Текст книги "Любовь от начала до конца"

Юрий Ищенко
Любовь от начала до конца

Моей жене с любовью

и благодарностью посвящаю

Предисловие
Нет тебя прекрасней

«Первая любовь – это… та любовь,

в которую мы больше всего вложили самих себя,

душу, когда душа у нас ещё была».

Александр Вампилов, драматург

1.

Эта история вызвала у меня много вопросов. Поначалу я искал ответы, хотел всему необъяснимому дать объяснение. Но в итоге решил отступиться. Пытаясь разобраться в чём-то необычном, мы зачастую приспосабливаем его под привычное и понятное нам. А уверовав в правильность собственных выводов, невольно вынуждаем и других смотреть на происходящее нашими глазами. Мне же хочется, чтобы каждый увидел в этой истории своё, близкое и созвучное только ему. И, может быть, задумался над вопросами, которые сегодня не принято обсуждать. Что такое любовь? И почему одни легко обходятся без неё, а другие могут жить полной жизнью, только когда любят? От того, как мы отвечаем на эти вопросы, так много зависит в нашей судьбе.

Поэтому я не стану ничего объяснять. Вы уж тут сами.

Но для начала хочу рассказать, как мне стала известна эта история.

Я возвращался в Москву из своего родного города на Украине, куда ездил проведать родителей. Наступил ноябрь, но в городе моего детства ещё стояла тёплая сухая осень. Опавшие листья образовали под деревьями жёлтые округлые тени от исчезающей кроны. В Москве меня ждала холодная промозглая погода, и хотелось задержаться хотя бы ещё на недельку. Походить по парку под грустный шорох опадающих листьев, подышать их терпким пряным запахом и просто посидеть с родителями, слушая бесконечные разговоры отца о том, как изменилась жизнь после развала Советского Союза.

Но нужно было торопиться. Я работал в московской газете, куда меня взяли год назад, зарабатывал хорошие деньги и не хотел рисковать открывающимися перспективами.

Поезд уходил вечером.

Предъявив билет проводнице, достал пачку местных газет в надежде наткнуться на интересную тему, а через несколько минут в купе появился главный герой этой истории.

Если бы меня попросили охарактеризовать этого человека одним словом, я бы сказал о нём так: застывший. Это был невысокий мужчина лет пятидесяти, который существовал как бы отдельно от своего возраста. Коротко стриженные и уже немного поредевшие волосы были присыпаны сединой, но по-настоящему седыми их ещё нельзя было назвать. Лицо моложавое, немного мальчишеское. На нём была состаренная коричневая кожаная куртка со стоячим воротником и синие джинсы. В руке чёрная кожаная сумка. Всё это я схватил одним взглядом после того, как услышал его спокойный ровный голос:

– Добрый вечер. У меня тринадцатое место, – указал он зажатым в руке паспортом на полку напротив.

Я отметил, что паспорт у него красного цвета, в отличие от синего украинского, а значит, человек возвращается домой.

На полке примостился угрюмый мужчина в сером клетчатом пиджаке поверх бордового джемпера. Он тут же придвинулся к двери. Подтянул сумку. Мой будущий герой аккуратно переступил через неё, поставил свою сумку под столик и добавил, обращаясь непонятно к кому:

– Мне повезло.

Наверное, он имел в виду номер места. Поскольку эта реплика не была обращена ко мне, я промолчал. К тому же мне показалось, ему безразлично, кто находится в купе, и слышат ли его. Возможно, он бы даже удивился, если бы кто-то из попутчиков откликнулся. Его губы приветливо улыбались, но взгляд был словно обращен внутрь.

Выйдя ненадолго проститься с родителями, наш спутник вскоре вернулся, дождался проводника, чтобы отдать билет, застелил постель и лёг не переодеваясь. Отвернувшись к стене и натянув на лицо простыню, он всем видом давал понять, что очень устал и хочет спать.

В купе с нами ехала дородная молодящаяся женщина за шестьдесят. Притворно вздыхая и охая, она заставила меня как самого молодого разместить три её огромные сумки в рундуке и под полкой, и теперь восседала с видом человека, сделавшего главное дело. Мы заказали чай, обсудили ситуацию на Украине, назвали поимённо всех виновных в создавшемся положении и помечтали, что лет эдак через десять-пятнадцать, когда истощатся запасы, доставшиеся от СССР, Украина снова объединится с Россией и все опять заживут весело, сытно и счастливо.

2.

