Текст книги "Бездна и Ланселот"

– Погодите-ка, господин корветтен-капитан, – воскликнул Ланселот, – если вы, как говорите, нашли этот лучший из миров, то с какой стати Германия тогда ввязалась в войну со всем Старым и Новым Светом? Качали бы себе спокойно информацию, развивали новые технологии и делали потом что душе угодно. В войне-то ведь можно выиграть, а можно и проиграть – вероятность, как говорится, пятьдесят на пятьдесят. Стоило ли так рисковать? И ради чего?

– Вы рассуждаете наивно, молодой человек, – неожиданно вмешался в разговор барон Броссар. – Я расскажу вам одну историю. Когда-то давно, еще в самом начале тринадцатого века, мой прямой предок участвовал в так называемом четвертом походе за освобождение Креста Господня. Тогда крестоносцы – в основном мои соотечественники-французы – объявили, что отплывают в Египет, а вместо этого оказались вместе с дожем Венеции Энрико Дандоло под стенами Константинополя – тоже по тем временам нетронутого кладезя древних знаний, а также других несметных сокровищ, по сравнению с которым Иерусалим был просто деревней, и взяли его штурмом. На месте Византии они создали Новую Францию, или, как ее еще называли, Латинскую империю, которой благополучно и правили более полувека. Заметьте, что в результате этой ловкой затеи вся Священная германская империя, а также Англия, которые за несколько лет до этого, в третьем крестовом, также наравне с французами были в игре, остались с носом, а мы положили в карман Константинополь и много чего еще.

– Да, вот что значит грамотная операция прикрытия, – отозвался фон Штокхаузен. – Конечно, барон Броссар, немного обидно, что ваши прадедушки так лихо обвели тогда вокруг пальца наших прадедушек, но дело ведь прошлое, и к тому же не зря говорят, что история повторяется дважды.

– Да, но она, как известно, повторяется в виде фарса, – встряла в разговор единственная за столом дама.

– Я думаю, фрау Броссар, что она так или иначе повторяется до тех пор, пока не добьется своей цели, а тут всякие средства хороши, – с любезной улыбкой ответил ей Штокхаузен и продолжил, обращаясь к ее супругу:

– Что бы там ни было, барон, но нынче Священная германская империя, как вы сейчас очень удачно выразились, без сомнения, возьмет реванш. Есть вещи, которыми должен владеть лишь кто-то один!

– У господина корветтен-капитана прошу разрешения кое-что пояснить, – не выдержал Ланселот. – Вы что же, хотите сказать, что вся эта громкая возня в Европе, которую вы, немцы затеяли, – не более чем операция прикрытия, как тот крестовый поход?! И под ее шумок основные дела обтяпываются вами где-то здесь? А там хоть потоп?

– Ну, насчет потопа – это вы, Ланс, может, сами того не ведая, почти попали в точку, – подключился к беседе Томпсон. – Что же касается войны на европейском театре – это операция прикрытия лишь отчасти, есть и другие, не менее важные резоны. Видите ли, в мирное время визиты в «потусторонний мир» – будем пока называть его так – трудно было бы сохранять в секрете, и к разделу пирога тут же присоседились бы и Англия, и Франция, и Америка, да и русские тоже не остались бы в стороне. Война же облегчает возможность делать это тайно, а тех, кто сует нос не в свои дела, без церемоний отправлять на дно. Но ведь чем черт не шутит, а вдруг вермахт возьмет да и выиграет свой «блицкриг», вопреки всем прогнозам высокоумных военных теоретиков. Правда, сейчас под Москвой наступление немного замерзло, но думаю, что довольно скоро, к весне сорок второго, мы еще увидим в России крупные немецкие успехи. Однако в любом случае ресурсов одной лишь Германии было бы явно недостаточно для освоения новых обширных пространств, а вот если средства быстренько соскрести со всего континента – совсем другое дело. А без войны разве можно было бы получить у старой скряги Европы такой безвозвратный «кредит»?

– Но тогда ставка в такой безумно рисковой игре должна быть также запредельно высока, – заметил Ланселот.

