Текст книги "Капкан для мэра"

***

Боль без гайки, сплошное недоразумение. По виду смахивает на испорченный гвоздь, который пытались с какой-то таинственной целью вколотить в рельс. Гайка без болта вещь абсолютно бесполезная. Разве что Чеховский придурок, по деревенской своей глупости заместо грузила приспособит. Породнившись, болт с гайкой образуют в природе вещей самую ухватистую и зажимистую на свете пару. Про это вам любой слесарь из ЖЭКа скажет, что, если под болт что-то попало, то никакой силой выдернуть невозможно.

Юрий Петрович и Софья Николаевна были по жизни могучим болтовым соединением административного ресурса и денег.

Декларация о доходах, подаваемая Юрием Петровичем в избирательную комиссию, выбивала слезу сострадания у лиц без определённого места жительства. Самыми большими ценностями в них числились: доставшаяся по наследству от отца крохотная двухкомнатная квартирка, требующая капитального ремонта, и автомобиль «Победа» 1950 года выпуска.

Свою зарплату Мэра Города Юрий Петрович полностью перечислял в «Фонд помощи ветеранам Отечественной Войны 1812 года». Председателем попечительского совета фонда была госпожа Буторкина. Эта деталька не важна и о ней мало кто знал. Важно то, что Юрий Петрович со спокойной совестью мог собственноручно начертать в декларациях о доходах, что он находится на иждивении жены.

Административные возможности, коими обладал Юрий Петрович, денежного выражения не имели и, боже упаси, ими Лужайкин не торговал. Не потому, что спроса не было – смысла нет. В самом деле, продаст Юрий Петрович, например Пупкину, свою личную, Лужайкинскую возможность распоряжаться земельными участками Города. В понедельник до обеда продал, а во вторник с утра Софочка, жена, можно сказать кровинушка родная и говорит, мол, Юрок, подсуетись чуток, мне земля в центре города понадобилась. Буду строить там громадный торгово-развлекательный центр. Земля, правда, там уже давно выделена под строительство иностранных представительств, но это чушь собачья! Земельку-то на меня переоформи! Ну, как не порадеть родному человечку?! И что, прикажете ломать шапку перед каким-то Пупкиным? Возможность свою чиновничью, землёй распоряжаться, он запродал. Нет, Юрий Петрович идиотом не был и со своими административными возможностями не торговал. По нему, как по огромному болту с мозгами, увешанному административными ресурсами, словно новогодняя ёлка игрушками, неумолимо двигалась финансовая гайка Софьи Николаевны, выжимая из попавших под резьбу возможностей Юрия Петровича, новые денежные потоки.

В интервью различным СМИ Лужайкин скромно, но горестно отмечал, что Софья Николаевна, генеральный директор холдинга «Интертрейдкорпорейшн» самодостаточная женщина, гениальный топ-менеджер, выдающаяся бизнесвумен и без него, Юрия Петровича, была бы более богатой женщиной. Этими высказываниями Юрий Петрович давал понять родному, любимому, но глуповатому электорату, что он, Лужайкин, терпит через своё мэрство в этом Городе сплошные убытки и только многочисленные обращения избирателей, пламенное желание коренным образом улучшить жизнь горожан, удерживает его на посту мэра.

По поводу гениальности Софьи Николаевны Юрий Петрович сильно лукавил.

Насади хоть золотую гайку на простой гвоздь, она будет вокруг него болтаться, как дерьмо в проруби. Не сделает ни одного витка. Не будет у неё возможностей взбираться наверх и на что-то там, вообще, давить. Видит Бог, Буторкина не была дурой, но без чиновничьих возможностей мэра Города господина Лужайкина, пальма первенства сверхуспешной бизнеследи усохла бы на корню под налоговым прессом государства и поборами тех же городских чиновников. Союз болта и гайки господ Лужайкиных – Буторкиных процветал в чиновничьем огороде Города буйным цветом.

Глава 3. Выкидыш развитого социализма

Молодёжь из деревни бежала во все времена. От сермяжной правды жизни с устойчивым сивушным ароматом, к порокам Большого города. Бежали от нищеты, пьянства, безнадёги. Бежали все, кто имел хоть капельку масла в голове и мельчайший шанс зацепиться, в суете городской жизни. Хватаясь бульдожьей мёртвой хваткой за малейший шанс, они, толкаясь, пинаясь, по головам ближних идут к своей цели. Жизнеспособность деревенских в деловой сутолоке Города поразительна.

