Текст книги "Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х – 2010-х годов"

Поворот интриги

Допустимо, что Полевой гораздо раньше получил сведения об аресте Синявского и Даниэля. Ну а 5 декабря 1965 года – несанкционированный митинг на Пушкинской площади, о чем знали все московские литераторы.

Политическая ситуация менялась. Вот Полевой и решил «посоветоваться» в соответствующем отделе ЦК партии. Обычный прием. Туда за «советами» обращались все главреды столичных изданий, что уже отмечалось выше.

Главред «Юности» получил совет вскоре. И в январе 1966 года рукопись Гинзбург была уже в ЦПА ИМЛ.

Но только к этому партийный совет не сводился. Рекомендовано было еще и повременить с уведомлением Гинзбург о судьбе рукописи.

Стоит подчеркнуть: не Полевой так решил, ему была отнюдь не свойственна бестактность. За него решение принято. И если учитывать политический контекст, оно вполне целесообразно.

Гинзбург могла бы как личное оскорбление воспринять отказ публиковать «Крутой маршрут» – после того, как ее «обнадеживали» почти что полтора года. Сгоряча попыталась бы отправить рукопись за границу, и удача не исключалась. А на фоне готовившегося судебного процесса по «делу Синявского и Даниэля» новая антисталинская заграничная публикация, да еще скандал в связи с преследованием бывшей лагерницы, реабилитированной коммунистки – совсем уж некстати. Тут выждать требовалось.

Итоги были подведены осенью 1966 года. Как выше отмечено, УК РСФР пополнился статьей 190’ – «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Интерпретации тут мало чем ограничены.

Ну а Полевой – через месяц или два – сообщил Гинзбург, что журнал не станет публиковать «Крутой маршрут». Вопреки ее мнению, рукопись оказалась в ЦПА ИМЛ до отказа, а не после.

Допустимо, что Полевой и впрямь заявил: «Неужели вы всерьез надеялись, что мы это напечатаем?» Если так, фраза подразумевала контекст «дела Синявского и Даниэля». Значит, редактор хотел сказать, что надежды Гинзбург с января 1966 года были заведомо напрасными, и она сама – при ее опыте – должна была б догадаться об изменении ситуации, забрать рукопись, а не ждать обоюдно неприятного «последнего разговора».

Но как бы ни закончился тот «последний разговор», важно, что гинзбурговская «Хроника времен культа личности» публиковалась с февраля 1967 года за границей. И до сих пор не объяснено внятно, как туда попала рукопись. Гинзбург лишь намеками ограничилась.

Вряд ли она лукавила, отрицая свою причастность к отправке рукописи за границу. Последствия несанкционированной публикации были известны. Даже если б Гинзбург ареста не боялась, так не могла не опасаться, что ответить придется сыну. Рисковать его писательской карьерой мать бы не стала.

Подчеркнем еще раз: не подтверждено, что рукопись попала в «самиздат» из редакций «Нового мира» и «Юности». Намеки Гинзбург – не аргумент. Зато в посевовском редакционном предисловии сообщается, что «Крутой маршрут» стал «центральным материалом подпольного журнала “Феникс 1967”».

Указан таким образом наиболее вероятный источник публикации в «Посеве». Однако нет возможности проверить, в СССР ли готовился материал, распространялся ли там. Как отмечено выше, были уже арестованы составители предыдущего выпуска «подпольного журнала», неизвестно, кем именно подготовлен следующий.

В принципе, это положение обычное. Необычно же, что ни одного экземпляра «подпольного журнала “Феникс 1967”» нет в отечественных коллекциях «самиздата». Даже в собрании общества «Мемориал»[76]76
  См.: Каталог библиотеки Международного Мемориала. URL: http://lib. memo.ru/ (Дата обращения: 10.08.2017).


[Закрыть].

Нет и никаких документированных сведений о подготовке в СССР «Феникса 1967». Вот это случай уникальный.

