Текст книги "Последний император России. Тайна гибели"

Догадались или нет?

Убийцы оказались очень точны в описании первого этапа своей «операции» – переводу Романовых и их слуг в комнату первого этажа. Но их воспоминания о событиях, происходивших в расстрельной комнате после того, как туда завели обреченных, уже сильно разнятся. Почему-то их память с фотографической точностью зафиксировала порядок скорбного шествия Романовых и их слуг к месту расправы над ними, но события, непосредственно предшествующие расправе, и, как мы увидим, сама расправа запомнилась им куда как хуже. Хотя должно было быть наоборот. Самое важное – не то, как шли на расстрел, а как его провели.

Человеческая память лучше всего фиксирует то, что сопровождалось наиболее яркими эмоциями. Неважно, положительными или отрицательными. Она фиксирует это сразу и навсегда. Именно по этой причине человек не может избавиться от неприятных ему воспоминаний. Тех, где он сподличал, смалодушничал, струсил, обманул, предал. Всю оставшуюся жизнь память будет вновь и вновь напоминать ему: не забывай, ЭТО в твоей жизни БЫЛО, и ЭТО останется с тобой до конца.

Какие эмоции могли испытывать убийцы, глядя на идущую на смерть семью? Учитывая их образовательный и интеллектуальный уровень – практически никаких. Но они, как ни странно, именно эту фазу «операции» запомнили лучше всего. А вот эмоционально насыщенные события в расстрельной комнате их память сохранила намного хуже. Почему? Нет, память не могла их подвести. Все они хорошо запомнили. Нет сомнений, что всю жизнь память вновь и вновь заставляла их заново смотреть то, что они натворили в молодости. И какими бы негодяями они ни были, просыпаясь среди темной ночи от того, что снова увидели устремленный на них взгляд Императора там, в той комнате, они не могли не проклинать свою память за то, что она не дает им покоя. Нет сомнений, что вновь и вновь рассказывать большевикам и пионерам о своем участии в расстреле их заставляла не только жажда увековечить свою роль в истории, но еще и необходимость вновь и вновь оправдывать себя перед собственной памятью за ту кровавую ночь. Уходя с пионерского слета, где юные ленинцы, завороженные рассказами о славных убийствах, награждали героев революции аплодисментами, они на время получали оправдание своему злодеянию. Но только до следующей ночи, когда в их сны снова врывались предсмертные стоны умирающего Цесаревича.

У автора нет цели искать в этих людях что-то человеческое. Совесть, стыд, раскаяние – эти нравственные категории были им неведомы. Их зачатки, данные убийцам при рождении, были напрочь вытравлены постыдной жизнью насильников и убийц. Но память не подчиняется человеку. Всё они запомнили. Но не хотели в этом признаться. А еще, оставаясь большевиками, они своими воспоминаниями создавали легенду о величии революционных идей. Не удалось скрыть все обстоятельства убийства – тогда представим его как суровую революционную необходимость. Мы вынужденно были жестокими, но при этом щадили свои жертвы. Мы не заставляли их страдать. Наши жертвы до самой смерти не знали о том, что сейчас умрут.

Кудрин в своих воспоминаниях отмечает поведение обреченных в комнате: «Романовы совершенно спокойны – никаких подозрений».

Юровский тоже уверяет нас, что на этом этапе «операции» замысел убийц обреченными не был раскрыт: «Очевидно они еще в этот момент ничего себе не представляли, что их ожидает».

В правдивость этих фраз поверить трудно. Убийцы не были психологами, но не могли не видеть беспокойство своих жертв. Они и видели. Ермаков говорит об этом: «…все сидящие чего то ждали, у всех было напряженное состояние, изредка перекидывались словами, но Александра несколько слов сказала не по русски…»

Если допустить, что все убийцы в воспоминаниях создавали легенду по определенному заданному сценарию, то почему Ермаков не играет ту же роль? Все очень просто. Этот алкоголик успел наболтать о своей исключительной роли в убийстве больше всех. И при этом наговорил столько всего, что верить его басням могли разве что пионеры. Приструнить дурака Органы могли. Но не стали. Решили: путь это и будет его ролью. Пусть мелет, что хочет, все равно ни один здравомыслящий человек не примет его болтовню всерьез. И это так. Свидетельства всех без исключения участников расстрела содержат как истину, так и преднамеренную ложь. Но если в свидетельствах Юровского, Кудрина и прочих ложь вкраплена, то в воспоминаниях Ермакова правда – как крупицы золота в никчемном песке. Но она, правда, там все равно есть. Только искать ее труднее.

