Текст книги "Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х – 2010-х годов"

Асимметричный ответ

К лету 1967 года международная известность гинзбурговской книги ширилась, ее переводили на европейские языки. Разумеется, не спрашивая разрешения автора.

О нарушении прав Гинзбург впервые заявила газета итальянской коммунистической партии «Унита». 1 июня 1967 года там опубликована статья, включавшая в себя интервью с автором «Крутого маршрута». Как сказано в редакционном врезе, «трагической и человечной книги, написанной истинной коммунисткой»[62]62
  Здесь и далее цит. по: Guerra A. Colloquio a Mosca con Evghenia Ginzburg. Il viaggio nella vertigine // l’Unita. 1967, 1 giugno. Пер. с итал. Ю. Г. Бит-Юнана.


[Закрыть].

Эта характеристика повторена не раз. В статье подчеркивалось, что бывшая лагерница по-прежнему верна идеалам юности: «На широком лице сельской учительницы Евгении Гинзбург – улыбка. Уверенная и яркая улыбка, обретенная раз и навсегда. Мы говорим с ней о ее книге “Крутой маршрут”, ставшей столь популярной в Италии. Это, как уже известно читателю, история советской коммунистки, оказавшейся в трагическом водовороте репрессий. Арестованная по ложному обвинению в 1937 г., как многие и многие другие коммунисты, она познала жизнь в трудовом лагере Эльгена и Магадана. На свободу вышла лишь десять лет спустя и лишь для того, чтобы вскоре после того вновь попасть под арест. Тянулись долгие годы заключения, пока благодаря растущему самосознанию страны не начал назревать ХХ съезд партии. В 1955 г. Гинзбург смогла вернуться в Москву и получить справку о реабилитации и партбилет».

Далее авторы статьи вновь перешли к оценке романа. Прежде всего – политической: «Книга вышла в Италии, но это, как нетрудно заметить, лишь первая часть гораздо более пространного сочинения, “хроники времен культа личности”, характеристики самой атмосферы событий, которые нанесли столь глубокую рану Стране Октября. Это свидетельство коммунистки, которая обрела уверенность в людях, в партии, в товарищах, в их способности выявлять ошибки, уверенность в неудержимой силе веры».

Обсуждалась и специфика издания. В нынешней терминологии – пиратского: «Часть книги уже вышла в Италии, но она еще не издана в СССР. Это обстоятельство объяснил сам редактор в небезынтересном постскриптуме. Написано это рукой умелого “издателя-искусителя”, который сделал ставку на громкое событие и решил создать вокруг книги и ее автора атмосферу таинственности, секретности. Издатель пишет, что работа эта попала на Запад “почти случайно”. “Скажем, – добавляет он, – что работа эта была найдена”, а еще “автор ее живет и работает в Москве”».

Сотрудники издательства «Мондадори» и в самом деле выбрали интригующие приемы. Вот и возникло противоречие: либо рукопись «Крутого маршрута» распространялась с ведома автора, тогда за границу попала закономерно, либо Гинзбург о том не подозревала. Обороты же «почти случайно» и «была найдена» не объясняют ничего.

Если верить итальянским журналистам, они, почерпнув сведения в «небезынтересном постскриптуме», решили выяснить, что же скрывал «издатель-искуситель». Откладывать не стали: «Вот мы и приехали в Москву, в квартиру той самой писательницы. Здесь, на правой стороне Ленинградского проспекта, множество писательских квартир, а напротив – недавно построенный воздушный терминал. Квартира эта, правда, пока плохо обставлена: Гинзбург получила ее всего несколько недель назад от Союза Писателей СССР. До вчерашнего дня она жила со своим сыном, новеллистом Василием Аксеновым. На круглом столе, рядом с пишущей машинкой, лежат машинописные страницы последней главы второй части книги».

Далее – описание интерьера. В первую очередь, понятно, книжные полки, где рядом с русской и советской классикой – «итальянское издание “Крутого маршрута”».