Марина Королёва сбежала из деревни с глупым названием Нижние Ширинки. Поступила по направлению колхоза «Заветы Ильича» в институт народного хозяйства на специальность «Технология общественного питания». Тщетно родной колхоз ждал её на должность заведующей столовой.

Марина, красивая ладная девочка, выросшая на парном молоке и овощах, созревших без химии на натуральном навозе, с головой ушла в учёбу и общественную жизнь ВУЗа. На втором году обучения её выбрали секретарём комсомольской организации курса. Скоро она была замечена, тогда ещё вторым секретарём городского комитета ВЛКСМ товарищем Лужайкиным Юрием Петровичем. Инициативной, исполнительной, весёлой и умной девушке предложили должность штатного инструктора городского комитета…

Те, не такие уж далёкие времена Марина Анатольевна всегда вспоминала с лёгкой ностальгией и грустью… Промелькнула кинолента дней, и вот она, по рекомендации горкома ВЛКСМ и лично Первого его секретаря Юрия Петровича Лужайкина, уже самый молодой директор ресторана «Белый Аист». Во времена развитого социализма и тотального дефицита эта должность была сродни наместника Бога на земле.

Весь город величал её исключительно по имени отчеству. Все уважаемые люди – директора баз, магазинов, ателье, заводов, газет, пароходов поздравляли её со всеми мыслимыми советскими и церковными праздниками с обязательным вручением маленьких и больших презентов. Она была в социальной обойме уважаемых людей среди океана народной нищеты. У неё было всё, кроме обычного бабьего счастья – не было семьи и детей.

Первый институтский брак был кратким и несерьёзным. Начался и закончился пляской гормонов на тощих общежитских матрасах. Лицо своего первого мужа Марина Анатольевна вспоминала с трудом и большой неохотой.

Зато разбитая вдребезги морда второго супруга врезалась в память навсегда, вызывая нервную противную дрожь в кончиках пальцев и под коленками. При жизни он был красавец, душечка, любимец женщин. Аполлон и Купидон в одном флаконе поразил сердце молодой красивой директрисы ресторана. Между первым и вторым взмахом его ресниц она потеряла голову. Через три месяца после свадьбы он показал себя сначала заурядным пьяницей. Через пол года семейной жизни и ежедневной битвы с баром директрисы поймал, судьбой начертанную белочку, и испытал счастье свободного полёта с балкона 12 этажа, забыв в спешке крылья в сортире.

Найти достойную пару Марине Анатольевне помешал распад СССР. Рухнула командно-распределительная система и похоронила под собой само понятие дефицит, на котором росли, мужали и держались сотни тысяч, миллионы уважаемых людей. В одночасье их остров благополучия и счастья накрыл цунами дикого капитализма. Спасались кто, как может. К Марине Анатольевне уже никто не спешил с презентами и поздравлениями. Сам ресторан «Белый Аист» был куплен холдингом «Интертрейдкорпорейшн». Генеральный директор холдинга госпожа Лужайкина-Буторкина приехала со свитой. Осмотрела покупку. Оставила Марину Анатольевну, скорее всего по рекомендации мужа, директором. Вложила в ремонт, новый интерьер крупные (по мнению Марины Анатольевны) бабки, поменяла название на «Хитрованку», учредила строгий надзор за доходом и расходом ресторана. Круто поменяла кадровую политику, используя на 100 % плоды безработицы, особенно среди лиц, отягощённых высшим образованием. За исключением поваров весь персонал был с дипломами ВУЗов. Уборщица Наташа филолог, посудомойщицы лена с Маргаритой – архитекторы. Среди официанток не было девушек старше 23 лет. Четверо из них имели дипломы бухгалтеров с отличием, среди остальных были энтомологи, ихтиологи, юристы… Десятина от всех чаевых была собственностью холдинга. Недовольных дисциплиной и устоявшимся порядком, увольняли и через час на месте бунтовщицы работала новая, покладистая девушка. С этими переменами Марина Анатольевна незаметно для себя из положения «наместника Бога на земле», приобрела статус старшего лакея для услужения прихотей гостей, новоявленных дельцов и новых хозяев.

О хозяевах Марина Анатольевна привыкла говорить либо хорошее, либо молчать, как «рыба об лёд».

Новые гости ресторана представляли собой, как на подбор, свору хамоватых, напыщенных менеджеров, президентов, генеральных директоров вчерашних мелких клерков, дорвавшихся до печатей, визиток и кредитов.

