Текст книги "Опасная профессия: писатель"

В феврале 1922 года Маяковский заканчивает поэму «Люблю», удивительно светлую и жизнерадостную, с клятвенным заверением:

 
…клянусь —
люблю
неизменно и верно!
 

Затем последовал поэма «Про это». Она писалась в кризисный период отношений Маяковского и Лили, когда они оба решили разбить «позорное благополучие» и временно расстаться.

28 февраля 1923 года в три часа дня истек для Маяковского «срок заключения» (то есть разлуки, которую он определил себе сам). В восемь вечера они встретились с Лилей на вокзале, чтобы поехать на несколько дней вместе в Петроград. Войдя в купе, по воспоминаниям Брик, Маяковский прочитал ей «Про это» и заплакал.

Сохранилось письмо-дневник, относящееся к периоду работы над поэмой «Про это». В нем говорится:

«…Я сижу только потому, что сам хочу, хочу подумать о себе и о своей жизни… Исчерпывает ли для меня любовь все? Все, но только иначе. Любовь – это жизнь, это главное. От нее разворачиваются стихи, и дела, и все пр. Любовь – это сердце всего. Если оно прекратит работу, все остальное отмирает, делается лишним, ненужным. Но если сердце работает, оно не может не проявляться во всем… Но если нет «деятельности», я мертв…»

Ну а Лиля? Как она смотрела на «это»? Пылала ли любовью, как пылал Владимир Владимирович? 6 февраля 1923 года Лиля Брик пишет письмо Эльзе Триоле:

«Милая моя Элинька, я, конечно, сволочь, но – что ж поделаешь! Все твои письма получила. Ужасно рада, что твой «природный юмор» при тебе. Мне в такой степени опостылели Володины: халтура, карты и пр. пр. …что я попросила его два месяца не бывать у нас и обдумать, как он дошел до жизни такой. Если он увидит, что овчинка стоит выделки, то через два месяца я опять приму его. Если же – нет, то Бог с ним!

Прошло уже больше месяца: он днем и ночью ходит под окнами, нигде не бывает и написал лирическую поэму в 1200 строк!! Значит – на пользу!

Я в замечательном настроении, отдыхаю. Наслаждаюсь свободой! Занялась опять балетом – каждый день делаю экзерсис. По вечерам танцуем. Оська танцует идеально… Заразили полМосквы…»

Такой вот экзерсис. Тут следует сказать, что любовь Маяковского к Лиле Брик не была любовью в вакууме. Она была в жизни. Более того, в пресловутом треугольнике: Лиля, Осип, Маяковский. Да и треугольник был не простым, а прагматически-любовным. Многие вещи Маяковского – «Облако», «Флейта» и другие – были изданы под издательской маркой Осипа Брика. Их жизнь, Бриков и Маяковского, слилась воедино и в литературе и в быту. Образовался своеобразный литературный салон, душою которого была Лиля, с ее «яркими жаркими глазами хозяйки» (Н. Асеев), а Осип выполнял роль эдакой интеллектуальной пружины.

Через Бриков провинциал Маяковский вышел в новую для него социальную и культурную среду. С другой стороны, Брики приобщились к творчеству Маяковского и стали встречаться с его друзьями. В выигрыше оказались все.

Летом 1918 года все трое выехали в Левашово под Петроградом, где сняли три комнаты с пансионом. Тогда же началась совместная жизнь Маяковского и Лили Брик.

И для Осипа Брика Маяковский был действительно находкой, и эту карту Маяковского в советской литературе с блеском разыграл Осип Брик.

V

В Москве Маяковский и Брики жили первое время в Полуэктовом переулке (ныне – Сеченовский), дом 5, квартира 23.

 
Двенадцать квадратных аршин жилья.
Четверо в помещении —
Лиля,
Ося,
я
и собака Щеник.
 

Маяковский и Щен. «Они были очень похожи друг на друга. Оба большелапые, большеголовые. Оба носились, задрав хвост. Оба скулили жалобно, когда просили о чем-нибудь, и не оставляли до тех пор, пока не добьются своего. Иногда лаяли на первого встречного просто так, для красного словца. Мы стали звать Владимира Владимировича Щеном».

1924 год стал переломным в отношениях между Маяковским и Лилей Брик.

