Текст книги "Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х – 2010-х годов"

Хронология противоречий

В цитированном выше послесловии к полному изданию «Крутого маршрута» отмечено: «пятилетнее плавание» рукописи «по бурным волнам самиздата» началось, когда она попала в журнальные редакции. Таким образом и обозначен срок, отделявший «самиздатовское» бытование от упомянутой Гинзбург заграничной публикации в 1967 году.

Значит, началось «самиздатовское» бытование в 1962 году. И нет оснований полагать, что Гинзбург обратилась сразу в две редакции. А какая стала первой – можно установить документально.

Фонд «Нового мира», переданный редакцией на хранение в ЦГАЛИ СССР, содержит материалы, относящиеся к истории «Крутого маршрута». Среди них – письмо Гинзбург, адресованное Твардовскому[65]65
  Здесь и далее цит. по: Гинзбург Е. С. Письмо Твардовскому А. Т., 3 января 1963 // РГАЛИ. Ф. 1702. Оп. 9. Ед. хр. 81. Л. 5.


[Закрыть].

Закончено оно 3 января 1963 года. Надо полагать, тогда же и отправлено. В редакции сортировал всю корреспонденцию сотрудник, за нее отвечавший, а Гинзубрг – журналистка, соответственно, редакционную специфику знала, потому и обозначила, что к Твардовскому обратился не обычный читатель:

«Глубокоуважаемый Александр Трифонович!

Я сначала хотела попросить сына, чтобы он поговорил с Вами по моему поручению, но, узнав из его последнего письма, что он на днях уезжает за границу, решила обратиться к Вам сама. Сына моего – молодого писателя Василия Аксенова – Вы, наверное, знаете, т. к. его рассказы публиковались в “Новом мире”».

Сортировавший корреспонденцию сотрудник «Нового мира», получив сведения об Аксенове, уяснил бы, что письмо следует передать главреду. Это и требовалось Гинзбург. Ну а был ли Твардовский лично знаком с Аксеновым, нет ли, все равно не мог не слышать о весьма популярном тогда прозаике. Далее же сказано: «Прежде чем изложить суть моего обращения к Вам, я хочу низко поклониться Вам за опубликование повести Солженицына. Наконец-то люди узнали из первоисточника хоть об одном дне той жизни, которые мы вели (в разных вариантах) в течение 18 лет. Спасибо Вам, и не только от меня, но и от всех моих близких по тюремному братству, от живых и мертвых».

Солженицынская повесть опубликована в ноябре. Значит, примерно месяц прошел до того момента, когда Гинзбург обратилась к Твардовскому.

Гинзбург рассказала, что вместе с мужем была арестована в 1937 году, осуждена, восемнадцать лет спустя признана невиновной, восстановлена в партии. Затем перешла к сути обращения: «Вопрос мой к Вам заключается в следующем. Я не писатель, но я преподаватель литературы и журналист (сейчас, живя во Львове, работаю в редакции газеты “Львовская правда”), и поэтому я не могла не обращаться к карандашу на разных этапах моего крутого маршрута. После реабилитации я привела эти записи в относительный порядок».

Соответственно, речь шла о воспоминаниях. Гинзбург подчеркнула: «Но все время меня не оставляла надежда, что я еще при жизни смогу рассказать многое людям, товарищам, коммунистам».

Далее обозначена специфика воспоминаний. Гизбург указала: «В отличие от Солженицына я писала не о так называемых “военных преступниках”, а о “наборе 1937 года”, о коммунистах, поставленных в эти условия. Их существование в тюрьме, лагере, ссылке имело свою специфику, отличную от того, о чем пишет Солженицын».

Понятно, что Гинзбург называла «военными преступниками» советских военнослужащих, осужденных в 1940-е годы. К ним относился и заглавный герой солженицынской повести – Иван Денисович Шухов.

Указан был и конкретный повод обращения. Гинзбург отметила: «После выхода 11-й книжки “Нового мира” все наши реабилитированные страшно взволнованы. За последние дни я получила из Москвы несколько писем от друзей по ссылке, читавших мои записки. Они все пишут, что я должна обратиться к Вам с просьбой прочесть мою рукопись».

