Текст книги "Коррупция как механизм социальной деградации"

В-шестых, являясь естественным моментом процесса социальной трансформации, изменение правовой реальности не только несет в себе потенциал осознания его масштабов и мобилизации социально организованного населения на решение качественно новых глобальных задач, но и параллельно выступает объективным источником девиантного, в том числе преступного, социально опасного поведения, инициирует отклоняющиеся и криминализированные формы индивидуального, группового и массового сознания.

В-седьмых, все более расширяющаяся пропасть между заявленными политическими целями национальных государств, методами и темпами их реализации и социальными массовыми ожиданиями приводит к появлению качественно иных форм протестного реагирования, таких, как формирование асоциального характера девиантного поведения и расширение инклюзивного характера формообразования криминальной среды, а строго говоря, рождения тенденции замещения социального образа жизни на криминальный, а социально организованного населения – на асоциальную массу людей.

Отмеченное является свидетельством действительного изменения параметров правовой реальности, и последующие разделы книги могут рассматриваться теоретическим и фактологическим аргументом как в обосновании сформулированного постулата, так и в раскрытии роли социальной трансформации в коррупционной экспансии.

Криминологические границы исследования проблемы

Важное место в процессе исследования коррупции как социального феномена, с общепринятой позиции, принадлежит криминологии, тем более что определенные авторы только этим аспектом и ограничиваются. Между тем само определение преступности сегодня представляется сущностно оспариваемым. В настоящее время оно определяется по-разному представителями различных направлений научного знания и различными авторами. Так, в классической криминологии преступность описывается как социальное явление. «Преступность – это исторически изменчивое, социальное и уголовно-правовое явление, представляющее собой систему преступлений, совершенных в соответствующем государстве (регионе) за тот или иной период времени».[58]58
  Криминология. – М., 1994, с. 63.


[Закрыть] Она социальна потому, что ее субъекты, как и субъекты, на интересы и отношения которых осуществляются посягательства, – члены данного общества. Причиняемый преступностью вред антисоциален, вносит деформацию в общество, нарушает нормальное функционирование его институтов, упорядоченность отношений его членов. Преступность порождается причинами и условиями, носящими социальный характер.

Преступность не просто статистическое множество, а именно явление. Как всякое явление, оно закономерно по детерминации (причинно-следственной зависимости и связи обусловливания), по взаимодействию с другими социальными явлениями – экономикой, политикой, идеологией и психологией общества и социальных общностей, управлением, правом и т. д.

Преступность – уголовно-правовое явление. Понятие преступления – базового элемента преступности – дается уголовным правом. Учет правовой характеристики преступности при оценке ее уровня, структуры и динамики весьма важен: изменения законодательства в сторону криминализации или декриминализации отдельных деяний сказываются на всех ее показателях.

Преступность – это не механическое множество, а целостная совокупность, система преступлений. Она имеет определенные системные свойства, т. е. устойчивые взаимозависимости преступлений внутри целостности и между ней и другими социальными явлениями. Причем ее элементы – отдельные преступления и их виды, группы – находятся в определенных статистически измеряемых взаимозависимостях и взаимодействиях. Закономерности преступности как социально-правового явления выделяются при анализе ее как целостности.[59]59
  Там же, с. 63–65.


[Закрыть]

На современном этапе, под влиянием глобального распространения западной системы ценностей, в числе прочих и в сфере научного знания появились иные прочтения определения сущности предмета криминологического анализа. К современным концепциям можно отнести теорию рационального выбора и рутинной деятельности, концепции жизненной среды и жизненного стиля, теорию контроля Готфредсона и Хирши, неоклассицизм и неоконсерватизм, теорию «разбитых окон» Келлинга и Вильсона; к ранее использованным конфликтным линиям – конфликтам между леволиберальной и правоконсервативной криминологией, позициям детерминизма и волюнтаризма – добавляются новые, связанные с противопоставлением ситуативных и структурно-личностных факторов преступной активности,[60]60
  Hess H., Scheerer S. Was ist Kriminalitat? Skizze einer konstruktivistischen Kriminali tatstheorie // Kriminologisches Journal, 1997, 29/ Jg., H. 7: 83–155, S. 108.