Сохранилась записочка от Брик к Маяковскому, в которой она заявляет, что не испытывает больше прежних чувств к нему, прибавляя: «Мне кажется, что и ты любишь меня много меньше и очень мучиться не будешь».

После возвращения Маяковского из Америки отношения между ними окончательно перешли в новую фазу. Бенгт Янгфельдт отмечает, что «теперь, когда их интимной жизни пришел конец, они прожили вместе семь лет».

Надо заметить, что к 1926 году в «треугольнике» произошли и другие изменения. Осип Брик увлекся женой кинорежиссера Жемчужного, и связь с ней продолжалась вплоть до его преждевременной смерти в 1945 году. При этом он продолжал жить в одной в квартире с Лилей и Маяковским.

Читатель, возможно, ошарашен такими подробностями, но это было. Лили Брик, вспоминая прошлое, как-то призналась зарубежным друзьям, что все трое старались устраивать свою жизнь так, чтобы они всегда могли ночевать дома, независимо от других отношений; утро и вечер принадлежали им, что бы ни происходило днем.

Вот так вот: до чего многообразны формы человеческих отношений!..

В мае 1926 года Маяковский познакомился с Натальей Брюханенко, работавшей в библиотеке Госиздата. Они стали встречаться и провели даже месяц в Крыму (параллельно у Лили Брик был роман с кинорежиссером Львом Кулешовым). Отношения между Маяковским и Брюханенко были настолько серьезными, что Лили Брик сочла нужным – хотя и в шутливой форме – предупредить его: «Пожалуйста, не женись всерьез, а то меня все уверяют, что ты страшно влюблен и обязательно женишься!» На это Маяковский ответил ей, что у него есть «единственная кисячья осячья семья». Эта связь была первой угрозой существованию «семьи» Маяковского и Бриков. Маяковский продолжал встречаться с Брюханенко, но все же они не поженились.

Да на такой шаг, наверное, Маяковский и не пошел бы: женитьба требует хотя бы сосредоточения на объекте женитьбы, а Маяковскому сосредоточиваться было некогда: на его горизонте возникали то одна женская звездочка, то другая. Сияли. Манили. Какие уж тут могли быть брачные узы…

И все же, несмотря на все увлечения («Этот вечер решал – не в любовники выйти ль нам?..»), Лиля Брик оставалась для Маяковского женщиной его жизни: «Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Все равно люблю. Аминь…»

Лиля всегда вставала между Маяковским и его новой музой. «Я люблю только Лилю, – сказал Маяковский Наталье Брюханенко. – Ко всем остальным я могу относиться только хорошо или ОЧЕНЬ хорошо, но любить я уж могу на втором месте».

Это же «присутствие» Лили испытали на себе две позднейшие возлюбленные Маяковского – Татьяна Яковлева и Вероника Полонская.

Лиля – это рок Владимира Маяковского.

VI

В книге Бенгта Янгфельдта собрана переписка Маяковского и Лили Брик. Приведем несколько отрывков из этого эпистолярного наследия на выдержку. Наугад.

Середина декабря 1917 года. Маяковский из Москвы пишет в Петроград. «Дорогой дорогой Лилик! Милый милый Осик! …Буду часто выходить за околицу и грустный закрывая исхудавшею ладонью косые лучи заходящего солнца глядеть вдаль не появится ли в клубах пыли знакомая фигура почтальона. Не доводите меня до этого! Целую Лилиньку Целую Оську Ваш Володя».

Без всяких запятых – синтаксис Маяковского.

Ответ Лили Брик: «…У меня болит колено, и вторую неделю не танцую… Говорят, в Москве после десяти вечера не выходят на улицу. Это очень противно. Я на три фунта потолстела и пришла в отчаянье. Хочу худеть, но почему-то с утра до ночи есть хочется и не могу удержаться… Целую тебя, Володенька. И Оська целует. Лиля».