Перешли к теме публикаторских манипуляций. Обсуждался именно «небезынтересный постскриптум»: «Вскоре речь заходит о формулировке “книга случайно обнаружена”. “Вот как поступают порядочные люди, – говорит Гинзбург, – когда находят на дороге что-то принадлежащее другому человеку? А? В любом цивилизованном обществе элементарные правила вежливости обязывают такого человека вернуть эту вещь ее законному владельцу, тем более если фамилия его указана. А как нам тогда назвать того, кто присвоил себе чужую собственность и использует ее в своих интересах?” Евгения Гинзбург продолжает листать книгу, и вскоре в ее глазах загораются искорки. “Здесь, – добавляет она, – на первой странице торжественно написано, что “все права во всех странах мира закреплены за синьором Мондадори”. Может, я несколько и наивна, но фраза эта меня поразила. Как же так вышло, что вся моя боль, все мои страдания и размышления – вся моя работа, в конечном счете, стали ни с того ни с сего частной собственностью Мондадори, синьора, которого я даже не имею чести знать?”».

Инвективы в адрес итальянского издательства обосновывались не только соображениями этического характера. Авторы статьи утверждали, что «случай этот, вероятно, не рядовой. Издатели всего света при публикации советских произведений наслаждаются той относительной свободой, которой их наделил сам СССР, отказавшийся подписать конвенцию авторских прав. Но на историю с Гинзбург это не распространяется, поскольку Мондадори опубликовал “случайно обнаруженную” рукопись, а не уже напечатанное произведение. К тому же автор рукописи отметил в самой этой рукописи, что работа над ней продолжается. “То, что опубликовал Мондадори, – говорит автор, – это лишь часть моего “исторического романа”, и на завершение моей работы мне нужен, по меньшей мере, год. Хочу также добавить, что пишу эту книгу я, в первую очередь, для советского читателя, и, когда книга будет завершена, я ее предоставлю какому-нибудь издательству в моей стране”».

Таким образом, сотрудники издательства «Мондадори» характеризовались как мошенники. Далее авторы статьи множили инвективы: «Речь идет о важных и совершенно обоснованных, как нам кажется, уточнениях, касающихся атмосферы “таинственности”, которой издатель хотел окутать личность писателя, имеющего все достоинства, чтобы добиться успеха без впрыскивания “желтизны” и создания “случаев”».

Авторы статьи намекали, что стараниями издательства «Мондадори» советская писательница едва не обрела статус антисоветской. Внятно обозначенный тезис развивался далее: «Постепенно разговор заходит о ее писательской жизни, и вскоре нашему взору предстает воительница, полная сил, энергии, целеустремленности. Гинзбург опубликовала (и продолжает публиковать) статьи о проблемах педагогики в “Известиях”, а также рассказы в журнале “Юность”, которым руководит Борис Полевой. По мотивам этих рассказов телецентр Казани недавно снял фильм. Рассказы эти – последние из них появились в 11 номере “Юности” за 1965 г. и в 8 номере 1966 г. – это, по сути, первые главы автобиографии, предыстория к “Крутому маршруту”. В них рассказывается о школьной и комсомольской жизни, а также о поразительных, насыщенных 1920-х гг. Скоро должна быть опубликована и третья часть – и снова в “Юности”. В ней речь пойдет о молодом комиссаре, расстрелянном белыми в Туркменистане. Затем – главный ее труд, долгий, драматический и суровый рассказ-одиссея, история жизни, прожитой ради того, чтобы восстановить смысл слова “товарищ” и убедиться, что разум восторжествовал».

Сотрудники итальянской коммунистической газеты вновь акцентировали, что Гинзбург – образцовый представитель той партии, где изначально было принято обращение «товарищ». Ну а книга истинной коммунистки стала продолжением дела ее жизни.

Обозначены были и планы издания. Так, авторы статьи отметили: «Первая часть, уже вышедшая в Италии, представляет для нас огромный интерес. Эта книга, в первую очередь, помогает нам более полно понять решения, обсужденные на ХХ съезде КПСС, показывает их связь с процессами 1937 г., а также то, как вскоре после убийства Кирова запустился репрессивный механизм. Третья же часть раскроет замысел всего сочинения. Гинзбург нам рассказывает о событии, одно воспоминание о котором ее трогает до глубины души. Это незабываемый день возвращения в Москву в 1955 г. – первые шаги по газону аэропорта после многочасового перелета из Магадана на старом медленном рейсовом самолете. Позже, в тот же день, – церемония в зале заседаний Центрального Комитета партии. Реабилитация и возможность снова смотреть своим товарищам в глаза».

