Текст книги "Последний император России. Тайна гибели"

Зачем выходил Юровский?

Юровский в своих воспоминаниях не говорит о том, что после расстановки обреченных он выходил из комнаты. В ранней редакции его «Записки» эта часть действия изложена так: «Когда все встали, позвали команду. Когда вошла команда, ком. сказал Р-вым…»

Кто позвал команду – Юровский не говорит. Было это сделано голосом или кого-то посылали за ними – тоже неясно. Но, судя по всему, за «расстрельщиками» ходил сам Юровский. Этот вывод следует из второй, более поздней редакции его же воспоминаний: «Николай остался стоять против Алексея. Одновременно я распорядился, чтобы спустились люди и велел, чтобы все были готовы, и что каждый, когда будет подана команда, был на своем месте».

Новый штрих: Юровский распорядился, чтобы люди спустились, а также о том, чтобы все были готовы и ждали, когда будет подана команда…

Я не могу представить, чтобы Юровский отдавал такое распоряжение, находясь в двух шагах от обреченных, которые настороженно следили за каждым действием своих тюремщиков, ловили каждое их слово, каждый взгляд, каждый жест, чтобы понять, что же задумали их мучители. Юровский был не настолько глуп, чтобы отдавать приказы расстрельной команде прямо в комнате. В противном случае весь его план быстрого и неожиданного для семьи расстрела обязательно бы провалился.

А ведь план и в самом деле рухнул! Расстрелять семью и слуг без шквального и беспорядочного огня по мечущимся в пороховом дыму фигурам, без достреливания, без докалывания штыками, без дробления голов прикладами – не получилось. Что-то помешало. Но что?

Чтобы отдать последние распоряжения, Юровский выходил из комнаты. Потребность в этих распоряжениях была вызвана тем, что расстановка обреченных произошла не так, как это себе представлял старший убийца. Юровский не мог снова потребовать от Романовых, чтобы они встали именно так, как он задумал. Поставить в один ряд не удалось по предельно простым причинам. Первое – комната была слишком мала. Второе – непредвиденное упрямство царицы. А еще: беспомощный Алексей на руках отца. И всё пошло не так. И встали Романовы не так и не там, где надо, и сели не так и не там, где предлагал им Юровский.

Настаивать Юровский не мог. Так как не мог не понять: его настойчивость вызовет у Романовых вполне разумное опасение, которое немедленно перерастет в тревогу. Они обязательно зададутся вопросом: почему для того, чтобы спастись от штурма, семье надо не просто спуститься в комнату первого этажа, но и встать там в строго определенном порядке? Нас расставляют так, словно собираются… Неужели нас решили расстрелять?!

Последствия догадки могли быть крайне нежелательными. А убийцы еще не готовы к расстрелу. Расстрельная команда находится то ли в соседней комнате, то ли вовсе на втором этаже, в комендантской. Да и роли надо срочно менять, потому что стоят обреченные не так, как было задумано.

Юровский отказаться от попыток расставить обреченных так, как надо, оставил семью под надзором своих сообщников и отправился за «латышами», чтобы внести коррективы в поставленную перед этими «рыцарями революции» задачу.

О том, что Юровский непосредственно перед расстрелом выходил из комнаты, говорит еще один убийца.

М. А. Медведев (Кудрин): «Юровский отзывает Павла Медведева, и оба выходят в соседнюю комнату».

Откуда Кудрин знает, что Юровский с Медведевым выходили именно в соседнюю комнату, а не на второй этаж? Говорить так он имел основание только в одном случае: Кудрин знал, что «команда» ждет именно там.

И дальше он же: «…справа от меня Петр Ермаков, за ним пустое пространство, где должен встать отряд латышей… нехотя поднялась со стула Александра Федоровна. В комнату вошел и выстроился как раз напротив нее и дочерей отряд латышей: пять человек в первом ряду, и двое с винтовками – во втором».

Почему семь? Почему с винтовками? Ранее Кудрин говорил, что в отряде осталось семь латышей. И у всех – наганы. Но стрелять приходят семеро, и у двух почему-то вместо наганов винтовки.