[Закрыть] развитием административной и карательно-экспрессивной криминал-политики, криминологии, «обыденно-массовой» и «бестиально-сенсационной преступности»[61]61
  Garland D. The Culture of High Crime Society // British Journal of Criminology, 2000, 40/3: 347–375.


[Закрыть] и т. д.

По-своему определяют понятие преступности представители «критической криминологии». Опираясь на социологию Э. Дюркгейма,[62]62
  Дюркгейм Э. Норма и патология // Социология преступности. – М., 1966, и др.


[Закрыть] они сформулировали основной вопрос предмета криминологии: «…следует ли сводить преступность как социальный феномен к совокупности (системе) совершаемых в обществе преступлений (традиционная криминология), или же она представляет собой нечто иное (критическая криминология)».[63]63
  Шестаков Д. А. Преступность и преступление: нетрадиционные подходы //Криминология: вчера, сегодня, завтра. Труды Санкт-Петербургского криминологического клуба, 2002, № 4 (5), с. 9.


[Закрыть]

В рамках ответа на сформулированный вопрос ряд исследователей подготовили собственные варианты ответов. К представителям критического направления в криминологии можно с той или иной степенью отнести Я. И. Гилинского, С. М. Иншакова, Б. Д. Овчинникова, Э. Раска, Г. М. Резника, Л. И. Спиридонова, А. Н. Трайнина, В. С. Харламова и др.[64]64
  Гилинский Я. И. Криминология. Теория, история, эмпирическая база, социальный контроль. Курс лекций. – СПб, 2002; Его же. Девиантология: социология преступности, наркотизма, проституции, самоубийств и других «отклонений». – СПб, 2004; Иншаков С. М. Криминология. Учебник– М., 2000; Овчинников Б. Д.Вопросы теории криминологии. – М., 1982; Орехов В. В. Понятие и измерение преступности // Криминология. Общая часть. Учебник. – СПб, 1992; Раска Э. Борьба с преступностью и социальное управление. – Таллин, 1985; Резник Г. М. К вопросу об определении понятия «преступность» // Совершенствование правовых мер борьбы с преступностью. – Владивосток, 1986; Спиридонов Л. И. Социология преступности. – М., 1978; Его же. Феномен преступности // Криминология. Курс лекций. – СПб., 1995; Трайнин А. Н. Уголовное право. Общая часть. – М., 1929; Харламов В. С.Противодействие внутрисемейным насильственным преступлениям участковы ми уполномоченными милиции (по материалам Санкт-Петербурга). Автореф. … канд. юрид. наук. – СПб., 2002.


[Закрыть] В их работах о преступности говорится, что это «отклоняющееся поведение, достигшее общественной опасности»,[65]65
  Гилинский Я. И. Теоретические проблемы социологического исследования преступности и иных антиобщественных проявлений. – Л., 1983; Его же. Понятие преступности в современной криминологии // Труды Санкт-Петербургского юридического института Генеральной прокуратуры Российской Федерации, 2001, № 3, с. 78.


[Закрыть] «относительно распространенное (массовое), статистически устойчивое социальное явление, разновидность (одна из форм) девиантности, достигшей степени общественной опасности, определяемой законодателем в уголовном законе»,[66]66
  Девиантность и социальный контроль в России (XIX–XX вв.), тенденции и социологическое осмысление. – СПб, 2000, с. 79.


[Закрыть] «не только совокупность единичных общественно опасных деяний, а социальный процесс, подчиненный общим закономерностям развития социальных явлений»,[67]67
  Трайнин А. Н. Уголовное право: Общая часть. – М., 1929, с. 140.


[Закрыть] «совокупность не отдельных преступлений, а средних величин, демонстрирующих… устойчивость при стабильности общественной системы»,[68]68
  Резник Г. М. К вопросу об определении понятия «преступность» // Совершенствование правовых мер борьбы с преступностью. – Владивосток, 1986, с. 96.


[Закрыть] «процесс совершаемости преступлений»,[69]69
  Овчинников Б. Д. Вопросы теории криминологии. – М., 1982, с. 21.


[Закрыть] «состояние общества, характеризующееся определенными противоречиями в развитии своих составных частей».[70]70
  Спиридонов Л. И. Социология преступности. – М., 1978, с. 24.


