Текст книги "Безбилетники"

Том вдруг понял, как же дико, до рези в животе, хочется сладкого.

Незнакомец достал коричневый пузырек с красной крышечкой и маленькую металлическую стопку, разлил по очереди. Спирт сухим песком прокатился по горлу и тихо запылал в желудке.

– Я гербарист. Ну, и еще философ, – выдавил Игорь, раздавая конфеты. Немного помолчав, смущенно добавил:

– И поэт немножко. А вы, я вижу, тоже налегке. Это сейчас нам с погодой везет. Ночевать вполне терпимо.

– А что делаешь, когда холодно?

– Я нахожу плоский камень, разжигаю под ним костер, и сплю на нем. Часов до трех ночи хватает.

– А потом?

– А потом греюсь о собаку. Да, Алтай? – он потрепал пса по голове.

– А где здесь Северная Демерджи?

– Вот она, везде.

– А вершина?

– Да вот же она, с ретрансляторами. Я там отдыхал, а потом вас услышал.

– Мы музыкантов ищем. Не попадались?

– Музыканты? Здесь вообще много народу шляется. Но музыкантов я не видел. Там же пусто. Место голое, спрятаться негде. А если кто и был сегодня – скорее всего ушли. Погода портится.

– Где же она портится? Небо чистое, жара.

– Давление упало. Завтра скорее всего дождь будет. А вы давно здесь?

– Со вчера. А вообще – первый раз.

– Ну, ребята, вам просто повезло. Горы вас пропустили. Это сейчас штиль, даже ветра нет. Завтра начнется.

– Сегодня утром роса была, – заметил Том.

– Ты все эти равнинные приметы оставь. Тут утром роса, днем жара, вечером дождь, ночью град. Так что не советую задерживаться.

– А вода тут есть? – спросил Монгол.

– Вы с южной вершины? Значит, родник прошли пару часов назад. А второй – вон там, на Иване. Там и переночевать можно. Я как раз туда иду.

– Пройдешь мимо воды, и не заметишь. – Том посмотрел на Монгола.

– Погода здесь по-другому устроена, – продолжал Игорь. – Сегодня, скажем, тучки набежали. К вечеру, если много не набралось, то они растают, и до утра снова небо чистое. И так каждый день, только тучек все больше. Но если к обеду их станет много, – уже не рассосутся. Будто чаша переворачивается, и все. Льет как из ведра.

Свернув с дороги, они стали забирать к натоптанной тропе, тянущейся вдоль склона, туда, где заманчиво зеленело ровными рядами сосен седло горы.

– Там и родник, и от ветра можно спрятаться, – повторил Игорь. – А во-он там мята растет. Сейчас нарвем, чаю заварим.

Том никогда не видел такой мяты. Ее сочные, гнущиеся под собственным весом метровые стебли были покрыты мясистыми серебряными листьями. Они нарвали ее целую охапку, по дороге захватив чабреца, несколько полуоблетевших стебельков зверобоя, горсть ягод шиповника и еще какие-то известные только Игорю травы.

Вскоре, облегченно побросав сумки, они уже лежали на мягком ковре из сосновых иголок, наслаждаясь смолистым хвойным ароматом еще не остывших от дневного зноя деревьев. Место было действительно уютным. Здесь, между покатым склоном Демерджи и каменной головой Ивана, было заметно теплее, будто из холодной улицы они вошли во влажный, но теплый дом. Отдохнув, разожгли костер, заварили чай и молча наслаждались густым душистым отваром из горных трав.

Тишину нарушил натужный треск мотора.

– О, мы его утром видели. – Монгол привстал на локтях, глядя, как сверху осторожно сползает по склону груженный сеном старенький ЗИЛ. Издалека уклон казался совсем отвесным, и было непонятно, как грузовик до сих пор не скатился кубарем с обрыва. Наконец тот медленно, будто крадучись, без происшествий сполз вниз, и, поравнявшись с ними, остановился. Из кузова спрыгнул крепкий плечистый дед в старом засаленном пиджаке. В руках он держал небольшой холщовый мешок. Грузовик бибикнул и покатил дальше по каменистой разбитой дороге.

– Добрый вечер, мужики. О, и Игорек тут! Сколько лет, сколько зим? Можно мне к огоньку? – дед поздоровался со всеми за руку. – Мне бы до завтра с вами пересидеть, и обратно на покос. Если вы, конечно, не против.