Значит, когда Гинзбург обратилась к Твардовскому, «друзья по ссылке» уже прочли и ее воспоминания, и солженицынскую повесть. Общностью тематики подразумевалось: «Крутой маршрут» опубликовать можно. Причем именно в «Новом мире». Журнале, главреду которого было позволено больше, чем руководителям других изданий.

Литераторы-профессионалы знали, что публикации материалов «лагерной» тематики лимитировались и после XXII съезда партии. Какой объем допустим в каждом издании – определяли главреды. Вот почему Гинзбург и спрашивала Твардовского, «возможно ли опубликование еще одного произведения на эту тему (само собой разумеется, это только в том случае, если оно Вас хоть в какой-то мере удовлетворит в смысле его литературных качеств)».

Имелось в виду, исчерпан ли ресурс «Нового мира», недавно поместившего солженицынскую повесть. Рукопись, однако, не была приложена к письму. И Гинзбург пояснила: «Спрашиваю потому, что если вторичное обращение к этой теме сейчас по каким-то причинам невозможно, то я и не буду пока сидеть над правкой своего материала. Ведь работа над ним – каждый раз боль».

Далее следовал главный вывод. Гинзбург отметила: «Если Вы согласны прочесть мою рукопись, если принципиально возможность ее опубликования не исключена, я поработаю над ней еще и пришлю Вам или даже сама привезу».

В письме указан и львовский адрес. Ответ надлежало адресовать «Гинзбург-Аксеновой Евгении Семеновне».

Значит, Твардовскому поставлено условие: рукопись он получит, когда предварительно даст обещание прочесть ее. Гинзбург, похоже, не осознавала, что такое предложение будет воспринято как дерзость.

Твардовский медлил с ответом. Лишь 23 декабря подготовил черновик письма[66]66
  Здесь и далее цит. по: Твардовский А. Т. Письмо Гинзбург Е. С., 26 декабря 1963 // Там же Ф. 1702. Оп. 9. Ед. хр. 81. Л. 3–4.


[Закрыть].

Отвечал на вопросы развернуто. Начал с этического: «Согласитесь, что никаких предварительных, – до ознакомления с Вашей рукописью, – гарантий относительно ее опубликования мы Вам дать не можем».

Далее намекнул, что политического характера препятствий нет. Сама лагерная тематика не запрещена: «Конечно, повесть Солженицына поставила перед произведениями сходной тематики весьма высокую норму художественной требовательности, норму, от которой журнал уже не сможет отступить. “Принципиальная возможность” опубликования Вашей рукописи только в этом. Присылайте рукопись».

Значит, до 23 декабря 1963 года Твардовский еще не видел рукопись «Крутого маршрута». Но вскоре она была доставлена.

Примерно ко 2 января 1964 года Твардовский ознакомился с ней и принял решение, о чем специальным письмом оповестил редколлегию[67]67
  Здесь и далее цит. по: Письмо для членов редколлегии журнала «Новый мир» о рукописи «Крутой маршрут» Гинзбург-Аксеновой Е. С., 2 января 1964 г. // Там же. Ед. хр. 141. Л. 5.


[Закрыть].

Сначала дал общую характеристику. Акцентировал: «Нельзя отрицать очевидных достоинств рукописи Е. С. Гинзбург-Аксеновой. В ряду произведений, касающихся “темы 37 года” лишь стороной (а в последнее время заключающих нередко эту тему уже как некий обязательный элемент, как дань сложившемуся в связи с успехом “Ивана Денисовича” литературному штампу), эти воспоминания выделяются большой впечатлительностью глубоко выстраданного человеческого документа о трагической полосе в жизни партийной интеллигенции, в котором лично пережитое автором предстает в целом связной и последовательной исторической картиной. Изложение фактов личной судьбы с собственно литературной стороны почти безупречно, это свободный и уверенный рассказ человека, достаточно искушенного в литературном письме».

