Текст книги "Коррупция как механизм социальной деградации"

Следствием разделения общественного труда и дифференциации собственности становится и складывающееся право во всех его исторически известных формах. Собственно, несмотря на рассуждения критиков традиционного криминологического анализа о невозможности найти общий классифицирующий признак для каждого из имеющих место конкретных преступлений, отметим, что каждое преступление, за исключением оговоренных в законодательстве случаев, имеет конкретную причину, но, что намного важнее, истории государства и права с древних времен известен и перечень виновных деяний, практически всегда входящий в перечень преступных. И в обычном праве доистории, и в первых законах египтян и царя Хаммурапи, и во всех уголовных кодексах от Юстиниана до Уголовного кодекса Российской Федерации любые формы покушения на жизнь, здоровье и собственность действительных граждан данной формы организованного сообщества фиксируются как преступные. Различны лишь степень и формы определения виновного деяния и размер соответствующего наказания.

С этой точки зрения можно сказать, что определенные противоречия социального развития на каждом историческом уровне порождают ту форму отчуждения личности от ею же в качестве совокупного законодателя созданной системы социальной и правовой реальности, которая порождает конкретно-историческую форму реакции на ее преодоление.

В естественном состоянии преступность существовать не может. Попытки Д. А. Шестакова и всей критической криминологии представить дело иначе относятся уже не к сфере нормального отношения к реальности, а, по меньшей мере, к аберрации научного взгляда представителей этого направления. Естественное состояние человека своеправно, так как, и именно в силу этого факта, не ограничено никакой совокупной или индивидуальной силой, кроме как силой такого же эволюционирующего по законам естественного отбора индивида.

С переходом на различные стадии социального состояния своеправие индивидуума все в большей степени ограничивается своеправием иных социальных субъектов и, в конечном счете, общественным договором, частным случаем которого в современной истории выступает конституционное право. Таким образом, противоречие между естественным своеправием, заложенным в человеке как родовом существе (он может все), и сначала личностью, ограниченной другими личностями гражданского общества, а затем гражданином, скованным броней не только взаимных прав, но и гражданских обязанностей, превращается в объективно существующее основание неправового, аправового и противоправного поведения и действования.

Но это только первое приближение к ответу на поставленный вопрос. Следующий аспект лежит в плоскости взаимодействия личности (индивида или гражданина) и социальных конструктов коллективного уровня организации.

Причем предлагаемый к рассмотрению аспект так же, как и выделенный ранее, внутренне противоречив, дуален. Его сфера проявления охватывает весь ареал пространственно-временных ассоциаций человечества в его единстве как родовом существе, с различением отдельных видовых отличий не по индивидуальным особенностям, включая интеллект, а по организационной структуре, определяясь в своем развитии на эмерджентную целокупность каждого структурно организованного человеческого сообщества.

Русский ученый Н. Н. Моисеев, следуя научным воззрениям В. И. Вернадского и Л. Н. Гумилева, ввел в научный оборот понятие «мезолитическая революция».[78]78
  Моисеев Н. Н. Мировое сообщество и судьба России. – М., 1997; Его же. Расставание с простотой. – М., 1998, и др.


[Закрыть] Оно связано с представлением о цикличности исторического процесса и периодических глобальных кризисах или, как определяется в теории сложных самоорганизующихся систем, бифуркациях, меняющих его поступательный ход, содержание, характер и формы.

Важным выводом из этой теории является гипотеза, которую практически вся последующая история и особенно современность превращают с силой закономерности в действительную теорию, хотя она до сих пор не является широко распространенной в среде исследователей социальных отношений, – о переходе эстафеты процесса эволюционного развития человечества от индивидуума к коллективу.

Веер возможной качественной смены научных, в том числе парадигмальных и историософских, воззрений на всю систему социальных отношений настолько велик, что эта тема нуждается не в одном специальном исследовании. Для нас представляется важным тот факт, что внутренняя коллизия, продиктованная исторически сформировавшимся отчуждением человека в качестве гражданина от самого себя в качестве индивида (родового существа), дополняется еще более сложным и объективным противоречием между личностью и конкретно-исторической формой общества, его государственного устройства и политического режима.

