Текст книги "Поэтика Егора Летова: Беседы с исследователями"

Я. С.: Конечно можно. Если отбросить начало всех куплетов и оставить только события, как ты говоришь: во-первых, «собаки Павлова исходят слюной», во-вторых, «мы все выделяем желудочный сок», в-третьих, «одобряем тотальный рефлекс», а в-четвертых, «мы все одобряем тоталитаризм». Это событийность разного уровня, потому что в первом и втором случае мы имеем дело с констатацией именно, так сказать, физиологического события, а потом, в следующих случаях, с констатацией события психологического, ментального. Мы переходим от физиологического плана к ментальному.

Ю. Д.: Но сохраняется физиологизм в слове «рефлекс». Тем более, он связан с собакой Павлова и желудочным соком.

Я. С.: Да. Потому что «мы» выделяем этот желудочный сок. Это взгляд извне. Это диагноз. В этом контексте можно оставить это «мы», посмотреть просто на эти события. Здесь «мы» как в песне «Есть!», мы – «подопытный экземпляр». Тут, конечно, перспектива меняется. «Мы» остаемся этим «подопытным экземпляром», но смотрим на это глазами того, кто проводит эксперимент. Во-первых, констатируется то, что собаки Павлова исходят слюной, что некоторые «мы» – это в данном случае «они», потому что «мы» – экземпляр, подлежащий описанию. Констатируется выделение желудочного сока. Во-вторых, констатируется одобрение тотального рефлекса. И с разных позиций достигаются эти констатации. В первых двух куплетах имеется перспектива ученого, который проводит эксперимент. С другой стороны, за счет «мы одобряем», возвращается внутренняя аналитическая перспектива, перспектива: «Мне велели – я ответил: „Есть!“». А значит, в первом случае – «мы выделяем желудочный сок» и «собаки Павлова исходят слюной» – у нас лирический субъект, который является наблюдателем, и он абсолютно тождественен кому-то, кто проводит эксперимент. Во фразе «мы выделяем желудочный сок» тоже присутствует позиция лирического героя, тождественная позиции экспериментатора, но слово «мы» одновременно направляет эту фразу на ее другое понимание. Это уже фраза, где кто-то нас описывает, и мы описываем самих себя. «Мы все одобряем тотальный рефлекс» – это событие чисто ментального плана. Лирический герой уже не экспериментатор, он подопытный экземпляр. «Мы все одобряем тоталитаризм» – это даже не констатация лирического героя с позиции подопытных «мы». Это уже окончательный диагноз, окончательный ответ. По сути, там разные лирические герои. В каждом из куплетов соотношение адресанта и лирического героя варьируется.

Ю. Д.: Оно, конечно, никогда не дойдет до тождества, но степень конфронтации будет вариативна. И, похоже, что в начальной альбомной версии нигде нет слова «террор». А в печатной версии оно появляется – «красный террор», «тотальный террор».

Я. С.: «Красный террор» на определенном этапе советской истории являлся даже нейтральной категорией. Он имеет исторические корни и соотносится напрямую с советской мифологией. Применительно же к тексту Летова надо еще иметь в виду контекст эпохи, в котором тоталитаризм и его практики начинают определяться с помощью категории террора. События 1937 года и соседних лет именно тогда, во второй половине восьмидесятых, начинают описываться с помощью понятия «большой террор». Я думаю, что причиной таких варьирований этих определений могут быть элементарные ошибки, спонтанные решения во время концертов. С другой стороны, это варьирование остается как бы в радиусе допустимых вариаций, потому что все понятия, связанные как с советской мифологией, так и с террором и с рефлексией тоталитаризма, являются ключевыми понятиями общественного дискурса тех лет.

Ю. Д.: Еще, я думаю, для современного слушателя и современного читателя не может не броситься в глаза, что слово «тоталитаризм» не является производным для слова тотальный. Это все-таки разные понятия, но у меня складывается ощущение, что Летов их отождествлял. Что для него вот это тотальное – это прилагательное, произведенное от существительного «тоталитаризм». Хотя если посмотреть с языковой точки зрения, все-таки «тотальное» это немножко другое.

