самым поразительным оказалось то, что Ханс-Оке оказался причастен к ограблению инкассаторской машины несколько недель назад, которое освещалось в СМИ. Томми водил пальцем по столбцам. Он не знал точно, кто стоит за всеми сокращениями, но одно из них встречалось с определенной регулярностью – «Х», и при его посредничестве… Томми поднес блокнот ближе к глазам. Да. Он не ошибся.

Двадцать девять дней назад в порту Вэртахамнен Ханс-Оке купил восемьдесят кило девяностопроцентного кокаина за десять миллионов крон. За ничего не говорящими значками скрывались три удивительных факта:

1. Восемьдесят килограммов кокаина – это очень и очень много. Подобные объемы редко продаются оптом.

2. Наркотик такого качества можно было достать, только если иметь связи рядом с источником.

3. Десять миллионов – ничтожная сумма для такой партии. Цена в пять раз выше была бы больше похожа на правду.

То, что Ханс-Оке проворачивал дела такого масштаба, Томми даже не знал. Он взглянул на тело на кровати. Может, Ханс-Оке заплыл на такую глубину, где уже не доставал ногами до дна? И кто же такой этот Икс, раз оперирует такими объемами?

Возможно, эти десять миллионов лишь задаток, а остальное надо выплатить позже, когда Ханс-Оке продаст партию своим подрядчикам. Томми скользил взглядом по строчкам, чтобы найти подтверждение этому, более разумному, сценарию. У него перехватило дыхание.

– Вот дурак, – сказал Томми телу в постели. – Какой же ты жадный дурак.

Несмотря на то что Ханс-Оке, судя по всему, имел дело с игроком высшей лиги, он разбодяжил девяностопроцентный кокс, превратив его в сорокапятипроцентный, а потом продал дальше. Даже сорок пять процентов – это очень много, такое качество стоит дорого, но что подумал этот Икс, когда Ханс-Оке прикарманил несколько миллионов сверху? Возможно, ответ лежал на кровати перед Томми.

Но он же покончил с собой?

Прежде чем положить блокнот обратно в ящик, Томми сделал копию нужной страницы на ксероксе Ханса-Оке. Засунул лист бумаги во внутренний карман и немного постоял перед изуродованным телом.

– Прощай, мой друг.

Томми запустил Хагге в машину и отъехал от усадьбы на километр. Свернул на лесную дорогу, остановился, выключил двигатель и открыл окно. Осенние запахи проникли в салон машины, ветер шумел в кронах деревьев, сбивая с них листву, и гонял уже опавшие листья по земле.

Из бардачка Томми достал диск со шведскими шлягерами и вставил его в проигрыватель. Включил «Посмотри на меня» Яна Юхансена и откинул кресло назад. Три минуты, пока длилась песня, Томми вспоминал Ханса-Оке, проигрывал в памяти кинохронику тех лет, что они провели вместе. Он делал это вместо того, чтобы плакать, а когда песня закончилась, дышать стало легче, хотя увиденное в спальне все еще не отпускало.

– Кто-то ведь это сделал, – сказал Томми, глядя в темные сочувствующие глаза Хагге. – Кто-то смог забрать у нас Ханса-Оке. Мы же не можем так это оставить, правда? Давай-ка позвоним Хенри.

Хагге вздохнул и улегся на сиденье, положив голову на лапы. Томми почесал его за ухом, Хагге задрожал от наслаждения, и Томми это немного утешило. Он достал телефон и нашел номер «Дон Жуана Юханссона». Нацепил вымученную саркастическую улыбку, чтобы войти в образ Томми Т., и позвонил.

В 2004 году полиция перешла на использование новой системы радиосвязи, и, поскольку после этого прослушивать полицейскую волну стало невозможно, Томми решил отказаться от услуг временных информаторов и найти постоянный источник. Он искал того, кто снабжал бы его новостями с места событий, прежде чем их приукрасят и подадут на пресс-конференции в изящной упаковке.

Томми прозондировал почву, и его выбор пал на Хенри Юханссона. Во-первых, он работал в тогдашней криминальной полиции, во-вторых, у него были дети от четырех разных женщин, и он содержал трех из них. Он был осведомлен, тщеславен и находился на мели, что хорошо отвечало целям Томми.

Томми недолюбливал Хенри, но вместе с тем испытывал к нему сочувствие: в свои пятьдесят четыре года он красил седеющие волосы, сделал пересадку с затылка на челку, ходил в тренажерный зал, играл в сквош и занимался экстремальными видами спорта, чтобы приударять за женщинами на тридцать лет моложе себя.

Но свою работу он выполнял. За прошедшие годы Хенри продал Томми столько ценной информации, что оставалось непонятным, как его еще не поперли из подразделения, которое теперь называлось «Национальный оперативный отдел», НОО.

