Текст книги "Поэтика Егора Летова: Беседы с исследователями"

«Русское поле экспериментов»

Собеседник:

Александра Николаевна Ярко

Кандидат филологических наук, доцент филиала МГУ им. М. В. Ломоносова (Севастополь)

Беседа состоялась 28 мая 2019 года в Севастополе

 
Трогательным ножичком пытать свою плоть
Трогательным ножичком пытать свою плоть
До крови прищемить добровольные пальцы
Отважно смакуя леденцы на палочке
Целеустремленно набивать карманы
Мертвыми мышатами, живыми хуями
Шоколадными конфетами
И нерукотворными пиздюлями
На патриархальной свалке устаревших понятий
Использованных образов и вежливых слов
Покончив с собою, уничтожить весь мир
ПОКОНЧИТЬ С СОБОЮ – УНИЧТОЖИТЬ ВЕСЬ МИР!!
 
 
    …вечность пахнет нефтью
    …вечность пахнет нефтью
 
 
    Словно иней, сердобольный смех
    Словно иней, сердобольный смех
    Словно иней, сердобольный смех
    Славно валится на…
                            на…
                            на РУССКОЕ ПОЛЕ ЭКСПЕРИМЕНТОВ
 
 
География подлости
Орфография ненависти
Апология невежества
Мифология оптимизма
Законные гаубицы благонравия
Знатное пиршество благоразумия
Устами ребенка глаголет яма
Устами ребенка глаголет пуля
 
 
           …вечность пахнет нефтью
           …вечность пахнет нефтью
 
 
Мастерство быть излишним, подобно мне
Мастерство быть любимым, подобно петле
Мастерство быть глобальным, как печеное яблоко
Искусство вовремя уйти в сторонку
Искусство быть посторонним
Искусство быть посторонним
 
 
Новейшее средство для очистки духовок
От задохнувшихся по собственной воле
Новейшее средство для очистки веревок
От скверного запаха немытых шей
       Искусство быть посторонним
       Искусство быть посторонним
 
 
              РУССКОЕ ПОЛЕ ЭКСПЕРИМЕНТОВ
 
 
За открывшейся дверью – пустота
Это значит, что кто-то пришел за тобой
Это значит, что теперь ты кому-то
Понадобился
 
 
А снег все идет, а снег все идет
Русское поле источает снег
 
 
Иных хоронили в упаковке глазенок
Иных хоронили в упаковке газет
 
 
А то, что на бойне умертвили бычка
На то всеобщая радость, всеобщая гордость
Всеобщая ненависть, всеобщая воля
Всеобщая воля да всеобщая старость
 
 
Набить до отказа собой могилу
Это значит наследовать землю
Что же такое наследовать землю
Это значит исчерпать терпение
       Что и требовалось доказать
       Что и требовалось доказать
 
 
В дверной глазок – в замочную щель
Гениальные мыслишки – мировые войнушки
 
 
Неофициальные пупы земли
Эмалированные части головных систем
Инстинктивные добровольцы
Во имя вселенной и хлебной корочки
Люди с большой буквы
Слово «люди» пишется с большой буквы
 
 
Свастика веры стянула лица
Вавилонская азбука налипла на пальцах
Исторически оправданный метод
Пожирания сырой земли
       Это ли не то, что нам надо?!
       Это ли не то, что нам надо?!
 
 
А поутру они неизбежно проснулись
Не простудились – не замарались
Называли вещи своими именами
Сеяли доброе, разумное, вечное
Все посеяли, все назвали
Кушать подано – честь по чести
На первое были плоды просвещения
А на второе – кровавые мальчики
 
 
Орденоносный господь победоносного мира
Заслуженный господь краснознаменного страха
Праведный праздник для правильных граждан
Отточенный серп для созревших колосьев
 
 
Яма как принцип движения к солнцу
Кашу слезами не испортишь нет
 
 
Полные сани девичьим срамом
Полные простыни ребячьим смрадом
Девичьи глазки, кукушкины слезки
А также всякие иные предметы
 
 
Так кто погиб в генеральном сраженьи
Кто погиб в гениальном поражении
 
 
За полную чашку жалости
В сталинградской битве озверевшей похоти?
 