ВЫВОД:

Воспоминания Кудрина – по крайней мере в этой части – подвергались корректуре. Они подгонялись под ставшие известными обстоятельства. Большевики скрывали факт убийства ВСЕЙ семьи. Но он стал известным – и убийство всех арестантов пришлось признать. Но большевики очень не хотели, чтобы стали известными ОБСТОЯТЕЛЬСТВА убийства, не имеющие ничего общего с казнью, которая совершается БЕЗ глумления над приговоренными и их трупами. Чтобы скрыть ГЛУМЛЕНИЕ, они хотели представить убийство хотя и жестоким актом, но совершенным с максимальной гуманностью. Готовили документы, которые якобы доказывали, что все происходило вполне пристойно: жертвы до самой смерти не знали, что их расстреляют, их убивали выстрелами прямо в сердце, чтобы они умерли быстро, для этого распределили, кому в кого стрелять.

Но уже первый осмотр комнаты показал, что все было не так гладко. Вовсе не гладко. Следы множества пуль, в том числе в полу, следы штыков в стене. Надо объяснить, откуда взялись штыки. И пришлось вооружить «латышей» винтовками.

Предложивший эту правку воспоминаний, вероятно, пояснил ее необходимость так: «Факт докалывания недобитых княжон и Демидовой отрицать невозможно. Но надо объяснить, откуда появились штыки. Предлагаю вставить в „Воспоминания“ двух „латышей“ с винтовками. Иначе может создаться впечатление, что РАССТРЕЛ ПРОИСХОДИЛ НЕ ТАК, КАК ЭТО ОПИСАНО В ВОСПОМИНАНИЯХ ГЕРОЕВ РЕВОЛЮЦИИ».

И, наверное, начальник похвалил подчиненного: молодец. И вот уже тот, кого я представляю белобрысым, с блекло-голубыми, даже водянистыми глазами, гордый своей хитростью, вписывает в «Воспоминания» двух латышей с винтовками. И все довольны. Пусть весь мир не сомневается: мы были жестоки, но наша жестокость была гуманной.

Итак, Юровский из комнаты выходил. И снова невозможно не содрогнуться от мысли: до чего же мучительными были последние минуты жизни одиннадцати обреченных.

Под совершенно неправдоподобным предлогом их среди ночи привели в эту мрачную комнатку. Для того чтобы переждать здесь штурм тюрьмы, комната совершенно не годится. Тюремщики явно возбуждены. Да и что-то многовато их сегодня… Романовы не могли не задаться вопросом: что все это означает? Внешний вид и поведение незнакомцев не оставляли сомнений: эти люди занимают высокие посты. Зачем они здесь? Сейчас, ночью?

Эти и множество других вопросов вихрем проносились с головах узников. И не могли не вызвать тревоги.

Как стояли убийцы?

С этим вопросом в воспоминаниях участников убийства нет не то что единства, но даже приблизительного сходства. Юровский рассказывает об этом как-то вскользь и не слишком внятно: «Николай посадив Алексея встал так, что собою его загородил. Сидел Алексей в левом от входа углу комнаты и я тут же, насколько помню, сказал Николаю примерно следующее…»

Как понимать слова Юровского «и я тут же»? По смыслу, он говорит о том, что начал оглашать решение Уралсовета. Как мы уже разобрались, сначала он расставил обреченных и ушел в соседнюю комнату (или все-таки на второй этаж?) за начальниками. Но, учитывая грамотность Юровского, эту фразу можно понять и так, что он говорит о своем месте в комнате по отношению к царю и Наследнику. По правилам современного русского языка и орфографии, первый вариант предпочтительнее, но второе толкование этой фразы Юровского более соответствует его стилю речи и, что не менее важно, совпадает с другими свидетельствами.

М. А. Медведев (Кудрин): «Теперь слева от меня против царевича Алексея стоит Гриша Никулин, против меня – царь, справа от меня – Петр Ермаков, за ним пустое пространство, где должен встать отряд латышей. Стремительно входит Юровский и становится рядом со мной. Царь вопросительно смотрит на него».

В описании Кудрина Николай и Алексей находились у северной стены. Получается, что главные убийцы тоже находились слева от входа. В этой части воспоминания Кудрина соответствуют тому, что рассказывал Юровский: убийцы стоят перед мужской группой обреченных, напротив Алексея – Никулин, напротив царя – Юровский, далее – Кудрин и Ермаков.