– Дядь Саш, завтра скорее всего дождь будет, – сказал Игорь.

– А может, и пронесет. Нам немного осталось. Кто тут не знает, – меня дядя Саша зовут. Я тут самый старший, но можно просто Саша. – Дядя Саша не спеша вытер носовым платком загорелую шею, обветренное лицо со сломанным носом, промокнул редкую лысоватую голову. Затем сел у костра, не спеша, по-крестьянски основательно установил рядом свой мешок. Возраст его было сложно определить, но, судя по тому, как по-молодецки он перемахнул через борт грузовика, золотой октябрь его жизни еще не думал уступать место поздней осени.

Развязав затянутую тесемку, он вынул из мешка тщательно укутанный в газету котелок, полный некрупной сырой картошки.

– Отличная картошечка, «Американка». Вкуснее не найдете.

Затем, поковырявшись еще, он вытащил банку тушенки и початую буханку хлеба.

К вечеру слегка похолодало. Монгол пошел за дровами, а Игорь с Томом отправились на родник. Пройдя пушистый сосняк, они спустились в балку, покрытую многолетним ковром жухлой рыже-розовой листвы. В небольшом овраге из ржавой, приваленной камнем трубы тонкой струйкой сочилась вода.

– Хорошо, что не пересох. – Игорь подставил пластиковую бутылку. – Год на год не приходится.

Вода была ледяная.

У костра

«Какая странная компания, – Том шевелил в костре ветки. – Дед-крестьянин, гербарист-философ с овчаркой и два панка. Таким разным людям внизу, на равнине, собраться практически невозможно. А тут все друг другу – будто старые друзья. Та же простота и непосредственность, с которой дружат незнакомые дети в песочнице».

– Дядя Саша, а вы тут музыкантов не видали? – спросил Монгол. – Они тут вроде концерт какой-то давать собирались.

– Так мы косим далеко отсюда, – дядя Саша махнул рукой на восток. – Наверху, на яйле. И где им тут играть? Разве здесь, на седловине. Тут хоть вода есть. Ну, может еще на Красной пещере, – она от трассы недалеко. Туда всякие буддисты-кришнаиты иногда наезжают. А наверх тащиться тяжело, и продукты нужны… Хотя постой. – Он хлопнул себя по лбу. – Пару дней назад на той стороне яйлы видал каких-то. Мы вечером назад ехали, – мимо нас компания шла. С гитарами шли, точно.

– А куда шли? – оживился Том.

– Судя по направлению, – вроде на Караби, через Стол-гору. До Караби там просто делать нечего, если только не вниз, на Генеральское, и дальше к морю. А на Караби метеостанция, при ней что-то типа гостиницы, там можно комнату снять. И электричество есть, и вода привозная. Там и могли остановиться.

Он загреб картошку в угли, затем, сдвинув камни, поставил на них котелок с водой.

– Это они, – уверенно сказал Монгол.

– Если точно не знаешь, куда пошли, то в горах искать бесполезно, – отозвался Игорь. – Они могли и на Большие ворота пойти. Могли на ту сторону, на Пчелиное податься, если на Белогорск нужно. А могли просто кругаля сделать, по красивым местам. Тут же кругом красота, а люди – они же не в магазин идут, они любуются. Они могут за камень зайти, а ты мимо пройдешь, и не увидишь.

– А как долго до этой Караби идти? – не унимался Монгол.

– Так вы и дороги не знаете? – дядя Саша поднял брови. – А карта есть?

– Нету.

Дядя Саша нахмурился.

– А оно вам надо?

Том пожал плечами.

– Мы вас с утра до того края плато подкинуть можем. А там до вечера успеете. Ноги у вас молодые.

– А мы никуда не свалимся? – Том вспомнил заросшую травой щель, в которую не угодил лишь по чистой случайности.

– Если по тропам и дорогам, то проблем не будет. Хотя на Караби возможно все.

– А что это за Караби такое?

– Это большое плато. Степь напоминает, только оно все в ямах, в пещерах, в лунках. Корова, бывало, забредет в такую лунку, спустится на дно, где трава посочнее. И все, нет коровы. Лежит на дне колодца.

– Зато новую пещеру открыла, – усмехнулся Игорь.