 
Самолет усмехнулся вдребезги
В бугорок обетованной земли
Самолет усмехнулся вдребезги
В бугорок обетованной землицы
 
 
А свою любовь я собственноручно
Освободил от дальнейших неизбежных огорчений
Подманил ее пряником
Подманил ее пряником
Изнасиловал пьяным жестоким ботинком
И повесил на облачке, словно ребенок
 
 
              СВОЮ НЕЛЮБИМУЮ КУКЛУ
              СВОЮ НЕЛЮБИМУЮ КУКЛУ
              СВОЮ НЕЛЮБИМУЮ КУКЛУ
              СВОЮ НЕЛЮБИМУЮ КУКЛУ
 
 
       Словно иней, сердобольный смех
       Словно иней, сердобольный смех
       Словно иней, сердобольный смех
       Славно валится на…
                               на…
                               на РУССКОЕ ПОЛЕ ЭКСПЕРИМЕНТОВ
 
 
А вечность пахнет нефтью…
 

Ю. Д.: Тема беседы – песня Егора Летова «Русское поле экспериментов». Саша, когда вы выбрали эту песню, я, честно говоря, немного испугался, потому что, действительно, особенность поэтики Летова, такая внешняя формальная особенность, во многом состоит в том, что у него есть очень много коротких песен. Но при этом есть несколько, скажем так, сверхдлинных. Помимо «Русского поля экспериментов», можно вспомнить «Насекомых» и «Прыг-скок». Однако уникальность «Русского поля экспериментов» отнюдь не только в длительности звучания. Например, ее уникальность в том, что она присутствует на каком-то немыслимом количестве альбомов, огромное количество раз она исполнялась на концертах и она дала название первой большой книге, в которой были зафиксированы тексты Летова как полноценные стихотворения. Напомню, что это знаменитая «черная книга» авторства Константина Рябинова, Янки Дягилевой и Егора Летова. Она называется «Русское поле экспериментов». То есть песня уникальна даже в пределах наследия Летова. Но уникальность не только в таких формальных вещах, уникальность и в структуре текста, в поэтике.

А. Я.: Я бы хотела, прежде всего, дополнить обозначенный вами ряд формальных вещей, которые выделяют «Русское поле экспериментов» из общего корпуса летовских текстов. Я бы в их числе обозначила мнение самого автора: «Это лучший мой альбом, мой запредельный уровень прыжка выше собственной головы, самая заглавная песня». То есть Летов выделяет ее. Но здесь есть и еще один момент, который, если рассматривать это высказывание как нехудожественный текст, является ошибкой, если же как художественный – весьма интересным приемом: «самая заглавная песня». Относительное прилагательное «заглавная» наделяется превосходной степенью. Возможно, здесь ответ на вопрос, почему я выбрала эту песню. Не только потому, что я уже с нею работала тогда, когда это был не мой субъективный выбор. Моя студентка Мария Кучеренко заметила переклички с «1984», я трансформировала эту идею в рассмотрение «Русского поля экспериментов» как варианта антиутопии в лирике, и мы написали статью.

Ю. Д.: Здесь я добавлю, что в сборнике «Летовский семинар» Александра Ярко выступила соавтором статьи, где «Русское поле экспериментов» рассматривается как антиутопия. Понятно, что с момента написания этой работы прошло уже достаточно много времени, и Саша переосмыслила во многом то, что было в статье. Не переосмыслила в плане радикальной трансформации, а, скорее, дополнила, сделала глубже свое понимание, поэтому, вероятно, разговор пойдет о том, что вот эта жанровая, антиутопическая составляющая в песне является ключевой. А самое главное, она позволяет увидеть что-то такое в художественном мире Летова, что при иных подходах, вероятно, будет скрыто или вовсе будет отсутствовать.