[Закрыть]

Такая направленность характерна для всего критического направления, однако и в его собственной среде мнения относительно статуса криминологии и преступности значительно дифференцированы. Так, согласно В. А. Бачинину, преступление – «одна из наиболее опасных форм деструктивного активизма индивидов и групп, вносящая грубый дисбаланс в ситуации колеблющегося, неустойчивого равновесия, на которых держится цивилизация».[71]71
  Бачинин В. А. Философия преступления: классические парадигмы // Криминология: вчера, сегодня, завтра. Труды Санкт-Петербургского криминологического клуба, 2002, № 4 (5), с. 29.


[Закрыть] Имея общую деструктивную направленность, преступность выполняет несколько социальных функций внутри цивилизационной системы.

Первая функция отражает возможности преступления в реализации отдельными личностями своих трансгрессивных наклонностей. Вторая функция характеризует способность преступности испытывать прочность и надежность нормативно-ценностных структур цивилизации, заставлять ее постоянно заниматься укреплением своих оснований, поддерживать в состоянии готовности средства сдерживания и блокирования деструктивного напора криминальной среды. Третья функция маркирует недолжные, девиантные линии вероятностного развития цивилизации. Культура рекомендует индивидам через институты социализации и воспитания, системы религии, нравственности и права избирать среди множества вариантов разнообразной социальной деятельности в первую очередь должные и выбраковывать остальные формы деятельности. Но для подобной выбраковки необходима достоверная информация о злокачественности отвергаемых форм деятельности, и в этом смысле преступность помогает ее обозначить. Она обнаруживает нежелательные и вместе с тем реальные возможности трансформаций, скрытые в самой сути цивилизации. Фигура преступника олицетворяет ложные и трагические пути разрешения существующих противоречий социально-исторического процесса.[72]72
  См.: Там же, с. 29–30.


[Закрыть]

С позиции В. Гольберта, «преступным может быть признано лишь то, что определяется в качестве такового в конкретном пространственно-временном и социокультурном контексте. Не исключено параллельное сосуществование и коллизия противоположных взглядов на то, что преступно, а что – нет, и преступно ли или нет то или иное преступное деяние… Однако криминология не стремится встать на позицию древнегреческого законодателя либо средневекового инквизитора – в том-то и состоит фокус, что она должна иметь свои собственные позиции и логику, если уж претендует на статус зрелой науки. Она не определяет, что должно считаться преступным, а с высоты второго порядка наблюдает за тем, как это делают другие; какими мотивами, логикой и критериями они при этом руководствуются, как добиваются общественного признания своих определений… Криминологии не следует рассматривать качество преступности в столь уж неразрывной связи с качествами моральной упречности и общественной опасности. Преступное, т. е. то, что определяется в качестве преступного, не обязательно является общественно опасным… Преступным оказывается не только и не столько то, что представляет объективную опасность для общества с формально-догматической точки зрения, несущей в себе амбиции на осознание и представление объективных интересов всего общества, а скорее то, что представляется опасным для политических и экономических элит с точки зрения их групповых и классовых интересов».[73]73
  Гольберт В. Об учебниках по криминологии и криминологии учебникотворчества // Криминология: вчера, сегодня, завтра. Труды Санкт-Петербургского криминологического клуба, 2002, № 4 (5), с. 247–248.


[Закрыть]

В границах дефиниций позитивного права определяет свое отношение к преступности Е. И. Кайржанов: «На наш взгляд, преступность – не свойство общества, а приобретенное на известной ступени его развития, присущее, может быть, для определенного этапа или этапов явление общественного характера, или, как уже не раз утверждалось, общественное явление»;[74]74
  Кайржанов Е. И. Контроль преступности: предпосылка борьбы и предупреждения // Криминология: вчера, сегодня, завтра. Труды Санкт-Петербургского криминологического клуба, 2002, № 4 (5), с. 233.


[Закрыть] «…признание преступности в качестве естественного свойства человеческого общества способно породить безысходность людей, государства и общества… Вся теория, в том числе наука криминологии, придумана и предназначена в конечном итоге для предупреждения преступлений. Человечество хочет если не уничтожить, то хотя бы уменьшить количество преступлений. И это естественное стремление».[75]75
  Там же.