Я. С.: «Тотальное», конечно, не синоним «тоталитарного». Но я вижу в Летове аналитика, в Летове-авторе этого конкретного альбома. Тотальность – это одно из качеств тоталитаризма. А все эти качества анализирует Летов. С одной стороны, у нас тотальность, с другой – тотальные «мы», участие «я» в этом тотальном «мы». И что означает это тотальное «мы»? Означает автоматическое выполнение приказов. А что есть автоматическое выполнение приказов? Условный рефлекс! Опять мы видим, как сильно песни связаны, на мой взгляд, аналитическим ключом.

Ю. Д.: И еще тотальное время. А, учитывая многозначность категории времени, мы здесь тоже можем прочитывать разные совершенно значения и, соответственно, разные смыслы.

Я. С.: Разные смыслы и контекст эпохи за тотальным временем закрепляет вовсе не одну только возможность интерпретации. Сейчас уже понятно, что «тотальное время» относится естественным образом к сталинским временам, потому что рефлексия именно по их поводу является одной из стержневых тем общественного историко-публицистического дискурса перестройки. Но есть и другой ракурс – интерпретация. Летов ведь контркультурен. Он не является «прожектором перестройки», он является ее комментатором. Очень уж вряд ли в его «Все идет по плану» следует прочитывать полное одобрение политической и социальной действительности. Очень уж вряд ли, заявляя в этой песне, что «перестройка все идет и идет», Летов одобряет очередные шаги команды Горбачева, Яковлева и прочих. А значит, он использует всегда критический ключ, поэтому «тотальность времени» может относиться и, пожалуй, должна относиться как к тридцатым годам и, грубо говоря, последствиям тоталитаризма в советской истории, так и к современности, тем более что в своих диагнозах в песне «Тоталитаризм» Летов почему-то использует грамматическое настоящее время. Он диагностирует не какое-то историческое состояние «я» или «мы», он диагностирует текущее состояние «я» или «мы». Даже если это относится к прошлому посредством содержания общественного дискурса.

Ю. Д.: Ну и, наверное, еще один момент, связанный с цветовой символикой. Обилие красного. Только ли здесь сугубо политическая подоплека? Или здесь есть какие-то иные значения красного, если мы берем вот эти категории «красные дни», «красные мы», «красный сигнал», в стихотворной версии «красный синдром», там же «красный террор». Получается, что, действительно, красного как-то очень много и в очень разных комбинациях.

Я. С.: Мы уже отметили то, что Летов любит омонимичность. В «красном сигнале» красный цвет абсолютно сознательно используется как омоним. При условии, что мы воспринимаем красный сигнал как что-то, что относится одновременно к «исторически красному» (то есть большевистскому, коммунистическому) и к павловскому (то есть экспериментальному). Ну а физиологичность языка Летова выводит нас на физиологический элемент, связанный с красным цветом. И очень легко получить внутриальбомное интертекстуальное объединение вот этого красного и многих других красных с чем-то еще. Эта отсылка содержится в песне «Человека убило автобусом». Уже в этой фразе потрясающий, насыщенный, сжатый, статичный образ, где, хотя кровь и не появляется, мы понимаем, что человек лежит в луже собственной крови. Затем, летовская фраза о «кровавом оптимизме» выводит этот статичный образ на более высокий философский уровень. В этой луже все-таки «валяется ощущение человека», «разбегаются в разные стороны его пальцы, погоны, карманы». Погоны отсылают и к майору, льду под ногами которого уподобляются «мы», и к категории приказа из песни «Есть!» Так что этот альбом истекает кровью. Поэтому «красность» песни «Тоталитаризм» включает в себя и план тоталитарный, и лабораторный, и физиологический, относящиеся к понятию крови, но далеко не только к образу крови.