– Еще там лошади дикие живут, – продолжал дядя Саша. – Пасутся табунами, но близко к себе не подпускают… Да-а. Ну так вот. Перед Караби есть вершина Кара-Тау. Вы в любом случае мимо нее пойдете. Она над Караби нависает, как бортик у сковородки. И с нее уже метеостанцию видно. Главное – держаться направления, чтобы море всегда справа было. А компас есть?

– Нету.

– Ну вы даете! – рассердился старик, хлопнув себя по коленям. – Тогда лучше вообще не идти. Вы понимаете, куда собрались? Горы шуток не любят. В Крыму больше всего народу гибнет. Больше, чем на Кавказе, на Алтае. А почему? Потому что на высокие горы идут люди подготовленные, со снаряжением. А у нас горы низкие, и все относятся к ним несерьезно. А сколько тому человеку надо? Три метра, чтобы шею свернуть. Горы могут так запутать, – только держись. Я тут все дороги знаю, а и со мной бывало. Или, там, погода. Сейчас курорт, через минуту – дождь или, еще чего доброго, снегопад. Что, погрустнели? Ну, это я так, инструктаж для порядку. Если ходить правильно, – дойдете быстро. В Лучистое можно за полдня смотаться.

– До Лучистого полдня? А мы со вчера идем.

– Если по низу, то тут совсем рядом, – вставил Игорь. – А зачем вам эти музыканты?

– Одного знакомого ищем. Барабанщика, – отозвался Том.

– Он что, с барабанами в горы пошел? – не понял Игорь.

У костра захохотали.

– Тут, кстати, случай был, – смеялся дядя Саша. – Фильм в горах снимали, про пионеров. Актеры бухали между съемками, и, как это часто бывает, в разгар пьянки выпивка кончилась. Так они двумя колоннами в Лучистое спустились, с барабанами. Все помятые, небритые, но в пионерских галстуках и пилотках. Впереди актер шагает, известный такой, с усами. Забыл фамилию. В руке горн, на рукаве – красная повязка с крестом. Врач ихний, значит. Затарились они водкой, и так же под барабанный бой в горы ушли. Так им старики салют отдавали, со слезами на глазах.

– Так и бродят до сих пор, с барабанами, – засмеялся Игорь.

– Ну что? Завтра двинем? – оживился Том.

– Куда? Пальцем в небо? – Монгола вдруг разобрали сомнения. – Идти еще день не пойми как, за компанией неизвестных музыкантов, веря в то, что среди них идет барабанщик без барабанов. Лажа какая-то.

– А что, назад? И ты сам пошел, я же не тащил, – пожал плечами Том.

– Я думал, что горы – это… Как-то попроще. Что мы поднимемся на вершину, а они где-то там и сидят. Ну, или на склоне. А тут не вершина, а целая горная страна. Ищи ветра в поле. Жратвы у нас почти нет. Вода, опять-таки, неизвестно где. Это тут Игорь родник показал. А ты бы его так нашел? Отож.

Том промолчал. Он не разделял уныния друга. Ему все время казалось, что все – не зря, что в любом испытании есть какой-то смысл, что еще немного, и они наткнутся на этого неуловимого Индейца. Что он где-то совсем рядом, за горой, или за вон той рощицей, будто дразнит их своей неуловимостью, будто испытывает их выносливость.

– Я не то что категорически против, – помолчав, смягчился Монгол. – Просто не ясно, сколько еще по горам шататься. Может, лучше Серого на берегу обождать?

– В горах все видно, а перспективы нет, – скаламбурил Игорь.

– Точно. А тут еще и ноги болят, – откликнулся Монгол.

Ноги действительно горели. Болели ступни от острых камней, ныли колени, ныли плечи от сумки. Сейчас, на привале, это было не так заметно, но Том понимал, что назавтра, как и после любой тренировки, мышцы заболят куда сильнее.

– Но даже, предположим, мы их нашли, – продолжал Монгол. – И даже этот барабанщик среди них. Но он нас вообще не знает. Одно дело – его дома застать, и, в случае чего, откланяться и отчалить. На берегу погода потеплее, ништяков много, есть где спрятаться. Другое – здесь. Они тебе скажут: пиплы, а тут, на Карабях, можно четкий номер снять, и пожрать неслабо. Но – только за бабки. А у нас бабок нет. Я, может, и не против добрым людям на хвост упасть, но тут же не набережная, не рынок. Они ж когда жратву в горы тащили, на нас не рассчитывали. Он пошлет нас подальше, и все. А дома бы не послал. Вот я о чем.