– Да, мистер Ланселот, эта игра, безусловно, стоит сожженных свеч – что, собственно, мы вам тут битый час и втолковываем, – резюмировал Штокхаузен. – Посмотрите, человечество зашло в тупик, оно явно деградирует, погрязнув в бесконечных экономических кризисах, эпидемиях, содомии, обмане, воровстве и еще черт знает в чем. Настоящее понятие чести, на котором раньше держался этот мир, сохранилось сейчас разве что у нашего прусского офицерства, да вот еще у потомков почтенного самурайского сословия. Даже высокородные английские лорды – это теперь больше торгаши, чем хваленые джентльмены. На планете торжествует хам! Если оставить все как есть, то лет через сто все будут лишь хрюкать и толкаться у корыта, окончательно превратившись в свиней, как команда Одиссея на острове Цирцеи. Большевики в России тоже это чувствуют, они пытались зажечь перед миром взамен Вифлеемской новую красную звезду, соблазняя пролетариев несбыточными идеалами равенства и братства. Но тем-то коммунисты и опасны, что толкают род людской встать на путь простой и ясный, но ложный – ведь создавать новый мир у них должны сами пролетарии, плебс, то есть те же, в сущности, свиньи. Только какая Цирцея вернет им человеческий облик? А если даже кому-то и вернет, он уже не будет пролетарием и сразу потребует себе тепленького местечка под солнцем. Нет, над миром должна пронестись очистительная буря – иначе род людской самим своим существованием оскорбляет образ Божий. А на смену выползшим из деревенской грязи жвачным животным должен прийти сверхчеловек – создание, совершенное во всех отношениях.

– Иными словами, господин фон Штокхаузен, вы намерены ударными темпами вывести из подручного материала некую новую, элитную человеческую породу. Прекрасно! Однако я думаю, что любая элита оправдывает свое существование, если только ее второе имя – долг и честь. Но скажите на милость, кому эти ваши сверхчеловеки будут служить своими сверхспособностями? Вождю, фюреру, самим себе? Можно ли говорить о подлинных чести и долге, если они будут предназначены, так сказать, для внутреннего употребления, для сохранения лишь собственного благополучия узкой группы людей?

– А в чем же, мистер Ланселот, по-вашему, состоит долг и честь? Разве не в верном служении своему сюзерену, а значит, и отечеству? Вот самурай Хашимото-сан наверняка со мной согласится – только в этом и состоит истинный смысл названных добродетелей.

– Несмотря на то что я американец, мне кажется, что заслуга английского правящего класса, который вы, правда, уже успели записать в торгаши, в том, что ему удалось убедить свой народ – каждый должен стремиться вести себя как истинный джентльмен или, по крайней мере, походить на него. Это и есть тот идеал, который был усвоен британским национальным сознанием. Не заставить, а именно убедить, причем прежде всего своим личным примером.

– Ну, положим, английские джентльмены далеко не единственные, кто возвел идеал рыцарства на высокий пьедестал и сделал образцом для подражания, – возразил барон де Броссар. – Я считаю, что историческая заслуга не одних только англичан, но вообще мирового дворянства как раз и состоит в том, что оно создало и передало в массы свои понятия о долге, верности и чести. Рыцарь без страха и упрека, почитающий своим священным долгом приходить на помощь всем слабым и неправедно обиженным, к какому бы классу те ни принадлежали, и карающий зло, где бы он его ни встретил, – вот на самом деле высший нравственный императив! Конечно, во все века лишь малая толика людей могла следовать ему безоговорочно, но только их присутствие способно удержать мир от катастрофы.

– …И сказал Иисус ученикам в Нагорной проповеди: «Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?» – неожиданно продекламировал Штокхаузен из Матфея. – Неужели вы не видите, барон, что вся его проповедь всеобщей любви на поверку оказалась бесполезным метанием жемчуга перед свиньями? Как заставить любить вокруг себя всех, если каждый человек ежеминутно принужден сражаться за свое место под солнцем? Но в этой борьбе, между прочим, и заключается благотворная роль эволюции! «Моя борьба» – говорит наш фюрер о своем жизненном кредо. А чтобы это не была война всех против всех, нужен твердый порядок, опирающийся на пирамиду власти, на вершине которой – отборная элита сверхлюдей и возглавляющий ее мудрый вождь.