Логика, развернутая в пространство исторической ретроспективы, неумолимо свидетельствует, что возникновение государства означает не только общепринятую модель, в которой оно посредством позитивного права реализует оптимальные возможности и естественные права личности и гражданина, но формируется как регулятор эволюционного развития коллективных форм человеческих сообществ. Возникновение, функционирование и развитие конвиксий, консорций, цехов, страт, классов, наций, государств, меж– и надгосударственных структурных образований, отраженных и защищенных религиозными идеями, политической идеологией и функционирующим правом, – это только последовательный ряд наиболее крупной ветви макросоциальной структурной эволюции. Именно ее законам, а не воле, пусть даже наиболее влиятельного группового или индивидуального интереса, подчиняется вся система стратификации современной постиндустриальной цивилизации, направление, темпы и способы горизонтальной и вертикальной социальной, экономической, политической и профессиональной мобильности.

Под углом зрения проводимого анализа соотношения феноменальных проявлений глобализации и преступности представляется возможным не выделять все аспекты проблемы, а остановиться на таких, которые: а) уже выявлены в социальном континууме, б) имеют действительный характер социально значимых и в) уже определены или имеют предпосылки для определения на уровне достаточных и необходимых условий в качестве преступных действий (поведения) или криминогенных детерминант.

В качестве задаваемой системы отсчета, или исследовательской позиции, постулируем некоторые наиболее важные моменты ее методологического и теоретического обеспечения.

Во-первых, будем исходить из того, что система, имеющая наименование «человеческое сообщество», хотя необходимым и достаточным для глобализации может быть и система современной постиндустриальной цивилизации, взятой как мир-экономика (мир-система), находится в русле разворачивающегося процесса социальной трансформации, одной из первых социально выявленных форм которой выступает глобализация. В пределе у подобного процесса возможными являются три финальных состояния: развитие, результатом которого выступит формирование эквипотенциальной системы; деградация, т. е. переход современного человечества на более низкую ступень системной и структурной организации, с диспергированием качественной определенности свойства эмерджентности; реэволюция, или исторически и логически эволюционный круг, когда покровом инновационных одеяний ретушируется восстановление всей совокупности или отдельных частей прежнего социального качества, но уже в пределах иных пропорций исторического времени и диспозиции социопространственной конфигурации ее субъектов и объектов.[79]79
  Карасев В. И. Формирование системы отсчета. – М., 1999; Его же. Россия: Общее и уникальное в контексте мирового развития. – М., 1999, и др.


[Закрыть]

Во-вторых, данная система в процессе трансформации может быть закрытой или открытой, находиться в состоянии, близком к равновесию или далеком от него, двигаться в историческом времени равномерно или ускоренно; соответственно своим социопространственным координатам, характеру социального движения и качеству системы она может находиться в параметрах действия закономерностей одного из циклов социального движения: синергетического, диалектического или в границах переходного периода, сочетая пропорции обеих циклоид.

В-третьих, система развивается и внутренне неравномерно, отдельные ее элементы или их ансамбли неизбежно упрощаются в процессе внутриструктурной функциональной селекции, в то время как лидирующим выступает или один, или множество аналоговых структурных элементов, которые субстанционально или функционально адекватно отвечают на вызов системного равновесия и активно эволюционируют.

Аналогичным образом разворачивается процесс усиления реактивного поведения элементов системы, на которые оказывают кумулятивное воздействие как внешние изменения среды и эволюционирующее множество, так и несистемные элементы, расположенные в ее активном пространстве. Они также дифференцируют свою деятельность, используя как системную силу, так и ее слабость. В первом случае речь идет об овладении реактивными системами инновационными функциональными возможностями эволюционного механизма и нацеленности на замещение места лидирующего множества; во втором – о наличии социальной субстанции, не охваченной структурно-организационными формами воздействия и положительной функциональностью. Ослабленные механизмы социального управления, в том числе властные государственные институты, не могут осуществлять в этом ареале полноценный социальный контроль. В таких условиях вектор антисистемного движения направлен на субстанциальное замещение самого системного качества с потенциалом изменения направления социального движения.

Реактивные состояния располагаются в зонах действия сторон противоречий и усиливаются там и тогда, где и когда проявляется эффект усложнения взаимодействия противоречий как следствия совокупного воздействия на субъект законов сборки и функционирования эволюционирующих систем разного уровня развития и структурной организации. Они имеют место на всех уровнях человеческого бытия: индивидуальном, групповом, этническом, государственном и, наконец, социальном в полном логическом объеме понятия. Очевидно, что глобальное воздействие в такой ситуации с силой исторической закономерности вызовет и глобальную ответную реакцию.