Ю. Д.: Если брать какой-то более широкий контекст летовского творчества, то здесь уместно будет подключить и «Красный смех», образ, восходящий непосредственно к Леониду Андрееву, который с той поры и на долгие годы определил такую квинтэссенцию войны как таковой. Не обязательно войны какой-то конкретной, а именно войны в универсальном плане, если можно так сказать. Получается, что действительно перед нами лирическое художественное осмысление тоталитаризма. Очень индивидуальное и в то же время, претендующее на очень серьезную универсальность.

Я. С.: Да. Подытоживая, мне хотелось бы отметить, что весь этот аналитический путь указывает на силу контркультуры, на силу языка и авторской позиции Летова. И демонстрирует мне, как историку культуры, в какой огромной степени отдельные партикулярные дискурсы участвовали тогда в едином общественном дискурсе. И что дискурс контркультуры, изначально сибирской, потом все более глобально-советской, был вовсе не контркультурным, если брать сегодняшние категории, а просто эстетически особым руслом общественного дискурса и общего культурного поля.

«Солдатами не рождаются»

Собеседник:

Данила Михайлович Давыдов

Поэт (автор десяти книг стихов), прозаик (автор книги прозы), литературный критик (автор книги статей и рецензий), художник, кандидат филологических наук, трансгуманист (Москва)

Беседа состоялась 22 мая 2020 года в Москве в диахронном дистанционном формате

 
Свято место не бывает в пустоте
Лишним телом заложили котлован
Красной тряпкой обернули катафалк
Бравой песней заглушили злое горе
      Ведь солдатами не рождаются
      Солдатами умирают
 
 
Свято место не бывает без врагов
Полированным прикладом наугад
В непростреленной шинели напролом
Бравым маршем заглушив зубовный скрежет
      Ведь солдатами не рождаются
      Солдатами умирают
 
 
Свято место не бывает в чистоте
Смрадным ветром затопили берега
Гнойным прахом напитали чернозем
Табаком закоротив хмельные ноздри
      Ведь солдатами не рождаются
      Солдатами умирают
 
 
Свято место не бывает без греха
Закуси девичьим криком – благодать!
Пригубить медовой браги да поблевать
Красным флагом утерев густые слезы
      Ведь солдатами не рождаются
      Солдатами умирают
 

Ю. Д: Песня, на мой взгляд, важная, знаковая, попала на несколько альбомов в конце восьмидесятых («Так закалялась сталь», «Вершки и корешки», «Тошнота»), но вот на концертах исполнялась, согласно источникам, лишь трижды (в 1990 году в Иркутске, а потом два раза в марте 2002 – в «Точке» в Москве и в «Полигоне» в Питере). В чем, на твой взгляд, причина того, что эта песня так редко исполнялась?

Д. Д.: Я как-то не следил за концертной динамикой. В тех кругах неформалов, где я общался в юные годы, песню эту пели довольно часто, кстати. Возможно, Летов мог ощущать ее какую-то «недостаточность», «недотянутость» в смысле пафоса, трансгрессивного выплеска, и на ее месте оказывались песни, в большей степени работающие (на концертном именно уровне) как «прямое действие».

Ю. Д.: Заглавие, которое в самой песне оказывается частью рефрена, вне летовского контекста является частью пословицы «Солдатами не рождаются, солдатами становятся». Была еще песня ВИА «Калинка» (интернет датирует ее 1977 годом), где эта пословица была полностью приведена в качестве части рефрена:

 
Все больше убеждаемся, как верна пословица
Солдатами не рождаются – солдатами становятся
 

Песня, кстати сказать, шуточная, называется «Неплохо для начала», о жизни солдата-новобранца. У Летова же прием, очень характерный, например, для поэтики Башлачёва – искажение известного выражения. Какой смысл получается от замены «становятся» на «умирают»? Ведь в обоих случаях – и в пословице, и в песне – антонимы к слову «рождаются», но совершенно разные смыслы по отношению к человеческой жизни.