[Закрыть]

Изложенное убедительно свидетельствует о том, что современный мир во всех своих проявлениях в действительности находится в процессе глобальных перемен и что в числе их субъективных следствий имеет место сдвиг в системе традиционных для последнего времени научных воззрений. Инновационный рывок в естествознании, сопровождающийся многократно усиливающимися возможностями коммуникаций, в том числе посредством расширения зоны действия информационного киберпространства, с неизбежностью породил лавинообразный процесс взаимопроникновения в единый объект исследования предметно-аспектных, методологических и теоретических моделей различных отраслей знания. И, напротив, зачастую субъективная модальность исследовательской позиции искусственно расчленяет единое тело объекта познания на виртуальные поля собственного предметного конструирования.

Таким образом, в целом естественное явление системных изменений в отражении системных перемен реальности, выражающееся в корреляционном процессе интеграции и разделения функций различных эвристических сфер науки, в современных условиях приобретает искусственную, нередко виртуальную, но в любом случае дисфункциональную форму наукообразности, лишенную объективного содержания с предметом исследования. Реальный объект замещается исследователем посредством формирования виртуального предмета (аспекта, не имеющего места быть свойством или стороной данного объекта) на субъективную модель, отражающую не сторону действительности, а внутренний строй спекулятивного авторского мышления.

Положение осложняется попытками использовать методологический инструментарий смежных, и не только, отраслей науки. Особенно это заметно в системе социального знания и не в последнюю очередь – в теоретических отраслях правоведения. Сам по себе, по содержанию и логике архитектоники научного развития, данный процесс также естествен, если в его основании располагаются два методологически важных принципа: 1) принцип Оккама, в этом случае означающий, что нет необходимости применять иные методы, если решению проблемы адекватны уже существующие, и 2) принцип применения методологии посторонних отраслей в целях изучения собственного объекта, который возможен только при наличии необходимого и достаточного уровня владения теми знаниями, в параметрах предмета которых заключается применяемая новая методология. В первом случае имеет место объективная детерминанта процесса познания; во втором – ее субъективная составляющая. Однако обе они суть закономерности познания, их нарушение приводит к негативным следствиям изучения реальности и отсюда – к деформированным методам и механизмам отношения человека с окружающим его миром природы и социальным миром. С учетом того, что изучаемые объекты и процессы имеют тенденцию к глобализации своих параметров и взаимодействий, и того, что прошлое столетие стало началом потенциально возможного процесса сознательно управляемой социальной жизни, погрешности в методе научного знания могут обойтись человечеству очень дорого.

В специфически суженной сфере конкретного аспектно-предметного познания, в отдельной отрасли знания, они попросту заставляют вхолостую работать механизм познания и связанный с ним механизм практической реализации результатов конкретной науки в общественной жизнедеятельности.

В качестве исходной для всей структуры построения соответствующего категориального ряда используем одну из многочисленных, мягко говоря, ошибок представителей отечественного ответвления мировой «радикальной криминологии» – так называемой «критической криминологии». Так, определяя методологические параметры криминологии как сферы научного знания, профессор Я. И. Гилинский указывает на трудности исследования причинно-следственных связей. «Это, – подчеркивает девиантолог, – обусловлено рядом обстоятельств. Мир очень сложен, взаимосвязи между системами и их элементами чрезвычайно сложны и многообразны. Очень трудно (а чаще невозможно) выделить причинно-следственную связь из всей совокупности взаимодействий даже в физических и биологических системах, не говоря уже о социальных, тем более, когда сам объект – как преступность – не имеет естественных границ в реальности, а суть социальный конструкт».[76]76
  Гилинский Я. И. Объяснение преступности // Предупреждение преступности, 2002, № 2 (4), с. 79.


[Закрыть]

Из данного умозаключения следует бесспорный факт, а именно: в приведенном контексте уместно говорить о предмете научного интереса семантики или герменевтики, но не о социологии, девиантологии или криминологии, объектом которых выступает общество в целом, а предметами соответственно закономерности и феноменология его отдельных сторон: отклоняющегося поведения или преступной деятельности.

Важным методологическим пороком является абстрактная спекуляция на дефинициях. Речь идет о некорректном наполнении понятия не свойственным ему содержанием. Социальным конструктом выступает любое явление, процесс или социальный факт. Поэтому применение данного определения к преступности не является исключением, что подвергает фальсификации всю логическую цепь последующих рассуждений о несостоятельности детерминизма и непознаваемости причинно-следственных связей в криминологии.