А. Г. Кабанов: «Тов. Юровский вошел в эту комнату, встал в угол и зачитал Николаю…»

Кабанову запомнилось, что Юровский «встал в угол». Учитывая размеры комнаты, два шага Юровского в комнату и два шага влево – и он оказывается практически возле северной стены, в углу между ней и левой аркой.

Г. И. Сухоруков: «Арестованные стояли в два ряда, в первом вся царская семья, во втором – их лакеи, наследник сидел на стуле. Правофланговым в первом ряду стоял царь. В затылок ему стоял один из лакеев. Перед царем, лицом к лицу стоял Юровский…»

Еще одно совпадение: Николай на правом фланге, то есть слева от входа, Юровский – перед ним. Но как быть с другими свидетельствами?.. У Якимова Юровский стоит справа от входа, а Никулин – слева от Юровского. Почему так? Якимов мог ошибаться. Он не видел убийство своими глазами и пересказывает то, что ему рассказали Клещев и Дерябин. Как мы уже установили, Клещев стоял на улице и наблюдал происходящее в комнате через окно прихожей. Видеть всего он не мог – это мы тоже установили.

Дерябин смотрел с улицы в окно комнаты. При таком расположении то, что для Клещева находилось справа, для Дерябина было слева, и наоборот. Якимов в своих показаниях говорит, что Клещев и Дерябин рассказывали о расстреле, перебивая и дополняя друг друга. Очевидно, этим и вызвана ошибка Якимова. Потому что описание Якимова в этой части является зеркальным по отношению к тому, что говорят Юровский, Кудрин, Кабанов и Сухоруков.

Почему Николай Александрович оказался впереди алексея?

Когда я начинал свое исследование, то старался не пропустить ни одной, на первый взгляд, мелочи. Я полагал, что после многочисленных исследований убийства царской семьи если и осталось что-то, упущенное моими предшественниками, то оно может быть скрыто только в незначительных штрихах. Есть и еще один момент: мелкие детали выдумывать труднее всего. Если в повествовании присутствуют несущественные подробности, получающие подтверждение при анализе всего события, это свидетельствует о том, что описание события в этой его части правдиво. Находя большие и маленькие фрагменты правды, легче искать вкрапления лжи – как невольной, обусловленной свойствами памяти, так и, главным образом, сознательной, призванной скрыть что-то важное. Подробности необходимо проверять и перепроверять постоянно. Потому что они могут быть лживыми.

Казалось бы, какое значение имеет следующая фраза Юровского: «Николай посадив Алексея встал так, что собою его загородил»?

Но она является важной детализацией обстановки расстрела. Чтобы посадить сына на стул, Николай Александрович встал перед этим стулом. А когда посадил и повернулся лицом к двери, то естественным образом оказался между Юровским и сыном.

Это означает также, что Юровский стоял не в углу комнаты, а практически посредине. Юровский пишет: «загородил». Это слово не следует понимать, что отец заслонил сына своей грудью. Просто оказался впереди.

Почему убрали Седнева?

Утром 16 июля Юровский распорядился удалить из ипатьевского дома поваренка Леню Седнева. Все исследователи видят в этом событии конкретное действие по подготовке к расстрелу Семьи. Бесспорно, так оно и было. Но в доступных мне источниках я не нашел ни одного предположения, для чего Юровский это сделал. Что побудило его вычеркнуть Леню из списка подлежащих уничтожению? Жалость я категорически отвергаю. Жалости они не знали. Критериями их действий были неуемное стремление к власти и через нее – к наживе. Идеология большевизма была только маскировкой корысти. Может быть, они не видели в 14-летнем мальчике врага? Тем более что в его жилах не голубая кровь, а «социально близкая», крестьянская. Свой паренек, только попал не в те руки. Ничего, исправим. Сделаем их него верного солдата революции.