Недостатки тоже отмечены. Твардовский утверждал, что «искушенность часто налагает некую “беллетристическую тень” на безусловную достоверность этой волнующей исповеди человека, столько испытавшего на всех “волнах” и “ступенях” ежовско-бериевского периода беззаконий и произвола. Порой автор явно нарушает подлинность этой исповеди некоторым литературным кокетством, передержками, желанием выглядеть уж очень героической личностью, самолюбованием (такое впечатление производят, например, “разящие” ответы героя-автора своим следователям и судьям: многочисленные остроты, очевидно сложившиеся и оформленные “потом”, как говорят “на лестнице”; излишняя насыщенность повествования литературными реминисценциями…».

Твардовский объявил недостатком и цитирование стихов. Причем не только известных поэтов, но и самой Гинзбург. Вовсе же неприемлемой оказалась «общая идейная концепция автора, оценивающая все, что было “до” с точки зрения бытового и душевного благополучия “руководящих кругов” известного масштаба (“а как мы хорошо жили до всего этого, как были счастливы, как было все ясно и прекрасно”)».

Иронию главред не счел нужным скрывать. Для него «тема 37 года» – лишь одна из многих в истории сталинской эпохи, причем не самая важная. А «бытовое и душевное благополучие “руководящих кругов” известного масштаба» было и вовсе не интересно сыну «раскулаченного». Далее – переход к итоговому решению: «Но не о том и не о другом сейчас речь при решении вопроса о судьбе рукописи, обнимающей, между прочим, лишь начальный этап “мытарств” героя-автора, лишь первые два года из 17, проведенных в тюрьмах и лагерях, и снабженной указанием “конец первой части”».

Книга, значит, не завершена. Да и завершенная не понадобилась бы, ведь редакционный «портфель» и так «перенасыщен материалом, который широким потоком пошел в нашей литературе в результате опубликования повести А. Солженицына и ее огромного воздействия на литературный процесс. Редакция не вправе отдавать на своих страницах предпочтение этому материалу, становясь как бы редакцией журнала “Каторга и ссылка”, а не журнала современной советской жизни во всем ее многообразии и разносторонности».

Твардовский опять акцентировал иронию. Упомянутый им журнал «Каторга и ссылка» основан в 1921 году по инициативе ветеранов революционного движения, а четырнадцать лет спустя закрыт как утративший актуальность. «Крутой маршрут» уподоблен публиковавшимся только в силу приоритетной тематики мемуарам бывших каторжан и ссыльных.

Согласно Твардовскому, приоритеты уже другие. Но далее он заявил: «Это тем более нужно учитывать, что редакция уже располагает достаточным и даже избыточным количеством страниц сходного по теме с рукописью Гинзбург-Аксеновой материала, опубликование которого представляется ей куда более необходимой задачей по существу».

Получилось, что «Крутой маршрут» постольку издавать не следует, поскольку тематика неприоритетная, при этом необходимо публиковать материал, «сходный по теме с рукописью Гинзбург-Аксеновой». Твардовский сам себе противоречил.

Нет оснований полагать, что опытный литератор и функционер не заметил противоречие. Однако решение не изменилось: «По крайней мере – в настоящее время редакция должна воздержаться от подготовки рукописи Е. С. Гинзбург-Аксеновой к печати».

Главред счел также нужным добавить, что никаких обязательств у редакции в данном случае нет. Он ведь и ранее не обнадеживал автора, который теперь получит отказ: «Помнится, что еще на письменное предложение Аксеновой своей “повести” “Новому миру” я отвечал ей в сдержанном духе примерно по тем же мотивам, что изложены здесь».

Характерно, что слово повесть – в кавычках. Главред, стало быть, демонстрировал: сама Гинзбург так определила жанр «Крутого маршрута». Однако ее письмо Твардовскому не содержит это жанровое определение.

Твардовский в письме редколлегии утверждал, что отвергнутая рукопись снабжена «указанием “конец первой части”». Отсюда следует, что так заканчивалось повествование.

Но это противоречит сказанному Гинзбург в послесловии. Она утверждала, что в редакцию «были доставлены две части “Крутого маршрута” и вторая содержала главу “Меа кульпа” (Моя вина)».

В послесловии, вновь подчеркнем, цитируется ироничное замечание Твардовского о понимании автором «Крутого маршрута» «событий до 1937 года». Согласно Гинзбург, такое отношение главреда к рукописи обусловлено тем, «что вряд ли он прочел ее, а не просто бегло перелистал», иначе бы заметил главу «Меа кульпа» (Моя вина)».