А. Я.: Более того, если я правильно поняла Ваше задание, нужно было выбрать песню, через которую ты сможешь рассказать про творчество Летова. Так вот, хоть началось не с этого, но сейчас я понимаю, что для меня Летов – это «Русское поле экспериментов». Для меня эта песня – очередной элемент в большой картине антиутопий. Я подкорректировала свою позицию, ведь антиутопии начинаются с утопий. И то, и другое – из разряда «Я тоже хочу», то есть во главе угла проблема поисков счастья. Разница только в том, что утописты считают, что всеобщее счастье возможно, а антиутописты показывают, к чему эти поиски приводят. И помимо того, различия родовой природы, о которых мы говорили в статье: безусловная разница между, например, «1984» Оруэлла и «Русским полем экспериментов» заключается в том, что Летов находится внутри того, о чем пишет. Если рассматривать это произведение как первую антиутопию в лирике, то оно, во-первых, в отличие от других текстов, построено не просто на ощущениях, но, можно сказать, представляет собой сумбурную вербализацию этих ощущений – что-то вроде того, что пытался сделать Высоцкий в «Парусе». В сочетании с интегрированностью в русскую культуру, это порождает такое невероятное количество интертекстуальных ассоциаций, при котором вопрос, хотел ли это сказать автор, оказывается бессмысленным, поскольку все это не могло быть сделано намеренно. В то же время, как это ни парадоксально, эта субъективность рецепции представляется заложенной автором. Если в случае Янки Дягилевой ответить на вопрос, вызвана ли ее депрессия личным состоянием или государственным строем, нельзя, потому что лирическая героиня в ситуациях вне этого строя не бывает, то в художественном мире Летова, как мне кажется, социальные мотивы более аккумулированы. Если у Янки отделить одно от другого невозможно, то депрессивное состояние лирического героя летовской песни вызвано, как мне представляется, все-таки этим русским полем.

Ю. Д.: Но ведь в песне «Русское поле экспериментов» субъект не эксплицирован, есть только одна экспликация.

А. Я.: Тут дело в том, что на протяжении всего этого огромного текста – четырнадцать минут, четыре страницы в книге – используются имперсональные формы: инфинитивы и третье лицо без обозначения субъекта.

Ю. Д.: Причем и их не так много, как может показаться. Чаще всего идут просто номинативные предложения. И если в начале песни кажется, что весь текст будет строиться как текст инфинитивной поэзии, то очень скоро идет отказ от инфинитива в пользу чистых номинаций.

А. Я.: Да, но и то, и другое – это имперсональность, причем подчеркнутая.

Ю. Д.: То, что Борис Корман назвал в свое время «автор-повествователь».

А. Я.: Именно, причем все это очень интересно коррелирует с музыкальным субтекстом и с исполнительским сверхтекстом. Иногда подчеркнуто монотонный исполнительский сверхтекст сочетается со строчками вроде: «Иных хоронили в упаковке глазенок // Иных хоронили в упаковке газет». Или: «Сталинградская битва похоти», – вещи, о которых принято кричать, становятся для лирического субъекта настолько нормальными, что он их при повышенной эмоциональности лексики исполняет монотонно. И «я» возникает только в том моменте, что сочетается с повышением эмоциональности исполнительского сверхтекста, где появляется любовь: «А свою любовь я собственноручно [акцентуализация отсутствовавшей до этого персональности, личностности, «я» – А. Я.] // Освободил от дальнейших неизбежных огорчений // Подманил ее пряником // Подманил ее пряником // Изнасиловал [тут текст переходит на крик – А. Я.] пьяным жестоким ботинком // И повесил на облачке, словно ребенок // СВОЮ НЕЛЮБИМУЮ КУКЛУ». Вот тут мне важно сделать акцент на том, что в бумажном тексте, который строился по принципу максимального приближения к черновикам Летова, это не единственная строчка, которая выделяется капитализацией, но единственная, которая повторяется четырежды. Эта очередная игра с идиомами, тот прием, который на поверхности: когда советская шаблонная фраза лишается присущего ей глянца. Но вот здесь использовано, казалось бы, не советское словосочетание «любимая кукла». Приведу фрагмент из «Завтра была война» Б. Васильева, когда беседуют Искра, которая считает, что жить надо ради «высоких целей», и Зиночка, которая – о Господи! – мечтает о любви. Искра говорит: «Ты что, хочешь быть игрушкой в руках мужчины?» Зиночка отвечает: «Нет, я хочу быть любимой игрушкой». Летов тоже трансформирует словосочетание «любимая игрушка» / «любимая кукла». Ведь «нелюбимая кукла» – это очень глупо: это любимая кукла, а это нелюбимая. Страшно представить, что он с ней сделает.