В рамках особенностей познавательных возможностей человека любое исследуемое явление выступает двойственным конструктом: во-первых, как субъективно выделенный объект и предмет изучения; во-вторых, как искусственно смоделированная система его отражения в научном знании. Весь объем социального, включая категорию общества как такового, формируется абсолютно тождественным образом. Более того, логически весь объем категории социального есть социальный ноумен, в себе и для себя сущий, и в силу законов природы мышления непознаваемый. Наблюдателю доступна лишь его феноменальная составляющая – та сторона, которая доступна внешнему исследованию. Но феноменальность общественных явлений – всегда имманентный продукт человеческой деятельности, материальной или духовной. Наиболее полно этот факт отражен в определении культуры, соединяющей в себе обе стороны в опредмеченной форме.

Распредмеченно фиксировать данную неразделимую дуальность социальной феноменологии призвана социальная философия, тогда как весь последовательный ряд социальных наук функционально отражает общественные феномены в их предметном различении как системы, подсистемы или даже элементы систем целокупности организационного строения социума в качестве предельно возможного в границах познания социального конструкта.

И если любой познавательный конструкт, как физическая реальность, в действительности имеет фиксированные на данный момент исторического времени границы, например, размеры атома, физические пределы земного шара и т. д., то любой выделенный для исследования социальный конструкт, продукт материальной или мыслительной деятельности субъекта, расположенный в границах заданной физической реальности, условен в своих параметрах по определению. Мы достаточно полно показали это на примере культуры, но это касается всех, в том числе институциональных, социальных явлений. Так, например, реальных, т. е. физических, границ государства также не существует, ибо государственная граница – социальный конструкт – норма международного права, а не физическая реальность. Но системно выделенные или, иначе, отчужденные в понятии, данные социальные конструкты выступают в качестве действительных систем по отношению к составляющим их социальным конструктам (явлениям и их совокупности) более узкого масштаба, т. е. социального смысла.

Изложенное не является новеллой, его содержание известно как истории философии, так и истории правовых и политических учений. Оно принадлежит познавательному дискурсу соответственно философии природы, социальной философии и философии права. Следовательно, представляется более целесообразным использовать объективную методологию более широких познавательных систем, чем пытаться соединить предметные поля естественнонаучного и социального знания.

При этом представляется не вполне оправданным более чем свободное оперирование таким понятием, как «научная теория». С одной стороны, в ее содержание произвольно вкладываются любые результаты цитируемых исследований вне зависимости от действительного уровня отраженных в умозаключении явлений и процессов. И это тогда, когда практически все подобного рода аналитические материалы предельно социологичны и отвечают критериям эмпирического обобщения, а не научной теории. С другой стороны, к сфере теоретических столь же необоснованно относятся положения, по определению в ее параметрах не располагающиеся, например, религиозные идеи или философские системы. В русле тенденции снижения общей требовательности к формализованной стороне проведения исследований и их результатов данные моменты существенно усложняют процесс верификации, т. е. критики на достоверность выводов науки, само ее функционирование в параметрах коммуникаций и возможность практического применения результатов.

Вместе с тем необходимо отметить, что как следствие универсального процесса социальной трансформации в целом и глобализации как одной из форм канализации этого процесса в международном экономическом пространстве неизбежно и естественно взаимопроникновение и использование достижений различных познавательных систем с учетом отмеченных принципов возможности их верифицируемого для данной отрасли знания применения. Исключения из этих правил являются лишь их подтверждением, нацеливающим исследователей на создание качественно нового интегративного методологического инструментария, способного рационально и эффективно познавать изменяющуюся, в том числе социальную и правовую, реальность.

Парадокс всей системы современного социального знания заключается в том, что мы практически ничего не знаем о качественных параметрах переживаемого исторического периода, владея только его количественными характеристиками. Это проблема не только частного направления в отдельных науках, но и фундаментальных общественных дисциплин. Поэтому в контексте исследования конкретных криминологических задач мы ставим цель проанализировать их в параметрах философского и социологического знания как единый процесс качественного изменения социальной и правовой реальности. С этой методологической позиции мы будем рассматривать преступность уже в действительности как социальный феномен, структурно, организационно и функционально.