Первая половина января 1918 года. Маяковский из Москвы – Брикам в Петроград: «… У меня по-старому. Живу как цыганский романс: днем валяюсь, ночью ласкаю ухо… Я развыступался. Была Елка футуристов в политехническом. Народищу было как на Советской демонстрации… Бойко торгую книгами… Все женщины меня любят. Все мужчины уважают. Все женщины липкие и скушные. Все мужчины прохвосты…»

Апрель 1918 года. Лиля Брик из Петрограда – в Москву Маяковскому: «Милый Щененок, я не забыла тебя. У меня есть новые, красивые вещи. Свою комнату оклеила обоями – черными с золотом; на двери красная штофная портьера. Звучит все это роскошно, да и в действительности довольно красиво. Настроение из-за здоровья отвратительное. Для веселья купила красных чулок и надеваю их, когда никто не видит – очень весело!!.. Ужасно люблю получать от тебя письма и ужасно люблю тебя. Кольца твоего не снимаю и фотографию повесила в рамке…»

Конец октября 1921 года. Лиля Брик из Риги – Маяковскому в Москву: «Любимый мой щеник! Не плачь из-за меня! Я тебя ужасно крепко и навсегда люблю! Приеду непременно!.. Жди меня! Не изменяй!!! Я ужасно боюсь этого. Я верна тебе абсолютно. Знакомых у меня теперь много. Есть даже поклонники, но мне никто, нисколько не нравится. Все по сравнению с тобой – дураки и уроды! Вообще ты мой любимый Щен, чего уж там! Каждый вечер целую твой переносик! Не пью совершенно! Не хочется. Словом – ты был бы мною доволен. Я очень отдохнула нервами. Приеду добрая… Спасибо тебе за денежки на духи. Глупенький! Чего ты в Москве не купил! Здесь и достать нельзя заграничных! А если и можно, то по невероятной цене… Целую тебя с головы до лап… Твоя, твоя, твоя, Лиля (кошечка)».

6 ноября 1921 года. Из той же Риги Лиля Брик – Маяковскому: «Волосик! Не грусти, мой щеник! Не забуду тебя – вернусь обязательно… Не изменяй мне в Харькове!!!.. Мои знакомые всячески стараются развлекать меня… Жду Лондона – неужели там не лучше. Все обо мне заботятся. У меня масса цветов. Я уже писала вам, что абсолютно верна вам… Пиши подробно о своих харьковских выступлениях…»

Приписка: «Сволочной котенок! Опять ты не пишешь! Как тебе без меня живется? Мне без тебя очень плохо..»

Возникает вопрос: и это при цветах и поклонниках?..

22 ноября 1921 года. Ответ Маяковского в Ригу: «…Очень по тебе скучаю, очень люблю и очень тебя жду… Волнуюсь что к твоему приезду не сумею написать стих для тебя. Стараюсь страшно. Я тебя сейчас даже не люблю а обожаю…»

А вот и другие песни.

Февраль 1923 года. Внутригородская московская переписка. Маяковский – Лиле Брик: «…Ты совсем не должна меня любить но ты скажи мне об этом сама. Прошу. Конечно ты меня не любишь но ты мне скажи об этом немного ласково… Какая я ни есть дрянь я немного все таки человек. Мне просто больно… Только напиши верно правду! Целую твой Щен».

6 декабря 1924 года. Маяковский из Парижа Лиле Брик в Москву: «Я ужасно грущу по тебе. Ежедневно чуть не реву… Последнее письмо твое очень для меня тяжелое и непонятное. Я не знал что на него ответить. Ты пишешь про стыдно. Неужели это все что связывает тебя с ним и единственное что мешает быть со мной. Не верю! – А если это так то ведь это так на тебя не похоже – так нерешительно и так несущественно… Делай как хочешь ничто никогда и никак моей любви к тебе не изменит…»

26 июля 1925 года. Лилия Брик из Москвы – Маяковскому в Мехико-сити: «…итальянцы обещали через 6 недель визу… Хорошо бы нам в Италии встретиться. Интересно – попадешь ли ты в Соед. Штаты! Пиши подробно как живешь (с кем – можешь не писать). Нравится ли?.»