– Я боюсь, господин корветтен-капитан, что вы не вполне правильно поняли мою мысль, – ответил Броссар. – Я вовсе не ратую за то, чтобы обниматься со всякими голодранцами, а тем более без памяти их любить. Это действительно утопия и даже пошлость. Однако пока общество еще не доросло до всеобщей любви, его соединяют воедино скорее понятия о долге и чести, более понятные для людей, поскольку позволяют им бороться, как вы говорите, за место под солнцем не в одиночку, а сообща. Да, в том, чтобы следовать долгу, тоже есть элемент принуждения, но принуждения, совершаемого не над другими, а над самим собой. И правильно заметил здесь мистер Ланселот – джентльменское поведение привлекательно даже для низов, которые уважают и даже сами начинают копировать этот образец – хотя бы просто потому, что желают выглядеть в своих собственных и чужих глазах значительнее и лучше. Ведь большинство людей склонны следовать отнюдь не альтруистическим побуждениям, а норме. Если же создать, как вы предлагаете, закрытый орден для избранных, господствующий над массой недочеловеков, не боитесь ли вы, что это сильно затормозит, если не остановит вовсе, так заботящую вас эволюцию – просто потому, что ее социальная база резко скукожится до одного класса или хотя бы до одного народа?

Штокхаузен с удивлением смотрел на Броссара. Было видно, что он совсем не ожидал от него подобных глубокомысленных сентенций.

– Браво, господин барон, браво! Вот уж не знал, что встречу в вашем лице настоящего певца эпохи паладинов. – Второй раз он вынужден был похлопать своим гостям в ладоши. – Итак, мир спасет не христианская любовь и не искусственный ницшеанский сверхчеловек, а лишь честь, долг и доблесть, социальная, так сказать, ответственность. Нет, я барон Ганс-Геррит фон Штокхаузен отнюдь не против этих прекрасных качеств, напротив, как потомственный прусский офицер, только за, однако позволю себе спросить, откуда же возьмутся эти ваши «рыцари без страха и упрека»? Правда, один Ланселот у нас уже вроде бы есть, но где же сыскать других?

– Очень просто, барон: они появятся, глядя на таких, как он.

– Интересно, когда же, долго ли ждать?

– Не извольте беспокоиться, господин корветтен-капитан, еще и петух три раза не пропоет…

* * *

Прошло несколько дней. Все это время Ланселот сидел в каюте под замком, с часовым у дверей, и напряженно размышлял. То, что он услышал в кают-компании, не было похоже на ложь – слишком серьезно все присутствующие относились к разговору, – но правдой быть тоже ведь не могло. Какие-то древние знания, какой-то новый сверхчеловек – все это слишком отдавало гитлеровской пропагандой. Но, с другой стороны, этот самый «тот свет», или «потусторонний мир», как сказал Штокхаузен, – понятие географическое. Так не туда ли следует лодка? Но ведь Новый Свет давным-давно открыт, и каких-то значительных белых пятен на карте уже не осталось. Ланселот представил себе мысленно географическую карту мира. Стоп! Вот же оно, белое пятно, да еще какое – Антарктида! Целый континент, который почти совершенно не изучен. Лишь в 1929 году, как писали в газетах, Ричард Ивлин Бёрд совершил первый перелет над Южным полюсом. Но ведь там только лед и адский холод, кто же может там жить? Нет, на «потусторонний», а тем более «лучший» мир Антарктида точно не тянет. Впрочем, тут он вспомнил, что когда-то давно, роясь в школьной библиотеке, наткнулся на одну потрепанную книжку некоего У.Д. Эммерсона, имевшую странное название «Закопченный Бог», в которой рассказывалось о загадочном приключении двух то ли норвежских, то ли датских рыбаков, которые плыли на север и якобы провалились в огромную дыру в районе Северного полюса, попав внутрь Земли, где обитала высокоразвитая цивилизация. Там, по их утверждению, были свои океаны, континенты, города, и даже светило собственное солнце. Сами жители подземного мира перемещались в дискообразных летательных аппаратах, развивавших огромную скорость. Самое интересное, что, проведя там два года, они вышли в наш мир через дыру, но уже на противоположном конце Земли, около Южного полюса. С их слов, как утверждал автор, он и записал всю историю, ничего не выдумывая и не прибавляя.