Д. Д.: Ну, во-первых, Летов не меньше Башлачёва, кажется, работал с деконструкцией мемов. Так что это как раз в порядке вещей. А во-вторых, здесь как раз включается ситуация, вообще характерная для Летова: трансформация субъекта, или персонажа, или вообще всякого возможного актора в некой «предельной» ситуации. И война, конечно, относится к таким ситуациям. Для Летова значимым было обретение некой «подлинной идентичности» в лиминальной зоне: ср. «Не бывает атеистов в окопах под огнем». Солдат становится солдатом в момент гибели (хотя более нейтральное «умирают», а не «гибнут», например, создает гораздо более широкий контекст восприятия), то есть его идентичность связана с присутствием в точке «финальной переходности». И здесь оказывается, что Летов деконструирует предшествующее выражение очень специфично: он его как бы расшифровывает. Солдатами «не рождаются», а, действительно, «становятся», но, уточняет Летов, «становятся», потому что «умирают». Возникает естественный вопрос: для кого «становятся», когда «умирают», кто обозначает умершего (или умирающего? – здесь, кстати, еще и игра с аспектологической двусмысленностью, с неявственным характером события, длящегося или завершенного) именно как умершего? Это точка зрения актора – «солдата»? Или внешнего наблюдателя? Все эти многовариантности не могут быть сведены к одной-единственной интерпретации, исходя из текста, и это усиливает его семантическую нагруженность.

Ю. Д. В таком случае хочу спросить, какой смысл несет в контексте песни слово «солдаты»?

Д. Д.: Здесь надо бы понять, в какой степени перед нами протестное высказывание, а в каком, так сказать, ставящее общие вопросы антропологии и онтологии. В первом случае, кажется, будет актуализироваться бессмысленная жертвенность в рамках некоторой социальной и идеологической системы, во втором – та самая «финальная переходность», о которой я говорил выше, своего рода «становление в смерти». И в том и в другом случае «солдат» – самоочевидная метафора (хоть для инструмента системы, хоть для внешнего восприятия проходящего внутреннюю трансформацию субъекта или актора).

Ю. Д.: Прием искажения устойчивого выражения встречаем в песне Летова и в начале каждого куплета. Трансформируется выражение «Свято место пусто не бывает». И если в первом куплете, в самом начале песни, оно почти тождественно «оригиналу» («свято место не бывает в пустоте», впрочем, и тут тождество очень относительное, ведь можно прочитывать и совсем не так как в пословице), то далее идут искажения. И что интересно, на этом базируется структура всей песни. В первом и третьем куплетах речь о том, в чем не бывает свято место (в пустоте и в чистоте). Во втором и четвертом – без чего не бывает свято место (без врага и без греха). Как связать в смысловом плане систему из этих четырех искажений пословицы с искажением пословицы в рефрене, которым каждый куплет завершается?

Д. Д.: Изменяющиеся фразы, переходящие из куплета в куплет, вообще нередки у Летова. В разных случаях этот прием можно понимать по-разному; здесь же, по всей видимости, речь должна идти о, своего рода, очерчивании и уточнении смыслового поля. Описываются разные стороны того финального обнаружения актора в качестве «солдата», которое подчеркивается в рефрене. «В пустоте» – то есть вне вынужденной социализации, без которой невозможна смерть в статусе «солдата»: «Один в поле не воин». Внесоциальный факт рождения тут противопоставляется акту гибели внутри «коллективного тела»: умирает человек, конечно же, сам, но внешний взгляд постулирует гибель (шире, смерть) именно «коллективного тела» «солдат» (множественное число здесь принципиально, конечно). «Солдатам», естественно, соположен «враг», без него невозможна финальная трансформация. Точно так же финальное становление солдатом не возможно без антропологических изменений – «в чистоте», «без греха».