Реакцией второго порядка, определяемой потенциалом имеющейся в социальной системе обратной связи, выступает реакция самосохранения – деятельность, направленная на защиту как от воздействия потока внешних воздействий на систему, оказываемых эволюционным процессом, так и от реактивной деятельности внутрисистемных возмущений. Посредством изменения норм действующего законодательства государство минимизирует (или представляет, что минимизирует) появившуюся дисфункциональность и структурные противоречия, в том числе путем сужения или расширения (криминализации или декриминализации) действий, определяемых как преступные.

Я. И. Гилинский советует постоянно иметь в виду «некоторую двусмысленность, „шизофреничность“» объяснения преступности, так как, «рассматривая преступность как социальную конструкцию, мы должны искать объяснение ее существования в деятельности властей, режима, законодателя по конструированию „преступности“».[80]80
  Гилинский Я. И. Объяснение преступности // Предупреждение преступности, 2002, № 2 (4), с. 79.


[Закрыть] С данным объяснением трудно не согласиться. Но государство не конструирует преступность, а лишь дефинирует определенный класс деяний как преступные, имея в виду не произвольное толкование, а согласованное определение как зафиксированную в норме закона консолидированную позицию (реакцию) общества, направленную на охрану прав личности и самосохранение общества как структурной организации людей в условиях изменяющихся параметров социальной и правовой реальности.

Важно отметить следующее: в класс преступных попадают не все деяния, имеющие потенцию, содержание, характер и иные квалифицирующие признаки преступления. С одной стороны, общественное сознание не готово к их криминализации, с другой – еще не готова сама социальная практика. Реактивное поведение в контексте потока социальных изменений, в том числе имеющее негативные социально значимые следствия, не всегда является девиантным. Например, экологическое право возникло исторически недавно, а уничтожение всей совокупности окружающей среды варьировалось общественным сознанием от триумфа антропоцентризма до состояния моральной упречности, но никак не в качестве преступного деяния. Методика формирования первоначального капитала в условиях постсоветского пространства и сегодня, осужденная не позитивным правом, но судом истории, также не входит в число деяний, подпадающих под определение преступных. Никакой девиантности в большинстве аналогичных процессов, явлений и отдельных социальных фактов нет – есть осознание (или нет) степени опасности их как для человеческой морали, так и для жизни человека, конкретно-исторической формы собственности и самосохранения самой социальной системы.

Уже первые реакции на проявление глобализации в форме давления на культурную и ментальную, на уровне конфессиональной организации и религиозного мировоззрения, основы человеческих сообществ показывают глобальность протестных реактивных акций в форме терроризма и религиозного экстремизма. В четком соответствии с предложенной методологией массовой и консолидированной оказывается и реакция второго порядка, т. е. ответные действия мирового сообщества на подобного рода действия. И уже на этом уровне сказывается проблема пробельности системы международного права, более строго, фактического отставания современной цивилизации от требований исторического времени, значительного, на наш взгляд, запаздывания с ответом на глобальный вызов законов универсальных трансформационных процессов.

Для определения того или иного класса международных действий в качестве виновных и преступных необходима согласованная позиция сообщества в этом отношении. Отсылка к функциям ООН или Гаагского Международного трибунала некорректна, так как их частично осуществляемая деятельность по криминализации или декриминализации глобальных действий, как отдельных лиц, так и их объединений и государств, признается далеко не всеми субъектами международного права. Единого наднационального законодательного органа, в функции которого была бы вменена на законных основаниях подобная деятельность, в современности не существует, как нет единого не только правового, но и социального пространства, укрепленного организационным строением и действующими институтами официально признанной власти в границах единого же правового поля. Принятие же волевых субъективных решений на уровне лидеров нескольких, а тем более одной, из ведущих держав само с точки зрения уже существующих норм международного договорного права сомнительно. Яркий пример – существующее данное еще Лигой Наций определение агрессии, Постановление легитимного Нюрнбергского трибунала в части определения преступного характера государственных актов агрессии и геноцида и нормы Хельсинкского Итогового документа о принципах мирного сосуществования. В поле их правопонимания вся деятельность США, Англии и отдельных европейский государств в отношении Югославии, Афганистана и Ирака сама полностью подпадает под квалификацию в качестве безусловно преступной.