Прочитав все это, Ланселот тогда спросил отца, могло ли это быть правдой, но тот посмеялся и рассказал, как, учась в военной академии, он как-то слышал, что еще в начале прошлого века подобный бред нес перед членами конгресса США некто Клив Саймс, бывший капитан от инфантерии, и даже сподобился получить деньги на экспедицию к Южному полюсу, но никакого входа в подземный мир он, конечно, там не обнаружил, после чего от огорчения умер, а на его могиле установили памятник в виде пустотелого шара, то ли в честь этой безумной идеи, то ли с намеком на пустоголовость ее автора.

Так что же, может быть, это еще одна экспедиция с целью открытия прохода к центру Земли, только теперь немецко-японская? Но ведь, направляясь в экспедицию на полюс, обычно запасаются провизией, теплой одеждой, ездовыми собаками, а не тоннами золота и севрским фарфором! А вот, предположим, если проход уже обнаружен и контакт с обитателями подземного мира установлен, то золото может послужить для налаживания с ними теплых отношений или торговли. Говорят ведь, что нет такой вершины, на которую не мог бы взобраться нагруженный золотом осел.

И все равно трудно в это поверить!

Вдруг Ланселот ощутил: что-то пошло не так. Привычное сотрясение переборок от работающих электромоторов прекратилось. Кажется, лодка легла в дрейф. Обычно, когда она находится в погруженном состоянии, это означает одно – акустик услышал шум винтов судна противника, и капитан приказал застопорить двигатель. Но, видимо, наверху тоже были опытные вояки. Оглушительный грохот раздался снаружи, совсем рядом с подводной лодкой. Раз за разом за обшивкой рвались глубинные бомбы. От множества взрывов все вокруг зазвенело, затрещало, заходило ходуном, погасло освещение. Несмотря на свои размеры, субмарина запрыгала, как норовистый конь. За дверью раздался крик ужаса – это не выдержал нервного напряжения часовой.

– Придурок, – прошипел Ланселот, подскочив к запертой двери, – немедленно заткнись!

Неизвестно, услышал ли его матрос или нет, но орать перестал, и тут наступила полная тишина. Видимо, противолодочный корабль сбросил первую партию глубинных бомб и пошел на разворот, чтобы начать все заново. Ланселот не знал, радоваться ему или нет: с одной стороны, их явно засекли, и значит, свои уже здесь, но с другой – как-то не хотелось погибать, хотя бы и вместе с врагом, тем более что ему уже стало жутко интересно и хотелось увидеть подземный мир, или что там у них есть.

В перерыве между атаками капитан постарался опустить лодку как можно глубже, – это было понятно по звукам выходящего из балластных цистерн воздуха. Противник не мог знать, на какую глубину может опуститься сверхсубмарина, а она, по-видимому, умела это делать лучше обыкновенных подлодок. Но тут морской охотник вернулся и приступил ко второй серии бомбометания. Взрывы сотрясали лодку снова и снова, и каждый мог оказаться роковым. Запас бомб наверху, казалось, был неиссякаем. К счастью, взрыватели, по-видимому, были установлены на меньшей глубине, чем смогла опуститься субмарина, и заряды рвались выше, не в силах повредить оболочку корпуса – иначе конец был бы неминуем. Тем не менее эхо от взрывных волн било в виски так, что, казалось, голова находится в огромном пустом барабане, по которому нещадно лупит билом великан. И вот опять временное затишье, за которым снова скоро последует ад. Однако минута шла за минутой, а взрывы не возобновлялись. Охотник ушел или притаился в засаде. Через некоторое время раздался звук продуваемых балластных цистерн, и подлодка начала всплывать. Потом легкий толчок, и движение прекратилось, видимо, она достигла поверхности.