Угрюмый оказался не таким уж угрюмым, а даже наоборот. Он впервые ехал в Москву, где собирался проведать дочь, устроившуюся работать в фитнес-клубе, и присмотреть место на стройке. Его школьный приятель много лет трудится в столице нашей бывшей общей родины. При встрече всегда зовёт. Ну и вот… Младшая школу заканчивает, а чтобы учиться дальше, нужны деньги. Наша попутчица ничего не рассказывала, а только отрывисто комментировала, прихлёбывая из стакана. На любой вопрос у неё был ответ.

Всё это время мой герой лежал без движения.

Когда лампа под потолком переключила день на ночь, я забрался на верхнюю полку. Спать не хотелось, и я просто лежал на спине, убаюкиваемый покачиванием вагона и набегающим временами дробным стуком колёс. Угрюмый засопел. Сон и меня начал легонько поглаживать по голове, когда внизу послышалась какая-то возня. Расстегнули молнию на сумке. Движение. Шуршание бумаги. Так, а это, наверное, сумку задвинули на место. Кто это?

Хотелось узнать, но было лень двигаться. Раздался щелчок, и купе озарилось мутным желтоватым светом ночника. Только минут через десять я перевернулся на правый бок и сквозь прищуренные дремотой глаза увидел соседа-молчуна. Подложив под спину подушку, он читал какую-то книгу. А может, и не книгу. Переплёт формата офисной бумаги. Кажется, синий. Или чёрный? Я закрыл глаза и окончательно провалился в сон.

Проверка паспортов на границе и нервное препирательство с украинским таможенником разделило ночь пополам, но сон снова соединил её. В следующий раз меня разбудил уже звук шаркающих ног и катящихся пластмассовых колёсиков. Движения не ощущалось. Светло. Значит, приехали. Превозмогая сонливость, я спустился вниз, нащупал ногами туфли. В купе было пусто.

Зашла проводница и, не обращая внимания, что я стою с расстёгнутыми брюками, стала собирать бельё. У моего героя всё было аккуратно сложено в стопку, матрац свёрнут и придвинут к окну. Проводница забросила его на верхнюю полку. Под матрацем оказалась книга. Та самая? Проводница взяла её, подержала в руке и положила на столик. Может, научная работа?

Когда женщина вышла, я заслонил собой неожиданную находку, быстро открыл и прочитал: «Нет тебя прекрасней». Для научной работы слишком романтично. Не успев толком решить, что мне делать, я схватил книгу и направился к выходу. Хотелось спрятать её. Но вдруг молчаливый незнакомец вернётся? А я вот несу ему. Попрощался с проводницей, ожидая вопроса. Но ей было всё равно. Уже в переходе затолкал случайное приобретение в сумку и с лёгкой душой направился к метро.

Можно всё списать на журналистское любопытство, но всё-таки надо признаться: меня заинтриговал загадочный попутчик. И ещё эта книга. Нет тебя прекрасней… То ли название, то ли обращение. Было в этом что-то несовременное, беззащитно-искреннее. Уже сидя в вагоне метро, я безбоязненно достал сочинение незнакомца и мельком пролистал. Текст распечатан на лазерном принтере. Моя бабушка называет такие книги «самиздат». У неё до сих пор сохранился самиздатовский вариант романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Только там весь текст отпечатан на печатной машинке.

Книга была написана в виде обращения к какой-то женщине. В тот же вечер я прочитал её от начала до конца.

3.

Я сразу понял, что мне в руки попал уникальный человеческий документ. По сути, дневник, который люди пишут для себя, только в данном случае он был адресован другому человеку.

Будь это обычная книга из магазина, я бы не стал беспокоиться. Что бы там ни было написано, это всего лишь выдумка автора. Но тут появилось ощущение, будто я без спросу забрался в чужую жизнь и узнал то, что мне не предназначалось. Вообще никому, кроме этой неизвестной женщины, не предназначалось. Я смутился.

Нет, я не жалел, что взял эту книгу.

Я был рад, что прочитал её.

Теперь голова наполнилась мыслями, которых прежде не было. Зачем мужчина и женщина живут вместе? Чтобы любить и помогать друг другу? Или чтобы обслуживать друг друга? А зачем мы любим? Может, любовь вообще не нужна в капиталистическом обществе? Может, она только вредит? Отвлекает от зарабатывания денег, мешает делать карьеру?

Но что делать с этой самодельной книгой…

Вдруг она дорога тому, кто её написал?

