Текст книги "Таежный гамбит"

13

Радость встречи Острецова и Струда была недолгой. Едва командиры рассказали друг другу о последних боях, как совсем недалеко на востоке, верстах в двух от палатки Острецова, разбитой им на выходе из ущелья, где погиб Белявский, послышалась артиллерийская канонада. Командиры замолчали, обернувшись на залпы и напряженно всматриваясь в белое марево на горизонте. Там, впрочем, ничего не было видно, только далекая замерзшая Амгунь матово блестела в сгущающихся сумерках.

Острецов обернулся к Струду:

– Чует мое сердце неладное, Илмар Гунарович…

– Думаете, отряд Мизинова? – насторожился Струд.

– Все может быть, – кивнул Острецов. – Я ведь знал, что они и без Мизинова продолжат наступать, такая уж это порода, офицерская, – странно, но последнее слово он произнес без тени презрения, наоборот, как показалось Струду, с некоторым даже пиететом.

– Так чего же мы стоим?

– Ты прав, – Острецов хлопнул его по плечу и зычно гаркнул:

– Усилить караулы!

Бойцы задвигались, спешно, но без суеты залегали между камней, разворачивали на восток пулеметы.

– Николай Викторович, Аркадий! – позвал Острецов комиссара и начальника штаба. Те подбежали.

– Похоже, мизиновцы поперли, – не глядя в глаза Неклюеву, сказал Острецов. – А у нас патронов на один бой, пожалуй… Что предпримем?

– Так господа офицеры, поди-ка, тоже подустали по тайге-то бегать! – сверкнул карими глазами Пшеничный. – Патронов нет, значит, надо в штыки, под пение «Интернационала». Взыскать с паразитов за все – за гибель обоза, за товарищей павших…

– Мне думается… если вы позволите, конечно, – мягко оборвал комиссара Неклюев. – Сейчас не место и совсем не время втянуться в какую-нибудь безрассудную авантюру, Степан Сергеевич, – начальник штаба, в отличие от Острецова, смотрел командиру прямо в глаза. – Достаточно ограничиться блокадой противника, отойти на квартиры и пополнить запасы…

– И оставить белых хозяйничать здесь безнаказанно? – глаза Острецова злобно сверкнули на Неклюева.

– Поверьте мне, Степан Сергеевич, они уже не шибко-то похозяйничают, – возразил начальник штаба. – К тому же, я повторяю, крепко блокировать противника мобильными обсервационными группами, расположив их на удобных позициях. Таковых здесь немало, тот же Чекундинский склон в семидесяти верстах к югу. Уверяю вас, белые не рискнут в такие морозы наступать на юг, где полно наших войск! Да и с боеприпасами у них, я полагаю, не все гладко.

Пшеничный пробовал было вмешаться, но Острецов остановил его.

– Ты, наверное, прав, Павел Викторович, – подумав, согласился он. – Отойти к Бурсинской часовне, оттуда до Благовещенска недалеко. Снестись с нашими, пополнить запасы, разведать силы противника…

– Осмелюсь отметить, Степан Сергеевич, – вмешался Неклюев, – что и разведывать потом не будет необходимости, это прояснится уже вот-вот, если это и впрямь мизиновцы, – он кивнул на восток.

– Верно, – протянул Острецов. – Бой покажет, сколько у него людей. Одно мы знаем наверняка: людей у него примерно на семьсот человек меньше.

Струд, Неклюев и Пшеничный вопросительно уставились на него.

– Я тут попросил Файхо пересчитать потери белых, – объяснял Острецов. – У парня глаз зоркий, лучше него никто бы не сделал этого. Так вот, убитых белых он насчитал около тысячи человек. А у Белявского и трехсот не было. Откуда еще семьсот?

Пшеничный нервно вздрогнул, заозирался по сторонам и засучил рукой по кобуре. Неклюев спокойно произнес:

– Это значит, что Мизинов и Белявский успели соединиться, и генерал выделил своих людей в поддержку Белявскому для уничтожения товарища Струда.