Дальше – самое интересное. При сверке хранившейся в ЦПА ИМЛ рукописи с посевовским изданием выявляется, что эмигрантскими издателями обе правки учтены. И чернильная, и карандашная. А ведь хотя бы одна из них – редакторская. Внесенная сотрудником журнала «Юность».

Понятно, что копия рукописи, поступившей в ЦПА ИМЛ, не оказалась бы в «Посеве». Случаи подобного рода неизвестны.

Значит, у загадки лишь одна разгадка. Сначала рукопись с внесенной правкой была перепечатана и отправлена в ЦК КПСС. Такой инстанции невежливо было предоставлять материал с правкой. Административная этика. Затем исходный – редакционный – экземпляр «Крутого маршрута» передан в ЦПА ИМЛ. Перепечатанный же поступил от партийных функционеров в КГБ. Оттуда копия и доставлена заграничным издателям. По так называемым спецканалам – агентурным. История же про «Феникс 1967» понадобилась, чтобы источник публикации «легендировать».

Технически задача лоббирования материалов, доставленных из СССР, была несложной. В эмигрантских издательства хватало агентов КГБ. И специально засланных, и вербовавшихся уже за границей. Оставалось только придумать, как рукопись доставить в «Посев».

Сходным образом в 1957 году «легендирован» источник публикации романа Дудинцева. Вот почему нет сведений о следственных действиях КГБ в редакции «Нового мира».

Расследование там не проводилось и в связи с гинзбурговскими публикациями. Аналогично – в редакции журнала «Юность». Нужды опять не было.

Другой вопрос – зачем понадобились функционерам ЦК партии заграничные публикации советских писателей. Если точнее, кому именно были нужны.

Это вполне объяснимо – с учетом политического контекста. Суслов был инициатором. Вел борьбу за цельность идеологии. Устрашал строптивых главредов, провоцируя карательные меры. Не арест, конечно, а отстранение от должности. Разработка же конкретных планов и реализация их – задача КГБ.

Посевовское издание романа Дудинцева могло бы стать формальной причиной отстранения Симонова от должности новомирского главреда в 1957 году. Покровительство ли Жукова препятствовало расправе, сочтено ли было, что слишком значительным окажется международный резонанс, ведь заграничные издатели наперебой предлагали выпустить книгу, но в любом случае интрига удалась отнюдь не сразу, как выше отмечено.

Симонова на посту новомирского главреда Суслов заменил – по рекомендации Поликарпова – Твардовским. Но и тот провинился.

Чтобы добиться публикации солженицынской повести, Твардовский непосредственно обратился к Хрущеву. Проявил строптивость, обойдясь без сусловского разрешения. И выиграл. В дальнейшем тоже позволял себе нарушения административных установок, пусть и негласных.

В 1966 году главред провинился опять. Приказу не подчинился: редакции «Нового мира», согласно плану масштабной пропагандистской кампании, надлежало осудить Синявского, как это сделали преподаватели филологического факультета МГУ, а Твардовский, хоть и не пытался защитить недавнего сотрудника, в травле участвовать не стал. Даже заявление секретариата ССП отказался подписать. Безоговорочно[77]77
  См., напр.: Турков А. М. Твардовский. М.: Молодая гвардия, 2010. С. 328–329.


[Закрыть].

После этого защита понадобилась самому Твардовскому. А Поликарпов, давний приятель и покровитель, умер в ноябре 1965 года.

Строптивость литературных функционеров Суслов беспощадно пресекал. Однако новомирский главред обрел с октября 1964 года влиятельнейшего защитника: Брежнев, в отличие от Хрущева, покровительствовал Твардовскому. И на то были причины как политического характера, так и личного.

Политическая – утверждавшаяся средствами пропаганды концепция осмысления Великой Отечественной войны. Тут Хрущев и Брежнев изначально не были единомышленниками.