Ю. Д.: Теперь о том, какие смыслы формируются в тех действиях, что содержат в себе куплеты. Действия эти ведь во многом основаны на антитезах, порою здесь столь характерные для поэтики Летова сложные оксюмороны. Можно посмотреть на отдельные эти действия, можно на всю систему… Но самое важное, что каждая группа действий завершается словом «ведь», что устанавливает между действием куплета и рефреном причинно-следственную связь. Можно как-то представить смысл этой связи?

Д. Д.: Куплет развертывает заданные первой (изменяемой) строкой формы трансформации актора (поясню все-таки: то, что в данном случае актор в каком-то смысле коллективный и / или обобщенный, не принципиально), то есть собственно (и пусть оксюморонно, но вполне ясно при том) демонстрирует «мотивирующий фон», ведущий к превращению в солдата. Композиция каждого куплета, таким образом, предстает трехчленной: заданные условия / формы их осуществления / неизбежный результат (один и тот же – здесь куплеты схлопываются в одну точку). Стоит подчеркнуть, что, в отличие от многих других песен Летова, здесь развитие скорее носит кумулятивный характер. Перед нами не поэтический сюжет, а, скорее, набор постулатов, подтверждаемых примерами. Кстати, может именно в этом отсутствии видимого движения причина сравнительно малой популярности песни?

Ю. Д.: Некоторые выражения кажутся отсылкой к предшествующим текстам культуры – «котлован», «красная тряпка», «шинель»… Можно ли говорить о какой-то особой функции «чужого» слова в этой песне?

Д. Д.: Собственно, несколько заостряя свою мысль, скажу, что слово в этой песне вообще «чужое» – это набор «превращенных» или «взломанных» концептов, описывающих ту реальность, в которой «смерть солдатов» должна восприниматься как естественный результат происходящего. Приводимые примеры «чужого слова» как прямо цитатного отсылают не столько к цитируемым текстам, сколько к их стертой репрезентации в пространстве отчужденных слов.

Ю. Д.: Два раза в песне встречается цветообозначение «красный»: «красная тряпка» и «красный флаг». Есть ли соображения по поводу семантики цвета в контексте песни?

Д. Д.: В данном случае не думаю, что эта семантика как-то особенно должна трактоваться: «красный флаг» – очевидная синекдоха того режима, который (на одном из уровней) и представляется местом действия, но вообще оба выражения, думаю, можно понимать в общем ряду отчужденных концептов.

Ю. Д.: Субъект в песне не эксплицирован, но он, конечно, есть. Можно ли на основе всего сказанного выше каким-то образом обозначить позицию этого субъекта? И как она связана с авторским мироощущением?

Д. Д.: Авторское мироощущение, как можно его реконструировать для времени создания текста, вообще связано с большим смысловым разрывом: перед нами последний этап, связанный с, условно говоря, «антитоталитарной риторикой»; вслед за этим этапом последует довольно резкая переоценка ценностей и смена установок. В этом смысле логика летовского субъекта не столько апокалиптична, сколько, повторюсь, трансгрессивна и лиминальна: «солдатами умирают», обозначая некоторый кардинальный разлом. «Свято место» возможно только при разного рода проговоренных условиях, ставящих под сомнение его «святость». Всякое слово отчуждено, стремление к самообретению возможно только внутри коллективного тела, причем в его смерти, но это, скорее, констатация фазового перехода, еще только предстоящего, с непонятными характеристиками, и, соответственно, несколько даже отчужденная каталогизация наличных обстоятельств. А не двунаправленное слово (объединяющее дискурсы пророка и трикстера) того, кто уже совершил акт трансгрессии – такую позицию летовского субъекта мы будем наблюдать несколько позже.

«Философская песня о пуле»

Собеседник:

Анатолий Викторович Корчинский

Кандидат филологических наук, доцент Российского государственного гуманитарного университета (Москва)

Беседа состоялась 11 июля 2019 года в Москве.