Все последующие дни мне было не до повести бывшего попутчика. Работа, работа, работа. Ведь газета, да ещё ежедневная-это конвейер, который движется без остановки и постоянно требует от тебя чего-то новенького. Мозги напряжены, нервы напряжены. Кто-то готов с тобой разговаривать, давать комментарий, а кто-то старается избавиться от твоего назойливого внимания.

Неизвестно, когда бы я остановился, но мне повезло. Страна готовилась праздновать юбилей нижегородского ополчения. Этот день объявили всенародным праздником, и я напросился в командировку в город, с которого четыреста лет назад и начались отмечаемые события.

Там проживал тот, кто мне был нужен.

4.

Мой звонок насторожил его. Я представился корреспондентом московской газеты и сказал, что хотел бы встретиться по личному делу. Получив в ответ приглашение в редакцию, где он работал главным редактором, я применил обычный журналистский приём, обмолвившись, что дело касается в первую очередь его самого. Мне нужен был конфиденциальный разговор. Приём сработал, мы договорились встретиться в кафе «Зелёная лампа».

Кафе было оформлено в журналистском стиле. Печатная машинка, газеты, почтальон, броские заголовки газет на стенах и фотографии известных в здешних местах журналистов. Мой будущий собеседник сидел во втором зале под огромным портретом Максима Горького в бытность газетчиком. Здесь же за сдвинутыми столами веселилась компания, судя по всему, молодых офисных работников.

Я узнал его. В костюме мой недавний попутчик выглядел представительно. Аккуратная короткая стрижка, пытливый взгляд и расслабленная уверенность в принятой позе. Делал вид, что внимательно читает журнал, а может, и правда читал, но расстёгнутый ворот рубашки и ослабленный синий галстук выдавали беспокойство. От прежней застылости не осталось и следа.

Я поздоровался. Представился. Похвалил кафе. Сказал, что приехал в командировку, первый раз в этом городе, и что мне город понравился. Он смотрел выжидающе, и чтобы не затягивать обязательное вступление, я расстегнул сумку, вынул забытую им в поезде вещь и положил на стол.

– Это ваше? – поинтересовался я, стараясь придать голосу необходимую для этого случая доверительность.

Он скосил глаза на книгу. Открыл наугад.

– Было моё.

Я почувствовал, что собеседник напрягся, и на его глаза будто упала невидимая шторка, через которую уже ничего нельзя было разглядеть.

– Я напросился на встречу, чтобы вернуть её вам, – поскорей сказал я, пока не прозвучало что-нибудь такое, после чего разговор уже бывает невозможен. – Мне она жгла руки.

Мой герой молчал, будто взвешивая мои слова на особых весах, а потом заметил:

– Я вас узнал. Мы с вами ехали вместе в Москву. Хотите вина? Или вы ещё на работе?

Подошёл официант, мы сделали заказ, а потом я услышал слова, которые поставили меня в тупик:

– Если вы пришли только за этим, то зря потратили время. Мне она не нужна.

– У вас есть такая же?

– Нет.

– Но это ваша книга?

– Да, моя.

Мне казалось, он обрадуется, будет благодарить, и мы подружимся. Но мой герой, похоже, не собирался со мной дружить.

– Тогда… Если вам она не нужна… Я могу забрать её?

Он пожал плечами:

– Если хотите.

Вино уже начало действовать и я, осмелев, задал вопрос, который давно созрел, но выпрыгнул только сейчас:

– И я могу распоряжаться ей по своему усмотрению?

Он улыбнулся и сделал жест руками, будто я спрашивал его о том, к чему он не имеет отношения.

– И даже могу издать её?

Помолчав уже без улыбки, мой герой спросил:

– А зачем вам это?

– Ну… Это ведь готовая книга.

Мой собеседник посмотрел куда-то сквозь меня. Максим Горький, кажется, весь обратился в слух.

– Я не думал об этом. Но… если вы измените имена… название города, – сказал он таким голосом, будто сам удивляется тому, что говорит. – Впрочем… имя главной героини можно оставить.

Вернулся из своего мысленного далёка и уже более твёрдым голосом добавил:

– Если вас устроит…

– Устроит, – торопливо согласился я. – Если у меня что-то получится, я сделаю всё, как вы просите.

Мы посидели ещё с полчаса. Рассказали друг другу, чем живёт журналистский мир столицы и провинции, обменялись визитками и распрощались.