Пошли гудки, и Томми откашлялся, чтобы голос зазвучал так вальяжно и самоуверенно, как того требовал его образ. Уже через несколько секунд послышался голос Хенри, который показался Томми наигранно суровым. Так встретились две роли.

– Томми, это ты?

– А кто же еще, с моего-то номера?

– Говорят, ты умер.

– Кто говорит?

– Люди.

Томми посмотрел на Хагге и покачал головой. Надо бы при случае выяснить, откуда пошли слухи о его смерти, – уж очень неприятно постоянно доказывать всем, что ты еще жив.

– Это я, и я не умер. Нужно кое-что проверить. С наличностью сейчас хреново, но могу предложить взамен важную инфу.

Сохранить работу Хенри отчасти помогли лакомые кусочки, которые ему иногда подбрасывал Томми. Их можно было предъявить начальству в качестве результата тяжелого полицейского труда.

– Насколько важную?

– Предположим, один из главных хулиганов Стокгольма лежит мертвый в собственном доме, и его еще никто не обнаружил.

– Слушаю.

Было неприятно говорить о Хансе-Оке таким образом, но именно так выражался Томми Т., а с людьми вроде Хенри лучше не выходить из образа.

– Сначала я, – сказал Томми. – Это пустяк. Мне только надо знать, не появлялся ли в последнее время на рынке дешевый и качественный кокс.

– Пустяк? То есть ты спрашиваешь, могу ли я подтвердить, что Стокгольмское подразделение по борьбе с наркотиками полностью облажалось, поскольку пригороды переполнены дешевым кокаином запредельно высокого качества?

– Известно, откуда он взялся?

– Ты что-то говорил о мертвом хулигане.

Томми вкратце рассказал о том, что произошло с Хансом-Оке, и поклялся, что ничего в доме не трогал.

– Ладно, – сказал Хенри. – Это всё?

– Кокс. Кто его привез?

– То есть ты спрашиваешь…

– Хенри, прекрати. Просто ответь.

Хенри фыркнул. Томми не знал, откуда взялась эта манера излагать факты в форме гипотетических вопросов. Из какого-нибудь кино, не иначе. Это жутко раздражало. Голос Хенри прозвучал обиженно, когда он произнес:

– Не надо спрашивать о том, что и так знаешь.

– Значит, они?

– Ну а кто еще? Объемы-то какие.

Томми завершил разговор и уставился вперед, все еще держа телефон в руке. Усыпанная листвой лесная дорога простиралась перед ним подобно то ли иллюзорному обещанию, то ли завуалированной угрозе.

Если бы не «Х» в записях Ханса-Оке, Томми бы тут же решил, что все именно так, как частично подтвердил Хенри. Что за этим стоят колумбийцы. Только у них есть достаточно надежные контакты с производителями в джунглях, чтобы обеспечить поставки такого масштаба. Но из тех, кого знал Томми, никто не обладал необходимыми экономическими ресурсами. Может ли Икс быть совершенно новой фигурой на этом рынке?

Есть только одна ниточка, за которую имеет смысл потянуть, одно место, куда надо съездить. Томми мог сразу убить двух зайцев и заодно навестить свою сестру Бетти и ее сына Линуса, раз он все равно направлялся туда. В Сарай.

Сарай

Как в горнило кладут вместе серебро, и медь, и железо, и свинец, и олово, чтобы раздуть на них огонь и расплавить; так Я во гневе Моем и в ярости Моей соберу, и положу, и расплавлю вас.

Иезекииль 22:20

Согласно современному мифу, Великая Китайская стена – единственное рукотворное сооружение, видимое с Луны. Это неправда, ведь она слишком узкая и неровная. Было бы логичнее, если бы с Луны был виден Сарай, так что давайте пофантазируем. Допустим, астронавт, стоя на ближайшем к нам небесном теле, достанет очень мощный бинокль и направит его на Швецию, а точнее, на северные районы Стокгольма. Что же он увидит?

В условиях хорошей видимости он, возможно, с трудом различит контуры буквы «Х», со всех сторон окруженные зеленью. Словно какой-нибудь межгалактический пират пометил место, где зарыл сокровища. Но предположим, астронавт имеет в своем распоряжении высокотехнологичный бинокль со штативом. И может еще больше увеличить рассматриваемый объект. Тогда он увидит, что ошибся. То, что он принял за букву «Х», состоит не из двух пересекающихся линий, а из четырех, которые стремятся друг к другу, но не пересекаются. В середине есть пустое пространство.

Астронавт еще немного увеличивает масштаб и видит, что четыре линии – на самом деле четыре здания, вероятно, гигантского размера. Зум достиг предела. Астронавт отрывает взгляд от окуляра и думает, что многого не знает о Швеции.