 
Злая пуля, учи меня жить
Добрый камень, учи меня плавать
 
 
            Гуманизм породил геноцид
            Правосудие дало трибунал
            Отклонения создали закон
            Что мы сеем – то и пожинаем.
 
 
Пуля-дура, учи меня жить
Каземат, научи меня воле
 
 
            Отдай им свой ужин, отдай им свой хлеб
            Отдай им свою печень, отдай им свой мозг
            Отдай им свой голод, отдай им свой страх —
            Не стоит ждать, пока они придут за тобой
            Сами.
 
 
Пуля-дура, учи меня жить
Атеист, научи меня верить
 
 
            Кто бы мне поверил, если б я был жив
            Кто бы мне поверил, если б я был трезв
            Кто бы мне поверил, если б я был прав
            Кто бы мне поверил, если 6 я был умен
 
 
Пуля-дура, учи меня жить
Агитатор, учи меня думать
 
 
Пуля-дура, учи меня жить
 

Ю. Д.: Мы беседуем по поводу летовской «Философской песни о пуле», более известной в народе в связи с повторяемым рефреном как «Пуля – дура». И я бы начал размышления об этой песне немножко издалека. Так уж принято в нашей традиции, что изобретение словосочетание «пуля-дура» приписывается Александру Васильевичу Суворову. Говорят, что оно встречается в его книге «Наука побеждать». Я сам не читал, не знаю. Но как бы там ни было, выражение «пуля-дура» было опровергнуто в середине двадцатого века американскими учеными, которые сформулировали следующий тезис: «Пуля больше не дура». Тогда появились возможности управлять пулями, и оказалось, что они не такие как о них думали раньше. Например, самонаводящиеся пули, которые сами находят свою жертву. Однако летовская концепция все-таки восходит к концепции Суворова о том, что пуля, действительно, дура, но, тем не менее, в начальном сегменте песни, в сильной позиции, в первом стихе она присутствует как «злая пуля». Здесь можно привлекать контекст других видов оружия у Летова. Вспомнить какую-нибудь «веселую гранату» и прочие вещи. Но «злая пуля» – это, наверное, даже не оксюморон, было бы странно, если бы она выглядела «доброй». Вот тогда бы было по-летовски – оксюморонно. И дальше все строится на антитезах, на оксюморонах. Но я думаю, что разговор стоит начать именно с центрального и заглавного мотива, с мотива пули.

А. К.: И более того, в песне «Новая патриотическая», которая лишь отчасти летовская по авторству, прямо цитируется Суворов: «Ведь даже если пуля – дура, то штык – молодец». Тут можно сразу про все рассуждать.

Ю. Д.: «Пуля – дура» это такой лейтмотив песни. Он звучит и в куплетах, и в той части, которую мы обозначаем как припев. Хотя в структуре рассматриваемой песни очень сложно отделить и понять, что куплет, а что припев, потому что чередуются сегменты разного размера, разной мелодики, разной ритмики. Но чередуются каким-то таким образом, что нет принципиально повторяемых припевов. Если считать припевом то, что связано с пулей: «Злая пуля, учи меня жить». Или: «Пуля-дура, учи меня жить», – то в этом случае мы вынуждены будем признать, что припев находится на первом месте по хронологии относительно куплетной части. Поэтому тут, пожалуй, имеет место быть такое своеобразное равноправие разных сегментов.