Хрущев – сталинский преемник. Потому в пропагандистских схемах, им одобренных, Великая Отечественная война осмыслялась как важный этап истории советского государства, однако не главный.

Иной была пропагандистская схема, утвержденная Брежневым. Символом конецптуального обновления стал новый государственный праздник – День Победы.

В брежневскую эпоху официально изменилось не только осмысление событий 1941–1945 годов. Еще и отношение правительства к тем, кого уже в официальных документах именовали «ветеранами Великой Отечественной войны».

Что до личных причин, то Хрущева от Твардовского отделяло многое. Разница в возрасте, довоенный статус, да и военный тоже.

Еще с довоенной поры Хрущев – в Политбюро ЦК партии. Войну начал в звании, эквивалентном генеральскому. Безмерно далек от батальонного комиссара или даже подполковника Твардовского, пусть тот и стал всесоюзно знаменитым поэтом.

В послевоенные годы дистанция не сократилась намного. Возглавив ЦК партии, Хрущев по-прежнему ценил Твардовского как агитационный инструмент, мог при случае защитить от нападок, поддерживал журнальные инициативы, если те были полезны в пропагандистском аспекте, но – и только. Ничего личного, как говорится.

Личное отношение к новомирскому главреду было у Брежнева. Он лишь на шесть лет старше Твардовского, разница в возрасте уже непринципиальна. В предвоенную пору – секретарь обкома партии, войну начал бригадным комиссаром. После унификации званий в 1943 году аттестован как полковник. Для него тогда подполковник, да еще и всесоюзно знаменитый поэт – ровня.

Генерал-майором Брежнев стал на исходе 1944 года. После войны – опять партийная работа. Но, судя по интенциям, отраженным документально, военное прошлое осмыслил как важнейший этап своей биографии.

Твардовский – один из немногих поэтов, чьи стихи читал Брежнев. Литературой будущий генсек не интересовался, но помнил с военной поры «Василия Теркина». Главы «Книги про бойца» публиковали вслед за «Красной звездой» фронтовые издания. Двадцать лет спустя определяющую роль в отношении к автору сыграло то, что Твардовский – подполковник запаса, «ветеран Великой Отечественной войны». Значит, «товарищ по оружию».

В силу этих причин непросто было Суслову отстранить Твардовского от должности. Журнал «Новый мир», как тогда говорили, «центральное издание», для замены требовалась личная санкция Брежнева. Потому интрига готовилась сложная, многоэтапная.

Нападки в прессе на редакционную политику Твардовского не прекращались. И все же наиболее сильным ударом могло стать издание «Крутого маршрута» во Франкфурте-на-Майне. Гинзбург обращалась в редакцию «Нового мира», с этого начала, рукопись читал главред, не пожелавший отречься от Синявского. Остальное – вопрос интерпретации, тут специалистов хватало.

Но и посевовское издание «Крутого маршрута» не изменило ситуацию. Брежнев опять не санкционировал отстранение Твардовского от должности. Оно и понятно: не было прямых доказательств причастности главреда к несанкционированной публикации. Расследовать же инцидент вообще не планировалось. Ни председателю КГБ, ни Суслову настоящее следствие не требовалось.

Оставить инцидент без внимания Суслов тоже не мог. Если в 1957 году о посевовском издании романа Дудинцева мало кто знал из советских литераторов, то десять лет спустя «тамиздат» распространялся достаточно широко и быстро. Требовалось упредить реакцию иностранных журналистов на отсутствие санкций по отношению к автору «Крутого маршрута». Дальше – интрига КГБ. Сотрудники этого учреждения и вели работу с иностранцами, готовыми оказать помощь СССР. Не так уж мало было сочувствовавших, особенно среди европейских интеллектуалов. Итог – выпущенная издательством «Мондадори» книга и цитированная выше статья в газете итальянской компартии.