Амбиция воспалённых мозгов, желание «казаться», а не «быть», большинство из них кидало в бездну банкротства. На их места уже рвались не менее талантливые бизнесмены, главным образом из тёмной области «купи-продай».

Воспринимая их, как нашествие саранчи, приносящей доход, но не былое удовольствие от работы, Марина Анатольевна искренне не понимала, куда исчезли её постоянные посетители – чинные мужчины, ухоженные женщины, такт и вежливость в общении. Вместе с ними пропала в ресторане некая тайна, флёр ожидаемого случайного знакомства, лёгкий флирт, культура общения и поведения. Не так давно посещение ресторана было для большинства сродни походу в театр с соответствующим случаю туалетом, украшением, макияжем. И главное, с желанием доброжелательного общения, с предвкушением наслаждения от фирменного блюда шеф-повара Ёсика Вассермана. Да, да! Раньше зачастую хаживали специально на блюдо от шеф-повара, как на Плисецкую или Гафта. Куда все и всё пропало?

Ресторан всё чаще наполнялся, как говорит швейцар-гардеробщик Лёва Задов – «перхотью» и «шелупонью». Она долго не могла понять значение этих терминов, и что за ними скрывается. Стеснялась спросить. Но когда, при очередных кульбитах пьяного в люлю очередного президента компании «Рога и Копыта», Задов изрёк коротко, по-военному и ёмко:

– Каждый «Пук» мнит себя реактивной тягой. – Марина Анатольевна сразу поняла, кто такие «перхоть» и «шелупонь» и по форме и по содержанию. Этот незначительный случай заставил её по-новому взглянуть и оценить бывшего гвардии старшего прапорщика.

Вообще-то, отношения к военному люду у Марины Анатольевны было продиктовано опытом общения с ними в рамках ресторанно-барного интерьера и в случаях форс-мажорных. Все офицеры всегда командированные и неженатые, гладко выбриты, отутюжены, с лёгким запахом парфюма и перегара, ограниченные Уставом и возможностями одной мозговой извилины, возникшей от постоянного давления фуражки на лоб. Она была уверена – военные инвалиды ума, и интеллектом не перегружены.

Поэтому, короткое ёмкое определение, отдающее даже некоторой философичностью, данное Задовым пропивающему очередной кредит посетителю ресторана, в своих мечтах уже выскочившего из грязи и уже почти взлетевшего орлом в седло княжеского коня, поразило Марину Анатольевну. И она, ещё не осознавая зачем, инстинктивно отложила у себя в подсознании образ Задова, как интересного мужчины.

Сама Марина Анатольевна, волею раздолбаев, погубивших и разваливших великую империю, рухнула на грешную землю. От прежней жизни осталась трёхкомнатная «брежневка», забитая до отказа хрусталём и коврами. Завидное в совдеповские времена великолепие, в одночасье обратилось в анахронизм, и только своим видом, фактом наличия недвусмысленно напоминало Марине Анатольевне о грузе прожитых лет и социальном крахе, постигшем некогда успешную и желанную раньше для многих мужчин директрису. Потеряв свою прежнюю значимость вместе с рассыпавшимся в прах «кругом уважаемых людей», Марина Анатольевна, оставшись одна, с досады расхлестала об пол чешский хрустальный сервиз на 30 персон. Взялась, было за антикварные китайские чашки, как её озарила идея. Простая, как дырка от бублика. Необходимо отнестись к потере своей значимости, как к утрате девственности.

После этого эпохального и неизбежности события, для каждой отдельно взятой девочки, мир не рушится. Марина Анатольевна к своим 45 годам успела тесно познакомиться со многими членами нашего общества. Одни пропадали сами, других отшивала. С каждой пропажей, утерей, находкой менялся круг знакомых и отношений. По большому счёту произошла очередная смена.

Появился один большой член – холдинг «Интертрейдкорпорейшн», который весь коллектив ресторана во главе с руководителем, разложил, как некогда её саму пьяный сосед тракторист Вася, и принялся по-хозяйски, обстоятельно трахать, с калькулятором в руках. Сальдо должно сходиться с бульдой, актив превышать пассив. Воровать стало невозможно. Ни продукты, ни деньги. Старая гвардия разбежалась. Молодые повара и официантки не имели того опыта и шарма, которые делали лицо «Белого Аиста».

Марина Анатольевна к своей особе относилась достаточно критически. Понимала, что статус её уже не прежний, да и дама она уже весьма подержанная мужскими руками и свою первоначальную цену утратила окончательно.