Теперь вздрогнул Струд.

– Не волнуйтесь, Илмар Гунарович, все позади, – успокоил его Неклюев. – К тому же дрались вы геройски. Но только счастливая случайность или ошибка белых не позволила им обрушиться на вас всеми силами.

– Файхо! – крикнул Острецов. Тот подлетел.

– Готовиться к обороне, – приказал ему Острецов. – Лично проследи. А вы, Павел Викторович, распорядитесь боеприпасами.

14

Лошаденка валилась с ног, а Суглобов все погонял и погонял ее с остервенением: опускались сумерки, и он понимал, что если до темноты он не найдет отряда, то наверняка придется заночевать в этой неуютной, чужой и холодной тайге. От одной мысли, что придется кутаться от мороза в тощую шинелишку и стучать зубами до рассвета, приводила его в ужас, но вместе с тем давала силы что есть мочи нахлестывать обезумевшую от безостановочного бега клячу.

Когда кончился лес и вдали показались островерхие вершины сопок, как кружевами, обряженные куржаком[62]62
  Куржак – иней.


[Закрыть], он облегченно выдохнул из себя весь накопившийся в пути запас злобы и нетерпения. И моментально, как озарение, нашелся выход. Суглобов даже подпрыгнул от счастья. Вот оно, то деяние, которое прославит его, заставит гордиться собой! Если удастся – пусть хоть расстреляют!..

Он соскочил с телеги, откинул полсть с подводы, заглянул внутрь. Покопался в ящике, открытом казаком, вытащил две гранаты b5[63]63
  B5 – английская граната системы Миллса образца 1915 года.


[Закрыть], засунул одну за пазуху, другую – в карман шинели, в другой карман втиснул два капсюля-детонатора, вскочил обратно и стеганул кобылу с прежней прытью.

До снежных сопок было версты две, но уже на полпути Суглобов по трескучим характерным звукам впереди распознал частую винтовочную стрельбу. Стало ясно, что идет бой. Суглобов остановил лошадь, минуту-другую вглядываясь вдаль, где вплоть до сопок расстилалось широкое поле, потом снова спрыгнул на снег, достал одну гранату и капсюль. «Распалились, знать, не на шутку, – решил он. – Лучше быть готовым ко всему». Он отвинтил шайбу снизу гранаты, вставил в нее капсюль и вновь завернул шайбу на место. Убрал гранату в карман. Подумал немного и достал вторую. Зарядив и ее, убрал за пахуху. Теперь он был вооружен основательно, оставалось только в случае чего не прозевать момент и правильно метнуть гранату. Но за время германской войны Суглобов изучил эти гранаты, в изобилии поставлявшиеся в русскую армию союзниками, так же основательно, как, например, Устав полевой службы или «Наставление для действий пехоты в бою» – документы, вызубривание которых было непременной обязанностью полевых офицеров. Он знал, что не растеряется, не сомневался, что в нужный момент пальцы привычно прижмут рычажок к корпусу гранаты, другая рука разведет усики предохранительного шплинта, выдернется кольцо и граната полетит в цель. Не завидовал Суглобов тому, кто в тот миг окажется этой целью. Не завидовал Мизинову…

Лошаденка, заслышав стрельбу, вдруг воспрянула и, привычная к грохоту и залпам, резво, во всю прыть понеслась в гущу боя. Суглобов пытался усмирить ее, натягивал вожжи до боли в кистях рук – все было напрасно. Кляча, как заполошная, неслась навстречу выстрелам и взрывам, которые загрохотали вдруг, в одночасье, возникли, словно ниоткуда. Такой громкой канонады Суглобов еще не слышал, хотя на фронте привык ко многому. Орудийные залпы, казалось, грохотали совсем рядом, почти над его головой. Трясясь в телеге и не в силах остановить разошедшуюся кобылку, Суглобов попробовал осмотреть поле боя. Повернулся направо и заметил метрах в пятидесяти от себя батарею горных орудий – они изрыгали из своих жерл огненное дыхание смерти. Это дыхание летело вперед, над головами атакующих, опускалось далеко впереди, у отрогов сопок, и опускалось на головы копощащихся в отделении людей разрывами, вздымавшими вверх клубы черно-рыжей земли со снегом. Наметанным глазом Суглобов определил, что артиллерийская батарея принадлежит белым, но лошадь почему-то не желала останавливаться и несла его дальше, к позициям красных. Меньше всего Суглобов хотел сейчас оказаться среди большевиков, но кобыла явно не разделяла его желаний и мчала прямиком к правому флангу обороняющихся.