Оставаться совершенно спокойными в той ситуации обреченные не могли. Но они могли не показывать свою обеспокоенность, свое волнение, свою тревогу. В это время они были заняты очень серьезным, жизненно важным для них делом: они ловили взгляды своих тюремщиков, прислушивались к фразам, которыми те перебрасывались, старались понять малейшие нюансы их поведения. Потому что они не могли не стремиться к тому, чтобы получить подтверждение худших своих опасений или увериться, что сегодня, сейчас худшее им еще не грозит.

Нет, не были они спокойны. Они давно знали, что их могут убить. Это понимали не только Николай Александрович и Александра Федоровна. Это понимали девушки. Об этом свидетельствует найденное в книге Ольги Николаевны стихотворение «Молитва»:

 
И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов.
 

Об этом же, о грядущей смерти от рук своих тюремщиков, писал в одном из последних писем Боткин: «Я уже умер. Но еще не похоронен».

Но одно дело понимать: нам отсюда не выбраться живыми, они все равно нас убьют, и совсем другое осознать, что час настал: ЭТО СЛУЧИТСЯ СЕЙЧАС.

Они смотрят на убийц настороженно. А сердца уже трепещут. И в груди каждого поселился холодок. И у каждого – одна и та же мысль: неужели сейчас меня убьют? Они перебрасываются короткими тревожными фразами. Наверное, это делали только девушки.

Алексей молчал. Он уже был маленьким, но настоящим мужчиной. Он уже понимал, что значит быть Наследником, и прекрасно умел вести себя как будущий Император. Известен случай, как он вошел в кабинет отца (тогда еще императора), который слушал доклад одного из чиновников. Чиновник докладывал сидя. Не прерывая доклад, он протянул Алексею Николаевичу руку. Алексей Николаевич не подал руку в ответ, а остановился перед чиновником, глядя ему в лицо. Тот смутился. Некоторое время он сидел, потом поднялся на ноги. И только после этого Алексей Николаевич поздоровался с ним. Когда мальчик вышел из кабинета, Николай Александрович сказал: «С ним вам будет труднее, чем со мной».

Такой мальчик по возрасту, но уже взрослый и сильный характером мужчина по сути своей не мог позволить себе проявить слабость перед глазами отца, матери, сестер, слуг и этой черни, что стояла перед ним.

Слуги тоже молчали. А вот девушки могли говорить. Какими были их последние слова? Кудрин напишет, что после объявления Юровским решения о расстреле раздались женские голоса: «Боже мой! Ах! Ох! Что же это такое?!» Если и было произнесено именно это, то эти восклицания ни о чем не говорят. Сказать что-то о внутреннем состоянии обреченных могли их реплики, адресованные друг другу до объявления о расстреле. После него все заглушил страх. «Боже мой! Ах! Ох!» – это кричал ворвавшийся в их разум страх. А фразу «Что же это такое?!» можно приписать только Демидовой.

Нет никаких сомнений: они знали о том, что их ждет мученическая кончина. Очень значимым признаком этого является свидетельство священника Сторожева, который 14 июля, за двое суток до расстрела, служил для Романовых обедницу. Сторожев вспоминал, что по чину обедницы надо было прочесть молитву «Со святыми упокой», но дьякон почему-то ее запел. И вся Семья опустилась на колени. А когда по окончании службы Сторожев направился к выходу из комнаты и проходил мимо Великих княжон, он услышал, как одна из них его поблагодарила. И Сторожев, и дьякон обратили внимание, что Романовы в этот день были не такими, как раньше. Что-то в них изменилось. Дьякон даже сказал священнику: «У них там что-то случилось… Они стали какие-то другие…»

В этом происшествии с молитвой чувствуется что-то мистическое. Автор отправился в церковь и обратился к священнику с просьбой помочь разобраться в непонятной, но явно насыщенной особым смыслом истории с богослужением. И отец Роман все объяснил на понятном для атеиста языке.