Вдруг дверь каюты распахнулась, на пороге стоял Томпсон. Против обыкновения, он казался взволнованным:

– Ланс, быстрее следуйте за мной, сейчас вы сами все увидите. – И рванулся по коридору. Ланселоту, чтобы поспеть, пришлось чуть ли не бежать за ним, японский охранник следовал замыкающим. Освещение на подлодке уже зажглось, хотя как-то странно мигало, но, так или иначе, через некоторое время они оказались перед нижним люком, ведущим в рубку и на ходовой мостик. Находившийся там японский офицер, видимо предупрежденный заранее, открыл люк, и Томпсон, а за ним и Ланселот взобрались по лестнице наверх. В легкие сразу ворвался холодный и влажный морской воздух, а на лицо упали соленые брызги от накатывавших на рубку волн. На мостике стояли Штокхаузен и Хашимото. Немец взглянул на Ланселота и, указывая рукой вперед, сказал:

– Ну что ж, господин скептик, смотрите, как вам понравится это? Вот наш преследователь!

Ланселот взглянул и обмер. На расстоянии менее мили был виден эсминец, по обводам английский. Но «виден» – это не то слово, потому что он просто сиял в падавших на него сверху странных фосфоресцирующих лучах, точнее, одном мощном конусовидном луче, исходившем из какого-то большого круглого светящегося объекта, который висел над кораблем на высоте примерно в тысячу – полторы тысячи футов. Объект был явно искусственного происхождения, поскольку отливал металлическим блеском, а по его бокам мерцали сиреневые, зеленые и желтые огни. Луч же был не сплошной, а состоял как бы из лежащих друг на друге колец, образующих конусообразный, расширяющийся книзу столб или коридор, в котором что-то искрилось, будто затянутые в вихрь снежинки. На эсминце, оказавшемся внутри основания этого светового конуса, не было заметно никакого движения, он словно вымер. Зато сам корабль заметно подергивался вверх то носом, то кормой, как бы в килевой качке, а затем стал медленно и страшно подниматься над поверхностью океана. Казалось, что луч пытается втянуть в себя весь корабль. Но когда над водой показался киль, подъем судна прекратился, зато с его палубы продолжали взлетать различные предметы, и среди них десятка два цилиндров, казавшихся с такого расстояния крошечными. Однако Ланселот с ужасом опознал в них глубинные бомбы, которые обычно располагаются прямо на палубе эсминца. Вдруг конусовидный луч искривился, и все, что было поднято им в воздух рухнуло обратно в воду. Резко опустившийся вниз эсминец бешено запрыгал по волнам, колыхаясь и черпая бортами, а бомбы попадали в воду, но не рядом с ним, а немного в стороне. Поскольку на бомбах в их боевом положении взрыватели всегда уже установлены и активированы, Ланселот с замиранием сердца стал ждать того, что должно было случиться, непроизвольно начав мысленный отсчет. Вдруг вода вокруг эсминца взбухла широким белым холмом, на вершине которого он на миг оказался. До подводной лодки докатился чудовищный грохот одновременно сдетонировавших зарядов, который не смог полностью заглушить даже слой воды толщиной в несколько сот футов. Водяная гора с шумом опала, гоня перед собой высокие концентрические волны, а эсминец снова рухнул вниз, погрузившись в воду по самую мачту, но затем вынырнул, качаясь на волнах. Слава богу, он, кажется, был цел.

– Капитан, на горизонте еще один вражеский крейсер и эсминец на два часа, идут справа налево. Расстояние три мили, – крикнул наблюдатель.

– Прикажете объявить тревогу? – спросил у капитана Хашимото.

– О нет, не стоит. О гостях сейчас позаботятся, – ответил тот.

