Текст книги "Евгений Мартынов. Белокрылый полёт"

Талант – величайший дар богов человеку, и велика ответственность общества за становление и развитие одарённой личности. Чем самобытнее талант, тем труднее ему раскрыться. Пусть это утверждение не покажется кому-то странным. Ведь душа талантливого человека очень ранима, а в юности все мы, как правило, полны сомнений и колебаний, особенно в отношении своих способностей.

Оглядываясь на пройденный мной путь, вспоминая молодость, могу с уверенностью сказать, что вряд ли эстрадная фортуна была бы ко мне благосклонна, если б не встретил я на своём пути чутких, добрых и истинно талантливых людей. Само появление таких людей в жизни уже нужно рассматривать как улыбку судьбы. В моём сердце навсегда останутся: Б.П. Ландарь (истинный педагог-наставник, который повёз меня, почти мальчишку, в Киев, подготовил к поступлению в консерваторию, всячески содействовал раскрытию творческой потенции всех своих питомцев), Е.В. Сурженко (доцент Донецкого музыкально-педагогического института, вкладывавший в занятия с учениками всю свою душу и творческую энергию, давший нам, его воспитанникам, осознание своей индивидуальности), М.В. Кристалинская (не побоявшаяся впервые исполнить песню неизвестного парня с Украины и тем самым позволившая мне поверить в свои композиторские способности), М.Л. Таривердиев (поддержавший меня на первом в моей жизни художественном совете на студии грамзаписи фирмы «Мелодия» и выразивший желание «поработать вместе с автором над непринятыми сочинениями», чтобы в следующий раз представить их художественному совету в более совершенном виде) и многие другие люди, искренне помогавшие мне как в творческих, так и в чисто житейских делах.

Слушатели, почитатели эстрады и любители песни, должны осознавать, что в искусстве, как и во всём обществе, идёт непрестанная борьба. И, как везде, эта борьба ведётся не всеми «борцами» по правилам – не одними лишь силами творчества. Потому жизнь талантливого человека почти всегда подвиг. Однако нельзя надеяться на успех в этой борьбе, если те, кому артист или автор адресуют своё творчество, останутся в роли зевак. Только с поддержкой слушательской и зрительской аудитории, с желанием публики помочь одарённому человеку горячими аплодисментами или доброжелательной критикой, с общественным стремлением слышать и видеть не только «фирменную», но и нашу родную эстраду и песню на должном художественном и техническом уровне я связываю свои надежды на улучшение дел в советском эстрадном искусстве.

Думаю о требовательности публики и недоумеваю, почему люди позволяют обманывать себя: покупают дорогие билеты на концерты «поп-звёзд» и затем вместо выступления артистов слушают их фонограммы – те самые, что звучат по радио, на кассетах и грампластинках?..

Мне тоже порой приходится выступать в силу разных причин нашего времени не под аккомпанемент оркестра или ансамбля, а под звучание инструментальной фонограммы, где записан оркестр или ансамбль без голоса певца. Многие артисты вынуждены сегодня идти на такой, надеюсь, временный компромисс и петь под «неживой» аккомпанемент магнитофона. Однако на тех же концертах некоторые певцы и ансамбли работают под полную фонограмму – с записанным в студии голосом. Причём многие из этих «некоторых» именно такую форму выступления избрали для себя единственно приемлемой. Мало того, такая «работа» становится уже общепринятой нормой: певец может вообще не раскрывать рта и лишь подтанцовывает на эстраде, а рок-группа, дёргаясь на сцене, кроме цветного дыма, никаких иных художественных откровений предложить публике не в состоянии. Бывает, что весь концерт заранее монтируется на одной магнитофонной бобине и потом в течение нескольких дней прокручивается уважаемой аудитории.