– Плохо ты Лелика знаешь. Не такие у него друзья, – уверенно сказал Том. – И вообще, мир не без добрых людей. Везде выживали. А вот то, что ноги болят, – тут ты прав, даже как-то слишком.

– Не найдете, – повторил свое Игорь.

– Согласен, – подтвердил дядя Саша. – А и вправду, зачем вам Караби?! Оставайтесь! Завтра машина приедет, на покос мотнемся. Траву покосить хотите? Завтра как намантачим!

– Монгол, ты как?

Помрачневший совсем было Монгол вдруг расхохотался.

– Ну а чем же нам еще тут заниматься? Приехали человека искать, не нашли. И остались траву косить. Все логично.

– А мне нравится, – сказал Том. – Мы же не спешим. Я за покос.

– Завтра дождь будет, – снова сказал Игорь.

– А может, и не будет. В горах всякое бывает, утром посмотрим, – ответил дядя Саша. Ему явно не нравилась всезнающая Игорева категоричность.

Наконец закипел-забурлил кипяток в котелке.

Они разлили воду по кружкам и банкам, набросали туда собранные травы.

– Уфф, душистый какой.

– Мята, чабрец, зверобой, ромашка, шиповник, лимонник, шалфей, – не без гордости сказал Игорь. – Звучит как музыка, только для сбора поздновато.

К вечеру еще похолодало, но костер и чай не давали замерзнуть. С балки понесло сыростью. Вверху, почти над головой, бычился в наступающих сумерках крутой затылок Лысого Ивана.

– Вон она, Северная Демерджи, – дядя Саша повернулся и кивнул на вершину, где торчали напоминающие локаторы железки. – Кажется, гора тебе, и все. Но если рано утром, на восходе солнца в ясную погоду залезть во-он туда, к ретрансляторам, а Чатырдаг будет еще в тумане, то на нем можно увидеть редкое явление. Такой радужный круг, а в нем – как бы фигура человека. «Брокенский призрак» называется. Я всего два раза видел.

Он умолк, шумно втянув воздух ноздрями и слегка зажмурившись от удовольствия.

– Я горы люблю. Жить без них не могу, – продолжил он, помешивая чай. – Все, кто родились на равнине, до конца своих дней будут удивляться горам. Мы с женой как приехали сюда в 60-е, – так и остались тут, и ни разу не пожалели. Сказка.

Внезапным порывом ветра разметало жухлые буковые листья, закружило пепел над костром. Сырым холодом, будто из погреба, снова повеяло откуда-то снизу. И все стихло.

Лишь потрескивал костер, и в темнеющем бездонно-сиреневом небе гортанно хрипел ворон.

– У нас дома гор нет. Но тоже интересное случается, – неспешно сказал Монгол, многозначительно посмотрев на Тома. – Том не даст соврать. Местечко одно у нас в лесу, угол между двух рек. Мостов рядом нет, дорог нет. Короче, глухомань. Мы там весной с пацанами отдыхаем. Была там одна заброшенная дорога, от реки. Когда-то там песок намывали, и вывозили по этой дороге в город. Но это давно было, – теперь одни ржавые железки на берегу валяются. Дорога эта уже деревьями заросла, еле заметно. Как-то раз мы с пацанами там отдыхали. На третий день слышим: в чаще кабан визжит. Там вообще следов кабаньих полно, но живого еще ни разу не видели. Том такой говорит: пошли кабана зарежем. Мешок мяса будет. Пошли, говорю. Ну, взяли мы ножи и пошли. Так, Том?

– Ножи у нас знатные были, – подтвердил Том. – Охотничьи.

– Что ж вы, с ножами-то и на кабана? – усмехнулся дядя Саша.

– Так понты карман не тянут, – хохотнул Монгол. – Но это ж на третий день было. Третий день на природе – это уже совсем другой человек.

– Есть такое, – засмеялся дядя Саша.

– Вначале, конечно, на понтах пошли, – вставил Том. – Когда уже близко подобрались, тут реально страшно стало. Но назад же не пойдешь, это ж не по-пацански.

– А кабан уже где-то рядом верещит, будто режут, – продолжал Монгол. – Мы идем медленно, на деревья смотрим, чтобы было куда, в случае чего, тикать. А лес, как назло, старый, – ветки высоко. Река недалеко, но там бурелом. Даже бежать некуда. А звук уже совсем рядом, за бугром. Ну, короче, высовываемся. А там… – Монгол глянул на Тома.