А. К.: Строго говоря, первый короткий сегмент больше напоминает припев, хотя перестановка припева и куплетов налицо. И куплеты очень различны по своей структуре, что тоже необычно. Во всех отношениях песня, конечно, необычная. Я как раз про это и хотел поговорить. Мне кажется, что определение «философская песня» играет здесь двойную роль. С одной стороны тут откровенная ирония, потому что на панковском альбоме «философская песня» – уже звучит иронично. Но с другой стороны, все серьезно, потому что эту песню можно анализировать вот таким структуралистским методом. Глобальностью своих антитез, или я бы даже сказал парадоксов, она всеохватна. Мне кажется, что эта песня про Бытие. Тут можно выделить как минимум восемь сфер Бытия. Можно, конечно, и больше. Например, физические, материальные практики: «Добрый камень, учи меня плавать». Это такое физическое действие. Материальные блага: хлеб, ужин. Телесные: печень, мозг, голод. Дальше поднимаемся на уровень душевной деятельности: вопрос о свободе и воле. «Каземат, научи меня воле». Затем проблематизируется разум, рациональная основа. Мне вообще кажется, что эта песня очень рационально построена, несмотря на декларируемый Летовым подчеркнутый иррационализм. «Агитатор, учи меня думать», – тоже такой типичный парадокс. Дальше душевная сфера, нравственная: «Атеист, научи меня верить». Область чувств, эмоций: «Отдай им свой страх». Этот список можно дальше продолжать. В принципе, эта песня бытийная или антропологическая. Про человека вообще. И в этом смысле она философская. В ней нет каких-то очевидных отсылок к политической злобе дня или к приметам исторического быта. Напомню, что она вышла в 1989 году на альбоме «Война», перекликаясь своей тематикой с названием альбома и рядом других песен оттуда. Но и с этими соседними песнями она контрастирует. Мы видим там упоминания передачи «Прожектор перестройки», дедушки Ленина во всевозможных вариациях и так далее. Это актуальный исторический контекст, благодаря чему мы любим и знаем Летова этих лет. Он как раз очень остро актуален. А эта песня как бы в значительной степени абстрагирована от общественных реалий эпохи. И в каком-то смысле образ пули связывает между собой эту остро актуальную проблематику и проблематику бытийную. Пуля – это некое средоточие того, через что Летов определяет Бытие, мироздание вообще. Это носитель смерти, квинтэссенция или сгусток насилия.

Ю. Д.: Что интересно, говоря «квинтэссенция», «сгусток», хочется сказать о чем-то таком большом, глобальном, но неожиданным образом это всего лишь маленькая пуля. По большому счету, перед нами литота, которая окружена многочисленными гиперболами, если брать такой большой философский контекст. Не раз уже замечено, что у Летова гиперболы и литоты сочетаются. Ну, как и положено, ведь литота будет литотой только тогда, когда рядом есть гипербола. И наоборот. Они актуализируются часто рядом друг с другом. И в песне именно маленький предмет, очень маленький, вдруг неожиданно вбирает в себя все те многочисленные смыслы, о которых ты сказал. Все эти аспекты, ракурсы, разные сферы человеческого бытия, мира человека, человека в мире. И это всего лишь пуля. Но, это именно пуля! Мы знаем, что пуля маленькая, но эта маленькая пуля может быть больше человеческой жизни, ибо с легкостью может эту человеческую жизнь отобрать, поэтому она, пуля, «злая». Но то, что она «дура»…

А. К.: А это как раз такой иронический перевертыш. Он идет дальше, после запятой. «Пуля-дура, учи меня жить». «Дура» противопоставляется «учи». И чему учи? Жить! Не умирать, не быть мертвым, а жить. Вот это как раз и задает парадоксальность дальнейшей развертке всех прочих смыслов. Ты прав в том, что эти припевные части, назовем их так, в значительной степени такие конкретные. И дальше идет серия достаточно обобщенных абстрактных мотивов. И тут надо серьезно думать. Это, действительно, парадокс, который сразу не дается. Я бы еще добавил, что если говорить про тропы, то пуля здесь еще и синекдоха. Она является частью некоторой машины насилия, машины войны, какого-то большого механизма, в котором человеку не вполне комфортно.