Разногласия вокруг перестройки «Слюссена»[4]4
  «Слюссен» – одна из крупнейших узловых станций в системе общественного транспорта Стокгольма (станция метрополитена, остановка пригородных поездов и автовокзал).


[Закрыть] – ничто по сравнению с волной протестов, которая поднялась в конце пятидесятых годов, когда обнародовали планы застройки южной части парка Хага. За время, пока проект находился на рассмотрении, образовывались инициативные группы, проходили демонстрации, архитекторы писали статьи в газеты, собирались тысячи подписей. Необходимость строительства жилья никто не отрицал, но не там и не так.

Правда, речь шла о незастроенном участке леса. План не затрагивал шатры Густава III, «Храм „Эхо“» и дворец Хага, но тогда, выходит, эти культурно-исторические памятники будут соседствовать с чудовищем? Доступные для просмотра чертежи и макеты демонстрировали четыре суперсовременных здания, расположенных под углом друг к другу, двенадцать этажей, возвышающихся над вершинами деревьев.

Протесты становились все громче, архитектору Суне Гранстрёму неоднократно угрожали убийством. Тем не менее проект прошел, и в окончательных планах обнаружилось уже совершенно исполинское здание – еще больше и еще выше макетов, которые вызвали такой взрыв всеобщего негодования. Затем началось строительство.

Говоря сухим языком цифр: четыре корпуса, двадцать подъездов в каждом. Двенадцать этажей превратились в пятнадцать. Две тысячи четыреста квартир. Однокомнатные, двухкомнатные, трехкомнатные и несколько четырехкомнатных на самом верху. В общей сложности около шести тысяч жителей. Как город Филипстад, только в высоту.

Когда начали заливать бетонный фундамент и крепить временные опоры, протесты стихли. Позднее соцопрос показал, что те полпроцента, которые социал-демократы потеряли на выборах 1964 года, в первую очередь стали следствием строительства Сарая. На этом все закончилось.

Возможно, название «Сарай» звучит неуместно. Ведь он напоминает дом не больше чем холодильник лебедя. Но, во-первых, творцы-инженеры испытывали слабость к такого рода названиям, будто пытались воззвать к мифическому «дому для народа» при помощи магии букв, а во-вторых, на месте, где сейчас восемнадцатый подъезд секции В, когда-то действительно стоял сарай. Он находился на территории усадьбы и служил жильем дворнику и его семье.

Сарай был готов к заселению весной 1963 года, и, хотя он стал символом программы строительства миллиона квадратных метров жилья, вернее ее безудержной мании величия, чисто технически он не является частью этого проекта, ведь его примут только тремя годами позже. Безумие Сарая принадлежит только и исключительно ему самому, хотя он и делит диагноз с жилыми комплексами в соседних районах.

Большинство первых обитателей дома мы сегодня называем этническими шведами, но и финнов было немало. Хагалундское депо нуждалось в рабочей силе, а финны прекрасно справлялись с ремонтом и обслуживанием пострадавших от мороза поездов. Жильцы устраивались также в типографии и мастерские в промзоне неподалеку. Добавим к этому студентов Каролинского мединститута, снимавших однокомнатные квартиры на нижних этажах, и санитарок из Каролинской больницы. Плюс несколько семей врачей, которые селились исключительно в престижных четырехкомнатных квартирах на верхних этажах.

Со временем финны и финляндские шведы составили самое многочисленное меньшинство в корпусах на южной стороне комплекса, которые проходят под обозначениями «В» и «Г». Когда во дворе, где еще не успели укорениться деревья, устраивали вечеринки в складчину, в меню неизменно присутствовали пироги, а в музыкальном репертуаре – танго.

Заселение северной части комплекса, корпусов А и Б, шло медленнее. Из-за ошибки на стадии планирования затянулась прокладка канализации. С южной стороны люди уже вовсю въезжали, а здесь все еще работали экскаваторы. Когда жители южного квартала поедали пироги и кружились в танце среди невысоких сосен и берез, двор северного квартала все еще стоял в грязи, из которой торчали тощие саженцы.

Сроки строительства спорткомплекса и футбольного поля тоже сдвинули на несколько лет, и, вопреки надеждам архитекторов и строителей, Сарай в целом не стал привлекательным местом жительства. Можно даже сказать, он снискал дурную славу. Многочисленный хор критиков, действовавший несколько лет назад, воспрял духом и задудел в трубы.

Вышла серия статей, в которой описывались задержки и связанные с ними дополнительные расходы, а в качестве иллюстраций прилагались фотографии ям с грязью в северной части комплекса. Название «Сарай» теперь ассоциировалось с провалом и модернистской нищетой.

Постепенно достроили и северный квартал, и, чтобы компенсировать задержки, а может, ради пиара, там построили самую большую в Швеции детскую площадку во дворе жилого дома – Полянку. Все, что только могли пожелать дети, здесь было в двойном, а то и тройном количестве. На площадку специально наняли двух постоянных смотрителей. Газеты не могли обойти вниманием такое событие, и лицезреть это чудо явились жители со всего Стокгольма.