– А там…

– А там – лесник с бензопилой! Дерево пилит, а пила визжит так, будто кабана режут!

У костра снова захохотали.

– А вообще не отличить было, – подтвердил Том. – Чистый кабан. Уууиии-ууиии!

– Но это не все, – продолжал Монгол. – Ну, поржали мы, конечно, что пилу с кабаном перепутали. Облегченно поржали, не скрою. И на обратном пути случайно вышли как раз на ту заброшенную дорогу. Она к полю ведет. До наших там крюк получался, зато идти полегче. И вот идем мы по ней, и вдруг слышим сзади, – разговор.

Монгол замолчал. Все слушали, затаив дыхание, лишь дядя Саша громко причмокивал чаем.

– Оборачиваемся, а сзади – мужик идет, а с ним – мальчик лет шести. Будто из ниоткуда появились, и за нами идут. От берега! Одеты чисто. Мужик – тот вообще в костюме: рубашка, галстук, ботиночки блестят. И это в такой глуши! Один вопрос в голове: откуда они идут? Да еще так вырядились. Тут же одна река в другую впадает, идти некуда, даже тропинок нет. Чаща вокруг, до ближайшего села – километров семь. Мы идем себе, прибалдели, конечно, но виду не подаем. И спросить вроде как неудобно. И тут они сами нас догоняют.

– Ребята, как отсюда выйти? – мужик спрашивает.

– А вам куда?

– Мы в Федькино идем, на день рождения.

– Э-э, Федькино на другой стороне реки. Как же вы сюда попали? – спрашиваем.

– Не знаю, – отвечает, – мы до Беседовки добрались, а там на Федькино через лес пошли, и заблудились.

– И Беседовка на другой стороне. Здесь вообще нет ни сел, ни мостов. А ближайший мост – он подвесной, на турбазе, километрах в трех отсюда. Может, вы там речку перешли?

– Мы вообще речку не переходили! – говорит. – И на турбазе не были.

Пошли мы назад. Отец заботливый такой, все время что-то сыну рассказывает, показывает. На просеке пацан на змею наступил, у нас там гадюк полно. А отец ему спокойно так: «Сынок, осторожнее!» Хороший папка, короче… Ну да ладно. Вывели мы их нашими тропами на турбазу, довели почти до Федькино, и там распрощались. Мужик этот на радостях нам денег на сигареты дал. Так, Том? Я ничего не сбрехал?

– Все так и было, – подтвердил Том.

– Вот такая реальная история, – закончил Монгол. – Портал там какой-то на ту сторону, или что. Не знаю.

Помолчали.

– Ишь! – наконец крякнул дядя Саша, отставив кружку. – У меня прям случай был.

Он ткнул в темную гущу балки, замолчал, улыбнулся, и, достав из кармана алюминиевый портсигар с ракетой и надписью «Двадцать лет советской космонавтике», взял оттуда щепотку табаку. Затем скрутил самокрутку и закурил, глядя на крутой склон лысой горы.

– Да, тоже забавно вышло, – медленно протянул он, с удовольствием окунаясь в воспоминания. – Здесь, недалеко. Вот так же сидел, годков десять тому. Сено косили. А наутро – билет на поезд. Мужики без меня закончат, а я встану раненько, и прямо отсюда на вокзал. По лесочку в Перевальное, а оттуда до Симферополя транспортом. Все ж попроще, чем с Лучистого. Жена рупь на такси дала, но я его тут же в горючее конвертировал. Посидели вечер, крякнули. А с утра я вниз потопал. Мог бы на Перевал пойти: там остановка ближе. Но в горку не хотел. Иду вниз, дорогу знаю. С утра туман стоял, лето сырое было. А за неделю до того ливень прошел, и дорогу размыло. Лесники уже объезд прокатали, я по новой колее пошел, и развилку свою пропустил. Когда понял, что не туда иду, – времени уже не осталось. И назад не пойдешь! Направление вроде верное, но кто его в лесу знает. Я – бегом вниз. Билет карман жжет. Думаю: вот же дурак, почему из дома не поехал? Зачем рупь пропил? Это ж горы! На старуху проруха. До поезда час, а мне час – только на троллейбусе пилить. И вдруг прямо передо мной шлагбаум, а за ним – дорога. Трасса! Вижу, не прошел я развилку, а раньше свернул. До Перевального еще бегом вниз минут двадцать. А на спуске машину не остановишь. Ну, думаю, – все. Приехали. Иду и думаю, что жене сбрехать? Тут мимо меня троллейбус едет. Я смотрю на него с такой тоской звериной: куда ж ты, гад, без меня? А он проехал метров десять, и – ба-бамс! Рога слетают! Выходит водитель, штанги цеплять. Я вижу, что успеваю. Притормозил, подошел спокойно так. Красиво. Влез не спеша. Вида не подаю, а самого от радости распирает. Вот повезло! А в этом троллейбусе мой харьковский одноклассник с отдыха вертался. Ну, говорит, ты даешь! Едем себе мимо, тут мужик из кустов вылазит. Рукой взмахнул, – троллейбус сломался. А мужик влез, как к себе домой. А мораль какая?