В статье приведены и сведения о детях Гинзбург. Так, сказано, что в 1948 г. к ней, ссыльной, приехал Аксенов, младший сын, ему «тогда было 16 лет. Старший же погиб под Ленинградом в 1942 г. в бою с немцами. Сейчас ему было бы 40 лет».

Далее, разумеется, выводы. Акцентировалось: «Это – Евгения Гинзбург, твердая духом женщина, товарищ, которому есть что рассказать».

Завершалась статья очередным панегириком XX съезду КПСС. И разумеется, таким коммунистам, как Гинзбург, сохранившим в тяжелейших условиях «силу, мужество и веру».

Подчеркнем, что статья – панегирическая. Адресована она, понятно, итальянским читателям. Но если учитывать советский контекст, то многое из рассказанного сотрудниками коммунистической газеты вызывает сомнения.

Допустим, редакция газеты «Унита» по собственной инициативе решила вдруг защитить права Гинзбург и нашла средства для командировки сотрудников в Москву. Предположим, они знали русский язык, благодаря чему самостоятельно обратились в какое-либо отделение московского справочного бюро, установили адрес писательницы и предложили встретиться, обсудить книгу, выпущенную издательством «Мондадори». Но дальнейшее – все более загадочно.

В 1960-е годы советские граждане и особенно литераторы-профессионалы избегали встреч с иностранными журналистами, если это не было заранее разрешено, а Гинзбург согласилась встретиться и дать интервью, причем сразу, без каких-либо предварительных условий. По крайней мере, сведений о них в статье нет.

На книжной полке Гинзбург, если верить статье, образец так называемого «тамиздата»: книга, выпущенная за границей в качестве антисоветской. Ее нельзя было купить в СССР. И нет оснований полагать, что такой подарок автор получил от издательства «Мондадори».

Однако самым важным можно считать то, что в статье даже не упомянуты западногерманские публикации «Крутого маршрута». «Унита» полемизировала только с «Мондадори», инкриминируя сотрудникам издательства воровство либо использование краденого, а вот посевовское участие замалчивалось.

Именно замалчивалось – вполне сознательно действовали авторы статьи. Посевовские издания продавались в тех же итальянских магазинах, что и прочие русскоязычные, включая книгу, выпущенную издательством «Мондадори». Не заметить такое профессиональные журналисты не могли.

Если прагматика статьи – защита авторских прав и репутации Гинзбург как советского писателя, что было заявлено журналистами, то умолчание о западногерманских публикациях нецелесообразно. Заявленным целям не только не соответствует, но и препятствует их достижению.

Отметим также, что издательство «Мондадори» не пыталось оправдываться. Игнорировало обвинения коммунистической газеты.

Полемика странная получилась. Но ее прагматика ясна, если учитывать крайне важное обстоятельство. Известно, что газете итальянских коммунистов, да и почти любому аналогичному изданию во всем мире, ЦК КПСС негласно помогал финансово. Ну а кто платил, тот и музыку заказывал.

Корреспонденты итальянской коммунистической газеты выполнили заказ. Их статья демонстрировала: к автору «Крутого маршрута» нет претензий на родине. По-прежнему Гинзбург пишет книгу, не опасаясь притеснений в связи с неэтичными инициативами какого бы то ни было заграничного издателя, и обижена только на издательство «Мондадори», заполучившее неведомым образом ее незаконченную рукопись.

Другой вопрос – почему из ЦК КПСС, где еще недавно санкционировали осуждение Синявского и Даниэля, равным образом аресты и последовавшие затем обвинительные приговоры активистам «самиздата», поступил такой странный заказ: объявить через газету итальянских коммунистов, что Гинзбург не была инициатором публикаций «Крутого маршрута».

Более того, еще и обвинить издательство «Мондадори» чуть ли не в краже рукописи.