Принц объехал её на белом коне по окружной дороге. Осталось только ухватить какого-нибудь вдовца на сивом мерине. На большее она не рассчитывала и даже по поводу «сивого мерина» сильно лукавила.

Знала, что все мужики с «сивыми меринами» разобраны по рукам ещё в роддоме. На охотничьей тропе за обеспеченными и упакованными вдовцами Марина Анатольевна столкнулась с молодыми, шагнувшими в жизнь с гламура модных журналов, хищницами. Охотницы за скальпами вдовцов не знали пощады. Чем старше вдовец, тем больше молодых конкуренток в борьбе за его сердце и недвижимость, как в половом, так и в дачно-гаражном исполнении.

Глядя на этих молодых пираний неравных браков, она вспоминала слова своего деда Игнатия:

– Бабе от мужика что надобно? Хрен до кишок, да тугой кошелёк!

Ошибался дедок. Длина и стойкость хрена компенсировалась довольно удачно толщиной кошелька.

Конкурентоспособность госпожи Королёвой в битве даже за завалявшийся скальп вдовца, была нулевой. Вокруг, в пределах видимости, не наблюдалось ни одного подходящего бесхозного хрена. Все были пристроены и не стремились падать жертвой 45-летней бабки-ягодки-опять. Даже если она директор ресторана, хозяйка 3х комнатной квартиры и подержанной авто десятки.

Не было добровольцев, хоть тресни, а плоть и душа Марины Анатольевны в ультимативной форме требовали сатисфакции, если не полной, то хотя бы по урезанной программе.

Похоть она удовлетворила с деревенским прагматизмом и городским размахом. Марина Анатольевна наняла для своего тела студента-медика, который дважды в неделю приезжал к ней на квартиру и в поте лица добросовестно отрабатывал свой хлеб. Марину Анатольевну такой расклад устраивал как нельзя лучше. Заплатила почасовую таксу и никаких тебе потных грязных носков, борщей и глупых вопросов: «Где ты была?».

Если плотский вопрос был более или менее удачно разрешён, то вопрос души был наболевшим и неразрешённым…

Глава 4. Приключения Виллиса в России

Себя «Виллис» помнит с момента установки в его автомобильную грудь пламенного мотора. Молодой, энергичный он был полон решимости и благородных помыслов, сделать этот мир лучше. Был готов рвать свой мотор и шины ради добра и мира. Его индивидуальное рвение, как и у тысячи его собратьев по конвейеру, было замечено на Олимпе власти США и Англии. По ленд-лизу их отправили в далёкую Россию сражаться и умирать в битве народов с величайшим злом всех времён – гитлеровским нашествием.

Сначала была многонедельная морская болтанка и ужас, заключённый в лае зениток, уханье авиабомб, в шелесте торпед, грохоте взрывов, в брызгах ледяной океанской воды и в предсмертных хрипах кораблей. Облегчение пришло с выгрузкой и многоэтажием русского мата. Так начался русский период его автомобильной жизни.

Первую, по настоящему мужскую руку одновременно сильную, твёрдую, и настойчивую в своей хватке, в то же время ласковую и тёплую, «Виллис» познал в лице первого шофёра Васи, бывшего тракториста из уральской глубинки. Всё военное лихолетье они провели вместе. Бог и судьба их миловали. Возили они из штаба армии в другие нижестоящие штабы разнокалиберные генеральские и полковничьи задницы. Подсушенные и подтянутые зады пехотных чинов, жирные и вонючие интендантские, верткие и нетерпеливые смершевские. Время от времени шофёр Вася, как говорил он сам, «заправлял кардан в выхлопную трубу очередной санитарке или связистке» и начинал их «драить». Что это такое, бедный Виллис не мог знать и не мог увидеть, не смотря на то, что в любопытстве закатывал свои глаза-фары под самый капот. Тем временем, бабы охали, стонали, всхлипывали, чмокали, вскрикивали, чавкали, шумно сглатывали, обдавая жаром голых задниц его сиденье, и раскачивая рессоры. Будучи ярым прагматиком, Виллис не мог понять своим железным сердцем этого бессмысленного, сего точки зрения, времяпровождения в судорожном раскачивании голым задом приличной машины. Хорошие, авторитетные зады навешивают на себя номерные знаки, запасные колёса, фаркопы, а не пыхтят в глупом стремлении непременно сломать задние рессоры у уважаемой всеми автомашины. Между прочим, иностранца и добровольца на этой войне.