Обедница – это, образно говоря, сокращенный вариант обедни. Она короче обедни примерно в два раза. Из обедницы исключена примерно половина входящих в обязательные для обедни молитв и ритуальных действий. При этом если обедница служится в воскресенье, то молитва «Со святыми упокой» в нее не входит. 14 июля 1918 года было воскресенье. Дьякон не должен был не только петь, но и читать молитву «Со святыми упокой». Романовы, глубоко верующие люди, хорошо знали всё, что касается правил богослужения. В том, что дьякон отступил от правил и в воскресный день включил в богослужение молитву «Со святыми упокой», да при этом еще и пропел ее, – в этом Романовы, несомненно, увидели знак. Увидели в отступлении от канона предупреждение о том, что их земной путь близок к завершению. Всегда покорные воле Всевышнего, они приняли это уведомление о предначертанном им испытании с истинно христианским смирением. Их предположение о том, что их убьют, получило самое надежное подтверждение. Бог уведомил их о своей воле, избрав для этого совершенно бесспорный для верующего и абсолютно непонятный для тюремщиков способ.

Присутствовавший на богослужении Юровский ничего не понял, да и не мог понять. А они все поняли. Потому и отважилась княжна (кто именно – автор не знает) нарушить запрет на общение с посторонними и нашла возможность поблагодарить Сторожева, в котором она в этот момент видела не просто священника. Для нее, и не только для нее одной, это был человек, которого Бог избрал своим посредником, своими устами. Княжна поблагодарила Сторожева, сделала это под бдительным взглядом тюремщика, но это нарушение режима осталось незамеченным. Потому что Бог был с Ними, Бог дал Им еще одно подтверждение того, что не оставил их. Бог дал им знак, который еще больше укрепил и без того безусловную веру.

Сторожев рассказал о последней службе в ипатьевском доме. Невольно возникает вопрос: почему он никак не объяснил допущенное дьяконом отступление от канона? Может быть, дьякон знал о решении большевиков убить Романовых и нашел верный способ предупредить их об этом? Тогда почему не признался в этом Сторожеву? Мог ли священнослужитель нечаянно совершить столь серьезную оплошность в правилах проведения службы? Не сделал ли он это сознательно? Не подавал ли семье знак?

Романовы все заметили. А Сторожев что, так и остался в неведении, что порядок службы был нарушен? Невозможно поверить, что священнослужитель плохо знал свое дело и допустил промах, на который сам не обратил внимания, но при этом заметил странности в поведении Романовых («у них там что-то случилось»).

Есть только одно объяснение поведению дьякона и Сторожева. Если бы дьякон признался, что знает о подготовке расстрела, то ему пришлось бы сказать, откуда ему это стало известно. Сказав «А», пришлось бы говорить и «Б». Пришлось бы назвать свой источник информации. Но, как человек осторожный, он остерегался, что откровенность может обернуться для него большой неприятностью или даже станет угрозой для жизни. Возможно, он опасался за жизнь своего информатора. А может быть, допускал возможность возвращения в город большевиков и мести с их стороны.

Еще одним настораживающим моментом является то, что последняя запись в дневнике Николая Александровича датирована 30 июня (по новому стилю – 13 июля). Эта запись сделана на следующий день после возвращения в Екатеринбург Голощекина, который приехал с указанием Москвы уничтожить арестантов. Совпадение? Вот выдержка из комментария историка И. Непеина, который изучал подлинник дневника Николая Романова: «Согласно правилам хранения архивных документов в конце каждого дела ставится штамп, где указывается количество листов, содержащихся в деле. В данном случае сделано странное исключение: в деле два штампа – один, видимо, более ранний, другой поставлен позднее, и на нем отмечено не количество листов, как того требуют правила, а количество страниц – „сто сорок три“. В раннем штампе проставлено количество листов – „всего 77“… Выходит, в дневнике не хватает последних 11 страниц, или 5,5 листов».