– Вставать раньше, – сказал Том.

– Нет.

– Пить не на свои, – усмехнулся Игорь.

– Нет.

Дядя Саша посмотрел на Монгола, но тот промолчал.

– На Перевал идти, в горку! – дядя Саша хлопнул себя по коленям.

Все замолчали, глазея в костер.

– Ты про Существо расскажи, – Монгол толкнул Тома в бок.

– Та не. Та ну, зачем? – помрачнел Том.

– Думаешь, не поверят?

– Не в этом дело.

– Расскажи, хватит ломаться, – сказал Монгол.

– Я не ломаюсь. Просто не люблю эту историю. И не в вере дело. Стремная она какая-то. Непонятная. После нее я чувствую себя идиотом.

– Верить – то уже наше дело. А твое рассказывать, – рассудил дядя Саша.

– Харош, выкладывай, – поддержал Игорь.

– Ладно. – Том помолчал. – Монгол уже говорил про наше место в лесу. Это было там же, только не в лесу, а рядом, на поле. Однажды пошли мы туда втроем. Я, Серый, и еще один приятель, Стас. Собирались ночевать, но одного не дождались. Он должен был подъехать на мопеде, жратву привезти. День прошел, уже вечереет, а его нет. Ну, думаем, если встретим – то навстречу, а если нет, то сидеть нет смысла. Ни еды у нас, ни теплой одежды на ночь. Короче, пошли мы назад. Вышли из леса, пересекли поле, речку перешли по мостику, на холмик поднялись. Тут Стас вдруг поворачивается, и мычит что-то нечленораздельное. Только воздух хватает, и пальцем в лес тычет. Мы повернулись, смотрим: сзади, через поле, где мы шли, метрах в трехстах идет существо, высотой метра четыре. Идет как человек, ровно и прямо. Шагает на двух ногах, и шаги такие огромные, метра по два. Идет быстро, так решительно, пересекая поле недалеко от нашей полянки. Мы стоим в ступоре, молчим и смотрим. Я как-то рационально это объяснить пытаюсь. На ходулях? Невозможно. Это весна: поле вспахано. Его и без ходуль тяжело пройти. Да и какие в лесу ходули? У нас-то их и в городе никогда не было. А тут он прет по полю, еще и с такой скоростью. Кто-то несет кого-то? Тоже не вариант. Если бы кто-то сидел на плечах у другого, то был бы гораздо ниже. Для такой высоты их должно быть трое, а то и четверо. Слишком высокое оно было, и шло так легко, бодро, будто спешило. Такие вот мысли в тот момент пролетели в моей голове. И еще одна была: если оно вдруг повернет к нам, то с такой скоростью догонит нас через минуту. Как бы мы ни убегали.

– И что потом? – спросил Игорь.

– А потом оно просто в землю ушло. Прямо в поле, как в подпол, по ступенькам.

– А вы?

– А мы постояли и домой пошли. Всю дорогу молчали: как-то мутно было после этого на душе. Прибило, короче. Говорить тяжело было, будто мешало что-то. И что говорить? Никто не поверит. Все НЛО видят, о них в газетах пишут каждый день, а мы – вот такое. А недавно вспоминали об этом. И вдруг выяснилось, что все помним его разного цвета. Серый говорит, что он был белый, Стас – что он серый был, а я вот точно помню, что он был совсем темный. Такая вот странная «разница в показаниях». Может, это уже игра мозга. Ну, как бы от стресса. Такая вот история.

У костра повисла тишина. Костер немного прогорел, из-за чего поляна будто уменьшилась. Все непроизвольно вздрогнули, когда неподалеку протяжно взвыла какая-то птица.