Виллис был военной машиной до последней гайки и философски относился к увлечению Васи поддерживать кардан в полной боевой готовности. Относил это к тяготам и лишениям воинской службы и стойко их переносил. Тем более, что Вася именно задние рессоры лелеял больше, чем передние. Холил и лелеял, обиходил и смазывал их душистым автомаслом.

Войну с «гансами» они закончили на венгерском озере Балатон. В его водах неразлучная фронтовая парочка смыла пыль военных дорог, отстирала портянки и чехлы, отмыла подмышки и другие интимные места от солдатского пота и предались празднованию победы!

Вася забросил задрюченных суровыми буднями войны и многочисленным воинством подруг и рванулся утешать местных одиноких, крутобёдрых молодух. Его увлечение – Гелена с буферами, как у «студобеккера» оказалась последней каплей в чаше их общего фронтового везения.

Через семь дней Вася сидел за баранкой своего верного Виллиса и плакал пьяными слезами, повторяя загадочную фразу:

– Теперь я понял, почему кричат так громко петухи и тихо плачут так мужчины…

На следующий день Васю госпитализировали в подвижной полевой госпиталь с диагнозом гонорея.

Бесхозный Виллис, потеряв своего хозяина в жаркой битве любви, в эту же ночь лишился всех четырёх колёс, запаски, новенького аккумулятора и фар. После трёхсуточного насильственного автостриптиза Виллис попал на глаза начальнику автослужбы и был списан под чистую с военной службы и эвакуирован железнодорожным транспортом на один из складов трофейной техники на территории России.

Вася благополучно выздоровел и клятвенно пообещал:

– Лучше собственный кардан на пятаки порублю, чем чужеземок трахать буду!

Так проклятые империалисты лишились шанса улучшить свой генофонд за счёт деревенской славянской крови.

Маршальского жезла Вася в своём солдатском сидоре не носил и после дембеля уехал в свою родную деревню, где усердно начал зарабатывать алкогольный цирроз печени, от которого и принял героическую смерть, оставив на произвол судьбы безутешную вдову Клавдию и четверых вечно голодных пацанов.

Судьба Виллиса вначале складывалась весьма печально. Дождь и ветер добивали его железное нутро.

Однажды сильные, ухватистые руки лесника Егора Тимофеевича выхватили бренные останки Виллиса из автохлама и при помощи трофейных запчастей, снятых тут же с других машин, и таинственных заклинаний, в переводе на английский обозначающих примерно: «Ирбит Тавду твою мать в переносицу» американское чуда автопрома было реанимировано для трудовых побед на лесном кордоне.

Жизнь на свежем воздухе, круто настоенном на запахе сосняка, сдобренном ароматом цветущей липы и разнотравья, пошла на пользу. Виллис обзавёлся камуфляжной окраской, могучим кенгурятником, передней и задней лебёдками. «Жизнь удалась!» – часто думал Виллис, и сглазил свою судьбинушку. Однажды на дальней делянке, в малиннике, повстречались неожиданно нос к носу Егор Тимофеевич с медведицей. Всё бы обошлось, не будь с ней двух медвежат пестунов. Короче говоря, похоронили Егора тут же на лесном кордоне. Все дела перешли к его жене Зинаиде Герасимовне. Женщина она деловая и могучая. При желании могла без домкрата поднять задний мост ЗИС-5. Между нами говоря, медведице в жизни очень повезло. Зла на неё очень была Зинаида Герасимовна. Не ровен час, встретилась бы она лесничихе и, как пить дать, осиротели бы медвежата. И Егор Тимофеевич, жив бы остался. Полакомился пельмешками из медвежатины, но… мы предполагаем, а Бог располагает. Не случились пельмешки. Обошлось компотом на 40-й день, в память о Егоре Тимофеевиче.

Ещё год повозил Виллис жаркое, могучее тело лесничихи по разным делам.

Без мужского догляда начал он хиреть, ломаться, и в конце концов был заброшен в сарае с курами, как вещь, не подлежащая ремонту, но которую жалко выбросить. Виллис тяжело вздыхал, вспоминал горячие молодые задницы на своём заднем сидении, всхлипы и стоны всех этих Маш и Тамар, страдал от невозможности увернуться от куриного помёта. Особенно возмущала его чёрная наседка, устроившая гнездо прямо на его моторе. Вглядываясь вечерами через щели в стене сарая в светящиеся окна лесной заимки, ему виделись, то его первая любовь шофёр Вася, то нечаянно глупо погибший Егор Тимофеевич. Смертельная тоска сковывала его железное нутро, и мечтал он перед смертью хоть на пару километров вырваться на лесной простор и погибнуть, врезавшись со всей дури в вековую сосну.