27 августа 1927 года. Лиля Брик из Москвы – в Ялту Маяковскому. Среди прочего: «Если есть, пришли еще денег, а то мне с ремонтом не хватит. Если у тебя нет – займу… Телеграфируй – отдохнул ли… Ужасно крепко тебя люблю…»

22 апреля 1928 года. Лиля Брик из Берлина – в Москву Маяковскому: «…Волосик, когда поедешь, привези: 1) икры зернистой; 2) 2–3 коробки (квадратные металлические) монпасье; 3) 2 фунта подсолнухов и 4) сотню (4 кор. по 25 шт.) папирос «Моссельпром». Мои кино-дела зависят только от Москвы, то есть от денег…»

20 октября 1928 года. Маяковский пишет из Франции: «К сожалению я в Париже который мне надоел до бесчувствия тошноты и отвращения…»

28 октября 1928 года. Лиля Брик из Москвы – в Париж: «…Неужели не будет автомобильчика! А я так замечательно научилась ездить!!! Пожалуйста, привези автомобильчик…»

А далее 17 (!) восклицательных знаков. И концовка: «Мы все тебя целуем и ужасно любим. А я больше всех. Твоя Лиля (кошечка)».

3 июля 1929 года. Телеграмма Маяковского Лиле Брик в Ленинград: «Перевел телеграфно двадцать пять. Целую. Счен.»

Двадцать пять – это 25 червонцев. Деньги немалые.

14 апреля 1930 года. День смерти Маяковского. Но Брики об этом не знают. Они посылают поэту коротенькую записочку из Амстердама про цветение тюльпанов. И приписка: «За что ни возьмешься, все голландское ужасно неприлично!»

На этом переписка оборвалась: один адресат выбыл…

Ну, а что все-таки «ужасно неприлично»? А, пожалуй, то, что Она (Лили Брик) Его (Владимира Маяковского) не любила.

Некоторым она признавалась, что Маяковский скучен. Маяковский, острослов, скучен? Ленинградский исследователь Николай Крыщук отвечает: «Это в общем-то легко понять. Из чего чаще всего состоит любовь? Из умолчаний, кратковременностей, пустяков, невстреч… Помните у Ахматовой:

 
Шиповник Подмосковья,
Увы! При чем-то тут…
И это все любовью
Бессмертной назовут.
 

А тут – все шквал, непрерывность, значимость, превосходная степень, предел. За пределом. За пределом…»

Лили Брик была уверена в своей власти над Маяковским на все сто процентов. Она даже его не ревновала. Но однажды, заподозрив его, она написала. И как? Без всякой истерики, но жестко и ультимативно: «… через две недели я буду в Москве и сделаю по отношению к тебе вид, что я ни о чем не знаю. Но требую: чтобы все, что мне может не понравиться, было абсолютно ликвидировано…»

Чувствуете металл? «…Чтобы не было ни единого телефонного звонка и т. п. Если все это не будет исполнено до самой мелкой мелочи – мне придется расстаться с тобой, что мне совсем не хочется, оттого я тебя люблю».

Любящие женщины так не пишут. Нет, по-своему она любила Маяковского. Но по-своему и как бы между прочим, среди других мужчин и поклонников. Все это вызывало в Маяковском бурю негодования и ревности, но Лили Брик на это не очень-то реагировала. Она даже считала, что «страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи».

VII

Лили Брик была для Маяковского вечноцветущим деревом любви.

 
Мы любовь на дни не делим,
не меняем любимых имен.
 

Так декларировал поэт. Но, знакомясь с биографией Маяковского, как-то в этом сомневаешься. Усомнилась и Эльза Триоле. В своих воспоминаниях она пишет:

«И когда я ему как-то сказала, что вот он такое пишет, а женщин-то вокруг него!.. он мне на это торжественно, гневно и резко ответил: «Я никогда Лилечке не изменял. Так и запомни, никогда!» Что ж, так оно и было, но сам-то он требовал от женщин, – с которыми он Лиле не изменял; – того абсолютного чувства, которое он не мог бы дать, не изменив Лиле. Ни одна женщина не могла надеяться на то, что он разойдется с Лилей. Между тем, когда ему случалось влюбиться, а женщина из чувства самосохранения не хотела калечить своей судьбы, зная, что Маяковский разрушит ее маленькую жизнь, а на большую не возьмет с собой, то он приходил в отчаянье и бешенство. Когда же такое апогейное, беспредельное, редкое чувство ему встречалось, он от него бежал.