– А приятель-то ваш пришел? – наконец спросил дядя Саша.

– Да, приехал вечером. У него тогда мопед сломался, он чинил. Мало того, что приехал, они там вдвоем приехали, и всю ночь на поляне гульбанили, рядом с тем полем. С музыкой, еще за девками в село ездили. Он потом говорил: чего не дождались? А я ему: да мы больше туда ни ногой!

– И что, больше не ходили?

– Ходили, конечно, года через три. Уж очень красиво там.

– Нечисть какая-то. Эх, жаль фотоаппарата не было, – сказал дядя Саша.

– Жаль, – ответил Том.

– А может, место такое. Аномалия, – добавил Монгол. – Мужик же с ребенком на другой берег тоже как-то попал.

– А может, от ЛЭП. – Том пожал плечами. – Там рядом, на просеке, мачты стоят. Я не знаю, короче. Дядя Саша, дайте папироску.

Он уже обратил внимание, что сигареты у дяди Саши самодельные.

Старик неспешно, будто нехотя, потянулся за пазуху, сказал нараспев:

– Из старых запасов табачок. Сейчас такого нет. Только в одном месте в Крыму выращивали: в Генеральском.

– Табак по Крыму везде выращивали, – возразил Игорь.

– Ботаник, а не знаешь. То сигарный рос, а это сигаретный. «Дубек» называется. Весь в Штаты шел, за валюту. Из него потом «Мальборо» делали.

– Я не ботаник, я гербарист, – поправил Игорь.

– Та то не важно, – срезал дядя Саша. – Я тут постарше вас, я лучше знаю. Важно то, что в Генеральском особый климат: там ущелье такое, Хап-Хал называется – «Волчья пасть» по-русски. Со стороны моря оно открыто, а со стороны гор – тупик. И там все время стоит теплая пробка воздуха. Самое оно для хорошего табака. Да что теперь говорить? Все порушили, даже табака нет.

Том понюхал самокрутку, размял в пальцах. Запах табака совсем выветрился.

– Сколько всего построили, столько придумали, а все пошло прахом, – продолжал дядя Саша. – Почему? Советская власть всем добра хотела. Воспитывала человека, стремилась к лучшему. А человек мало того что не воспитался, да еще и страну развалил. Выходит, дело не в воспитании.

– А я думаю, что страна надорвалась, – сказал Игорь.

– Это как?

– Вот почему капитализм победил? Потому что он туп и низок. Это животное начало человечества. Это как желание человека обезопасить себя, запастись едой, придумать способ, как самому стать жирнее и сильнее. Это все глубоко животные инстинкты. Разрешение на ношение оружия – типичное проявление капитализма. В нем есть зачатки справедливости, но они еще на уровне рода, семьи. Это очень низкий, примитивный уровень, и поэтому к нему всегда легко скатиться. Я здесь ничего нового не придумал, просто Маркс видел смену формаций в историческом развитии, а я развития не вижу, я вижу все эти формации в виде пирамиды. Иногда, в определенные периоды, человечество мобилизуется и залазит повыше, где мораль почище. Есть у него, у человечества, такое стремление – становиться лучше. А иногда оно скатывается, как мы, почти к феодализму. Но это не значит, что история пошла вспять. Мы просто временно сползли с более высокой ступени социализма. Социализм – это уже видовая справедливость: это тонкий баланс интересов, защита слабых, справедливое распределение благ. Социализм – дитя не корысти, но веры: он заставляет человека лезть выше, преодолевать инстинкты. Коммунизм еще более самоотвержен, он где-то почти под облаками идеализма. Поэтому все это развитие, эти призывы стать лучше – это не движение вперед, это стремление вверх, попытка пересилить притяжение, победить в себе животное. Беда в том, что инстинкты – они непобедимы до конца. По крайней мере в ближайшие тысячи лет. Кто-то, конечно, может жить как Павка Корчагин, но большинству людей это не нужно. Нужен либо личностный надрыв изнутри, либо жесткий диктат снаружи. А поскольку не все готовы надрываться, то коммунизм обречен стать для масс страшной, кровавой диктатурой: большинство людей готово оторваться от своего животного начала только под угрозой смерти. Капитализм в этом не нуждается. Капитализм живуч, потому что он не упрекает твое животное начало, а мирится с ним, лишь немного ограничивая своего зверя. Жестокость коммунизма – она массовая, жертвенная, и демонстративная, поскольку она всегда во имя чего-то. Жестокость капитализма – она примитивная, бытовая. Жертв капитала может быть куда больше, чем жертв коммунизма, но никто не увидит в этом трагедии. Все эти разорившиеся банкиры, неудачники-самоубийцы, наркоманы и гангстеры растворяются в бытовой статистике смерти. В этой трагедии нет пафоса, нет надрыва. В этом-то и загвоздка. Поэтому в случае чего капстрой организовывается быстро и легко, как торговцы на рынке. Как ткани тела после небольшого ушиба. А при развале социализма или коммунизма обществу выше падать, и поэтому сложнее переходить к более примитивным формам выживания. Это уже как перелом костей или травма головного мозга.