Однако приближающиеся корабли, кажется, не собирались зря терять время на выяснение обстоятельств дела и личности противника, поскольку на концах их орудий весело замелькали красные огоньки – это они без церемоний открыли по светящемуся шару беглый огонь из всех своих орудий. Но тот, уклоняясь от снарядов, нереально быстро, без какого-либо видимого ускорения взмыл вверх и вбок, испуская конусовидные лучи теперь не только вниз, но и в стороны и сделавшись похожим на Медузу-горгону, от которой во все стороны отходят изогнутые светящиеся щупальца. Внезапно из его нижней части изошли тонкие красные лучи, упершиеся прямо в крейсер и сопровождающий его эсминец, а затем последовали два мощных взрыва, – по-видимому, красные лучи прожгли корабельную броню, точно достигнув мест хранения боекомплекта, так что на обоих кораблях он весь сдетонировал. В воздух поднялись столбы воды и огня, полетели горящие обломки, и через минуту все было кончено, останки судов скрылись под водой. Весь бой занял не более трех минут. Закончив свою работу, загадочный шар чиркнул по небу и почти мгновенно исчез, оставив за собой лишь легкий фосфоресцирующий след.

Все это время Ланселот находился в каком-то ступоре. Казалось, то, что он видит, – это просто сон. По-видимому, как реальность сознание просто отказывалось это переварить. Вывели его из оцепенения слова Штокхаузена:

– Ну вот, как говаривал Наполеон, «слава – солнце мертвых». Надо отдать должное храбрости англичан. Они не бросились, рыдая, на колени, а рыцарски сразились с огнедышащим драконом, не думая о последствиях… Храбро, но глупо. Что ж, Ланселот, «тот свет» не такая уж и фантазия глупого сосисочника? Видели, какая мощь, быстрота, суровая справедливость, великодушие, в конце концов?! Ведь они легко могли уничтожить все корабли, но покарали смертью лишь самоуверенных наглецов, которые на них посягнули!

– Кстати, господин капитан, каковы будут ваши распоряжения в отношении этого эсминца? – показав на первый, еще недавно преследовавший их корабль, спросил Хашимото.

Штокхаузен внимательно посмотрел на обездвиженный эсминец в бинокль:

– Никакого шевеления на палубе. Если кто-то там еще и жив, то, думаю, обделался крепко и очухается не скоро. Я слышал у русских есть хорошая поговорка: «Не стремись в пекло раньше своего отца». Если их не добили, то, наверное, так надо… Все, команда на погружение!

* * *

Оказавшись снова в каюте, Ланселот долго не мог произнести ни слова. Томпсон, который сопроводил его до места, также молчал, давая морпеху возможность прийти в себя. Наконец Ланс тихо произнес:

– Скажите, мистер Томпсон, ведь это был не гипноз? Вы ведь не балуетесь подобными штуками?

– Э-э, дорогой мой, в каком-то смысле вся наша жизнь и весь мир вокруг – гипноз и сплошная иллюзия. Но в этом конкретном случае все было честно. У меня до сих пор в ушах звенит от этих взрывов. А у вас?

– Звенит, – сказал Ланселот. – Но тогда, что это?! Архангел Михаил явился со своим огненным мечом? Или марсиане вторглись на Землю, как я читал в каком-то романе? Одно я знаю точно: то, что я сейчас видел, – не от мира сего.

– Точно, не от сего. Вам же толкуют – от мира, но не этого, а потустороннего. И это не метафора, а точное географическое понятие. Я вижу, нам пора окончательно объясниться. Раньше вы бы все равно не поверили, потому что одних слов здесь, конечно же, недостаточно. Я имею в виду, что ни один разумный человек не купится в таком деле на одни лишь красивые речи. Но вот теперь вы сами воочию видели подтверждение моих слов. Так что теперь, я думаю, вы готовы меня выслушать серьезно. А это очень серьезно, потому что мы имеем здесь дело, вероятно, с самой великой из тайн, с которыми когда-либо приходилось соприкасаться человечеству.