Если судить по этим публикациям, так «Посевом» словно бы и не печаталась «Хроника времен культа личности». Получилось, что некто, чуть ли не выкрав откуда-то гинзбурговскую черновую рукопись, передал ее издательству «Мондадори». Вот и появилась книга, в дальнейшем переиздававшаяся тоже без согласия автора.

Таким образом Суслов и объяснил иностранным журналистам, почему советское партийное руководство, санкционировавшее осуждение Синявского и Даниэля, игнорировало заграничные издания «Крутого маршрута». Получилось, что Гинзбург винить не в чем. Только издательство «Мондадори» виновато, да неизвестный злоумышленник, чуть ли не выкравший рукопись.

Нет оснований сомневаться: Гинзбург понимала, в какую интригу вовлечена. Потому и позволила итальянским журналистам-коммунистам взять интервью, разумеется, изначально санкционированное в Москве. Точно ли воспроизвели интервьюеры услышанное – теперь не проверить. Зато бесспорно: откажись Гинзбург от участия в сусловской интриге, поставила бы под угрозу писательскую карьеру Аксенова. Так что у матери не было выбора. Опять же, она не повредила никому.

Покладистость была оценена. В марте 1968 года журнал «Юность» опубликовал сатирическую повесть Аксенова «Затоваренная бочкотара»[78]78
  См.: Аксенов В. Затоваренная бочкотара. Повесть с преувеличениями и сновидениями // Юность. 1968. № 3. С. 37–63.


[Закрыть].

Как известно, эта повесть-гротеск, где высмеивались пропагандистские стереотипы, вызвала множество нареканий. Автору инкриминировали безыдейность, даже «искажение советской действительности».

Повесть не переиздавалась в СССР. Но аксеновская публикация весной 1968 года – своего рода сигнал иностранным журналистам: нет претензий к автору «Крутого маршрута» и ее сыну.

Кстати, в послесловии к полному изданию «Крутого маршрута» Гинзбург уже не сообщала о своей обиде на издательство «Мондадори». Правда, не упомянула и посевовскую инициативу. Оспорить прежнюю версию не было еще возможности.

Ну а Суслов после неудавшейся интриги начал подготовку другой. Аналогичной. При этом в советской периодике не прекращались нападки на журнал Твардовского.

Двойной удар

Споры о новомирских публикациях были уже давно за пределами собственно литературной полемики. Твардовского как главреда откровенно травили, что подразумевало так называемые «оргвыводы».

Это отмечал в цитированной выше книге и Турков, биограф Твардовского. Ссылался на материалы ЦК партии, утверждая, что «в мае 1968 года по докладу отделов культуры и пропаганды было поручено обсудить вопрос о руководстве журнала, “имея в виду новые кандидатуры на пост главного редактора и его заместителей”»[79]79
  Здесь и далее цит. по: Турков А. М. Указ. соч. С. 336–354.


[Закрыть].

Редакции срочно нужны были контрмеры. И Твардовский, согласно Туркову, позвонил «и написал аж “самому”. Брежнев откликнулся, позвонил, был любезен и доброжелателен (давно, мол, хотел встретиться). Пообещал вскоре принять».

Звонил Твардовский, разумеется, в приемную Брежнева. Туда и письмо отправил, вновь минуя Суслова. Имел право – по официальному статусу и в силу личного отношения лидера партии к автору «Василия Теркина».

В редакции ждали результата, опасность была все ближе. Соответственно, Турков отметил: «Но грянула августовская “страшная десятидневка”, и обещанная встреча так и не состоялась».

Речь шла об августовском вторжении советских войск в Чехословакию. Твардовскому надлежало одобрить решение партийного руководства, он медлил.

Но и после такой демонстрации строптивый главред сохранил пост. Вопреки сусловским усилиям, Брежнев не санкционировал отстранение Твардовского от должности.