Допустим, Твардовский и впрямь не дочитал рукопись. И все же до 1979 года упомянутой главы нет в изданиях «Крутого маршрута». Так, в опубликованных «Посевом» и «Мондадори» – только первая часть и несколько глав второй.

Но если издательства печатали вариант, попавший в редакцию «Нового мира», значит, главред все-таки не дочитал рукопись. Иначе б заметил, что за «указанием “конец первой части”» следуют главы второй.

К этому вопросу мы еще вернемся. А пока отметим, что и письмо Гинзбург, адресованное Твардовскому, отчасти противоречит ею же сказанному в послесловии.

Согласно послесловию, «самиздатовское» бытование рукописи началось, когда она попала к сотрудникам «двух популярнейших толстых журналов». А в письме Твардовскому сказано, что ее уже читали гинзбурговские «друзья по ссылке». Значит, кто-либо из них мог знакомым передать, вот так и пошло копирование.

Похоже, Гинзбург проговорилась в письме. Оно ведь не предназначалось для публикации. Да и тайны не было. Ну, показывала воспоминания «друзьям по ссылке», ничего тут нет криминального.

Если учесть, что еще до Твардовского «друзья по ссылке» читали рукопись, тогда можно объяснить, почему в послесловии сказано о «пятилетнем плавании ее по бурным волнам самиздата». Оно действительно началось в 1962 году, тут Гинзбург опять не ошиблась, а тоже проговорилась.

Это косвенно подтверждается и воспоминаниями о ней двух известных советских диссидентов, затем эмигрантов – Л. З. Копелева и Р. Д. Орловой. Их статью опубликовал в 1980 году израильский журнал «Время и мы»[68]68
  Здесь и далее цит. по: Копелев Л. З., Орлова Р. Д. Евгения Гинзбург в конце крутого маршрута // Даугава. 1989. № 6 (144). С. 80–99.


[Закрыть].

В статье каждый из авторов рассказывал о своих впечатлениях – поочередно. Так, Орлова утверждала, что с бывшей арестанткой познакомилась «в августе 1964 года у Фриды Вигдоровой, которая торжественно сказала:

– Евгения Семеновна Гинзбург-Аксенова, написавшая “Крутой маршрут”, приехала из Львова…».

Так говорят об авторе общеизвестной книги. Значит, к августу 1964 года известность «Крутого маршрута» весьма широка. Если только мемуаристы не спутали даты, что нередко случается.

Подчеркнем: в СССР тогда не только частные лица, но и редакции «популярнейших журналов» не располагали множительной аппаратурой. Основные инструменты активистов «самиздата» – механическая пишущая машинка и копировальная бумага. При этом только в первой части «Крутого маршрута» – сотни две машинописных страниц. Даже опытной машинистке тут работы не на один день. Получается, что рукопись обрела широкую известность в рекордно короткий срок.

На самом деле рекорда нет. «Самиздатовское» бытование «Крутого маршрута» началось еще в 1962 году, и к моменту знакомства Гинзбург с Орловой копии рукописи прочитать могли бы многие.

Правда, нет доказательств причастности сотрудников «Нового мира» и «Юности» к распространению «Крутого маршрута». Есть лишь суждение Гинзбург. Другой вопрос – зачем ей это понадобилось.

Ответ понятен. Гинзбург стремилась отвести подозрения от себя, «друзей по ссылке» и всех, кто распространял копии рукописи. А сотрудникам журналов ничего не грозило: за столько лет не раз изменился состав редакций, в них КГБ следы не искал бы, ведь и раньше обошлось без таких разысканий.

Подчеркнем: 23 декабря 1963 года Твардовский подтвердил Гинзбург: есть «принципиальная возможность опубликования». Неделю спустя в письме редколлегии объяснял, почему это невозможно.

За неделю ситуация вдруг изменилась. Поначалу Твардовский если и не обещал публикацию, то не исключал саму возможность ее. Принципиальную. Да, рукопись еще не прочел. Но уже знал: особо нового там нет. Подзаголовок внятно обозначал тематику и проблематику. Все соответствовало сказанному Гинзбург в письме главреду.