Ю. Д.: Причем идет не только выделение интонационное, а в печатном варианте не только за счет заглавных букв, но и выделение за счет того, что это фигура прибавления. Причем расположенная уже практически в сильной позиции текста. Для Летова достаточно характерный прием – где-нибудь под конец произведения начать повторять какие-то фразы, которые могут быть проинтерпретированы как ключевые. Что интересно, на этом ведь песня не заканчивается, там идет еще повтор нескольких строк, так вот она структурирована. А между тем концовка (и тут опять летовский довольно распространенный прием) – это уже что-то, чего в предыдущих частях песни не было, какой-то очередной новый поворот. Не виток, как может показаться, а именно новый поворот. По крайне мере, обращает на себя внимание, что целый ряд структур вводится при помощи союза «а» – как известно, самого амбивалентного из сочинительных союзов в структуре русского языка: «но» противопоставляет, «и» соединяет, а вот «а» каким-то образом умудряется и противопоставлять, и соединять одновременно. Вот эта вот фраза, которая уже звучала в течение песни, про то, что «вечность пахнет нефтью», здесь вводится при помощи союза «а», как до этого, чуть выше, вводилась фраза про любовь, а еще раньше – целый ряд других фраз. Мне кажется, в песне раз пять или семь с союза «а» начинается какая-нибудь новая структура – «а снег все идет…», «а то, что на бойне умертвили бычка…», «а свою любовь я собственноручно…», «а также всякие иные предметы…» И, наконец, в коде текста – «а вечность пахнет нефтью…» – будто это, действительно, самое главное, к чему пришло произведение после целого ряда повторов каких-то вещей, которые кажутся не менее важными.