Не думаю, что Юровский видел в Лене Седневе будущего большевика. Пареньку уже четырнадцать, перевоспитывать поздновато. Да и зачем, собственно? Только время терять. Проще пустить в расход. Пока не повзрослел и не стал опасным врагом. Как учит Ленин: лучше убить десять невиновных, чем оставить в живых хотя бы одного врага. Нет, этот поваренок – потенциальный враг. Он гораздо опаснее, чем остальные слуги. Демидовой сорок, Харитонову 48 лет. Никогда и ни при каких обстоятельствах эти люди не возьмут в руки оружие, чтобы бороться с большевизмом. Но они опасны, они остались верны Семье, когда доказательством преданности революции стало предательство и даже убийство не только хозяев, но и собственных родителей. Труппу и того больше – 62 года, но и он опасен. К стенке вместе с хозяевами, которым он так верно служит. Не разобрались в ситуации, вовремя не отреклись от Романовых – мы идем вам навстречу. Умрите вместе с хозяевами.

Но если не жалость, что тогда спасло Седнева? А кто сказал, что спасло? На следующий день мальчика видели плачущим в доме Попова, где жила охрана. А потом его якобы отправили на родину. Больше никаких сведений о нем нет. Но в раннем варианте «Записки» Юровского есть фраза: «…(всего было расстреляно 12 человек: Н-ай, А. Ф., четыре дочери, Татьяна, Ольга, Мария и Анастасия, д-р Боткин, лакей Труп, повар Тихомиров, еще повар (выделено мной) и фрейлина…»

Не будем обращать внимания на то, что в этом списке отсутствует Алексей. Он появится уже в следующей фразе. Сейчас нас интересует прежде всего количество расстрелянных поваров. Юровский называет двоих (фамилию Харитонова убийца подзабыл). Совершенно очевидно, что в расстрельной комнате Седнева не было. Не означает ли эта оговорка Юровского, что мальчик тоже был обречен? И был убит позже, отдельно от Семьи?

Если Седнев был все-таки убит, то я уверен, что это сделал Никулин. «Сынок», которому поручили стрелять в ребенка, уже автоматически получил приказ убить и второго мальчика. Примерно так: «Тебе не впервой стрелять в пацанов, так что бери себе и этого».

Но если Седнева собирались убить и убили, то почему убивали отдельно от Семьи? Я вижу только одно объяснение: вместе с Леней Седневым расстреливаемых было бы ДВЕНАДЦАТЬ.

Дело, по моему мнению, обстояло примерно так:

– Их двенадцать. Значит, надо двенадцать человек и двенадцать револьверов.

– Не нравится мне эта цифра – двенадцать…

– А что в ней такого особенного?

– Апостолов у Христа было двенадцать…

– Ну и что?

– Церковь, когда узнает, что мы их расстреляли, возведет их в ранг мучеников. А то и святых. Для церкви двенадцать – число символическое…

– Мать их… Что же теперь, в две очереди расстреливать?

– Хоть в две, хоть в три, а всё равно получится двенадцать.

– Вот что, товарищи! Я думаю, одного надо убрать из дома. Например, поваренка. Чтобы было не двенадцать, а одиннадцать. Шлепнем их первыми. А потом потихоньку и с поваренком разберемся. Как ваше мнение, товарищи?

– Я согласен.

– (Никулину) Гриша, этот поваренок – твой. Ты, сынок, у нас главный специалист по пацанчикам. Тебе и карты в руки. Согласен?

– Сделаю, Яков Михайлович.

– Вот и славно. Пошли дальше…

Седнева увели из дома. Но число «12» засело в голове Юровского. И он приказывает П. Медведеву собрать для расстрела 12 наганов. Об этом он пишет в своей «Записке», о двенадцати револьверах говорят М. Кудрин и П. Медведев.

Почему оказалась у стены Анастасия?

Есть вопросы, на которые в документах нет и не может быть ответа. И не остается ничего другого, как попытаться мысленно поставить себя в тот расстрельный ряд. И представить, как это было. И тогда воображение может предложить вполне правдоподобные сценарии.

Например: после расстановки Юровским напротив Анастасии оказался Ермаков. Каково ей было стоять лицом к лицу с человеком, в пронизывающем взгляде которого можно было прочесть все что угодно. Это могло быть торжество каторжника, которому невообразимый выверт хода истории дал шанс войти в нее как участнику убийства царской семьи. Это могло быть кровожадное злорадство профессионального убийцы, испытывающего наслаждение от того, что он лишает кого-то жизни. Но в любом случае это было, вне всяких сомнений, крайне неприятное соседство. Ермаков мог быть пьян, он был курящим, он едва ли был чистоплотен, и тогда стоявшей напротив него девушке приходилось невольно вдыхать чудовищную смесь перегара, махорки, чеснока и омерзительно вонючего пота. А еще это могло быть циничное разглядывание юной и девственно чистой девушки грязным и похотливым похабником. Каково ей было чувствовать на себе его наглый, раздевающий взгляд. Достоверно известно, что Ермаков предупредил бойцов своего карательного отряда, что Романовых привезут в лес живыми, и пообещал, что им будет дозволено изнасиловать княжон.