Таким образом, если глобализация проводит границу между прошлым и будущим и реактивное поведение возможно по всему фронту трансформационных изменений, то преступность выступает демаркационной линией качественной определенности современной демократии.[81]81
  Речь идет о демократии как доминирующем политическом режиме, ибо, скажем, тирания и тоталитаризм порочны по определению, а большинство государств находятся в состоянии перехода к демократии, хотя ко всему многообразию государственных устройств и политических режимов данное определение применимо практически без ограничений.


[Закрыть] Поэтому, с нашей точки зрения, прав М. Гернет[82]82
  Административный вестник, 1926, № 1, с. 30.


[Закрыть] (а не представители критической криминологии[83]83
  Гилинский Я. И. Объяснение преступности // Предупреждение преступности, 2002,№ 2 (4), с. 80.


[Закрыть]), утверждая, что весь социально-экономический строй может быть прямой причиной преступления, например, рабовладение с позиций настоящего времени или диктатура нацистов в Германии XX в., или, в строгом определении, он способен нести в себе потенциал криминогенных детерминант.

Особенно рельефно данное положение применимо к тем процессам, которые связаны с капитализмом и его наследниками: постиндустриализмом и организованной преступностью. Последняя как социальный феномен уже в границах строгих правовых определений генетически детерминирована процессом капитализации.

Капитал как социальное явление выступает продуктом исторического развития системы общественного разделения труда, в качестве категории он является конечным продуктом отчуждения как формы производственных отношений, возможных в параметрах социума. Он не формируется под влиянием имеющегося в наличии социального устройства, а является его формообразующей детерминантой. Капитал строит самого себя в качестве самовозрастающей стоимости, используя социальное пространство как свой «строительный материал». Если же социального пространства в виде ресурсов, включая человеческий труд, в социальных границах, например, отдельно взятого национального государства не хватает, капитал законно или нелегально, но закономерно выходит за эти границы.

Можно сказать, что именно право позволило капиталу стать социально значимым явлением, но с той же уверенностью представляется возможным утверждать, что именно капитал выступает системным ресурсом современного правотворчества. И, следовательно, современные правовые модели не в состоянии ограничить действие механизма его саморазвития. Источником капитализации выступает предельно отчужденный общественный труд, его экспоненциальная эксплуатация, особенно при наличии гигантского различия не только в реальном качестве жизни различных стран, но даже в потребностях и оценке населения, монополизация производства и сбыта, правовая защита капитала как частной собственности.

За исключением последнего момента признаки формирования и функционирования легального и теневого капитала абсолютно тождественны. Более того, именно процесс глобализации очерчивает ареал более выгодного развития именно незаконного капиталооборота. Легальный капитал стабилен, но за это он расплачивается налогами, благотворительностью и содержанием легального лобби и нелегальных корруптеров. Теневой капитал, казалось бы, легче уязвим, но скорость и размеры капитализации здесь на порядки выше, чем в законно функционирующей экономике. Расширение средств связи, транспортных и иных коммуникаций, создание мировой киберпространственной сети реально делают нелегальный капитал гораздо мобильнее законопослушного. Что касается статуса легальности, то он по преимуществу обменивается на часть капитала в виде денег, акций или иных форм, однако тревожной тенденцией сегодняшнего дня представляется тенденция к понижению интереса теневого капитала к легализации.

Следующей пограничной тенденцией связи капитала как продукта системы социальных отношений и капитала как результата организованной преступной деятельности выступает ограниченность ресурсов построенной на капиталистической основе современной мир-экономики. Дело в том, что интенсивно капитал в состоянии развиваться только за счет человеческого фактора, т. е. разницы между трудом и рабочей силой как способностью к труду. В рамках отдельных производственных предприятий, отраслей или в границах национально-государственного устройства бесконечно данный процесс продолжаться не в состоянии; он замещается действием закона распределения множества издержек, например по отрасли. Речь идет о следующем механизме. С внедрением на конкретном предприятии эффективной инновационной технологии, при сохранении производственной тайны и фактически монопольном использовании нововведения, продолжается капитализация, но не за счет увеличения интенсивности производства, а за счет роста издержек, включая рост эксплуатации наемного труда, на остальных предприятиях отрасли. Аналогично в современных условиях капитал растет в странах ареала постиндустриальной цивилизации за счет резко увеличивающегося падения эффективности производства в «третьих странах», которыми сегодня являются большинство национальных государств. По этой же причине экспортируются не технологии, что быстро развивало бы национальные производства, а товары, распространение которых для капитала прибыльно и не опасно, а для стран-потребителей является перманентным средством их экономического закабаления, лишая возможностей собственных производственных мощностей и «подсаживая на иглу» современного потребления. Достаточно сказать, что такие мегаполисы, как Москва и Санкт-Петербург, импортозависимы до уровня 90 %, а ведь Москва – не только крупный город, но и столица далеко не последнего государства в современном мире.