В ответ на вызов универсального закона социальной трансформации, канализирующийся в современных условиях посредством процесса глобализации, преступность изменяется не произвольно, а закономерно, системно. Она проявляется в социальном поле как действие глобальных противоречий становления нового социального качества, но его обратной, негативной стороной. Фактически речь идет о формировании асоциума как границы меры качественной определенности становящейся структуры общества в границах глобальных интерактивных взаимодействий. До тех пор пока действует переходный период, уточнять отмеченные определения представляется достаточно сложно. Однако по мере более полного проявления действия закономерностей нового социального устройства их характеристики становятся более доступными для своего количественного и качественного анализа. Некоторые из них доступны научному исследованию и в настоящее время. Именно их действие в социальном поле влияния глобализации на общество в целом, состояние и динамику криминогенных детерминант и преступности суть цель и условие нашего исследования.

Наиболее широким дискурсом предлагаемого исследования является социальная реальность, рассматриваемая в процессуальном аспекте как процесс социальной трансформации. Формой процесса универсальных социальных изменений, доступных достоверному знанию, выступает экономическая и социальная глобализация, в свою очередь, имеющая онтологическую, гносеологическую и процессуальную градацию, соответственно по уровню и характеру феноменальных изменений.

Предельно широким объектом является правовая реальность, ее теоретической формой – право как система отношений, норм, правосознания и правовой деятельности. Предметом – закономерности функционирования и изменения преступности, социального феномена, системообразующим принципом всего спектра проявлений которого является формальное определение в нормах позитивного права, т. е. функционирующего национально-государственного и международного законодательства.

Методологический инструментарий составляют философские (в том числе социально-философские и философско-правовые), теоретические и специфически предметные принципы, способы и средства исследования предмета. В их числе: диалектический, синергетический и системный методы; принципы объективности, историзма и верифицируемости; конкретно-социологические исследования, контент-анализ законодательства, генетический и структурно-функциональный анализ закономерностей состояния, функционирования и качественного и количественного изменения содержания и параметров предмета исследования.

Конкретной темой или, иначе, ее доминантным аспектом является ответ на вопрос: имеется или нет коррелятивная прямая и обратная связь между такими социальными феноменами, как глобализация и преступность, в том числе коррупционная?

При ответе на сформированные установочные позиции невозможно обойти вниманием проблему генезиса преступности как социального факта, социального феномена и в том числе социального конструкта.

Критическая криминология опирается на теоретические исследования Э. Дюркгейма в области определения преступности как формы девиантного социального поведения. Один из наиболее последовательных современных сторонников теории социальной аномии Н. Смелзер говорит: «В действительности же, наверное, более разумно считать девиацию такой же „естественной“, или „нормальной“, формой поведения, как, например, конформизм. Попробуем определить девиацию как отклонение от групповой нормы, которое влечет за собой изоляцию, лечение, тюремное заключение или другое наказание нарушителя…»[77]77
  Смелзер Н. Социология. – М., 1994, с. 202–203.


[Закрыть]

В данном определении содержится то, что представители критической криминологии не замечают, а именно, речь идет о «естественности» и «нормальности» девиации как социального феномена, а не преступности, тем более что в качестве социального явления ей в рамках критической криминологии отказано.

Однако даже в отношении девиации приведенное Н. Смелзером определение не совсем верно. Как социальный феномен отклоняющееся поведение реально естественно, но оно ни в коей мере не может быть нормальным. В социологическом, а тем более правовом понимании четко определяются объем и содержание понятия «нормы». В отличие от физиологических границ, в социальном пространстве норма есть зафиксированное в определенном правовом или социальном акте отношение, отклонение от которого анормально по определению.

Но это чисто формальный, хотя и объективно научный, критерий. Вместе с тем содержательная сторона отношения «девиация – преступность» также дает основания сомневаться в корректности выводов сторонников критической криминологии. Преступность как социальный феномен, связанный с нарушением уголовно наказуемых норм позитивного права: а) неестествен и б) анормален. Естественным в преступности может быть только то, что связано с качествами личности, например, состояние аффекта, невменяемости и т. д. Но это отрицается в параметрах отмеченного направления криминологии.

Являясь реакцией определенной группы людей или личности на обруч позитивного законодательства, преступность выступает естественной как феномен второй, искусственной, т. е. социальной, природы. Естественное же состояние понятие преступности не знает.