Очередной удар нанесен весной 1969 года. В оглавлении семьдесят второго номера посевовского журнала «Грани» указано: «Владимир Войнович – Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Роман-анекдот в пяти частях. Часть первая»[80]80
  См.: Войнович В. Н. Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина: Роман-анекдот в пяти частях. Часть первая // Грани. 1969. № 72. С. 3–83.


[Закрыть].

В редакционном врезе источник обозначен. Правда, не без экивоков: «Публикуемая рукопись “Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина” приобретает все большую известность в выпусках Самиздата. На полученном нами экземпляре как автор указан Владимир Войнович. Действительно, в 1963 году “Новый мир” анонсировал новое произведение Войновича под названием “Жизнь солдата Ивана Чонкина”. На страницах “Нового мира” оно, однако, не появилось. Возможно, что авторство публикуемой нами рукописи, распространяемой Самиздатом, только приписывается В. Войновичу. Но независимо от этого мы считаем, что это произведение принадлежит к числу лучших сатирических произведений, созданных нашей литературой за последние пятьдесят лет».

Анонс в «Новом мире» был. Статья «От редакции» помещена в октябрьском номере 1963 года, анонсировались публикации следующего. Но речь шла о планах, а не обязательствах. И отмечалось, что авторы журнала далеко не всегда успевают предоставить обещанные рукописи в сроки, предусмотренные договоренностями. Кстати, «роман-анекдот» не упомянут. Сказано только, что планируется напечатать «повесть Войновича “Жизнь солдата Ивана Чонкина” – о воинах Советской Армии»[81]81
  См.: От редакции // Новый мир. 1963. № 10. С. 246.


[Закрыть].

Однако неточности подобного рода не играли никакой роли. Войнович ранее печатался в журнале Твардовского, и «Новый мир» анонсировал «новое произведение», оказавшееся крамольным. Хотя бы потому, что им в «Гранях» заинтересовались.

Главное же, что из редакционного вреза следовало: в «самиздат» а затем и на страницы эмигрантского издания главы «романа-анекдота» попали стараниями Войновича, либо – из редакции «Нового мира».

В первом случае получалось, что Твардовский анонсировал крамольный роман давнего новомирского автора, но цензура воспрепятствовала публикации, вот обиженный романист и воспользовался «самиздатовскими» возможностями шесть лет спустя. Значит, новомирский главред дважды виноват: крамольнику покровительствовал и пытался напечатать крамолу.

Ну а во втором случае примерно то же самое получалось, только не автор романа воспользовался «самиздатовскими» возможностями, а кто-то из сотрудников «Нового мира». Соответственно, Твардовский виноват трижды: еще и подчиненных выбрать правильно не сумел.

Однако Твардовский опять не был отстранен от должности главреда. И хотя кампания против «Нового мира» не прекращалась, она не соотносилась с иностранной публикацией Войновича. Расследование в редакции тоже не проводилось. КГБ не интересовало, каким образом за границей оказалась крамольная рукопись. Знали это и без следственных действий. Нет другого объяснения, не противоречащего здравому смыслу.

Знакомая ситуация. Та же, что в случаях с Дудинцевым и Гинзбург.

Сусловская интрига опять не удалась. Мишенью был Твардовский, а не автор «романа-анекдота».

Что до упомянутого анонса, так его история Войновичем изложена много лет спустя. Речь шла о допустимом и обычном литераторском приеме: «Свою главную книгу я задумал в 58-м году, а писать начал в 63-м. Очень скоро понял, что этот замысел заведет меня далеко. В надежде легализовать его, я уже на начальной стадии заключил с «Новым миром» договор на роман “Жизнь солдата Ивана Чонкина”. В заявке немного схитрил, сообщив, что собираюсь написать роман о простом солдате, прошедшем всю войну и дошедшем до Берлина. Схитрил, но не соврал. Сюжет был задуман именно таким, каким он вышел, а то, что образ солдата получится у меня не вполне совпадающий с хрестоматийно-советским, так этого я никому не обязан был сообщать. Если бы я с самого начала сказал, что моим героем будет нелепый, маленький, кривоногий и лопоухий солдат, не видать бы мне договора, но он был со мной заключен, и я получил аванс, весьма, впрочем, скромный»[82]82
  Здесь и далее цит. по: Войнович В. Н. Автопортрет: роман моей жизни. М.: Эксмо, 2011. С. 400–507.