Однажды первозданную девственную тишину лесного кордона взорвал мощный рёв. Казалось, через дебри прорывается стадо слонов. Рёв усиливался и скоро на лужайку перед заимкой, подминая под себя, под свои огромные нахальные колёса трепетные одуванчики и загадочные ромашки, выехал слоноподобный «Урал». Рыкнув особенно громко, он замер напротив крыльца. На рёв мотора вышла лесничиха. Из кабины, этаким чёртиком из табакерки, выскочил молодцеватый прапорщик.

Из могутного тела лесничихи можно было бы скроить трёх этаких прапорщиков, но всех с удивительно притягательных внутренней мужской силой. Может быть на неё магически подействовал эффект одиночества, когда на безрыбье и рак форелью покажется. Тем не менее, лицо лесничихи зардело, в васильковых глазах вспыхнул бабский огонёк желания.

Прапорщик, соскочив с подножки «Урала», оторопел. Перед ним стояла та, которая «на скаку остановит и в горящую избу войдёт». В этот исторический момент ёкнуло сердце прапорщика, защемило где-то в карбюраторе у старого Виллиса.

«Это судьба!» – подумали все трое.

– Прапорщик Задов, – представился военный и добавил, – гвардии прапорщик.

– Зина, – ответила лесничиха, густо покраснев. Видимо, оттого, что из глубокого выреза кофточки на вольный воздух настойчиво рвались налитые тоской по мужской ласке груди. При виде гвардии прапорщика Задова они зажили своей автономной жизнью. Заволновались, заколыхались, как кроны деревьев перед грозой. Соски обнаглели до такой степени, что старый Виллис забеспокоился, как бы они не порвали старенькую застиранную кофточку.

– Не долго будет мучиться старушка в гвардейских опытных руках! – подумал Виллис и оказался провидцем. Сказался фронтовой опыт наблюдения за походно-полевыми подругами шофёра Васи. После двух литров медовухи и под крик прапорщика Задова «Гвардия умирает, но не сдаётся!» была сломана, сработанная Егором Тимофеевичем из лиственницы, кровать. Гвардия осталась жива и победила. Враг повержен и доволен. Знакомство двух тел состоялось. Души их если и не слились в единое целое, то в пароксизме страсти соприкоснулись достаточно тесно и близко, чтобы наезды прапорщика на лесной кордон стали регулярными. Последний день августа выдался дождливым, пасмурным. Задов приехал к лесничихе под вечер трезвый и голодный. Зинаида, на правах особы, допущенной до гвардейского тела, послала Задова в сарай за курицей для супа и яйцами для омлета. Зайдя в сарай, прапорщик огляделся, привыкая к полумраку и выискивая кандидатку для встречи с лапшой. Взгляд его неожиданно выхватил из общей неразберихи обыкновенного деревенского сарая чудо.

Сердце Задова завалилось от изумления в район малого таза. Такого раритета американского автопрома в лесной глуши он не ожидал увидеть. Под слоем куриного помёта и клочками сена он разглядел истинного ветерана фронтовых дорог, стойкого бойца с российским бездорожьем.

Вечер удался на славу. Курица была ловко поймана, не долго мучилась, быстро сварилась. Яйца оказались двухжелтковыми. Суп ароматным. Медовуха и лесничиха, как всегда, сладкими и хмельными. К ночи распогодилось, дождь прекратился.

За два ящика солдатской тушёнки, полтора десятка простыней I-ой категории, Задов стал счастливым обладателем беспаспортного Виллиса. Не мешкая, утром, на «Урале», он отбуксировал автоинвалида к знакомцу на армейскую станцию технического обслуживания.

За всю многострадальную жизнь, Виллис не встречал такого внимания. Сначала он с ужасом увидел, что его разбирают буквально до винтиков. Каждую отдельную часть тщательно очищали, промывали, смазывали. При этом не уставали удивлённо поднимать брови, причмокивать губами, по достоинству оценивая сохранность деталей и мастерство янкесов. Через 3 месяца он довольно блестел свежеокрашенными боками, не без кокетства выставляя на показ новенькую резину на колёсах. Зачем понадобилось гвардии прапорщику Лёве Задову неучтённая в ГИБДД автотранспортная единица, вопрос, требующий отдельного рассмотрения и отдельной главы.