Ответа не было. Потому что вопрос не ставился ни мемуаристами, ни историками литературы.

Новые загадки

В советской печати несанкционированные публикации Гинзбург не обсуждались. Как будто их не заметили. Аналогично и десятилетием ранее оставалась словно бы незамеченной посевовская же публикация романа «Не хлебом единым».

Сведений о притеснениях Гинзбург в качестве литератора нет. Она печаталась на родине, умерла в 1977 году.

Два года спустя издательство «Мондадори» опять выпустило «Крутой маршрут». На этот раз книга была опубликована полностью, да еще и с послесловием автора[63]63
  Гинзбург Е. С. Крутой маршрут: Хроника времен культа личности. Мilano: Mondadori. 1979. С. 375–376.


[Закрыть].

Разумеется, издатели не сообщили о способах доставки рукописи. Гинзбург же в послесловии начинала с истории «Крутого маршрута»: «В сущности, эта книга жила со мной больше тридцати лет. Сначала как замысел, потом как постоянное писание вариантов, перечеркивание целых больших кусков текста, поиски более точных слов, более зрелых размышлений».

Далее рассматривался вопрос подготовки самой публикации. Работа продолжалась и после изданий за границей: «Особенно это относится к той части книги, которая не угодила в опубликованный на Западе в 1967 году томик. Ведь жизнь продолжается, маршрут мой хоть и утратил за последние два десятилетия свою исключительную крутизну, но все же остается достаточно гористым. Да и возраст подошел предельный. Тот самый, когда сознание исчерпанности всего личного, беспощадная ясность по поводу отсутствия для тебя завтрашнего дня дарует тебе неоценимые преимущества: объективность оценок, а главное – постепенное раскрепощение от того великого Страха, который сопутствовал моему поколению в течение всей его сознательной жизни».

Гинзбург подчеркнула, что ей всего более важен факт издания дополненной книги. Остальным можно и пренебречь: «Поэтому я и решила больше ничего не переделывать. Даже в отношении стилистической правки. Пусть останется все так, как сказалось, потому что даже погрешности стиля отражают то особое состояние души, в котором все это писалось».

Согласно послесловию, Гинзбург приступила к работе в 1959 году. Не прошло и трех лет, как первая редакция была завершена. Оставалась главная проблема – цензурные препятствия. Но после XX съезда партии возникла иллюзия, что ситуация изменилась: «Теперь я работала регулярно по многу часов, не ленясь сидеть за машинкой после утомительного редакционного дня. Теперь мне светила вполне определенная цель – предложить эту рукопись толстым журналам. Может быть, “Юности”, где я уже печатала свои очерки? Или – чем черт не шутит? – даже “Новому миру”, где уже появился к тому времени “Иван Денисович”?».

Солженицынская повесть – своего рода символ «оттепели». Но Гинзбург отметила: «Увы, вместе с надеждами на публикацию народился в моей душе и внутренний редактор, зудивший меня на каждом абзаце своим обычным – “этого цензура не пропустит”. И я начала искать более обтекаемые формулировки, нередко портила удавшиеся места, утешая себя тем, что, мол, подумаешь, одна фраза – не такая уж большая жертва за право быть напечатанной, дойти наконец до людей».

Последствия такого рода цензуры были осознаны позже. И Гинзбург констатировала: «Все это очень отразилось на первой и начале второй частей “Крутого маршрута”».

Надо полагать, «внутреннего цензора» удалось победить в ходе подготовки к публикации второй части. Наконец, обе были завершены.

Гинзбург, по ее словам, обратилась в «Новый мир» и «Юность», ну а далее уже не контролировала ситуацию: «Как только рукопись попала в редакции двух популярнейших толстых журналов, началось пятилетнее плавание ее по бурным волнам самиздата. Рукопись, с которой снимались десятки, а может, и сотни копий, с фантастической быстротой размножалась и переходила границы Москвы. Когда я начала получать читательские отзывы из Ленинграда и Красноярска, из Саратова и Одессы, я поняла, что совершенно утратила контроль за удивительной жизнью моей ненапечатанной книги».