Я помню женщину, которая себя не пожалела… Это было году в 17-м. Звали ее Тоней – крепкая, тяжеловатая, некрасивая, особенная и простая, четкая, аккуратная, она мне сразу полюбилась. Тоня была художницей, кажется мне – талантливой, и на всех ее небольших картинах был изображен Маяковский, его знакомые и она сама… Смутно помню, что Тоня также и писала, не знаю, прозу или стихи. О своей любви к Маяковскому она говорила с той естественностью, с какой говорят, что сегодня солнечно или море большое. Тоня выбросилась из окна, не знаю в каком году. Володя ни разу, за всю жизнь, не упомянул при мне ее имени…»

И далее Эльза Триоле пишет:

«Дон-Жуан, распятый любовью, Маяковский так же мало походил на трафаретного Дон-Жуана, как хорошенькая открытка на написанное великим мастером полотно. В нем не было ничего пошлого, скабрезного, тенористого, женщин он уважал, старался не обижать, но, когда любовь разрасталась – предъявлял к любви и женщине величайшие требования, без уступок, расчета, страховок… Такой любви он искал, на такую надеялся и еще в «Облаке» писал:

 
Будет любовь или нет?
Какая —
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любеночек.
Она шарахается автомобильных гудков,
Любит звоночки коночек.
 

У Аргона есть такие стихи —

 
И пока он ходил от женщины к женщине,
Он страшно загрустил,
Пока он ходил от женщины к женщине…
 

Маяковский ходил от женщины к женщине и, ненасытный и жадный, страшно грустил… Они были нужны ему все, и в то же время ему хотелось единой любви. Любил Лилю, одну, и в то же время бросался к другим, воображал другое. Таким он был по натуре своей. Говорил мне в Париже: «Когда я вижу здешнюю нищету, мне хочется все отдать, а когда я вижу здешних миллиардеров, мне хочется, чтобы у меня было больше, чем у них!»

Больше, сильнее, выше, лучше… Чтобы сердце билось стихами, он искал восторга любви, огромной, абсолютной…

 
Любить —
это значит:
в глубь двора
вбежать
и до ночи грачьей,
блестя топором,
рубить дрова,
силой
своей
играючи.
Любить —
это с простынь,
бессонницей
рваных,
срываться,
ревнуя к Копернику,
его,
а не мужа Марьи Иванны,
считая
своим
соперником.
 

Любовь – двигатель, дающая высший творческий азарт, вызывающая на соревнование с великими творцами, взлетающая над бытом, грязью ревности и мелкими людишками… Таким был Маяковский-поэт, таким он был и в жизни и в дружбе: «Ты Лиличку любишь? – Люблю. – А меня ты любишь? – Люблю. – Ну, смотри… Чего смотреть…»

Оставим парижские «разговорчики» Маяковского с Эльзой Триоле и перенесемся в нашу страну. Летом 1926 года в Крыму Маяковский познакомился с восемнадцатилетней харьковской студенткой Наташей Хмельницкой. Александр Михайлов в ЖЗЛовской книге «Маяковский» описывает: «Крепкий, загорелый, в голубой безрукавке, коротко остриженный, похожий на молотобойца с плаката, он покорил сердце девушки… Наташа серьезно увлеклась Маяковским… он бережно отнесся к ней. Вот что впоследствии написала Н. Хмельницкая: «На всю жизнь я сохранила светлое чувство к памяти Владимира Владимировича, благодарность за его бережное и нежное отношение к моей юности и доверчивости, к моему первому чувству».

А до этого весной, в мае 1926 года, Маяковский познакомился с упомянутой ранее Натальей Брюханенко.

Маяковский остановил ее на лестнице Госиздата: «Товарищ девушка!» «Товарищ девушка» была высока ростом и, как оказалось, была влюблена в стихи Маяковского. Закрутился новый роман, апофеоз которого падает на август-сентябрь 1927 года.

Маяковский звал Брюханенко в Ялту в своей привычной манере: нетерпеливой, решительной, категоричной. «Срочная Москва Госиздат Брюханенко очень жду тчк выезжайте тринадцатого встречу Севастополе тчк берите билет сегодня тчк телеграфируйте подробности Ялта гостиница Россия огромный привет Маяковский». Через два дня повторная телеграмма, такая же решительная и не предполагающая никакого отказа. Какой отказ? Маяковский ждет. Он хочет. Он любит.