Также естественным, а не социальным, ограничителем роста капитала выступает ограниченность природных ресурсов. Когда их не хватает в национальных масштабах, включаются программы финансовой «помощи» МВФ, МББР как «крючок» экономической зависимости и политические проекты типа «демократических транзитов» и «модернизации», реальным содержанием которых выступает, конечно же, не помощь в какой бы то ни было форме, а стремление любыми, в том числе, как показывают события в Афганистане, Югославии и Ираке, неправовыми, способами завладеть ресурсной базой того или иного национального государства или целой географической зоны, при этом ни тип государственного устройства, ни политический режим, ни наличие населения роли не играют. В этом отношении даже легальный капитал если и не преступен, так как нет формального определения, то бесчеловечен, а точнее, индифферентен к человеческим и национально-государственным интересам.

Проблема ресурсов для экстенсивного, как имманентного современности, способа развития легального и криминального капитала суть ядро практически всех социальных противоречий настоящего и будущего в условиях глобализации. Строго говоря, именно эта проблема по преимуществу и инициировала практически все политические факторы ускорения трансформационных процессов, проявляясь в универсальном поле объективной социальной трансформации субъективного отражения сегмента вещных корпоративных интересов крупного легального и криминального капитала.

Последнее обстоятельство отмечает еще одну тенденцию, связанную с капиталом, преступностью и глобализацией. Капитал не только «архитектор» современного социума, он еще и организационная матрица структуры современного преступного мира. Современным социумом как социальным пространством и сферой политического государства управляют реальные хозяева – ресурсодержатели – транснациональные корпорации (ТНК); в преступном сообществе господствуют реальные лидеры – капиталовладельцы – транснациональные преступные группы (ТПГ), такие, как «каморра», «мафия», «триады», «якудза» и т. д. Зачастую на принципах личной унии в руководство и теми и другими входят одни и те же лица. Коррупция из состояния социального факта взяточничества через состояние государственного преступления, связанного с использованием служебного положения, превратилась в социальный феномен, по сути, в универсальный социальный механизм сращивания криминального и легального капиталов и, как следствие, сращивания преступности и государства.

Пожалуй, точным, с теоретической точки зрения, определением права применительно к индивиду будет: право быть, владеть и расширять возможности собственного бытия и владения. Это суть индивидуальное естественное право, право как причина, цель и возможность собственного единичного существования и развития, понимаемого как расширяющаяся сфера бытия в онтологически полном объеме понятия, так и владения в поливариантном для необходимости жизнедеятельности конкретного индивида смысле.

Вместе с тем наиболее строгим понятием такого естественного права является не социальная дефиниция, а биологический термин «инстинкт». Уже в параметрах естественного отбора он естествен лишь постольку, поскольку естествен инстинкт любого иного индивида, а при появлении первых коллективных форм сосуществования и инстинкт общности – сохранения рода и видовое развитие. Таким образом, в собственном смысле естественным выступает не сам инстинкт, а то естественное поле его существования, в котором его право будет наиболее адекватным системному развитию всей совокупности той реальности, которая является действительным условием (причиной) его индивидуального функционирования и развития. В этом смысле естественное поле существования индивида, являясь потенциальной возможностью полной реализации естественного права, в действительности выступает как его первый и абсолютный ограничитель. Естественное, с нашей позиции, право индивида (инстинкт) оказывается правом физического бытия, ограниченным его универсальными законами. Ограниченным, но не отчужденным. Только с появлением социальной формы общежития, основанной на разделении труда, и дифференцированного отношения к его результату – собственности индивид, уже в качестве личности, посредством влияния на него механизмов действия социальных законов оказывается отчужденным как от самой деятельности, так и от ее результата. Таким образом, в социальной реальности происходит не только еще большее сужение естественного права как права бытия, но и его отчуждение от конкретного носителя – личности.