Твардовский, объясняя редколлегии свой отказ, привел два взаимоисключающих аргумента, что не мог не заметить. Стало быть, оба не относились к делу, и это роли не играло. Что главред, надо полагать, изначально понимал.

Кстати, Твардовский не советовался с редколлегией, а только сообщил о своем решении. Имел право и не сообщать, это обычная практика. Необычно же, что главред документировал отказ. Да еще и так, чтобы нашлось кому подтвердить: Гинзбург отказано.

Случаи подобного рода документирования крайне редки в новомирской редакционной практике. Значит, правомерны два вопроса. Первый – что же изменилось за неделю. Ну а второй, перед кем и в силу какой причины Твардовский собирался отчитываться.

Предвиденные обстоятельства

Твардовский вряд ли отступил от истины, заявив в письме редколлегии, что «Новый мир» и так «располагает достаточным и даже избыточным количеством страниц сходного по теме с рукописью Гинзбург-Аксеновой материала». После XXII съезда КПСС многие бывшие осужденные посылали свои мемуары в журналы и другие издательские организации.

Публикация таких материалов не запрещалась официально. Лишь 29 декабря 1963 года ЦК КПСС принято было постановление, согласно которому формировалась одна из секций так называемого спецфонда Центрального партийного архива Института марксизма-ленинизма. Там и надлежало хранить поступившие в различные организации «рукописные материалы о нарушениях законности в годы культа личности Сталина»[69]69
  Коллекция документов о нарушении законности в СССР в 1930-х – начале 1950-х гг. // РГАСПИ. Ф. 560.


[Закрыть].

Имитировался еще и некий компромисс: редакторы могли отказывать мемуаристам, не обижая их отказом. Автору воспоминаний сообщали, что рукопись пока не подлежит обнародованию, потому до поры будет храниться в специальном архиве – как очень важная с точки зрения фактографии. Тут и признание ценности материала, и вполне прозрачный намек: «самиздатовское» распространение неуместно.

Стоит отметить, что 29 декабря 1963 года – воскресенье. Но отсюда вовсе не следует, что для принятия указанного постановления собирался ЦК КПСС. Это и не требовалось.

13 декабря закончился очередной пленум, однако не все актуальные документы были приняты. В подобных случаях один из секретарей по телефону оповещал всех, кто входил в состав ЦК КПСС, о решавшейся проблеме и спрашивал, согласны ли они с новым постановлением, которое не успели обсудить. Для сотрудников аппарата выходные дни не предусматривались. В порядке очереди дежурили.

Суслов, надо полагать, специально отложил принятие соответствующего постановления. На пленуме обсуждать его вряд ли стоило. Главный идеолог страны постепенно и поначалу неприметно возвращал позиции, утраченные после XXII съезда КПСС.

Так было официально введено ограничение публикаций по теме «нарушений законности в годы культа личности Сталина». Правда, новым постановлением не предусматривалось, что в партийный архив должны поступать решительно все рукописи указанной тематики. Руководители организаций могли сами решать, понадобятся ли эти материалы ИМЛ. Главное, чтобы в «самиздат» не попадали.

О новом постановлении Твардовский узнал сразу. Получил сведения от Поликарпова, занявшего должность заместителя заведующего Идеологическим отделом ЦК партии. Новомирский главред и был креатурой Поликарпова, что отмечалось выше.

Реагировать надлежало оперативно. И пришлось главреду срочно читать рукопись «Крутого маршрута». О том, что с ней уже ознакомились гинзбурговские «друзья по ссылке», Твардовскому было известно от автора. Значит, не исключалось «самиздатовское» распространение.

Было еще одно немаловажное обстоятельство. Твардовский не мог его не заметить. Гинзбург в «Крутом маршруте» акцентировала, что писала только правду, значит, не выдумывала фамилии сотрудников НКВД, связанных с арестом, следствием и вообще пребыванием автора рукописи под стражей. Оглашение же в печати таких сведений не разрешалось.