Они провели сказочный месяц в Крыму, и дальше, примерно год, продолжались «лирические взаимоотношения» с «товарищем девушкой», «Наталочкой». Потом все распалось. Не последней причиной стало вмешательство Лили Брик и ее просьба-приказ «не жениться всерьез». Ведь женитьба Маяковского могла серьезно подорвать материальные отношения Маяковского и Бриков. А стало быть, могла возникнуть угроза оплаты заграничных поездок Лили, ее туалетов, желания заиметь «автомобильчик», да еще «непременно форд, последнего выпуска».

Маяковский за границей оставался Маяковским, проявляющим интерес к женщинам, тем более что

 
В смокинг вштопорен,
побрит что надо.
По Гранд по Опере
гуляю грандом.
 

Эльза Триоле встретилась с ним в Париже в ноябре 1924 года. Он был особенно мрачен. Триоле свидетельствует:

«Мне бывало с ним трудно. Трудно каждый вечер где-нибудь сидеть и выдерживать всю тяжесть молчания или такого разговора, что уж лучше бы молчал!.. Маяковский умел в тяжелом настроении натягивать свои и чужие нервы до крайнего предела. Его напористость, энергия, сила, с которой он настаивал на своем, замечательные, когда дело шло о большом и важном, в обыкновенной жизни были невыносимы…»

В следующий свой приезд в Париж Маяковский был настроен светлее. Меньше нуждался в услугах Эльзы как переводчицы на языке «триоле» и начал брать с собой в качестве переводчиц и гидов подворачивающихся ему на Монпарнасе молоденьких русских девушек, конечно, хорошеньких. Как пишет Эльза Триоле, «ухаживал за ними, удивлялся их бескультурью, жалеючи сытно кормил, дарил чулки и уговаривал бросить родителей и вернуться в Россию, вместо того чтобы влачить в Париже жалкое существование». Словом, сочувствовал…

 
Но очень
трудно
в Париже
женщине,
Если
женщина
не продается,
а служит.
 

Весна 1927 года. Маяковский снова в Париже. И снова навязчивая идея: звать в Россию. Он даже Эйфелеву башню пытался зазвать «к нам, в СССР»:

 
Идемте! К нам!..
Я вам достану визу!
 

Эльза Триоле описывает в воспоминаниях, как Маяковский пытался выхлопотать советский паспорт для «прелестного существа, маленькой, сероглазой» Аси. Триоле отмечает: «Володя умел быть с женщиной нежным, внимательным. Но с Асей все вышло по-другому, и это уже касается ее личной биографии. Тут не было ни слез, ни скрежета зубовного, и, верно, они друг друга поминали добрым словом».

Интересно, а каким словом вспоминала Маяковского героиня его американского романа – Элли Джонс? В течение длительного времени о ней мало было что известно, но, как и бывает в жизни, тайное стало явным. Не только стало известно об американском романе Маяковского, но и объявилась его дочь – единственный ребенок поэта – Патриция Томпсон.

Вот об этом и пойдет речь.

IX

В биографии Маяковского сказано:

«1925, 25 мая – вылетел из Москвы в Кенигсберг. Затем Берлин и Париж. С 21 июня поездка в Мексику и Соединенные Штаты Америки (вернулся в Москву 22 ноября)».

Америка. Нью-Йорк. Бродвей!..

 
А лампы
как станут
ночь копать,
ну, я доложу вам —
пламечко!
Налево посмотришь —
мамочка мать!
Направо —
мать моя мамочка!..
 

Но тут же поэт-агитатор наступает на «горло собственной песне» и выдает железную партийную установку на грядущие века:

 
Я в восторге
от Нью-Йорка города.
Но
кепчонку
не сдерну с виска.
У советских
собственная гордость:
на буржуев
смотрим свысока.
 

В Америке Маяковский немного восхищался американской техникой, поболее ругал местных толстосумов и уж совсем много агитировал за советскую власть. Но не только. Еще развлекался, как настоящий мужчина. Так, в его жизни, но очень ненадолго, появилась Элли Джонс (1904–1985).

Американка? Не совсем. Елизавета Зиберт родилась в Башкирии в семье эмигрантов, приехавших в Россию в XVII веке. В начале 20-х Элли (она же Елизавета) встретилась с англичанином Джорджем Джонсом, который приехал в Россию спасать голодающих в Поволжье. Вскоре они поженились, уехали в Англию, а затем поселились в Нью-Йорке. Здесь их пути разошлись. Элли Джонс пришлось начать самостоятельную трудовую жизнь. Она работала моделью. Когда она познакомилась с Маяковским, ей было 20 лет, ему 32 года.