А. Я.: Действительно, нужно уделить особое внимание повторам. Мне кажется, они в творчестве Летова заслуживают отдельной монографии, как минимум. Я хотела только обратиться к альбому «Русское поле экспериментов», в котором одноименная песня, как мы выяснили, «самая заглавная», занимает очень интересную позицию – она последняя. Альбом состоит из двух частей. Первая: «Как сметана», «Вершки и корешки», «Бери шинель», «Новогодняя песенка», «Непонятная песенка», «Лоботомия». Я бы здесь хотела обозначить «Лоботомию» как сильную позицию. То есть первая сторона заканчивается этой песней, которая построена так: «Ветер в поле закружил // Ветер в поле закружил // Ветер в поле закружил // Лоботомия // Поздний дождик напугал // Поздний дождик напугал // Поздний дождик напугал // Лоботомия». Потом так же – по четыре раза «зацвела в саду сирень» и «вот такая вот хуйня». Вторая сторона начинается песней «Зомби»: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед – // Дивизия зомби». Тут у нас другой повтор, построенный иначе. Но одно то, что «Лоботомия» и «Зомби» выносятся в сильные позиции, в каком-то смысле, даже более сильные, чем крайние песни, включает повторы «Русского поля экспериментов» в эту систему зомбирования. В данном контексте могут быть рассмотрены упомянутые мною моменты, когда лирический субъект монотонно, равнодушно произносит эмоционально насыщенный вербальный субтекст. То, что альбом называется «Русское поле экспериментов» и заканчивается одноименной песней, может быть рассмотрено, как различные варианты из разряда «что и требовалось доказать». Что такое альбом как концептуальное образование? В случае идеального реципиента предполагается, что я беру в руки пластинку, смотрю на обложку, читаю название, и тогда оно выполняет функцию формирования предпонимания, когда нам говорится: вот, сейчас я вам расскажу, что такое русское поле экспериментов. Потом слушаю две стороны, включая «Лоботомию» и «Зомби» в сильных позициях, и в конечном итоге – вот, что я вам хотел сказать. И когда это не просто сильная позиция, но четырнадцать минут вот такого вот странного, сложного текста, когда ты, прослушивая, раз пятнадцать уже подумаешь: вот теперь уже все! – а заканчивается она тем, что «вечность пахнет нефтью», то, конечно, фраза эта приобретает предельно большое значение. Про нее говорили очень много. Так, например, современный фразеологический словарь в качестве источника этой фразы уже указывает Летова, тогда как Егор говорил, что он цитировал Бертрана Рассела. У Бертрана Рассела же, в свою очередь, она возникает вот в следующем контексте: «Я убежден, что такие переживания необходимы для хорошей творческой работы, но их одних недостаточно. В самом деле, субъективная уверенность, которую они дают, может роковым образом ввести в заблуждение. Уильям Джеймс описывает человека, который испытывал действие веселящего газа. Всякий раз, когда он находился под воздействием этого газа, он знал тайну Вселенной, но когда он приходил в себя, то забывал. Наконец ему удалось путем огромного усилия записать эту истину до того, как видение исчезло. Совершенно очнувшись [позвольте, я выделю эти слова – А. Я.], он бросился посмотреть то, что записал. Это было: „Повсюду пахнет нефтью“». И дальше идет интерпретация Рассела: «То, что кажется внезапным проникновением, может вводить в заблуждение, и его необходимо трезво проверить, когда пройдет божественное опьянение». И вот тут, как это ни парадоксально, я бы хотела обратиться к фразе: «А поутру они неизбежно проснулись» – которая является цитатой из русской народной песни «Шумел камыш, деревья гнулись». Однако ни в одном из вариантов этого произведения нет слова «неизбежно». Относительно каноническим считается: «А поутру они проснулись». Кстати, эта фраза стала заглавием повести Василия Шукшина, в которой она интерпретируется иронично, потому что герои просыпаются в вытрезвителе. Обращу внимание еще и на такую перекличку: цитата из Рассела заканчивается словом «опьянение». В обоих претекстах речь идет о возвращении в «реальность». Напомню лирический сюжет песни: романтическая часть, в которой «одна возлюбленная пара всю ночь гуляла до утра» – это только первый катрен. Получается, что большая часть песни, начинающаяся со слов «а поутру они проснулись», посвящена возвращению в «реальность». Причем, несмотря на то, что в конечном итоге речь идет о переживаниях героини, но проснулись все-таки они, они возвращаются в ту самую «Долгую счастливую жизнь». В этом контексте песня может быть интерпретирована не как очередной жестокий романс о том, что он ее обманул, а как возвращение в «реальность». И я бы хотела обратить внимание на вот это они, потому что если мы рассматриваем данное местоимение в контексте антиутопий, то они могут быть и вот этой возлюбленной парой, а могут и проецироваться на тот момент жестокого возвращения в «реальность» в «1984» («а свою любовь я собственноручно…» и т. д.). Когда казалось, что это – любовь, но никакой любви нет. Когда есть физическая боль и осознание того, что причинить боль своей любви ты можешь собственноручно. Отрезвление вот этим. Отрезвление, быть может, тем, чем заканчиваются обычно антиутопии: «Разум должен победить» («Мы» Е. Замятина), «Он любил Большого Брата» («1984» Дж. Оруэлла), «Вечность пахнет нефтью» («Русское поле экспериментов»). Что у нас получается в таком контексте? «А поутру они неизбежно проснулись: не простудились, не замарались» – то есть просыпаются они здоровыми и чистыми. «Называли вещи своими именами» – тот страшный момент, который перекликается с номинативным: «Биография подлости, // Орфография ненависти, // Мифологоия невежества// Апология оптимизма». Это, на мой взгляд, все-таки не Океанию из «1984» описывает, а наше русское поле экспериментов. Мне здесь важен акцент на орфографии ненависти. Ведь все понятно и с апологией невежества, и с мифологией оптимизма, а вот ненависть достается именно орфографии. И в этом контексте «называли вещи своими именами», с одной стороны, становится страшным штампом («давайте называть вещи своими именами» – это что вообще значит?), с другой стороны, непонятно: то ли действительно «своими именами», то ли, судя по клишированности фразы, так, как им сказали. И тут же идет это страшное «сеяли разумное, доброе, вечное – всё посеяли, всё назвали». Вместе с тем мы можем интерпретировать они более широко – все те, кто пытался противостоять, однако и в этом случае их ожидает страшный, как и положено в антиутопии, конец: «А поутру они неизбежно проснулись».