Характерно, что Твардовский, обращаясь к редколлегии в связи с рукописью Гинзбург, не упоминал о крамоле. Потому как в «Хронике времен “культа личности”» еще не было – на уровне фактографии либо осмысления – ничего принципиально нового – по сравнению, например, с повестью Солженицына. Кстати, уже переизданной в популярнейшей серии «Роман-газета»[70]70
  См.: Солженицын А. И. Один день Ивана Денисовича // Роман-газета. 1963. № 1 (277).


[Закрыть].

Твардовский не отправил «Крутой маршрут» в ИМЛ. Это не соответствовало бы репутации новомирского главреда, сложившейся в послесталинскую эпоху. Но все, что связано с рукописью, было документировано.

Редакционным журналом фиксировалось, как положено, что рукопись принята после 23 декабря 1963 года. Письмо автора, адресованное Твардовскому, подтверждало, что ее «друзья по ссылке» ознакомились с воспоминаниями. Главредовское же обращение к редколлегии свидетельствовало: неделю спустя Гинзбург отказано. Значит, «самиздатовское» распространение «Крутого маршрута» не с редакции «Нового мира» началось. Вот это и требовалось документировать.

Автором «Крутого маршрута» тоже был получен ответ из «Нового мира». Что там за аргументация – нет сведений. В послесловии к завершенной книге Гинзбург цитировала лишь переданную знакомыми язвительную реплику Твардовского.

Скорее всего, не отступила от истины. Аналогичные суждения Твардовского известны.

После отказа автор «Крутого маршрута» и обратилась в редакцию журнала «Юность». Там, согласно послесловию, «рукопись тоже залежалась». Получается, что и ранее – в «Новом мире» – лежала долго.

Однако нет оснований полагать, что решение Твардовского долго скрывали от Гинзбург. Судя по документам, об отказе ее известили не позже января 1964 года.

Можно спорить, ошиблась ли Гинзбург или же истину сознательно искажала. В любом случае ясно, что ее рукопись попала к редактору «Юности» примерно в январе 1964 года.

Маловероятно, чтобы редакции «Юности» был предоставлен вариант, прочитанный Твардовским. Наиболее резкая критика советского режима – в главах второй части «Крутого маршрута», и, надо полагать, Гинзбург рисковать не стала.

Она не указала точно, когда получила отказ Полевого. Но срок можно определить. Гинзбург утверждала, что «к концу 1966 года все надежды на какую-то, кроме самиздатовской, жизнь книги были погребены». Выходит, ждать пришлось более двух лет. Не пять, но все-таки долго.

Это странно: Гинзбург ранее печаталась в журнале, ее знали сотрудники и, конечно, главред «Юности», а Полевому, по свидетельствам многих современников, не была свойственна бестактность.

Еще одна странная деталь – ответ Полевого в последнем разговоре с Гинзбург. По ее словам, главред «Юности» «воскликнул: “Неужели вы всерьез надеялись, что мы это напечатаем?”».

Следует отсюда, во-первых, что Полевому были очевидны причины, в силу которых нельзя печатать «Крутой маршрут». Во-вторых, главред был уверен: Гинзбург они тоже ясны.

Что за причины – не сказано в послесловии. Согласно Гинзбург, из «Юности» рукопись отправили в ИМЛ, а в сопроводительном документе указывалось, что «она может явиться материалом по истории партии».

Это проверяемые сведения. Рукопись Гинзбург была отправлена в ЦПА ИМЛ. Ныне она хранится в РГАСПИ[71]71
  Гинзбург Е. С. Крутой маршрут // РГАСПИ. Ф. 560. Оп. 1. Д. 8.


[Закрыть].

В секретном письме, адресованном ЦК партии, директор ИМЛ сообщал о материалах, поступавших с января 1965 года по январь 1966 года. Так, отмечено: «Из редакции литературно-художественного и общественно-политического ежемесячника Союза писателей СССР “Юность” получена рукопись Гинзбург Е. С. “Крутой маршрут. Хроника времен культа личности”, объем 202 страницы»[72]72
  Секретная часть ИМЛ // Там же. Ф. 71. Оп. 3. Ед. хр. 250. Л. 11.


[Закрыть].