Там уже заметили подводу, ближние к ней бойцы что-то закричали, замахали руками, и кобыла, приободряясь, прибавила бегу. Она влетела в линию обороны, и лежавшие бойцы едва успели перекатиться в стороны, давая ей путь. Кинувшийся наперерез лошади боец в матросском бушлате успел схватить ее под уздцы, повис всем телом, и разгоряченное животное, протащив его несколько метров, остановилось наконец. Боец встал на ноги, погладил лошадь по морде, успокаивая ее, стряхнул с сапог снег и землю, одернул бушлат и поправил ремень. Рядом застрочил пулемет. Лошадь вздрогнула, перебрала ногами, но тут же затихла, успокоенная ласковыми поглаживаниями. Суглобов приготовился к худшему, опустил голову вниз, в колени, сунул руку за пазуху и нащупал гранату.

– Прицельно стреляй! Патронов мало, – скомандовал пулеметчику боец в бушлате.

К нему подлетел всадник в распахнутой утепленной куртке авиатора, не спешиваясь, свесился с седла и, указывая в сторону противника, прокричал, стараясь перекрыть трескотню пулемета:

– Слышишь, Файхо, а Мизинов-то, оказывается, живой!

Суглобов едва заметно вздрогнул, но головы не поднял.

Боец в бушлате побледнел, едва выдавил:

– Снова шутки, Аркадий?

– Какие шутки, глянь-ка в бинокль! Вон тот, видишь, на коне позади артиллеристов с группой всадников. Он самый и есть!

Файхо поднес к глазам бинокль, долго высматривал, сжимая окуляры с такой силой, что побелели пальцы, потом сказал:

– Не трогайте его… Прикажи на том конце… Он мой…

Всадник усмехнулся, кивнул и ускакал обратно. Файхо посуровел и задумался.

– Ложись, командир! – кричали ему бойцы, клацая затворами. Вокруг свистели пули, но Файхо, не сгибаясь, в полный рост подошел к подводе и обратился к Суглобов:

– Кто таков? – и пристально посмотрел на него.

…Вспоминая об этом позже, Суглобов признавался себе, что многое отдал бы за то, чтобы этой встречи не было. Из-за этого глупого, непредсказуемого, несправедливого стечения обстоятельств полетел ко всем чертям его красивый, четкий, яркий, как вспышка молнии, план. Не этой встречи он хотел сейчас больше всего, не этого человека жаждал увидеть. Не за этим он столько верст гнал измученную лошадь вслед наступающим колоннам Мизинова, не этому человеку готовил свой смертельный сюрприз…

Но обстоятельства складывались не в лучшую для него сторону. Когда в ответ на вопрос Суглобов поднял свое уставшее, по самые глаза заросшее бородой лицо, он встретился с взглядом, который так часто вспоминал все это время. Удивительно, но он ничуть не испугался – наоборот, казалось, внутренне был готов к этой встрече.