Ю. Д.: То, что тут появляется третье лицо, обозначает, что субъект абстрагирует от себя объект. И тогда получается, что субъект, который лишь однажды, как мы выяснили, эксплицирован в этой песне, которому, раз уж речь идет о лирике, не особенно нужна экспликация, тем не менее, этот субъект оказался как бы наблюдателем со стороны за некими третьими лицами, которые «поутру неизбежно проснулись». Как в связи с этим вообще можно интерпретировать позицию субъекта? Ведь если речь идет о привычной антиутопии, то чаще всего там точка зрения того, кто обитает в этом мире и переживает эволюцию или деградацию, кому как больше нравится. Как быть здесь, в песне Летова, с точкой зрения субъекта относительно объекта третьего лица?

А. Я.: Мне кажется, если учесть, что перед этим идет «это ли не то, что нам надо», здесь не просто тот неосинкретизм, о котором писал С. Н. Бройтман. Мне кажется, это актуализация обсужденной нами имперсональности.

Ю. Д.: Тем более что для поэтики Летова субъектный синкретизм вообще характерен. Самый показательный пример – «Дурачок», потому что там это сделано так, как это было бы сделано в каком-нибудь архаическом синкретизме на стадии мифологического сознания. В других текстах, конечно, тоже, но в «Дурачке» это просто такой вот наглядный, вырывающийся наружу прием. То есть здесь тоже можно говорить об определенном неосинкретизме?

А. Я.: Возможно, но мне кажется, здесь он будет приобретать еще и содержательную значимость имперсональности, о которой мы говорили, которая нарушается только в «я». Вот чем «Русское поле экспериментов» отличается от всех остальных антиутопий? Тем, что здесь передается ощущение имперсональности. Где заканчивается «мы» и начинается «я»? У Замятина граница очень четкая, что хорошо показано, например, в спектакле петербургского Большого театра кукол, в котором «мы» играют куклы, а «я» играют люди. Роман заканчивается словами «мы победим» в противовес возникшему было «я». У Замятина грань между «мы» и «я» четко проведена. У Летова все оказывается гораздо страшнее, потому что ты не видишь что такое «нам надо» и кто это «они», которые «проснулись». И единственный момент, когда у тебя появляется «я» (как и у Замятина, и у Оруэлла) – там, где возникает любовь. Как говорил Лотман в пересказе Руднева, культура – это то, что меняет «мужчина vs женщина» на «только он vs только она». В антиутопиях это противопоставление маркирует потребность и способность человека к свободе выбора; то самое (любовь, свобода выбора), что в конечном итоге делает его человеком. И вот здесь есть смысл перейти к «вечность пахнет нефтью», к фразе, которая, по моему мнению, не слабее, чем пушкинское «народ безмолвствует», по количеству заложенных интерпретаций.

Ю. Д.: И ведь интересно, что все, кто, так или иначе, обращается к этой фразе, не важно, в каком контексте, ссылаются именно на мнение Летова, отправляющее нас к источнику цитаты, к Бертрану Расселу. Но дело в том, что, как мы видели, у Рассела такой фразы нет. Ничего не сказано про то, что вечность пахнет нефтью. Это довольно известный прием, когда автор пускает по похожему, но все же ложному следу. Так, фраза «не бывает атеистов в окопах под огнем» атрибутируется на «ГрОб-хрониках» следующим образом: «Различные источники называют [ее авторами] подполковника Уильяма Клира и подполковника Уильяма Кесси, афоризм также приписывается журналисту Эрни Пайлу. В художественных произведениях выражение впервые было использовано в фильме „Остров Уэйк“ 1942 года». Однако применительно к летовскому «Дурачку» у этой фразы могут быть, разумеется, и другие источники. Например, не так давно мне попалось стихотворение советского поэта Евгения Винокурова, где, по сути, интерпретируется то явление, о котором писал Летов. Вот это стихотворение, датированное 1979 годом:

 
Быть славно пессимистом на Монмартре,
Когда, засев под хлопающий тент,
Следишь в кафе, как вкруг тебя в азарте
Играют в карты и сосут абсент.
 