Могут ли исчезнуть одиннадцать страниц? Не листов – страниц? Возможно, здесь есть ошибка. Следовало написать «72», а получилось «77». В этом варианте остается расхождение в одну страницу, но его можно объяснить ошибкой в нумерации. Не слишком ли много допущений приходится делать, чтобы учетные данные архива сошлись? Или все-таки необходимо признать, что страницы, на которых Николай Александрович записал события последних дней своей жизни и жизни членов своей семьи, из дневника изъяты?.. И если еще раз вспомнить, что последняя сохранившаяся запись дневника сделана на следующий день после приезда Голощекина из Москвы, то ничего не остается, как допустить: Николай Александрович узнал о планах большевиков в отношении его самого и его семьи. Кто-то ему об этом сказал.

Но кто знал о предстоящем расстреле? Только члены Уралсовета. Возможно, что Юровский доверил совершенно секретную информацию своему «сынку» Никулину. Возможно, что кто-то другой из Уралсовета похвастался своей осведомленностью в секретных делах. Если нашелся человек, который посвятил в тайну подготовки убийства дьякона, мог найтись и другой. Тот, кто предупредил о казни Николая Александровича.

Что мог сделать Николай Александрович, получив такое предупреждение?

Посвятить жену и детей? Думаю, он не мог этого себе позволить. Если ему сказали только о том, что он один будет убит, он просто обязан был скрывать это от семьи. Чтобы не отравлять страшной правдой последние дни общения с родными. И не травмировать юные души детей. Если же ему сказали: убьют всех, ему тем более оставалось только молчать… Всё это возможно, но маловероятно.

Скорее всего, дело всё в том же богослужении. Оно было 14-го июля и прошло с серьезным нарушением канона, которое не могло остаться незамеченным Николаем Александровичем и членами его семьи. Без сомнений, это отступление обсуждалось в семье. Едва ли за обедом или на прогулке, но вечером, за игрой в карты – почему нет? И скорее всего, родители постарались не позволить детям развивать эту тему. Но сами, наедине, должны были к ней вернуться. Загадочный и даже мистический характер происшедшего не мог не оставить следа в их душах. И Николай Александрович что-то написал об этом в дневнике. Вот почему большевикам пришлось изымать из него последние листы.

Факты упрямо говорят: Романовы не просто догадывались, что не выйдут из заточения живыми, но и были предупреждены о скором конце. Это произошло во время церковной службы 14 июля. За два дня до расстрела.

Знали. Чувствовали. Ждали. И готовились к мученической смерти, чтобы встретить ее достойно и предстать перед Богом в полной уверенности, что чисты перед ним.

ВЫВОДЫ
из главы 1

1. Серьезной подготовки к уничтожению Романовых не было. Вся подготовка заключалась лишь в выборе места, где будут расстреляны арестанты, и места, куда увезут трупы для сокрытия.

2. Как готовились, так и получилось. Комнату для расстрела выбрали неудачно. Она оказалась слишком мала для того, чтобы в ней было можно быстро, без мучений умертвить одиннадцать человек.

3. Разбуженная среди ночи семья собиралась к эвакуации в более безопасное место около часа.

4. Арестанты были тепло одеты. На мужчинах были шинели или пальто, на женщинах теплые дорожные костюмы.

5. Разместить в маленькой комнате одиннадцать человек таким образом, чтобы по команде одновременно выстрелить в грудь каждого, не удалось. Причина – ошибка в выборе комнаты.

6. Убийцами арестантов были Юровский, Никулин, Голощекин, Белобородов, Медведев (Кудрин), Ермаков, Войков. Возможно, среди «киллеров» были и другие члены большевистского руководства Екатеринбурга. Латыши в расстреле не участвовали.