[Закрыть].

Аванс пришлось вернуть. Даже к началу 1968 года роман еще не был дописан. Это, подчеркнем, обычный случай.

Кстати, в том же октябрьском номере 1963 года есть и другие анонсы, нереализованные в предусмотренный срок. К примеру, указано, что планируется опубликовать «повесть Г. Владимова “Три минуты молчания” – о рыбаках, ведущих промысел в Атлантике».

На самом деле Г. Н. Владимов завершил работу почти на пять лет позже обещанного срока. «Новый мир» опубликовал «Три минуты молчания» в 1969 году[83]83
  Владимов Г. Три минуты молчания // Новый мир. 1969. № 7. С. 3–78; № 8. С. 7–89; № 9. С. 8–95.


[Закрыть].

Ситуация, подчеркнем, обычная. Редакция «Нового мира» выдавала авансы популярным авторам, не дожидаясь предоставления рукописей.

Войнович, по его словам, в 1968 году передал рукопись романа о солдате Твардовскому. И тот категорически отказался ее печатать, о чем сообщил автору лично.

Нет оснований полагать, что Войнович сам отправил за границу рукопись. Знал он, чем рискует: за несанкционированной иностранной публикацией могло бы следовать исключение из ССП, а это подразумевало бы завершение карьеры литератора. Не печатали бы его на родине. В дальней же перспективе – арест.

Положение Войновича и так было сложным. Он к весне 1969 года – известный прозаик, драматург, поэт, однако публиковался уже крайне редко из-за того, что неоднократно подписывал обращения в защиту диссидентов. Выручала работа с известными режиссерами, сценаристами, вот и жил на гонорары за инсценировки и сценарии.

По словам автора крамольного романа, к заграничной публикации мог быть косвенно причастен его знакомый – Ю. З. Телесин. Математик, диссидент, шахматист, он, «прочтя мою рукопись, пришел в восторг и сам ее перепечатал, впрочем, спросив у меня разрешение. Я, по свойственной мне беспечности, разрешил, не просчитывая, что может случиться дальше. И вот случилось! Рукопись бесконтрольно гуляла по рукам, в конце концов, попала за границу и напечатана в журнале, считавшемся самым антисоветским. Моего согласия никто не спрашивал и никто не был обязан – Советский Союз еще не присоединился к Женевской конвенции».

Такова гипотеза Войновича. Ее нельзя отвергнуть как вариант невероятный в принципе. Однако нет сколько-нибудь достаточных оснований полагать, что Телесин причастен к отправке рукописи за границу. Гораздо более вероятно другое: это произошло без его ведома и/или участия.

Подчеркнем еще раз: нет сведений о следственных действиях в связи с отправкой рукописи за границу. Допустим, Войнович не пожелал сообщить, как его о том расспрашивали в КГБ. Но о допросах сотрудников «Нового мира» тоже не известно ничего. И это – вопреки прозрачным намекам в «Гранях».

Добивались же от Войновича покаяния. Разумеется, в печати. О чем автор крамольного романа и вспоминал через много лет: «Старое это прошлое, давным-давно быльем поросло, и многих подробностей я уже, конечно, не помню, но помню только, что все лето 1969-го, и осень, и зиму, и следующее лето меня куда-то вызывали и не то чтобы допрашивали, но льстили, соблазняли посулами и пугали последствиями, что если я не покаюсь, не “разоружусь перед партией”, к которой я не имел отношения, не признаюсь публично, что написал повесть очернительскую, клеветническую, антисоветскую и даже хуже того (я-то думал, что ничего хуже не бывает) – антинародную, то последствия для меня будут хуже, чем плохими. А вот если разоружусь и признаюсь, то все будет прекрасно».