Но тут возникает вопрос: почему Ермаков пообещал соратникам, что Романовых привезут живыми, если он точно знал, что все будут убиты? Юровский приводит два варианта возмущенных выкриков ермаковских бандитов. В одной редакции «Записки» это звучит так: «Мы думали, что нам их сюда живыми дадут…», в другом: «Что же вы их нам не живыми привезли?!» И – следующая фраза Юровского в «Записке»: «Они думали, что казнь Романовых будет поручена им».

Не в том ли дело, что в постановлении Уралсовета речь шла о расстреле только царя, а в отношении членов семьи говорилось об эвакуации? Ермаков, конечно же, знал, что эта «эвакуация» будет уничтожением Романовых. Ведь это ему поручили подобрать место для «эвакуации». Он выбрал урочище Четырех Братьев и сказал об этом своей банде. Не исключено, что такой вариант действительно предусматривался: царя, царицу и наследника убить в ипатьевском доме, а всех остальных передать Ермакову. Знали: из его рук никто живым не уйдет. А после всего того, что он и его братия вытворят с ними, девушки примут смерть как благо, как избавление от невыносимого страдания.

Но уже перед расстрелом план пришлось изменить. Возможно, из опасения, что Ермаков, который заявился на расстрел Семьи пьяным, сорвет операцию. Голощекин с Белобородовым посмотрели на Ермакова и решили: пусть всех убьют здесь, на наших глазах, чтобы мы были уверены, что этот алкоголик не напортачит.

Но если не фантазировать, то все было намного проще и обыденнее.

Семь членов Семьи должны были встать в один ряд. Семь человек на 4,4 метра – это не слишком просторно, но все-таки приемлемо. До того, как принесли стулья. Когда появились стулья, их поставили, что вполне естественно, не впритык к стенам. Да и Николай Александрович, усадив сына на стул, не прижался к нему, оставляя побольше места дочерям, а встал, как привык, свободно. То же и Александра Федоровна. Разместилась на стуле свободно и с подобающим достоинством. Дочерям в одном ряду с родителями стало тесновато. Что оставалось делать? Толкать друг друга, пытаясь выполнить распоряжение Юровского. И все это на глазах злорадствующей черни? Не годится. Как не годится даже царской дочери подталкивать отца: папа, будьте любезны, подвиньтесь, нам тут тесно, места не хватает… Тесно стало в одном ряду для семерых, и Анастасия, как самая младшая и в полном соответствии с возрастом и темпераментом, вспыхнула, круто повернулась и отошла к стене. Уже оттуда она могла дерзко и гордо посмотреть на Юровского, бросая взглядом вызов: да, я не выполнила ваш приказ. Что вы будете делать? Заставите меня вернуться?

Юровский оставил ее дерзость без ответа. Просто отвел глаза и продолжил подготовку к расстрелу. То есть к убийству.

Какими были последние слова обреченных?

Смерть имеет над всеми живущими огромную власть. Всю жизнь мы ждем встречи с ней и всю жизнь боимся ее. «Первый шаг ребенка есть его первый шаг к смерти». Всё так. Наше счастье, что мысли о смерти приходят к нам нечасто. И всю жизнь люди стараются держаться подальше от смерти. Отсюда – боязнь мертвецов, страх при мысли о том, чтобы появиться на кладбище. В силу профессии некоторым приходится сталкиваться, нет, не с самой смертью, она неуловима, но с ее жертвами. Это персонал больниц, милиционеры, патологоанатомы, судебно-медицинские эксперты, работники моргов и похоронных агентств. Может быть, кто-то из них привыкает. Наверное, есть и такие. Но я совершенно точно знаю, что многие так и не могут привыкнуть.