Это вовсе не марсиане, Ланс, и не пришельцы из далекого космоса. Нет, обитатели иных планет, наверное, существуют, потому что во Вселенной бесконечное количество миров, и она должна быть просто нашпигована разумом. Однако какой дурак станет добираться до Земли на ракетах или других летательных аппаратах, даже таких, как вы только что видели? Это невозможно хотя бы потому, что межзвездные расстояния так велики, что любому существу надо потратить всю жизнь, а то и не одну, чтобы достичь нашей планеты, с какой бы большой скоростью он ни летел. Причем тот, кто мог бы это сделать, очевидно, по своему развитию должен быть намного выше людей, так зачем ему тратить время, чтобы сюда попасть, тем более таким дедовским способом? Вот вы бы согласились состариться в пути, чтобы иметь счастье встретиться с дикарями, пляшущими вокруг костра с костяными украшениями в носу?

– Так что же, они вылетают из-под земли, изнутри планеты? Это другая земная цивилизация? – продемонстрировал свою сообразительность Ланселот.

– Ну наконец-то вы прозрели, друг мой. Действительно, весь фокус в том, что Земля внутри полая, как, впрочем, и некоторые другие твердые планеты нашей Солнечной системы – Марс, Венера. Но ведь, если подумать, это вполне естественно. Как известно, планеты образовались из межзвездной пыли, которая, вращаясь вокруг Солнца, достигла высокой температуры и превратилась в жидкие расплавленные шары вещества. Но под воздействием абсолютного космического холода верхний слой со временем стал остывать и затвердел, внутри же вещество продолжало кипеть. Понятно, что вечно так продолжаться не могло, и однажды этот котел взорвался, но не разнес планету на куски, а выплеснул часть своего расплавленного внутреннего содержимого там, где кора была тоньше, то есть на полюсах. Из него, кстати, образовалась Луна, состоящая из тех же самых пород, что и ее мать Земля, а также, частично, и пояс астероидов. Тот же остаточный расплав, который после выплеска сохранился внутри Земли, сформировал сферическое ядро, находящееся посередине. Оно и выполняет там сейчас роль подземного солнца, обогревая и освещая внутреннюю поверхность. Правда, ядро справляется с этой задачей немного хуже, чем настоящее Солнце, так что там внутри не бывает слишком яркого света, зато все время день, тепло и не бывает бурь. Со временем через образовавшиеся в районе полюсов отверстия стали проникать сверху воздух и вода. На застывшей внутренней поверхности, так же как и снаружи, сформировались равнины, горы и океаны, по небу бегут облака. Под корой в середине стенок полой Земли сохранилась прослойка из расплавленных пород, они-то и прорываются с обеих сторон наружу в виде вулканов. Толщина этих стенок составляет в среднем около семисот миль.

Правда, там есть одна особенность, которая буквально ставит все с ног на голову. Сила тяжести, притяжение. Оно не такое, как на поверхности, где под тобой весь земной шар. Во Внутриземье же ты стоишь лишь на семисотмильной в толщину стенке, причем ядро и противоположная стенка притягивают в обратную сторону, то есть вверх. Поэтому гравитация там значительно меньше, чем на поверхности. С одной стороны, это хорошо, так как все делать легко, а с другой – плохо, так как те, кто там живут, не имеют нужды в толстых костях, которые истончаются, и размеры их тела соответственно уменьшаются. Выбираться на поверхность Земли и долго там находиться для них со временем стало проблематичным. Внешний вид также приспосабливается к условиям внутреннего мира: кожа приобретает серовато-зеленоватый оттенок, волосы исчезают, глаза увеличиваются, выпирая наружу, ну и так далее. В общем, с нашей точки зрения, они не красавцы. Впрочем, среди обитателей внутренней стороны есть и другая, менее многочисленная раса, поселившаяся там много позже, чем «серые», поэтому она еще не успела внешне так измениться. Напротив, ее представители почти неотличимы от нас, обычных людей, только очень высоки ростом, где-то около восьми, а то и десяти футов. Говорят, что раньше, когда они еще жили на внешней поверхности, они были еще выше. Настоящие великаны.