Значит, в ЦК партии выбрали пастернаковский вариант. Подразумевалось бы, что покаявшийся сам и отправил рукопись заграничным издателям.

Суслова вряд ли интересовал Войнович как таковой. Но если бы он покаялся, то отказ КГБ от расследования в «Новом мире» был бы хоть как-то обоснован. Опять же унижение автора крамольного романа – урок всем писателям. А заодно и мера превентивная, исключающая дальнейшую публикацию «романа-анекдота». Если уж сам романист признал клеветнической свою книгу, так и печатать ее незачем.

Войнович от покаяния отказывался, но до поры это роли не играло. Мишенью оставался Твардовский. Новомирский главред упорствовал, каяться тоже не спешил.

Ему очередной удар был нанесен довольно скоро. В октябрьском номере 1969 года журнал «Посев» напечатал антисталинскую поэму Твардовского «По праву памяти»[84]84
  Твардовский А. Т. По праву памяти // Посев. 1969. № 10. С. 52–55.


[Закрыть].

Ранее Твардовский читал ее друзьям. Рукопись тоже давал – на время. И не раз. Однако напечатать в своем журнале не мог – цензурные инстанции не разрешали. Впервые на родине автора поэма опубликована восемнадцать лет спустя[85]85
  Он же. По праву памяти. Поэма // Знамя. 1987. № 2. С. 3–17; Он же. Из творческого наследия // Новый мир. 1987. № 3. С. 162–205.


[Закрыть].

Сотрудники «Посева» указали источник публикации в редакционном врезе – подстраничном. Там сообщалось: «По полученным нами из Москвы сведениям, это – часть поэмы, распространяемая в Самиздате. По тем же сведениям, полный текст поэмы предназначался для журнала “Новый мир”, был уже набран и сверстан, но затем набор был рассыпан по распоряжению цензуры».

Точно ли так было – неважно. А важно, что из редакционного вреза следовало: рукопись оказалась в «самиздате» по инициативе самого Твардовского либо при участии сотрудников «Нового мира». Значит, главред в любом случае виноват.

Но опять – никаких расследований в редакции «Нового мира». Сотрудников, как водится, не извещали о заграничных публикациях, а в советской периодике нападки на Твардовского все усиливались. Буквально истерия началась.

Суслов не имел полномочий отстранить строптивого главреда от должности. Но у послушного Секретариата ССП была давно уже апробированная технология отстранения неугодных: поэтапно и неуклонно провоцировать заявление об отставке «по собственному желанию».

В феврале 1970 года руководство ССП выдвинуло требование – назначить новых заместителей Твардовскому. Разумеется, не он выбирал их кандидатуры. Ему предстояло стерпеть унижение либо уйти. Формальное обоснование административного решения само собой подразумевалось: если советская пресса год за годом осуждает редакцию «Нового мира», то надлежит там «укрепить кадры»[86]86
  См., напр.: Турков А. М. Указ. соч. С. 361–380. См. также: Кондратович А. И. Новомирский дневник 1967–1970 / Сост. В. А. Кондратович, Е. А. Сокол; предисл. И. А. Дедкова, А. М. Туркова; послесл. Б. Д. Панкина. М.: Собрание, 2011. С. 856–877.


[Закрыть].

Реальный же, хоть и официально не обсуждавшийся повод – несанкционированные иностранные публикации новомирских авторов, включая поэму самого главреда. Объяснить, как она попала за границу, Твардовский не мог. Да и все остальное тоже.

Сусловская задача была решена. Твардовский наконец подал заявление. Возможно, надеялся, что Брежнев не санкционирует отстранение от должности. Однако лидер партии так и не вмешался. Вина главреда подразумевалась: рукопись друзьям и знакомым давал, значит, сам и виноват.