Определяясь в отношении сущности преступности, целесообразно поставить вопрос, имеющий отношение к сфере действия закономерностей генетической причинности: что все-таки порождает преступные действия? Независимо от уровня обобщения, от индивидуального до транснационального, эмпирические данные, а не абстрактные умозаключения, с необходимостью высветят следующий ответ: нарушения состояния или механизмов социальной жизнедеятельности общества. Следовательно, в первом приближении можно зафиксировать, что наряду с иными процессами преступность возникает как реакция на эти нарушения, но в специфической, присущей только ей форме.

Такой формой является уже абстрактно выделенный класс явлений – реактивное поведение личности, группы лиц или иной организационной структуры общества, зафиксированное в качестве опасного и несовместимого с общественной свободой деяния в рамках позитивного права, с его законами, нормами и предписаниями.

Может быть, не столь эффектной, но понятной является аналогия с медицинской практикой по отношению к известным заболеваниям и болезненным состояниям еще не квалифицированным как опознанное заболевание. В первом случае медики мгновенно диагностируют болезнь и приступают к ее терапевтическому, а в случае необходимости – хирургическому лечению. Если речь идет о сомнениях, то включается принцип «не навреди», в условиях которого делается все для облегчения состояния, но до тех пор, пока болезнь не квалифицирована и средства не обозначены, врачи не имеют права на необоснованное вмешательство. Но лечат, борются, а не контролируют течение болезнетворного процесса.

Конкретной форме преступности в качестве прямого криминогенного фактора или опосредованного условия предшествует реальная социальная деформация, так же, как в каждом конкретном преступлении его причиной, за исключением некриминализируемых психических состояний личности, всегда выступает аномалия жизненной ситуации или фрустрация самой личности преступника.

Таким образом, если корректно говорить о преступности как о свойстве общества, то это отнюдь не свойство генерировать преступность, а свойство реагировать, в том числе и преступным деянием, на негативные изменения социума, его субстанции, структуры и функции; прекращения действия или запуск определенных социальных закономерностей; сроки и формы кардинальных социально значимых перемен, объективно негативных для личности или общества или представляемых такими на уровнях ментальности, культурной, нравственной или правовой традиции, т. е. так или иначе отраженных в негативном плане общественным или индивидуальным сознанием.

Реакция как свойство – это все же действие, процесс. Совокупность деяний, выраженная их динамикой, – тенденция или тренд. Устойчивый тренд – уже закономерность. Закономерность, проявленная количественно или качественно в конкретном социальном пространстве в определенное историческое время, – явление, состояние, т. е. социальный феномен.

Исследование в контексте современного социопространственного развития состояния социального организма применительно к сфере действия уголовного права, на предмет возможной криминогенности, как детерминант или соответствующих условий происходящих социальных процессов и перемен, с их последующей криминализацией или декриминализацией, но не криминологами, а обществом через изменение функционирующего законодательства, в принципе, и есть предмет криминологии как сферы научного знания.

Необходимо отметить, что с данной методологической позиции криминолог – не врач, ему неподвластно ни терапевтическое, ни оперативно-хирургическое вмешательство. Он – фармацевт, который на основе исследования болезни, ее причин и знания свойств лекарственных средств предлагает практикующему врачу, после специальной формальной процедуры, возможности для эффективного лечения. Здесь нет ни тени умаления или, напротив, защиты исключительности ни криминологии, ни уголовного права – это технологизм их взаимодействия и взаимообусловленности в границах одного объекта – правовой реальности, но со спецификой предмета и методологии исследования, а также поля применения результатов.

При градуировании шкалы уровней и форм проявления и функционирования преступности несомненно важным представляется соотношение источника личностного (индивидуального), не обязательно девиантного, преступного поведения и структурированного как групповое, ассоциативное, организованное, массовое.

Представляется, что здесь необходимо расширить границу анализа до естественных границ существования человечества как рода. С возможностью перехода от присваивающего к производящему способу ведения хозяйства в связи с первыми крупными разделениями общественного труда эпохи неолитической революции появляется избыточный, а не необходимый, продукт, который дает начало собственно социальной форме существования человечества введением в действие механизмов реализации ее доминант – общественного разделения труда и собственности, как отношению к результату трудовой деятельности. С этого времени все формы хозяйственной жизнедеятельности и систем их социального, политического и идеологического обеспечения строятся на прочной основе запущенных экономических механизмов.