– Кто такой, спрашиваю? – раздраженно повторил Файхо, дотронувшись до плеча Суглобова, но, встретившись с его взглядом, так и застыл с вытянутой рукой…

То, что произошло потом, Суглобову вспоминалось смутно, оставшееся в памяти напоминало лихорадочно мелькающие кадры синематографа на летней площадке липового парка в его родном городе во времена его беззаботной юности. Рука Файхо медленно потянулась к кобуре, но свою Суглобов уже рванул из-под шинели. Спрыгивая с подводы, он каблуком сапога ударил Файхо в грудь, и тот опрокинулся на спину. Суглобов бросился бежать. В сторону белых, потому что больше было некуда. Папаха наползала на глаза – он с остервенением сдернул ее и отшвырнул в сторону. Он знал, что через мгновение вслед ему прогремят выстрелы, а потому на бегу разомкнул усики шплинта и рванул кольцо. Обернулся, метнул гранату в телегу и снова побежал. Но не пробежал и трех метров: в воздухе рвануло, как ему показалось, тысячей бомб. Он снова оглянулся и увидел, как поднимавшегося Файхо отбросило взрывной волной в сторону, как разметало красноармейцев возле телеги, как отбросило пулемет и как судорожно корчилась лошадь, конвульсивно дергая ногами… Развернулся и побежал было дальше, но взметенная взрывом крышка ящика, падая, ударила его по голове острым ребром, окованным полоской прочной прокатной стали…

Он не видел, как, приободренные замешательством на правом фланге красных, белые кинулись в штыковую атаку; как были остановлены шквальным залповым огнем; как залегли и начали отползать; как красные, выстроившись в колонну, спешно отступили на юг. Тем более он не чувствовал, как кто-то из белых поднял его и уложил на волокуши[64]64
  Волокуши – примитивная повозка, состоящая из двух жердей и волочащаяся по земле.


[Закрыть]…

Очнулся он в теплой избе, на лежанке возле раскаленной печи. Было душно. Скинув с себя вонючий тяжелый тулуп, он осмотрелся, но почти ничего не увидел: перед глазами плыло, разламывалась голова. И только услышал над собой знакомый и спокойный, такой ненавистный голос:

– Здравствуйте, штабс-капитан! Честно признаться, ждал вас к себе все это время.

Что ж, милости прошу!

Суглобов потерял сознание.

Глава седьмая. 1922. Январь

1

Двадцать второй год встретили без боев. Отряды Острецова и Струда отступили к Чекундинскому склону и растянулись длинной полосой вдоль железной дороги, перекрыв белым путь на Благовещенск и Хабаровск. Обдумывая маневр красных, Мизинов в который раз понял, что имеет дело с грамотным и сильным противником. А главное – с противником упорным и хитрым.

– Молчанов застрял под Волочаевкой, путь к крупным центрам жизнеобеспечения для меня закрыт, – говорил Мизинов офицерам. – Что дальше? Прорываться к Благовещенску бесполезно, не дойдем. В Якутию к Коробейникову? В подчиненные к корнету? – Мизинов презрительно усмехнулся. – Выход один, господа: перерезать Транссибирскую магистраль и оперировать на коммуникациях противника, препятствуя снабжению красных под Волочаевкой!

Совещание проходило в тепло протопленной избе одного из трех сел, где стали на постой измотанные части. Местное население встретило и приняло их дружелюбно: люди в минувшем году успели с лихвой испить «милостей» красных. Продовольствия хватало, мяса было в избытке: бойцы промышляли в тайге охотой на зайцев и лосей. Расход патронов был небольшой, так как целой лосиной туши хватало надолго и многим. Жить тут, конечно, можно было хоть весь век. До тех пор, разумеется, пока однажды не нагрянут красные. А что они нагрянут непременно, Мизинов ничуть не сомневался. И нагрянут с силами, во много раз большими, чем в прошлом году. Острецов со Струдом навалились на него пятью тысячами человек. Но отдохнут немного, пополнят части – и тогда жди на свою голову нескольких дивизий, а то и целой армии!

У Мизинова же после прошлогодних боев живой силы не набиралось и тысячи человек. Пехотинцев свели в один полк в шестьсот двадцать штыков под командованием полковника Худолея. Забайкальцы влились в сотню Татарцева, да сотней было одно название – подразделение ротмистра насчитывало всего семьдесят два всадника. Пластуны и понтонеры образовали инженерную роту в шестьдесят восемь человек под командованием вахмистра Дерябко: прапорщик Сухич погиб во время последнего штурма Кербинского склона. Погиб и капитан Жук, и разведку расформировали вовсе. Более-менее были целы артиллеристы капитана Брындина и войсковой лазарет доктора Иваницкого, однако вышли из строя три горных орудия.