Вскоре, по словам Гинзбург, ей сообщили о своих впечатлениях и писатели. Среди них – Эренбург, Каверин, Паустовский, Чуковский, Солженицын. Были не только письма, «дарили также авторские экземпляры книг с трогательными автографами».

Известность ширилась. Гинзбург сообщила: «Между тем, пока я работала над окончанием книги, первая часть распространялась самиздатом во все возрастающей геометрической прогрессии. Один ленинградский профессор – специалист по истории русской бесцензурной печати – сказал мне, что, по его мнению, по впечатлению его наметанного глаза, моя книга побила рекорд по самиздатовскому тиражу не только нашего времени, но и девятнадцатого века».

Действительно, успех велик. Правда, Гинзбург отметила, что среди противников ее книги «оказался Твардовский. В то время как в отделе прозы “Нового мира” к моей работе отнеслись с сочувствием и пониманием, главный редактор почему-то подошел к ней с явным предубеждением. Мне передавали, что он говорил: “Она заметила, что не все в порядке, только тогда, когда стали сажать коммунистов. А когда истребляли русское крестьянство, она считала это вполне естественным”».

Гинзбург сочла неуместной иронию главреда. Ответила – годы спустя – довольно резко: «Тяжкое и несправедливое обвинение. Конечно, мое понимание событий до тридцать седьмого года было крайне ограниченным, о чем я и пишу со всей искренностью. Но услышав такой отзыв Твардовского о моей работе, я подумала, что вряд ли он прочел ее, а не просто бегло перелистал. Иначе он не мог бы не заметить, что вопрос о личной ответственности каждого из нас – основная моя боль, основное страдание. Об этом я пишу подробно в главе, озаглавленной “Меа кульпа” (Моя вина). Но Твардовский не заметил даже этого заголовка».

Глава «Mea culpa» – во второй части. По общему счету она двадцать шестая. Там сказано: «В бессонницу как-то не утешает сознание, что ты непосредственно не участвовал в убийствах и предательствах. Ведь убил не только тот, кто ударил, но и те, кто поддержал Злобу. Все равно чем. Бездумным повторением опасных теоретических формул. Безмолвным поднятием правой руки. Малодушным писанием полуправды. Меа кульпа… И все чаще мне кажется, что даже восемнадцати лет земного ада недостаточно для искупления этой вины».

В любом случае новомирский главред отверг «Крутой маршрут». Однако надежда оставалась. По словам Гинзбург, в «редакции “Юности”, где меня много обнадеживали, рукопись тоже залежалась. А время между тем работало против меня. Все яснее становилось, что на эту тему наложено табу. И наконец в один прекрасный день редактор Полевой в разговоре со мной воскликнул: “Неужели вы всерьез надеялись, что мы это напечатаем?”. После чего “Юность” переслала мою рукопись на хранение в Институт Маркса – Энгельса – Ленина, где, как писалось в сопроводительной бумажке, “она может явиться материалом по истории партии”».

Попытки легально издать «Крутой маршрут» оказались неудачными. В связи с чем Гинзбург сообщила: «Таким образом, к концу 1966 года все надежды на какую-то, кроме самиздатовской, жизнь книги были погребены. И то, что произошло дальше, было для меня не просто неожиданностью – фантастикой!».

Речь шла о нелегальных изданиях. Гинзбург подчеркнула: «Непредугадываемо переплетаются разные пути в нашем удивительном веке. Вдруг я увидела свою книгу (по крайней мере, первую ее часть и кусок второй) напечатанной в Италии. Меня – долголетнюю обитательницу ледяных каторжных нор с преобладающим звуком Ы в названиях местностей (МЫлга, ХаттЫнах и т. д.) – напечатали в сладкозвучном Милане. А потом и в Париже, и в Лондоне, и в Мюнхене, и в Нью-Йорке, и в Стокгольме, и во многих других местах».

Согласно Гинзбург, выпустило «Крутой маршрут» издательство «Мондадори». А позже и другие. Источник сведений она указала: «Мне довелось повидать некоторые из этих изданий, подержать их в руках. Часть этих книг привез из заграничной поездки покойный Эренбург».