Ю. Д.: И вот тут как раз важно, возвращаясь к суворовскому изречению, сказать, что пуля – дура, потому что она не подчиняется чьей-то воле. А не починяется в силу как раз своей дурости. И, следовательно, человеческая жизнь зиждется на какой-то случайности. Вот как пуля поведет себя? Мы не знаем. Она может в любой момент оборвать человеческую жизнь. Конечно, здесь можно отослаться к другой песне Летова, где «пуля виноватого найдет». Там уже пуля вроде как не дура, она найдет того, кто действительно виноват. И в контексте той песни получается, что виноватым оказывается всякий. Значит, пуля найдет всякого. И здесь получается, как раз, что пуля-дура – это квинтэссенция такой случайностности человеческой жизни вообще.

А. К.: Но мне кажется, что вот эта вся парадоксальность, которую Летов на нас вываливает в потоке, связана с тем, что отсылает он к некоему философскому контексту. С одной стороны – случайность. Можно еще вспомнить народный эпитет «шальная» применительно к пуле. Но шальная пуля случайная с точки зрения гибнущего человека, жертвы. А с точки зрения войны, механизма насилия, она совсем не случайная. На войне нет никакой случайности, это такая необходимая случайность. И в высказывании Суворова как раз этот момент случайности. Пуля может попасть туда, куда ее не направляли. Или вообще не попасть. Здесь нужно еще рассмотреть уровень развития огнестрельного оружия на тот момент. Оно было не очень надежным.

Ю. Д.: Суворов, утверждая, что пуля-дура, имел в виду ее ненадежность, неполную подчиненность воле человека, зависимость от техники, которая тогда часто подводила. Теперь она стала надежной, и пуля перестала быть дурой. А штык всегда был в руках человека, и человек направляет штык, как считает нужным. Человек – это, в общем-то, достаточно надежное существо. Логика суворовского или квазису-воровского изречения вполне понятна. Для Летова все-таки имеется в виду гораздо большее, чем представляется строго в значении известного афоризма. Потому что у Летова пуля – это квинтэссенция человеческой жизни вообще. Пуля, действительно, злая. И злая пуля не выглядит каким-то парадоксальным или абсурдным сочетанием. Мы понимаем, что пуля – это в любом случае зло. Пуля-дура – это такой вполне устоявшийся оборот, но то, в каком контексте он оказывается у Летова, позволяет с полным правом признать правомерность этого заглавия «Философская песня о пуле». Это не просто пуля-дура! И вот здесь уже есть смысл перейти к субъектно-адресной структуре песни. Она ведь очень необычна, потому что субъект вроде бы один, и он эксплицирован первым лицом через местоимение, а вот адресатов у песни много. Я имею в виду не тех, на кого направлена песня в процессе исполнения, но адресатов, эксплицированных в тексте. Это и «пуля», это и «добрый камень», это и «каземат», и «атеист», и «агитатор». Я назвал основных эксплицированных адресатов, а есть еще некто, кто эксплицирован через глаголы: «отдай им свой ужин», «отдай им свою печень», «отдай им свой голод», «не стоит ждать, пока они придут за тобой». Как философский подтекст, размышления о жизни человека, связать вот с этой субъектно-адресной структурой?

А. К.: Мне кажется, что она связана очень просто. У Летова часто бывает, что субъект, каким бы местоимением он ни обозначался: «я», «мы» или «ты» – это некоторый коллективный или, лучше сказать, множественный субъект. Попробуем вглядеться в выражение «злая пуля, учи меня жить». Как она может научить некоего субъекта? Ведь она его, собственно, убивает.

Ю. Д.: Здесь я немного возражу. Я тоже вот так же сначала подумал, что здесь, как и во всех следующих формулах этой песни, будет некий антитетический парадокс. Но когда я задумался, то понял, как именно пуля может научить жить. Если ты знаешь, что через секунду в тебя попадет пуля, ты волей-неволей научишься жить дальше, убегая от пули, избегая этой пули, совершив, допустим, предательство, которого от тебя требуют, направив ствол пистолета. Пуля, в принципе, может научить жить. И дальше ты уже будешь жить с поправкой на то, что на тебя когда-то был направлен пистолет, и из него могла вылететь пуля, оборвать твою долгую счастливую жизнь.