– Типа рожденный ползать упасть не может? – усмехнулся Том.

– Типа того.

– То есть, чтобы не падать, – лучше не вставать? – подытожил дядя Саша.

– Так я не постулирую, я констатирую, – отозвался Игорь.

Некоторое время все молчали, переваривая сказанное.

Наконец дядя Саша подытожил:

– Умно, но сухо.

– Что сухо? – не понял Игорь.

– Сухо балакаем, – захохотал дядя Саша, косясь на стоявшую у дерева бутылку спирта. – На пустой желудок с такой философией и до язвы недалеко.

– А и вправду, давайте накатим! – сказал Монгол.

Все сразу оживились. Том вытащил из сумки бутылку, разлил по кружкам и банкам, разбавив спирт родниковой водой.

– Картошка еще сыровата. Зато мята – отличный закусон, – вставил Игорь. – Успокоительная травка, хотя, конечно, не полынь. Вот если полынь настаивать на водке, – абсент получится. Обалденная вещь. Совсем по-другому на мозг действует. Я бы сказал, отрезвляюще. Рекомендую.

Дядя Саша выпил первым, крякнул. Заговорил поспешно, пока другие закусывали, – старая застольная хитрость.

– Все это, Игорек, – холодные игрушки ума. Умно, конечно, звучит, стройно, но ничего эта философия человеку не дает! Так, фантастика одна. Может, сейчас с Ивана камень скатится, и будь здоров.

– Нет, дядя Саша, вы не правы. Может это все и чушь, но многие фантасты толкали науку, – отвечал Игорь, причмокивая мятой.

Дядя Саша махнул рукой, и, отойдя к лесу, лег под ближайшей сосенкой на мягкий многолетний ковер из иголок.

– Прильну, с вашего позволения, к корням. К истокам, – усмехнулся он и, закурив, выпустил вверх, как паровоз, столб дыма.

В темноте было видно его чубатое, освещенное сполохами костра, побагровевшее лицо.

– Фантасты. Досталось мне от этих фантастов, – сказал он куда-то в небо. – Я на Байконуре служил. Однажды еду на своем МШ-10 на 95-ю площадку. В степи – ветерок, суслики торчат. Хорошо, одним словом. Вдруг руль отказывает. Перетерлась трубка гидроусилителя руля, но это я уже потом узнал. Я руль кручу двумя руками, а вывернуть не могу. Гидравлика отказала, а мне еще 90 кэмэ пилить. А сзади, как назло, кортеж: на Вторую площадку космонавта везут. Спереди – шушарик с автоматчиками. У каждого – по три рожка, по две лимонки. Следом спецавтобус с этим гребаным, прах его побери, космонавтом. За ним – еще два шушарика, затем ВАИ, потом ГАИ. А у меня даже пистолета нет. Громкоговоритель: принять вправо и остановиться. А я не могу. Это – Байконур, а на Байконуре не шутят. Тут космос – вот тут, рядом! Это все, понимаете? Останавливаться не будут. Изрешетят в хлам, и поминай как звали. Если везучий, то – погиб при исполнении. Что им до меня? Я козявка мелкая. А там – космонавт, ради которого они всю эту херомантию вокруг построили. Мне повторяют. Слышу, уже затворы щелкают. Дорога узкая! Я по тормозам: выскочил, руки кверху. Жизнь моя короткая, как пташка малая, перед глазами пролетела. Как же тогда мне жить захотелось! А они не тронули меня. Просто объехали, и все. А я еще долго стоял там, в степи, с поднятыми руками, обернуться боялся. Страшно. Чуть не обгадился. Кто я такой в этом мире? Пыль. Но зато я тогда многое понял. И о жизни, и о космосе. Всего перевернуло.