Значит, рукопись Гинзбург поступила в ЦПА ИМЛ не позже января 1966 года. Вероятно, даже раньше.

Отсюда следует, что не позже января 1966 года Полевой уже принял решение отказать автору «Крутого маршрута». После этого рукопись и была отправлена в ЦПА ИМЛ.

Но, как отмечено выше, Гинзбург утверждала, что отказ получила «к концу 1966 года». В таком случае правомерен вопрос: сразу ли в редакции «Юности» было принято решение отказать Гинзбург, или же сначала ее постольку «обнадеживали», поскольку рукопись намеревались публиковать.

На этот вопрос можно найти ответ в самой рукописи. Точнее, машинописи с правкой, внесенной чернилами и карандашом.

В ряде случаев исправлены опечатки. Но есть и стилистическая правка.

Ясно, что Гинзбург не правила бы рукопись карандашом, если б раньше использовала чернила. И наоборот: раз уж первой была карандашная правка, так чернила неуместны.

Значит, хотя бы одну правку вносил редактор. Отсюда следует, что решение Полевого отказать Гинзбург – не первое: сначала он решил публиковать «Крутой маршрут», потому рукопись и прошла стадию редактуры.

Правка карандашом невелика, чернилами тоже. Стало быть, редактор недолго трудился, и рукопись прошла этап редактуры в 1964 году. Не позже. Значит, вопрос о публикации тогда решен был, речь только о сроках могла идти.

Уместно предположить, что редактор вносил правку карандашом. Так обычно делали, планируя согласовать исправления с автором. После согласования что-то стирали, утвержденное же обводили чернилами.

Согласование откладывалось. Как часто – уже не выяснить.

Но минул год, а Гинзбург все равно не беспокоило, что публикация задерживается. И это странно. По крайней мере, на первый взгляд.

С учетом же литературно-политического контекста все объяснимо. Журнал Полевого как раз к началу 1964 года не имел возможности печатать «Крутой маршрут».

По отношению к советской «лагерной» тематике ресурс был исчерпан. С июня 1963 года – в трех номерах – журнал «Юность» печатал автобиографический роман Пиляра «Люди остаются людьми»[73]73
  Пиляр Ю. Люди остаются людьми: Роман // Юность. 1963. № 6. С. 7–37; № 7. С. 25–48; № 8. С. 38–74.


[Закрыть].

Эта публикация в 1964 году продолжилась. Тоже в трех номерах – с марта по май[74]74
  Он же. Люди остаются людьми: Роман. Книга вторая // Юность. 1964. № 3. С. 6–29; № 4. С. 40–62; № 5. С. 47–63.


[Закрыть].

Автор, как отмечалось ранее, добился литературной известности в 1955 году, когда «Новый мир» опубликовал его повесть о подпольной борьбе узников «лагеря смерти» Маутхаузен – «Все это было!». Симонов, руководивший тогда журналом, точно рассчитал: шла подготовка к XX съезду партии, где, кроме прочего, планировалось осудить бесчеловечное отношение сталинского режима к советским военнопленным.

Роман «Люди остаются людьми» продолжал «лагерную» тему. Герой, добровольцем ушедший на фронт, через год, будучи контуженным, попадает в плен. Дальше – неудавшиеся побеги, затем Маутхаузен, подполье, наконец, восстание и свобода. Перспективы вроде бы радужные: возвращение на родину, возможность продолжить образование, в общем, долгожданная мирная счастливая жизнь. Но получится иначе, совсем не так, как ждали узники немецкого «лагеря смерти».

Впереди – северный лагерь. Советский. Причина вроде бы формальная – проверка. Офицеры МГБ выясняют, не сотрудничал ли с противником кто-либо из вернувшихся на родину. А пока идет выяснение, недавние узники Маутхаузена отправлены на лесоповал, как осужденные. Без вины. Только потому, что они бесправны. Даровая рабочая сила.

Холод, лишения, болезни, травмы. И не все доживут до нового освобождения.

Даже в 1946 году, когда герой выйдет на свободу, его злоключения не закончатся. Формально он уравнен в правах с демобилизованными военнослужащими, а реально дискриминация бывших пленных – негласная государственная установка сталинской эпохи. Правда, финал романа вполне оптимистичен, справедливость торжествует. Но это лишь дань советской литературной традиции.