«Мы оба были молодыми. По-разному… – читаем мы в воспоминаниях Элли Джонс. – Мы знали, что наши отношения… должны вместиться в короткий промежуток времени. Это был как бы сгусток, капсула времени. Вот оно есть – и вот его уже нет. Все. Надо поставить точку».

Впервые Элли Джонс и Маяковский встретились на вечеринке в доме нью-йоркского адвоката Чарльза Рехта, который помог советскому поэту получить визу в США. На вечеринку Элли пришла со своим мужем Джонсом, с которым она тогда уже жила раздельно. А теперь окунемся в воспоминания Элли Джонс, опубликованные в журнале «Эхо планеты» (№ 19, 1993):

«…И вдруг Маяковский спросил: «Не сходите ли вы со мной в магазин? Мне нужно купить подарки для жены». Вот так прямо заявив, что женат, он, тем не менее, стал настаивать, чтобы я дала ему номер своего телефона, и уговаривал: «Давайте поужинаем вместе!»

Элли Джонс согласилась, и так они начали встречаться. Вместе побывали в рабочем лагере «Нит гедайге» («Не унывай») под Нью-Йорком. В своей манере Маяковский рассказал другой женщине о своей Лиле, какая она замечательная и как он ее любит. Ну, а теперь снова воспоминания Элли Джонс:

«Как-то раз, когда мы уже были в интимной близости, он спросил: «Ты как-нибудь предохраняешься?» А я ответила: «Любить – значит иметь детей». «Ты сумасшедший ребенок», – сказал он, а потом использовал эту фразу, чуть переделав, в одной из своих пьес…

…Когда мы только познакомились, он сказал: «Давай жить друг для друга. Давай оставим это время для себя, это никого не касается. Только ты и я». Хочу думать, что он жил в это время с легким сердцем и был счастлив…»

…И вот последний день в Нью-Йорке.

«Всю ночь мы занимались любовью. На заре, как обычно, мне пришлось уйти, потому что начали звонить и приходить почтальоны. Я хотела прямо там попрощаться с ним. Он сказал: «Нет, нет, нет! Ты должна прийти на корабль». Я ответила: «Мне это будет очень трудно». «Пожалуйста, приходи на корабль, – настаивал он. – Я хочу быть с тобой как можно дольше». Я отправилась домой. Вскоре он, Рехт и Бурлюк заехали за мной на такси. На пристани было очень много людей, которые обычно окружали его. Все видели, что я бледна и меня трясет. Я почти ничего не помню. Наконец он в последний раз поцеловал мне руку. Когда он ушел, один из этих людей сказал: «О, Елизавета Петровна, вам будет так одиноко без Владимира Владимировича. Пожалуйста, дайте ваш номер телефона, если у нас будет что-нибудь интересное, мы обязательно свяжемся с вами». Я подумала: «Как ты смеешь?! Неужели ты собираешься заменить мне Маяковского?»

Вернувшись домой, я хотела броситься на кровать и плакать – по нему, по России, но не могла: моя постель вся была усыпана незабудками. У него было так мало денег, но это было в его стиле… Где он взял незабудки в октябре в Нью-Йорке? Должно быть, заказал их задолго до этого. Я не получала от него вестей. Но я не уезжала из этой комнаты, чтобы он мог найти меня, если бы захотел написать. Я думала, что это конец».

Нет, это не был конец. Они встретились три года спустя. В Ницце.

28 октября 1925 года на пароходе «Рошамбо» Маяковский уплыл из Нью-Йорка. А через семь с половиной месяцев, 15 июня 1926 года, родилась дочь Маяковского – Хелен Патриция. Если по-русски, то Елена Владимировна, а ныне она известна, как Патриция Томпсон (фамилия по мужу).

В тот год, когда она родилась, у Маяковского складывались лирические отношения с Натальей Хмельницкой, Натальей Брюханенко, ну и продолжался вечный роман с Лилей Брик.