Уезжал Куликовский. Его выбрали управляющим Якутской областью при народном управлении, и он укатил в столицу края радостный и полный обширных планов по гражданскому управлению регионом. «Слава богу, нашел-таки свое дело, – только и подумал Мизинов, как тут же и вовсе забыл про Куликовского. – Мне бы пулеметов побольше да патронов, а от политических советников избавьте. Их превосходно умеют бить простые крестьяне, понаторевшие в военной практике», – грустно улыбнулся он.

На совещании первым делом решили, что отдых и пополнение снабжения – главная задача на ближайшие несколько недель. Дабы обезопасить свой тыл и дать возможность бойцам отряда как следует отдохнуть и набраться сил, признали правильным объявить район нижнего Амура и южной Якутии тыловым районом действующей экспедиционной группы.

– Меня вот что волнует, ваше превосходительство, – обратился к Мизинову Худолей. – Мы тут уже с начала зимы, пробудем до весны – это по меньшей мере. Но климат тут, сами видите, сырой, способствует заболеванию скорбутом[65]65
  Скорбут – цинга.


[Закрыть]. У меня в полку уже появились первые заболевшие.

– Это может стать целой эпидемией! – поддержал полковника Брындин.

– Успокойтесь, господа, – вмешался Мизинов. – Конечно, лучше всего предохранить себя от этой болезни хорошим питанием, теплыми помещениями, нахождением на воздухе. Всего этого мы не лишены, слава богу. Однако никто не застрахован от беды. Но иногда полезно уметь поговорить с местными жителями. Я уже, беря во внимание этот скорбут, поговорил с одним якутом и узнал у него, между прочим, что лучшим лекарством от болезни является питье настоя из сланника[66]66
  Сланник – низкий кедровник.


[Закрыть], а также черемша и ревень. Так что приказываю: бойцам собирать сланник. И для здоровья полезно, и спать будут крепче после мороза.

– Ваше превосходительство, да этот сланник стелется по земле так густо, что передвигаться по нему почти невозможно! – возразил Татарцев.

– На лошадях, ротмистр, и впрямь сложно, – улыбнулся Мизинов. – А вы спешенным порядком, сейчас ведь нет необходимости заниматься вольтижировкой[67]67
  Вольтижировка – выполнение акробатических упражнений (в одиночку, парой и группой) на лошади, движущейся по кругу галопом.


[Закрыть].

Офицеры рассмеялись.

– Александр Петрович, – спросил Яблонский у Мизинова после совещания. – Что нам делать с вашим гостем?

– Пусть придет в себя, – спокойно ответил генерал. – Голова у него плохая, нечего зря волновать человека.

– Человека? – удивился Яблонский. – Но ведь этот, как вы говорите, человек пришел, чтобы убить вас!

– Мы еще этого не знаем, – возразил Мизинов. – Поправится – я обязательно поговорю с ним, решу, как быть, а вам первому сообщу о своем решении.

– Ждать… Не опасно ли? Он хоть и под охраной, но все же кто его знает…

– Не беспокойтесь, Евгений Карлович, он не убежит, – твердо промолвил Мизинов. – Этот, – он сделал ударение, – не убежит. Не за тем шел…

Так и проходило время – в отдыхе, в работе и вместе с тем в смутном ожидании неведомого грядущего. В том, что это грядущее будет суровым, если не гибельным, не сомневался никто.

2

Начало года ознаменовалось в Приамурье лихорадочной подготовкой обеих враждующих сторон к решительному сражению. Войска Восточного фронта НРА сгруппировались на Инском укрепленном плацдарме. Белые укрепились на Волочаевском оборонительном рубеже.

Четвертого числа Инская группа НРА повела первое наступление на Волочаевку.