В послесловии нет инвектив в адрес издательства «Мондадори». Но Гинзбург вновь подчеркнула, что публикация не согласована: «Это совсем новая тема, рожденная нашим странным временем и его феноменами. Тема о душевном состоянии автора подобных изданий. Противоречивые чувства раздирают его. С одной стороны, он не может сдержать естественного чувства радости при виде своей рукописи, превратившейся в книгу. Но с другой… Без моей правки, без всякого моего участия в издании… Без возможности исправить типографский брак (русское издание пестрит ошибками в орфографии и пунктуации)… Точно твоего погибавшего ребенка спасли какие-то чужестранцы, но при этом его полностью оторвали от тебя. А тем временем и земляки дают несчастной матери почувствовать: она виновна не только в том, что породила нежеланное для властей дитя, но и в том, что не смогла удержать его дома».

О «земляках» сказано уклончиво. Кто выдвигал обвинения, когда и какие – лишь догадываться можно. Далее же сообщалось, что «книга вступила в новую фазу своего бытия: из догутенберговской, самиздатовской, родной отечественной контрабанды она превратилась в нарядное детище разноязычных издательств, перекочевала в мир роскошной глянцевой бумаги, золотых обрезов, ярких суперобложек. Полное отчуждение произведения от его автора! Книга стала чем-то вроде взрослой дочери, безоглядно пустившейся “по заграницам”, начисто забыв о брошенной на родине старушке-матери».

Подчеркнем, что тогда опубликована была лишь первая часть книги и несколько глав второй. Гинзбург в послесловии утверждала: «Как бы там ни случилось, а я считала своим долгом дописать все до конца. Главным образом, не для того, чтобы изложить фактическую историю дальнейших лет в лагере и ссылке, а для того, чтобы читателю раскрылась внутренняя душевная эволюция героини, путь возвращения наивной коммунистической идеалистки в человека, основательно вкусившего от древа познания добра и зла, человека, к которому через все новые утраты и мучения приходили и новые озарения (пусть минутные!) в поисках правды. И этот внутренний “крутой маршрут” мне важнее донести до читателя, чем простую летопись страданий».

Итоги подведены. Заканчивалось послесловие оптимистично: «Все-таки я хочу надеяться на то, что если не я и не мой сын, то, может быть, хотя бы мой внук увидит эту книгу полностью напечатанной на нашей Родине…»

История создания и публикации «Крутого маршрута» изложена вроде бы подробно. Однако загадок не стало меньше, нежели в 1967 году – после статьи, опубликованной итальянской коммунистической газетой.

По-прежнему было неясно, когда же редакции «Нового мира» и «Юности» получили рукописи Гинзбург. Даты не определены.

Также неясно, предложила ли Гинзбург «Крутой маршрут» сразу двум периодическим изданиям или сначала обратилась в одно, а затем в другое. Как опытный журналист она не могла не знать: если Твардовскому станет известно, что рукопись одновременно получена еще и Полевым, либо наоборот, публикация исключена в обоих журналах.

Опять же неясно, что так испугало Полевого в рукописи Гинзбург. Да, речь там шла о советских тюрьмах и лагерях, но ранее издавались рассказы и повести аналогичной тематики. Солженицынская – не единственное исключение. Печатались и мемуары иногда[64]64
  См., напр.: Некрасов В. П. Кира Георгиевна // Новый мир. 1961. № 6. С. 70–127; Гроссман В. С. Несколько печальных дней // Там же. 1963. № 12. С. 45–59; Домбровский Ю. О. Хранитель древностей // Там же. 1964. № 7. С. 3–90; № 8. С. 10–67; Шелест Г. Самородок // Известия. 1962. 5 нояб.; Горбатов А. В. Годы войны. М.: Воениздат, 1965.


[Закрыть].

Наконец, все рассказанное Гинзбург не объясняет, по какой причине весной 1967 года в ЦК КПСС было решено не только оставить без последствий несанкционированные публикации «Крутого маршрута», но и демонстрировать с помощью итальянской газеты, что к автору нет претензий на родине. Случай, подчеркнем, неординарный.