7. Романовы были предупреждены о том, что их решено уничтожить. Об этом их предупредил дьякон во время последнего богослужения в Доме. Очень вероятно, что было и другое предупреждение.

Об этом свидетельствуют:

✓ Замеченное дьяконом и священником Сторожевым, что Романовы во время богослужения не такие, как обычно, и, видимо, у них что-то случилось.

✓ Отсутствие в дневнике Николая Александровича листов с записями от 14 июля и следующих за ними. Известно, что за все годы ведения дневника Николай Александрович не пропустил ни одного дня.

Глава 2
КРОВАВАЯ БОЙНЯ

Большевикам не удалось представить уничтожение семьи последнего российского императора как суровую, но справедливую расправу над символом «кровавого царизма». Уже тот факт, что вместе с Николаем Александровичем были безжалостно уничтожены его жена, дети и сохранившие верность своему государю слуги, – уже этот факт красноречиво свидетельствовал: то, что большевики назвали казнью, было чем угодно, но только не справедливым возмездием, постигшим главу обанкротившегося режима. Но не менее важно и то, что осталось огромное количество не вызывающих сомнений свидетельств беспредельной жестокости, проявленной большевиками при «казни». Скрупулезно собранные Н. Соколовым свидетельства позволили ему сделать обоснованный вывод, что так называемый «расстрел» на деле был чем угодно, но только не казнью поверженного, но заслуживающего пристойной смерти политического врага. Это была не казнь. Это была кровавая бойня.

Ф. Я. Буйвид: «…около 12 часов ночи я вышел во двор… Через некоторое время я услыхал глухие залпы, их было около 15, а затем отдельные выстрелы, их было 3 или 4».

Буйвид, как и Никулин, называет стрельбу залпами. Но никто не задал Буйвиду и Никулину вопроса: что они называют залпом? Слово «залп» означает одновременные выстрелы из нескольких экземпляров оружия. Неважно, из чего – из револьверов, винтовок или гаубиц. Это организованная стрельба, когда все выстрелы осуществляются по команде. И для каждого залпа команда повторяется. Но ничего подобного при убийстве в ипатьевском доме не было. Об этом говорят сами убийцы.

Я. М. Юровский: «…чего нельзя было предусмотреть, что стрельба примет беспорядочный характер. Этого последнего не должно было быть, потому что каждый будет расстреливать одного человека».

Далее Юровский называет и причину беспорядочной стрельбы, которую сам же в одном месте назвал «безалаберной»: «Тут вместо порядка, началась беспорядочная стрельба. Комната, хотя и очень маленькая, все однако могли бы войти в комнату и провести расстрел в порядке. Но многие, очевидно стреляли через порог».

А как же расстановка убийц? Ведь перед каждым из обреченных должен был встать его убийца, чтобы без помех стрелять ему в грудь (и только в грудь)? Юровский только что уверял нас, что роли распределены и каждый знает свою цель – всем и всё было растолковано. За минуту до расстрела Юровский выходит к «латышам», чтобы для верности проинструктировать их еще раз. Но почему-то никто из участников расстрела не встал на предписанное место. Все остановились в дверях. Оттуда и начали стрелять. Что стало причиной такой недопустимой самодеятельности?

Всё просто: ни Юровский, ни Кудрин, ни тем более Ермаков не подумали о том, чтобы осуществить расстрел по заранее намеченному плану. Желание стать обладателем почетного титула «цареубийца» оказалось сильнее дисциплины. Руководители нарушили договоренность, открыли беспорядочный огонь и получили то, что и следовало ожидать: кровавую мясорубку.

Шквальный огонь длился от двух до трех минут. Это очень много. Эти минуты для обреченных превратились в вечность. Посмотрим, что говорят об этих минутах убийцы.

Я. М. Юровский: «…началась стрельба, продолжавшаяся две-три минуты. Ник. был убит самим ком-ом наповал, сразу же умерли А. Ф. и люди Р-ых… А-й, три из его сестер фрелина и Боткин были еще живы. Их пришлось пристреливать. Это удивило ком-та, т. к. целили прямо в сердце, удивительно было и то, что пули наганов отскакивали от чего-то рикошетом и как град, прыгали по комнате. Когда одну из девиц пытались доколоть штыком, то штык не мог пробить корсажа».