Любопытно, что в день рождения дочери (это было на другом конце света, и Маяковский, естественно, об этом не знал) поэт собирался в Одессу, откуда 24 июня телеграфировал Лиле Брик: «Наслаждаюсь Одессой. Понедельник плыву Ялту…»

Кстати, Элли Джонс довелось видеть Лилю Брик, но это было задолго до знакомства с Маяковским, в октябре 1921 года. В тот день Маяковский провожал Лилю в Ригу. Элли (тогда она еще была Елизаветой Зиберт) увидела знаменитого поэта на «холодной дымной платформе» Виндавского (ныне Рижского) вокзала. Рядом стояла женщина, «холодные жестокие глаза» которой ее поразили. Как потом выяснилось, это была Лиля Брик.

Но не Лиля, а Элли родила ребенка Маяковскому.

– Знал ли Маяковский, что Елизавета Петровна ждет ребенка? – такой вопрос задали Патриции Томпсон, 64-летней дочери Маяковского, когда она впервые появилась в России.

– Знал, – ответила она. – И просил маму писать ему обо всем, но на адрес своей сестры Ольги. Он боялся, что письма попадут в руки Лили Брик… По рассказам матери, отец обязательно хотел увидеть меня, но не мог приехать в Америку. Тогда мы отправились в Ниццу. Сюда же приехал Маяковский, находившийся тогда в Париже. Это было в 1928 году.

Поездка Маяковского в Ниццу 20 октября 1928 года на свидание с «двумя Элли», как он называл свою американскую возлюбленную и свою единственную дочку, разочаровала его. Больше четырех дней пробыть втроем он не смог. Не выдержал и уехал. А покинув их, тут же соскучился, и на следующий день по возвращении из Ниццы, 26 октября, он написал:

«Две милые две родные Элли! Я по Вас уже весь изсоскучился. Мечтаю приехать к Вам еще б на неделю. Примете? Обласкаете?.. Я жалею, что быстрота и случайность приезда не дала мне возможность раздуть себе щеки здоровьем. Как это вам бы понравилось. Надеюсь в Ницце выложиться и предстать во всей улыбающейся красе. Напишите пожалуйста быстро-быстро. Целую Вам все восемь лап. Ваш Вол. 26.X.28».

Нет, Маяковский не появился больше в Ницце и не предстал перед большой и маленькой Элли «во всей улыбающейся красе». Он был занят другим: изо дня в день до своего отъезда 2 декабря в Москву встречался с парижской красавицей – Татьяной Яковлевой.

А Элли Джонс в это время все писала и писала письма Маяковскому из Ниццы в Москву: «Пришлите комочек снега из Москвы. Я думаю, что помешалась бы от радости, если б очутилась там. Вы мне опять снитесь все время…»

Патриция Томпсон рассказала, что ее мать оставила шесть магнитофонных кассет более чем на шесть часов звучания и немного письменных заметок, которые она начала делать с того момента, как познакомилась с Маяковским в Нью-Йорке. Написаны они на английском языке с вкраплениями русских, французских и немецких выражений – она свободно говорила на четырех языках.

– История эта очень личная, – отмечает Патриция Томпсон. – Помню, как дня за три до своей смерти в марте 1985 года мама стала перебирать коробки с записями, рисунками, книгами. «Зачем ты это делаешь?» – спросила я. «Чтобы рассказать тебе, как это было. Больше это никого не касается…» Ее память хранила поразительные детали, которые я не могла слушать без слез. Однажды, например, Маяковский позвонил ей и сказал: «Твои заколки плачут без тебя. Маленькие просто повизгивают». Она вспоминала ласковые прозвища, которыми он ее награждал, – «елочка, лоза». Когда у них установились близкие отношения, они договорились «никому не рассказывать об ЭТОМ». Элли сдержала слово…

Элли Джонс все надеялась на возвращение Маяковского и продолжала писать ему письма. «Вы мне как-то давно сказали, что ни одна женщина не устояла Вашему charm… Очевидно, вы правы», – писала она после несостоявшейся встречи в Ницце 12 апреля 1929 года. Как бы предчувствуя возможный ранний уход Маяковского, она просит его: «А знаете, запишите этот адрес (Нью-Йорк-сити) в записной книжке под заглавием: «В случае смерти в числе других прошу известить и нас». Берегите себя. Елизавета».

Маяковский этого не сделал, и о смерти Элли узнала из газет.