 
Но как быть пессимистом на болоте,
Когда лежишь под минометный свист,
Нет, там, под снегом, в поредевшей роте
Не выйдет из поэта пессимист.
 
 
Все движется различными путями,
Но, все-таки, щекой в крови скользя,
И мерзлый грунт царапая ногтями,
На свете пессимистом быть нельзя.
 

На мой взгляд, ситуация очень похожа на фразу из «Дурачка». Хотя, конечно, тут речь идет не об атеистах, а о пессимистах, но в контексте лирики, как мы знаем, лексическое значение слова бывает не так важно, как его звучание. Это все к тому, что претекстов у каждой фразы может быть много, однако зачастую так получается, что та или иная строка, словно вопреки обилию претекстов, атрибутируется в культуре по источнику более позднему. Так, на мой взгляд, и с фразой «вечность пахнет нефтью» – в нашей культуре она принадлежит Егору Летову, лишь в какой-то степени, опосредованно отсылая к контексту Бертрана Рассела.

А. Я.: Но я все-таки тогда начну с Бертрана Рассела, потому что он очень хорошо ложится на вот этот вот момент неизбежного просыпания. Позицию «а поутру они неизбежно проснулись» можно считать относительно сильной, потому что перед этим идет пауза. Я согласна с вами: для меня тоже Рассел отнюдь не первичен, и, скорее, удивительно то, почему мы вообще верим отсылающему к Расселу метатексту Летова, – нельзя же верить автору, в конце концов. И, тем не менее, если мы так делаем, у нас контекст получается двойным. Сначала у нас вот эта «матрешка», Летовым, на мой взгляд, сознательно сделанная: Джеймса цитирует Рассел. И там «повсюду пахнет нефтью» – высказывание, которое, по большому счету, может интерпретироваться как угодно, как, например, «42» из «Автостопом по галактике» Дугласа Адамса. Вот «повсюду пахнет нефтью» – и делай с этим, что хочешь. Далее Рассел дает свою интерпретацию, далеко не очевидную. По мнению Рассела, получается, что эта фраза бессмысленна, и то, что герою казалось истиной, на деле оказывается вот такой вот фигней, в связи с чем он пишет: «То, что кажется внезапным проникновением, может вводить в заблуждение. Его необходимо трезво проверить, когда пройдет божественное опьянение». В контексте Рассела «божественное» значит «идиотическое» – он убежденный воинствующий атеист. Все это было божественное опьянение, а на самом деле вечность не пахнет нефтью. Однако, если мы оставим эту фразу Летову (а мне очень хочется ее оставить), тогда она рождает огромное количество интерпретаций. То есть если я сейчас начну говорить о том, что это может значить, это все будет совершенно убого.

Ю. Д.: Однако, если мы начнем говорить об этом, мы неизбежно будем подключать всякого рода претексты, где присутствует и осмысливается категория вечности. Тут можно вспомнить, к примеру, баню с пауками, про которую говорил Аркадий Иванович Свидригайлов из «Преступления и наказания», когда попытался дать свое представление о вечности. Совершенно естественно, что любая категория потянет за собой невероятное количество художественных, не художественных, каких угодно претекстов. Другое дело, что метатекстуально автор, как в данном случае Летов, отсылает к какому-то конкретному источнику, который не так много дает для интерпретации этой фразы. Гораздо большим смыслом она наполняется в контексте летовской песни, тем более находясь в ее сильной позиции. Разумеется, творчество Летова очень цитатно. При этом не значит, что перед нами повсюду центоны, какие-то постмодернистские игры с цитацией ради цитации. Ничего подобного здесь, конечно, нет. Другое дело, что, как показывают наблюдения над цитатами в целом ряде современных текстов, в том числе текстов песенных, далеко не всегда цитаты работают так, как хочется исследователю-литературоведу. А ему хочется, чтобы цитата в тексте-реципиенте подключала все смыслы из текста-источника. Конечно, в «Русском поле экспериментов» этого, по большому счету, нет. Не подключаются к песне сразу все смыслы трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» через фразу про кровавых мальчиков или все смыслы драматургии Толстого через упомянутые плоды просвещения. Перед нами некие формулы, которые давно уже покинули свои тексты. Большинство толком и не знает, про что пьеса Толстого «Плоды просвещения», но, тем не менее, эта фраза давным-давно стала фразеологизмом. Никому уже дела нет до увлечения мистикой интеллигентов конца позапрошлого века, а потому плодами просвещения могут называть что угодно. Точно так же с кровавыми мальчиками, они уже не привязаны ни к «Борису Годунову», ни конкретно к Пушкину, а вполне могут существовать как самостоятельная формула. Другое дело, когда вытаскиваются не такие расхожие цитаты. Здесь все оказывается гораздо сложнее. Но это вовсе не означает, что мы как исследователи не может подключать смыслы текстов-источников к интерпретации цитатных формул, которые встречаются у Летова. Вот ничто нам не помешало подключить Бертрана Рассела к нефти, ничто нам не помешало подключить смыслы Шукшина и городского романса «Шумел камыш» к интерпретации фразы «а по утру они неизбежно проснулись». То же самое можно сказать и по поводу остальных цитат, имеющихся в тексте.