Стоит подчеркнуть: роман «Люди остаются людьми» печатался в два приема – с шестимесячным интервалом. И вовсе не потому, что к началу публикации был не завершен. Автор завершил работу до предоставления рукописи журналу.

Полевой санкционировал подготовку романа Пиляра к печати лишь после оглушительного успеха солженицынской повести в «Новом мире». Однако в 1963 году уже заканчивался очередной этап кампании «разоблачения культа личности Сталина». Постепенно Суслов возвращал позиции, утраченные после XXII съезда КПСС.

Вот почему в августе 1963 года публикацию романа «Люди остаются людьми» Полевой вынужден был прекратить. Это оказалось уже слишком рискованно – под «лагерную» тематику отвести половину ежегодных номеров журнала.

Шесть месяцев пришлось выждать, прежде чем публикацию возобновить. А иначе главреду «Юности» инкриминировали бы стремление превратить молодежное издание в приснопамятный журнал «Каторга и ссылка». Шутку эту не Твардовский придумал, она после XX съезда партии стала расхожей. Чтобы «лагерная» тема не воспринималась как дежурная, Полевой мог планировать выпуск номеров с главами «Крутого маршрута» не ранее следующего года.

В октябре 1964 года сменилось политическое руководство страны. Лидером партии стал Брежнев.

Это подразумевало возможность изменения литературной политики, что понимали многие литераторы. Например, Чуковский 21 ноября 1964 года записал в дневнике: «Так как, свергнув Хрущева, правительство пребывает в молчании – и обыватели не знают, под каким гарниром их будут вести “по ленинскому пути”, – сочиняется множество эпиграмм, песен, стишков»[75]75
  См.: Чуковский К. И. Дневник (1930–1969). М.: Современный писатель, 1997. С. 360.


[Закрыть].

Вскоре суть изменений была обозначена. Хрущева официально дискредитировали в печати, значит, неуместной стала и кампания «разоблачения культа личности».

С пропагандистской точки зрения это было целесообразно. Новый государственный праздник – День Победы – символизировал единство народа, победившего в Великой Отечественной войне. Значит, Сталина, Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами СССР, не следовало наделять статусом персонификации зла.

Тема «нарушений законности в годы культа личности Сталина» утратила актуальность, когда началась подготовка к празднованию Дня Победы 9 мая 1965 года. Не было у Полевого тогда никакой возможности опубликовать «Крутой маршрут». Однако главред «Юности» все еще не отказал Гинзбург. Надо полагать, ждал, надеялся.

Потому сотрудники редакции «много обнадеживали» автора «Крутого маршрута». Не лукавили, а рассуждали, сообразно планам главреда. Вот Гинзбург и не беспокоило, что постоянно откладывается публикация рукописи, уже прошедшей этап редактуры.

Но вновь подчеркнем: согласно письму директора ЦПА ИМЛ рукопись «Крутого маршрута» уже хранилась там в январе 1966 года. А Гинзбург, по ее словам, узнала о новом решении главреда «Юности» почти десять месяцев спустя.

Допустимо, что ошиблась в сроках. Если и так, ошибка непринципиальна. Месяц, два или даже три – от этого не меняется ничего. Важно, что Полевой вдруг решил не публиковать рукопись, уже прошедшую редактуру, и распорядился передать ее ЦПА ИМЛ, а Гинзбург о новом решении главреда не сообщали. И то и другое – не случайность.

Значит, два вопроса уместны. Первый – в силу каких причин главред «Юности», изначально санкционировавший подготовку «Крутого маршрута» к печати, распорядился все же передать рукопись ЦПА ИМЛ. Второй, соответственно, почему ни Полевой, ни его сотрудники долго не сообщали Гинзбург о новом решении.

Ответы на оба вопроса подсказывает литературно-политический контекст. 12 января 1966 года, как уже отмечено выше, газета «Известия» напечатала статью Еремина «Перевертыши». Шла подготовка к судебному процессу, который должен был завершить «дело Синявского и Даниэля».