– Но вы-то, Томпсон, как я погляжу, и не из тех, и не из других. Скажите, откуда вы все это знаете? И кто вы на самом деле? – прервал лекцию о подземных обитателях Ланселот.

– Я человек, так же как и вы. Правда, я довольно давно работаю с внутренним миром, неоднократно бывал там, и в какой-то степени меня можно считать его представителем на внешней поверхности Земли. И я такой не один. Вы очень удивитесь, Ланс, когда узнаете, сколько известных людей – политиков, финансистов, ученых, военных – связаны с внутренним миром и работают в его интересах.

– И как давно вы на них работаете?

– Довольно давно, сразу после войны.

– Какой войны?

– Американской Войны за независимость.

– Постойте, но ведь это было больше чем полтора века назад!

– Да, Ланс, я, мягко говоря, не молод. Мне продлили жизнь. Для этого у них есть соответствующие технологии. Сами они живут очень долго, лет по триста и больше.

– То есть вы хотите сказать, что вам сто пятьдесят лет?

– Примерно так. Я участвовал в Войне за независимость, в сражениях при Лонг-Айленде и Саратоге, уже в довольно зрелом возрасте, примерно таком, на какой я выгляжу и сейчас. Но, правда, меня предупредили, что мое долголетие будет продолжаться только то время, пока длится наше сотрудничество.

– А потом?

– А потом быстрое старение, даже раньше, чем у обычных людей.

– То есть они вас крепко к себе привязали.

– Я ни о чем не жалею, ведь полтора века жизни тоже чего-нибудь да стоят.

– И каким же образом вы свели такое необычное знакомство?

– Очень просто, однажды меня пригласили на такой же летающий корабль, как вы только что видели. Я охотился на вальдшнепов в окрестностях Нью-Йорка, где тогда жил, когда увидел этот корабль, приземлившийся на лесной поляне. Я, понятно, был донельзя изумлен и подошел ближе, чтобы получше его рассмотреть. Вдруг из него вышли два человека необыкновенно высокого роста и стройного телосложения, одетые в какое-то серебристое облегающее платье. Я тогда, конечно, сперва решил, что они исчадия ада и пришли по мою душу, но эти люди были очень доброжелательны, объяснялись по-английски почти без акцента, сказав, чтобы я ничего не опасался, ибо они не хотят причинять мне вреда. Кроме того, у них были очень красивые, открытые, располагающие к себе лица правильного нордического типа. И я решил, что черти такими не бывают. Кроме того, пришельцы признались, что представляют другую земную цивилизацию, более древнюю, чем наша, просто мы о ней еще ничего не знаем. А надо иметь в виду, что тогда эпоха географических открытий была еще в самом разгаре, поэтому я такому заявлению не очень-то и удивился. В конце концов, я уже видел к тому времени модную новинку – летающий монгольфьер, так почему бы кому-то нельзя было сделать его чуточку лучше? Мне предложили немного прокатиться на их корабле, если я не возражаю, и даже показать уголок их родины. А надо сказать, что от природы я ужасно любопытен и не смог устоять перед этим предложением. Мы взошли на корабль, где было много чего мною невиданного, взлетели, с немыслимой скоростью пронеслись над океаном и вскоре оказались над заснеженной гористой страной, которая позже стала зваться Антарктидой. Потом корабль стал снижаться, нырнул в какую-то дыру и оказался в месте, где было тепло и зелено. Я узрел чудесный город на берегу моря, населенный такими же великанами, как и мои новые знакомые. Как-то незаметно для себя я провел в нем несколько дней, изумляясь тамошним чудесам и не встречая к себе никакого недоброжелательства. Меня много расспрашивали о земных делах, о войне, революции в Америке и европейской политике, и я видел, что все это их живо интересует. Затем они предложили мне быть своего рода поверенным в их делах на поверхности Земли, в чем я не увидел ничего для себя бесчестного, тем более что предложение это было подкреплено весьма увесистым мешочком с золотом. Я согласился на сотрудничество при условии, что это не повредит интересам моей страны.