«Когда стрельбу приостановили, то оказалось, что дочери, Александра Федоровна и кажется фрейлина Демидова, а также Алексей были живы… Тогда приступили достреливать… Алексей так и сидел окаменевши, я его пристрелил. А дочерей стреляли, но ничего не выходило, тогда Ермаков пустил в ход штык и это не помогло, тогда их пристрелили, стреляя в голову».

М. А. Медведев (Кудрин): «Женские крики: „Боже мой! Ах! Ох! Что же это такое?!“ – А вот что такое! – говорит Юровский, вынимая из кобуры „маузер“. – Так нас никуда не повезут? – спрашивает глухим голосом Боткин. Юровский хочет ему что-то ответить, но я уже спускаю курок моего „браунинга“ и всаживаю первую пулю в царя. Одновременно с моим вторым выстрелом раздается первый залп латышей и моих товарищей справа и слева. Юровский и Ермаков тоже стреляют в грудь Николая почти в упор. На моем пятом выстреле Николай 2-й валится снопом на спину. Женский визг и стоны, вижу как падает Боткин, у стены оседает лакей и валится на колени повар. Белая подушка двинулась от двери в правый угол комнаты. В пороховом дыму от кричащей женской группы метнулась к закрытой двери женская фигура и тут же падает, сраженная выстрелом Ермакова, который палит уже из второго нагана. Слышно, как лязгают рикошетом пули от каменных столбов, летит известковая пыль. В комнате ничего не видно из-за дыма – стрельба идет по еле видным падающим силуэтам в правом углу. Затихли крики, но выстрелы еще грохочут».

«Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, женский радостный крик: „Слава Богу! Меня Бог спас!“ Шатаясь, поднимается уцелевшая горничная – она прикрылась подушками, в пуху которых увязли пули. У латышей уже расстреляны все патроны, тогда двое с винтовками подходят к ней через лежащие тела и штыками прикалывают горничную. От ее предсмертного крика очнулся и часто застонал легко раненый Алексей – он лежит на стуле. К нему подходит Юровский и выпускает три последние пули из своего „маузера“. Парень затих и медленно опускается на пол к ногам отца. Мы с Ермаковым щупаем пульс у Николая – он весь изрешечен пулями, мертв. Осматриваем остальных и достреливаем из „кольта“ и ермаковского нагана еще живых Татьяну и Анастасию. Теперь все бездыханны».

Нельзя не отметить литературный дар Кудрина. Странно, что малограмотный большевик употребляет такие выражения, как «Белая подушка двинулась от двери в правый угол комнаты»; «В пороховом дыму от кричащей женской группы метнулась к закрытой двери женская фигура и тут же падает, сраженная выстрелом Ермакова…». И пули у него «лязгают», и все жертвы не просто убиты, а «бездыханны». А ранее он назвал принесенные стулья «последними тронами династии».

Но поверить в литературный дар Кудрина трудно. Скорее всего, стиль его воспоминаний свидетельствует о редакционной обработке. Это заставляет еще настороженнее относиться к фактам из его описания событий: где литературная обработка, там и цензура.

Но возникают новые вопросы. Из чего все-таки стрелял Юровский? Планом предусматривалось использовать исключительно револьверы. Почему – понятно. Комната небольшая, манипулировать винтовками сложно, да и перезаряжать их – лишнее время. Пистолеты были исключены по другой причине. После каждого выстрела из пистолета выбрасывается стреляная гильза. Комната тесная, убийцы стоят близко один от другого. Вылетевшая гильза убить не убьет, но если попадет в лицо – приятного мало. К тому же она горячая.