От этой встречи у меня осталось лёгкое разочарование. Казалось, мы поговорим о том, что было написано в книге, хотелось услышать мнение взрослого человека, почему люди любят друг друга, но когда начинают жить вместе, то живут иногда так, будто и нет никакой любви.

Но мой герой не был расположен откровенничать, и единственное, что мне удалось вытащить из него, так это признание, что свою рукопись он сознательно оставил в купе. Зачем? Он же сказал, она ему не нужна. Я не мог этого понять.

На следующее утро я уехал обратно в Москву. Я рассчитывал, что сразу же по приезде займусь книгой, но в круговерти редакционных дел найти время для неё оказалось не так-то просто. Только через год у меня получилось взяться за работу.

Условие моего героя я выполнил не до конца, оставив без изменения название города и несколько имён. Мне показалось, так я смогу сохранить ощущение подлинности этой истории.

Вот эта книга.

Часть первая
Возвращение из прошлого

Женщине,

оставившей в моей жизни

самый заметный след,

посвящается

Глава первая
Последнее свидание

Мне бы давно следовало прикрепить на видном месте твой портрет. Так много ты для меня значила и так много определила в моей судьбе. И я бы это сделал. Но, к сожалению, у меня не осталось ни одной твоей фотографии.

Иногда я думаю, что журналистом тоже стал во многом благодаря тебе. Моя журналистика, по сути, началась с того самого первого дневника, в который я записывал всё, что так или иначе касалось наших отношений. Я пытался выразить свои чувства, надежды, желания, боль. Просто успокоиться. Получалось? Не знаю. Сейчас этого уже не поймёшь.

Потом были другие дневники…

Этих личных дневников у меня накопилось около тридцати общих тетрадей. Но среди них нет того первого дневника, с которого всё и началось.

Он был посвящён только тебе.

Это был блокнот в коричневой обложке из кожзама. И вёл я его необычным способом. Поздно вечером, когда родители ложились спать, я коротко записывал на листочке – как мы встретились, где и как посмотрели друг на друга, о чём говорили… Переводил буквы в цифры и эти цифры уже заносил в блокнот. Шифровал. Не хотелось, чтобы родители узнали мою тайну.

Этот зашифрованный дневник просуществовал до того печально-памятного дня, когда осенью в восьмом классе мы с тобой встретились последний раз. Это произошло после осенних каникул. Помнишь?

Новость застала меня врасплох.

На большой перемене ко мне в классе подошла моя одноклассница Валя Белан. Всегда весёлая, она в этот раз не улыбалась, будто готовила меня к чему-то неприятному. Многозначительно помолчала, подбирая слова, а потом тихо произнесла:

– Рома, тебе с Тоней больше не надо встречаться.

Я замер.

– Тоня сама тебе всё скажет, – добавила она. – Позвони ей.

В тот же вечер я позвонил, и мы договорились о встрече. Встретились там же, где и всегда – на углу начальной школы. Я издали увидел тебя. Чёрные волосы, утончённое задумчивое лицо. Ты улыбнулась, и я хотел улыбнуться в ответ, но вспомнил, что предстоит нерадостный разговор. Поздоровался без улыбки, давая понять, что готов к тому, что мне предстоит услышать. Мы пошли в сторону парка Дробязко, где обычно гуляли. Сначала долго молчали, а потом ты сказала эти самые страшные для меня слова. Я уже не помню в точности, что ты говорила, но речь шла о том, что мы больше не будем встречаться… Что мы останемся друзьями… Что ты очень хорошо ко мне относишься, но…

Ты была очень деликатна.

Тоня, Тоня… Хоть это, пожалуй, был самый чёрный день в моей жизни, но каждый раз, вспоминая его, я думал о тебе с благодарностью. Ни жестом, ни словом, ни интонацией ты не обидела меня. Ты старалась обращаться со мной бережно, будто понимая, как мне тяжело выслушивать то, что ты говоришь. Тебе было четырнадцать. Вроде уже девушка, но в то же время ещё девочка. Откуда в тебе было столько такта, присущего не всякому взрослому человеку?

Я был оглушён и почти ничего не говорил. Мы попрощались. Когда ты уже перешла дорогу, я не удержался и посмотрел тебе вслед. «Тебя окликнуть можно, Ещё окликнуть можно, Но возвратить уже нельзя…» Всякий раз, когда я слышу песню «Уходишь ты…», передо мной снова оживает та наша прощальная встреча.