Несмотря на все усилия, в начале семидесятых многие квартиры еще пустовали, и следующая важная перемена произошла в связи с государственным переворотом в Чили. Ту же роль, которую финны играли в южной части Сарая, в северной сыграли чилийцы. Когда они здесь освоились, район стал более популярным среди жителей из других латиноамериканских стран.

Выходцы из Финляндии и Чили все еще составляли меньшинство, так что не будем преувеличивать их влияние. Однако и игнорировать его не стоит. Во все времена и на любой территории люди склонны к размежеванию, ухватиться за свои особенности и противопоставить «нас» «им». Два квартала отличались манерами, сленговыми выражениями и видами бизнеса.

В середине девяностых разобщение зашло так далеко, что родители из южного квартала опасались пройти триста метров до уже пришедшей в упадок, но все еще симпатичной Полянки. И довольствовались обычной площадкой в собственном дворе. Иногда случались стычки между молодежными компаниями из обоих кварталов.

Возможно, все сложилось бы иначе, найдись какой-нибудь внешний враг, скажем, банда маргиналов из соседних районов, которая бы не поленилась являться сюда и затевать разборки. Тогда, вероятно, жители смогли бы сплотиться, чтобы защитить честь Сарая от сброда, но этого не случилось. Сарай жил своей жизнью, и за неимением внешней угрозы люди создали собственную изнутри.

В 2016 году, когда началась эта история, ситуация была относительно тихой: Сарай смирился со своей участью. Баталии восьмидесятых и девяностых превратились в мифы, и лишь редкие стычки нарушали покой среди ветшающих зданий. Государство выделяло деньги на обширные ремонты, но Сараю они не пошли на пользу. Съемные квартиры превратились в кооперативные, но цены на них, по сравнению с другими похожими районами, оставались самыми низкими.

Фасады, конечно, перекрасили, в подъездах поменяли замки, но от запаха это ведь не спасает. Даже если закрыть глаза на плесень и сырость, квартирный спекулянт не сможет не уловить запах усталости материала, пропитавший все помещения, словно они вот-вот рухнут и потому вызывают примерно те же эмоции, что и прокисшее молоко. И даже если забыть о запахе, останется ощущение: «Ну уж нет, здесь счастья точно не наживешь».

В заключение скажем несколько слов о пустом пространстве в центре четырех зданий, которое, кажется, разглядел наш астронавт. Это площадь. В народе ее прозвали Убогой, и в данном случае надо отдать должное людской мудрости.

Урбанисты и архитекторы обожают понятие «естественное место встречи» – именно так и задумывалась площадь. На эскизах пятидесятых годов довольные люди прогуливаются там с покупками в руках, беседуют, сидя на скамейках, или наслаждаются солнцем в открытом летнем кафе. Задумка не удалась, а началось все с ветра.

При планировании и проектировании Сарая учитывали множество факторов. Растительность, траектории движения людей, вид из окон разных корпусов, все, связанное с движением солнца по небу, как будет падать свет – тогда это было важно. Единственное, с чем не считались, – ветер, а если и считались, то ошиблись.

Уже когда каркасы четырех огромных жилых домов были готовы и началось проектирование площади, стало очевидно, что есть проблема. Ветер вырывал из рук чертежи и сбивал временные леса. Каким-то и сегодня не до конца понятным образом топография местности взаимодействует с прямыми углами, которые образуют дома, так что площадь превращается в устье четырех гигантских воздушных воронок. Даже в полный штиль на Убогой площади уж точно будет ветрено.

Из-за постоянного ветра первым делом отказались от идеи летних кафе. Многочисленные скамейки, которые на площади все же расставили, пустуют. Площадь – просто пространство, которое торопятся миновать, ни у кого нет желания там находиться, поэтому она досталась тем, кому некуда пойти.

Фасады усеяны граффити, торговые помещения пустуют, окна в них разбиты и наспех заделаны. Гордый фонтан с эльвой[5]5
  Эльвы – сверхъестественные существа в скандинавских народных верованиях. Часто изображаются в виде женщин в белых одеждах или мерцающих белым светом.


[Закрыть] верхом на единороге в центре площади давным-давно высох и теперь полон мусора, который со дна поднимает ветер. Фонари по большей части разбиты, и обычно на их починку уходит много времени.

Конечно, люди здесь встречаются, но не так и не в то время, как планировали архитекторы. В закусочной «Габис-Гриль», которая мужественно работает до десяти вечера, окна покрыты толстыми решетками, а в продуктовом магазине «Ика», открытом до девяти, уже несколько лет есть охранник, заступающий на смену с наступлением темноты. В это время покупателей все равно почти нет.