Но если верить Кудрину, Юровский стреляет из «маузера». Сам распорядился стрелять из наганов, сам же и нарушил собственную установку. Непонятно только, когда он сменил револьвер на «маузер». Когда зачитывал постановление, его рука была в кармане с наганом («маузер» в кармане не поместится). А потом в какой-то момент (в какой?) в его руке появился «маузер». Кудрин тоже хорош – палит из «браунинга». Это не револьвер. У Ермакова, по версии Кудрина, сразу три нагана, но есть и «маузер». Оружие, которое стало символом революции. В советских фильмах даже выработался штампованный образ: революционный матрос в растерзанной тельняшке и непременно с «маузером» на боку.

Ермаков в своих воспоминаниях прямо говорит, что стрелял из «маузера», потому что «им можно верно работать». Правда, Кудрин утверждал, что Ермаков пользовался револьверами. Когда будут добивать тех, кому не повезло умереть без мучений, в руке Кудрина появится «кольт». Это тоже пистолет. Потом Кудрин снова достанет «браунинг». Но это будет потом. Нет сомнений, что из пистолетов стреляли и Голощекин, и Белобородов, и Войков. Таким образом, в самый разгар стрельбы почти все убийцы стреляют из пистолетов. И стреляные гильзы, как им и положено, вылетают из их оружия, крутятся в воздухе и, уже упав на пол, продолжают крутиться и подпрыгивать. До перерыва в стрельбе Юровский, если верить Кудрину, успел выстрелить из «маузера» не менее семи раз. Сам Кудрин, по его собственным словам, только в царя выстрелил не менее пяти раз – это еще пять гильз. Очевидно, что не по одному выстрелу произвели другие исполнители. В итоге на первом этапе стрельбы из пистолетов было выпущено не менее двадцати пяти пуль. И вылетело такое же количество гильз. Вот они-то и летали по комнате, и скакали по полу, вызвав у Юровского ассоциацию с градом. Гильзы это были, а не пули.

Пули, конечно же, тоже участвовали в образовании «града». Это могли быть те пули, которые рикошетировали от преград. Таких пуль не могло быть много. Точнее, они могли быть только единичными. Далее мы в этом убедимся. И не менее важно, что такие пули не были опасны для убийц. Рикошет опасен, когда пуля летит примерно в ту же сторону, что и до встречи с преградой, лишь немного изменив направление. В этом случае пуля может практически не потерять своей скорости, а значит, и энергии. А вот для того, чтобы после встречи с преградой лететь назад – для этого пуля должна полностью погасить полученную при выстреле энергию и набрать новую, для полета в обратном направлении. Источник такой энергии – упругая деформация преграды и самой пули. Но при попадании пули в тело человека эти деформации настолько малы, что не могут придать ей такое количество энергии, которое не только позволило бы ей полететь в направлении, обратном направлению выстрела, но и стать опасной для стрелявшего. Если и были пули, которые рикошетировали от тел жертв и от металлических предметов на них (пуговицы, бляхи, украшения), то они не могли полететь в обратном направлении – они летели к восточной стене. Если в момент контакта с восточной стеной у пуль было еще много энергии, то они либо пробивали стену, либо застревали в ней. Те пули, которые потеряли в телах жертв значительное количество энергии, а также те, которые попали не в дерево восточной стены, а в камень арок, – отскакивали и падали на пол.

Могли быть (и были!) пули, которые, несмотря на предельно малую дистанцию выстрелов, не попали в тела жертв. Эти пули долетали до стены, практически не растратив полученную при выстреле энергию. В этом случае они легко пробивали деревянную стену и оказывались в кладовой, не представляя ни для кого опасности. Пули после промахов могли попасть в каменные столбы в углах восточной стены. Если они попадали в боковую сторону столба, то рикошетировали в ту же деревянную стену и, в зависимости от энергии снарядов, либо пробивали ее, либо оставляли на ней отметину и падали. Те пули, которые попали во фронтальную поверхность столбов, оставляли в ней достаточно глубокие отверстия и тоже падали у стены. Ни одна из пуль не могла лететь в обратном выстрелу направлении со сколько-нибудь опасной скоростью.

Но зачем Юровский врал про град пуль? Что давала ему эта ложь? В чем ее смысл? Разберемся и с этим. Но для этого придется сделать маленькое отступление.