Красные планировали, наступая вдоль Амурской железной дороги, сбить передовые части противника у станции Ольгохта и ворваться в Волочаевку на рассвете следующего дня. Правой обходной колонне в составе кавалерийского полка, одного батальона стрелков и двух орудий приказали наступать вдоль Амура в направлении станиц Луговая и Верхне-Спасская с задачей выйти утром в тыл волочаевской группировке противника с юга. На третьем ударном направлении действовали партизанские отряды. Основная идея плана была в том, чтобы одновременным ударом с трех сторон разбить противника у Волочаевки и, отрезав ему пути отхода, окончательно уничтожить его и занять Хабаровск.

И вот наступление началось. Передовые части красных, несмотря на упорное сопротивление белых, ворвались-таки в Волочаевку, но, не дождавшись подкреплений, были отброшены. Партизаны, не встретив противника, простояли весь световой день на одном месте, и лишь к вечеру подошедший из Хабаровска бронепоезд белых вынудил их отступить к реке. Первое наступление на Волочаевку оказалось для красных неудачным.

Главком НРА Блюхер разгневался и приказал не проводить наступлений без основательной подготовки. Но времени приготовиться противник не дал, и учиться пришлось в боях. Через несколько дней после первого штурма Волочаевки отряд белых в составе трех полков общей численностью до тысячи штыков и сабель начал наступать на казарму, расположенную в нескольких километрах западнее станции Ольгохта. Там находился в охранении лишь один батальон стрелкового полка. Одновременно для обхода с севера ударила другая группа белых численностью до пятисот человек. Наученные толковыми командирами-красноармейцами, красные не дрогнули и перешли во встречное наступление, направив по флангам конницу. Белые потерпели поражение и отошли.

А партизаны в ту же ночь совершили дерзкий налет на Хабаровск. В штабе Молчанова, помещавшемся на окраине города, всполошились. Викторин Михайлович (тощий, кожа да кости) и бледный от волнения и недосыпания, влетел в аппаратную, кинулся к юзу[68]68
  Буквопечатающий синхронный аппарат американца Юза.


[Закрыть] и нервно продиктовал оператору приказание под Волочаевку: срочно снять два полка и направить к Хабаровску. Но партизаны спокойно ушли в леса, оставив на подступах к городу около восьмисот убитых солдат и офицеров противника. А по пути привели в негодность батарею белых, захваченную ими на одной из улиц.

На амурском направлении части Молчанова серьезно беспокоила кавалерия красных, создавая угрозу тылу белых. Чтобы обезопасить себя и обеспечить левый фланг волочаевской позиции, Молчанов решил выбить конников на юго-запад, изолировав ее от Инской группы. Для этого он задействовал Пластунскую бригаду и конный Амурский отряд общей численностью около тысячи человек с семью пулеметами и двумя орудиями. 23 января Пластунская бригада повела наступление двумя колоннами. На ее пути встали отдельные части Троицкосавского кавалерийского полка, которые после двух часов упорного боя начали постепенно отходить на запад. Но тут подоспели главные силы полка.

Развернувшись под прикрытием артиллерийского огня, они двумя спешенными эскадронами завязали бой с фронта, а остальными силами в конном строю предприняли обход правого фланга врага и атаковали. Не выдержав стремительного удара, белые начали отходить на Верхне-Спасскую, неся большие потери от преследовавшей их конницы. Кавалерия НРА уверенно постигала искусство ведения маневренного боя.

25 января белые попытались обезопасить свой правый фланг от партизан в районе деревни Восторговка. Однако и это не удалось. Партизаны Шевчука втянули белогвардейский отряд в уличный бой и ударами по флангу и тылу отбросили его.

Командиры Народно-революционной армии Дальневосточной республики, большая часть которых была командирами Красной армии, упорно улучшали боевую слаженность частей, обучали бойцов НРА взаимодействию пехоты с артиллерией, бронепоездами, конницей. К концу января инициатива на фронте окончательно перешла в руки Народно-революционной армии. Она готовилась к крупному наступлению на Хабаровск и Приморье.