Когда умирает родной или близкий человек, избежать присутствия в непосредственной близости умершего не удается. Все печальны, все говорят вполголоса, словно боятся потревожить покой ушедшего. Все ищут и находят скрытый смысл в последних словах покойного. Особый смысл стараются найти в письмах, записках, делах рук его. Иногда находят, но чаще нет. И это становится причиной долгого, а порой и пожизненного дискомфорта. Благо, что он не напоминает о себе ежеминутно.

О том, какими были последние слова обреченных, написали многие.

Я. М. Юровский: «Николай повернулся спиной к команде, лицом к семье, потом, как бы опомнившись, обернулся к коменданту, с вопросом: что? что?… Николай больше ничего не произнес, опять обернувшись к семье, другие произнесли несколько несвязных восклицаний…»

М. А. Кудрин: «Женские крики: „Боже мой! Ах! Ох! Что же это такое?!“… „Так нас никуда не повезут?“ – спрашивает глухим голосом Боткин».

Г. П. Никулин: «До них даже не дошло, в чем дело, поэтому Николай только произнес сразу: „А!“».

Г. И. Сухоруков: «Но не успел он докончить последнего слова, как царь громко переспросил: „Как, я не понял? Прочитайте еще раз“».

П. З. Ермаков: «Тогда у Николая вырвалась фраза: так нас никуда не повезут…»

Эдвард Радзинский пишет, что на одной из встреч с пионерами Ермаков вложил в уста императора другую фразу: «Прости им, Господи: не ведают, что творят».

Вот и всё, что известно о последних словах обреченных. Потом, уже после начала стрельбы, были еще крики. Наверное, не только протяжное «А-а-а!» – громкое, звонкое, на непереносимо высокой ноте. Доводилось прочесть, что Демидова, укрываясь подушкой, кричала: «Меня-то за что? Я ведь не княжна!» В это легко поверить. Ведь Юровский объявил об уничтожении династии. Демидова это запомнила. И потому, в отчаянной борьбе за жизнь, пыталась образумить убийц, напоминая им их же слова. Можно только восхищаться самообладанием Демидовой. Сохранить его в такие страшные минуты дано далеко не каждому. Потом, после команды Юровского прекратить стрельбу, Демидова радостно воскликнет: «Слава Богу! Меня Бог спас!»

Но радоваться чудесному спасению ей придется недолго. Демидову несколько раз проколют штыками. А потом, для верности, разобьют прикладами голову.

В этой части трагедии убийц нельзя упрекнуть в сознательном искажении последних слов обреченных. Услышав объявление о предстоящем расстреле, все или почти все, кому прямо сейчас предстояло умереть, заговорили. Самые стойкие могли попрощаться с жизнью и близкими. Кто-то (почему-то не верится, что это был Николай Александрович) мог просить Всевышнего о прощении для убийц. Кто-то (Александра Федоровна? Ольга и Татьяна?) начали молиться. Младшие дочери могли вскрикнуть. В голос закричать могла только Демидова. Что и запомнили убийцы. Уловить в нестройном многоголосии, кто и что говорит, трудно. Даже если Николай Александрович и произнес столь значимую фразу: «Прости им, Господи, не ведают, что творят». Почему-то думаю, что этого он или не говорил, или произнес негромкой, для себя одного, скороговоркой. Поэтому трудно поверить, что Ермаков мог ее расслышать, а если и расслышал, то едва ли мог запомнить. При его-то интеллектуальном уровне…

А вот в то, что Николай Александрович, услышав о расстреле, повернулся к семье, – верю. Молнией мелькнувшая в напряженном сознании мысль: сейчас я умру! – и захватившее его мозг желание последний раз увидеть глаза и лица самых близких ему людей – должны были заставить его повернуться к семье.

Но куда? Направо – к Алексею, налево – если жена и дочери стояли слева от него, или назад, к восточной стене – если жена и дочери там?

Не мог он в это мгновение смотреть на Юровского, Кудрина, Ермакова. Сказали, что убьют, – значит, на то Его воля. Не могли его загипнотизировать поднимающиеся руки убийц и черные жерла направленных в его грудь стволов, из которых вот-вот вырвется сама Смерть. Они могли только заставить его торопиться: времени почти нет, надо успеть увидеть последний раз дорогих для него людей. Проститься с ними, хотя бы без слов. Только бы успеть сделать это. И тогда можно умирать. Спокойно.