Более того, если социальную реальность рассматривать как совокупность наличных общественных возможностей полной реализации естественного социального права личности как права социального бытия, то механизмы отчуждения «снимают» естественность данного права для конкретной личности, диффундируя его посредством распределения в качестве абстрактных «прав личности» между абстрактными личностями, как правило, гражданами конкретного государства. Причем механизмом трансформации естественного социального права в абстрактное «право личности» выступает кодифицированная система позитивного, функционирующего в границах юрисдикции конкретного социума, права.

Парадоксом как истиной в непривычном проявлении здесь выступает результат кумулятивного взаимодействия законов природной и социальной эволюции. Действию общественных законов неподвластно отменить в человеке его естественное состояние. Они оказываются способными только сделать естественное социальное право личности адекватным необходимости и возможности выживания в условиях социума, давая при этом возможность развиваться, но не всей совокупности человеческих возможностей как эмерджентной индивидуальной сложноорганизованной системе, а отдельным, рациональным и целесообразным в системе общественных отношений, качествам. В чем здесь парадокс? В том, что за десятки тысячелетий, в границах истории которых существует современный социально ориентированный человек, он практически не изменился как биологическое существо, т. е. не эволюционировал. И это несмотря на все те успехи науки, техники, коммуникации и информации, которые имеют место в современности, прежде всего в развитых цивилизованных государствах. Развиваются средства существования человека, но не сам человек.

Методологически важным представляется момент познания сущности отмеченного парадокса, так как те выводы, которые из него следуют, имеют прямое отношение к суммарному результату того универсального процесса социальной трансформации, проникновение которого в реальность ознаменовано процессом глобализации. Речь идет о том, что развиваются не только отдельные качества личности и средства ее жизнедеятельности, трансформируются, изменяются и эволюционируют сами формы деятельности (функции) системы общественного труда и их наиболее масштабные результаты – структурно организованные формы человеческих сообществ: формации, государства, цивилизации и культуры. Фактически мы вновь прибегаем к выводу о том, что если смотреть на происходящие в человечестве процессы с универсальной исследовательской позиции природных законов, то можно отметить как факт наличие не одного, а, по крайней мере, двух эволюционных потоков: растянутого в тысячелетиях исторического времени процесса индивидуальной эволюции человека и спрессованного в историческом мгновении современности эволюционирования организационных форм человеческого коллективного существования. Вопрос о том, какой из них является универсальным для природы, лидирующим и исторически более перспективным, наверное, все-таки не корректен, так как они суть стороны дуального, но единого потока социальных изменений. Однако тот факт, что оба они существуют в параметрах социальной реальности, имеет прямое отношение ко всей системе общественного знания, в том числе и правоведения.

Дело в том, что одним из ансамбля возможных социально значимых для человечества социальных следствий, представляющих интерес и актуальность для философии права, теории государства и права и криминологии, является возможность, а с нашей точки зрения, безотлагательная необходимость введения в научный оборот юриспруденции понятия «социальное право» как право коллективного субъекта общественной эволюции – конкретно-исторической формы организации социума.

В социальном поле инстинкт «быть и владеть» становится естественным правом личности, ограниченным в своем своеправии системой позитивного законодательства, но им же, позитивным законом, и защищенным от произвола иных личностей или со стороны государства. Государство как механизм регулирования социальных отношений, в том числе посредством права, также этим правом как законом защищается, тогда как общество – условие существования как своеправия личности, так и государственного своеправного суверенитета – законодательной защиты, равно и ограничения в современных правовых системах, не имеет. И это при том, что коллизия «личность – государство» – иллюзия, тогда как действительное противостояние в единстве оснований существования заключено в отношении «личность – общество».

Поскольку право личности располагается в диапазоне свободной воли, ограниченной пределами иной свободной воли, то необходимо допустить, что свободная совокупная воля общества, выступающая основным ограничителем своеправия действия воли индивидуальной, является тем самым социальном правом общества на возможность «быть, владеть и расширять границы своего бытия и владения». Следовательно, правомерно говорить о том, что в современных условиях, наиболее рельефно под воздействием глобализации, вырисовывается факт становления такого субъекта права, как общество в его конкретно-исторической форме. Особенно актуальным данный вывод представляется в свете необходимости в праве на защиту национального суверенитета, культурной и конфессиональной самоидентификации обществ, попадающих под волну воздействия глобализации в качестве цивилизационной периферии, и, напротив, необходимости эффективной правовой базы для обеспечения интересов коллективной воли мирового сообщества и его частей от посягательств организованных глобальных форм отклоняющегося асоциального поведения в целом и преступного в частности.