А. Я.: Говоря о явлении цитации, мы должны помнить, что в бумажном тексте у нас нет кавычек. И, следовательно, авторской позицией можно считать то, когда «плоды просвещения» и «кровавые мальчики» воспринимаются как идиомы, уже не связанные с претекстами. Мне кажется, что выражение «плоды просвещения» стало идиомой еще до Толстого. «Плоды просвещения» – это плоды Великой французской революции и эпохи Просвещения. И если посмотреть на эти фразы вот так, как написано в бумажном тексте, без кавычек, то есть, не иметь в виду ни Толстого, ни Пушкина, то тогда «плоды просвещения» носит ироничный оттенок. Толстой берет это понятие из ситуации рубежа XVIII–XIX веков, когда плодами просвещения считалась французская революция. И тогда получается, что на первое были плоды, а это сочетается с гастрономической метафорой.

Ю. Д.: И перед этим ведь тоже гастрономическое «кушать подано».

А. Я.: «Кушать подано – честь по чести // На первое были плоды просвещения // А на второе – кровавые мальчики». Если здесь подключить претексты, то получилось бы про преклонение перед народом, и тогда заканчивается именно угрызениями совести. И вполне для меня это вписывается в советское государство. Можно расшифровать так: если вы начинаете преклонение перед народом, то будьте готовы к тому, что закончите вы кровавыми мальчиками.

Ю. Д.: Позволю себе вернуться к бытованию «Русского поля», к тому, что на концертах эта песня исполнялась на протяжении фактически всего творческого пути Летова, творческого пути «Гражданской обороны». Учитывая тот драйв летовских концертов, о котором вспоминают многие, «Русское поле экспериментов» – и по причине ее длинны, и по причине ее такого достаточно монотонного исполнения – должна была бы стать концертным неформатом, как сказали бы на радио. Но, тем не менее, она активно включалась в сет-листы практически без каких бы то ни было значимых перерывов с 1994-го по 2007 год – по сути дела, на протяжении всего того времени, что концертировала «Гражданская оборона», не важно, как она называлась. Казалось бы, эта песня не должна восприниматься на концертах, но, тем не менее – она воспринималась. И когда сейчас другие музыканты берут ее среди других песен Летова для своего исполнения, она опять-таки на концертах воспринимается очень хорошо. Видимо, в этом ее тоже какая-то специфическая черта, несмотря ни на что, «Русское поле экспериментов» – песня для всех. Как мы выяснили, кто-то в ней увидит сложные цитаты, отсылающие к каким-то не менее сложным и глубоким источникам, кто-то их не найдет, но, тем не менее, тоже почувствует что-то такое в этой песне, что ни в каком другом произведении, ни в каком другом элементе жизни он не ощущает. В этом тоже ее уникальность. Как известно, в истории литературы не так много произведений, которые удовлетворяют вкусу и массовому, и элитарному. Как раз «Русское поле экспериментов» из этого ряда, как, наверное, все творчество Егора Летова. И все его песни, все его стихи каким-то образом удовлетворяют самые разные категории слушателей.