Ночью я не сомкнул глаз. Просто лежал, уткнувшись взглядом в потолок. Я был как комок нервов. В этом состоянии я и встретил рассвет. Всё. Новый день наступил. День, где мы уже не вместе.

Совершив над собой нечеловеческое усилие, я отправился в школу. Валя встретила меня сочувствующим взглядом. Села со мной за парту и всячески пыталась развлекать. Я что-то говорил в ответ, улыбался, но был словно не здесь. Ваш класс находился за стеной, и хотелось хотя бы мысленно приблизиться к тебе, но я заставлял себя не думать об этом: глаза предательски увлажнялись.

С уроками было покончено. Я ничего не слышал из того, что нам рассказывали учителя, я вообще не открывал дома учебники. Всё стало бессмысленным. Помню, как меня донимала в то время Галина Дмитриевна, преподававшая украинский. Наверное, её не случайно прозвали в школе «жабой». Она была классным руководителем у вас, и будто задалась целью загнать меня в угол. На каждом уроке поднимает:

– Мищенко… Вчив?

– Ни.

– Сидай, два.

Валя Белан тормошила меня, уговаривая не вести себя так вызывающе. Но я её не слушал. Какое значение имеют какие-то оценки – три, два, пять… Без тебя они стали одинаковы.

В школу вызвали родителей. Валентина Ивановна, наша классная, видимо, что-то поняла, а может, ей девчонки наши рассказали, но она поговорила с родителями так, что они не стали меня донимать. Пытались разговаривать. Но не давили.

Мне было очень больно. Я не мог спать. Казалось, я дышу раскалённым воздухом, который обжигает всё внутри. Если от душевной боли бывают синяки, то моя грудь к тому времени превратилась в сплошной синяк.

С этим надо было что-то делать. Но что?

В моём столе, в отдельной коробочке, лежали все реликвии, относящиеся к тебе. Твоя записка, тетрадка с пожеланиями, которую заполняли ты, я и Валя, мой дневник, твоя фотография… Много всего. И вот однажды я пришёл из школы, когда родителей ещё не было, и понял, что нужно сделать. Вытащил на балкон серый цинковый тазик для мытья полов, достал заветную коробочку, взял спички… Я больше не мог терпеть эту боль! Чирк! Обуглилась твоя записка… Затем дневник лист за листом превратился в золу. Тяжелей всего было сжигать фотографию. Перед тем, как поднести спичку, я долго вглядывался в твоё лицо, старался запомнить. Когда огонь стал беззвучно пожирать изображение, по щекам потекли слёзы.

Через полчаса всё было кончено. Кучка пепла.

Вот и всё, что осталось от моих чувств…

* * *

После школы мы несколько раз виделись с тобой. Только виделись, и всё. Хотя каждый раз для меня это было маленькое испытание. Однажды я тебя увидел, а ты… не знала, что я тебя вижу. Этот случай мне запомнился особенно.

Было лето. Мы уже несколько лет жили в соседних девятиэтажках. Я учился в машиностроительном институте, работал в студенческом отряде проводников и как раз вернулся из Мурманска. Нам дали несколько дней отдыха. И вот я подхожу к балкону и вижу… Тогда ещё деревья не разрослись так сильно и весь двор из окна хорошо просматривался. Вижу… Нет, я сначала почувствовал, а потом уже увидел. Мы совпали минута в минуту! Из твоего подъезда вышла невеста в белой фате. Рядом люди. Я схватил бинокль. Да, это ты… Возле тебя высокий, нет, не парень, по сравнению со мной это уже мужчина. Стало так горько!

А ведь я не искал тебя, не думал о том, чтобы возобновить наши отношения. У меня уже были другие девушки, другая жизнь. Но вот увидел тебя в фате и мир вокруг меня, с утра ещё такой яркий и упругий, сморщился, будто воздушный шарик, из которого выпустили воздух.

Значит, жила ещё во мне надежда…

В тот день мне будто дали понять – освободись от своего чувства. Больше тебе надеяться не на что.

Сейчас я мысленно, будто в кино, просматриваю снова и снова кадры из той прежней жизни. Вот снова ты выходишь из подъезда, улыбаешься. Я смотрю на тебя через толщу времени, и сердце сжимается. Мне уже известно, что будет дальше. И хочется прокричать, что есть силы: «Тоня, Тонечка, остановись!» Но ты не слышишь… Ты улыбаешься, садишься в машину.

Всё.

Ты поехала к своему будущему…