Подобные действа именуют «концертами победителей хит-парадов» (или как-нибудь ещё более громко) и разыгрывают на центральных концертных площадках, превращая громадные залы в дискотеки и отучая молодых артистов в самом начале их творческой карьеры от радости живого общения с публикой посредством пения, игры и импровизации, отучая от стремления достичь совершенства во владении голосом, телом и нервами, находясь лицом к лицу со слушателями. Я понимаю, устроители концертов и музыканты идут лёгким, кратчайшим путём: залы наполняются, сбор есть, пока с голоду не помрём, а там посмотрим. Однако для артиста это губительный путь – короткий в восхождении и стремительный в падении…

Анализируя все эти проблемы, я, как и все наверное, пытаюсь найти какой-то выход (а то и компромисс), определить свою позицию в сегодняшнем мире как артист и просто человек, преодолеть желание отстраниться от непонимаемых процессов, иногда просто пугающих. Мне кажется, что ждать разрешения всех наших проблем сверху или со стороны безнадёжно: небесная манна – вот так, вдруг – на нас не посыплется. Благодаря гласности должно стать очевидным, что за всеми нами, нашим обществом и его руководителями слишком много уже осознанных и ещё не осознанных грехов, чтобы искупление пришло столь внезапно и безболезненно, как хотелось бы. Легко искать виновных вокруг, но трудно беспристрастно посмотреть со стороны на себя.

Пусть нам, деятелям культуры и эстрады в частности, в это противоречивое, переломное время единственным судьёй и наставником в жизни и творчестве будет совесть, – совесть неподкупная и бескомпромиссная. Потому что сейчас, возможно, лишь она одна способна уберечь наше эстрадное искусство и песенное творчество от падения в бездну пошлости и продажности, беспроблемности и бездуховности.

ЕВГЕНИЙ МАРТЫНОВ

Август 1990 г.

Часть вторая

 
…А встретится песня и, видимо,
Тебя не узнав, улетит.
Как будто не ты её выдумал,
Не ты уберёг от обид.
Делил с ней своё одиночество,
Искал ей ночлег и приют…
У песни есть имя и отчество,
Когда её люди поют.
 

Из песни на стихи М. Лисянского

«У песни есть имя и отчество»

«У песни есть имя и отчество»
Очерк о жизни и творчестве

Глава I

Ещё не родились звонкие песни Евгения Мартынова, ещё он сам не сделал своих первых шагов на земле, ещё наши будущие отец и мама не познакомились в прифронтовом госпитале в освобождённой Венгрии, но судьба – никому не ведомая и неотвратимая – уже начала питать корни таланта, впоследствии так ярко расцветшего и подарившего миру свои вдохновенные песни. А эти корни берут своё начало в песенной, утопающей в садах Украине (здесь исток отцовского рода) и в былинном, распахнутом всем ветрам Поволжье (отсюда проистекает материнский родник). Кто, как не отец, Григорий Иванович, вдохнул в Женю неиссякаемый дух творчества? Кто, как не мама, Нина Трофимовна, взлелеяла сыновью душу чистой и неподкупной, широкой и открытой?

Григорий Иванович Мартынов и Нина Трофимовна Бреева.

Венгрия, 1945 г.

Наш отец, музыкант-самоучка, азы музыкальной грамоты постигал прямо на сцене, в общении с профессионалами, ещё до войны играя вместе с ними в духовых, народных и эстрадных оркестрах. Почти на любом инструменте он мог подобрать к песне гармонию, подыграть и, если требовалось, подпеть второй голос, поддержать ритм. Вернувшись с войны инвалидом 2-й группы и кавалером ордена Красной Звезды, отец, чтобы содержать семью, был вынужден работать (и подрабатывать) в нескольких местах одновременно: утренники в детских садиках озвучивать, уроки пения в школе вести, с фабрично-заводской самодеятельностью заниматься, в воскресные и праздничные дни на танцах и парадах играть (а при случае – и на похоронах). Помимо того, он успевал столярничать и плотничать: почти вся наша домашняя мебель была сотворена его умелыми руками.

О нашем деде, Иване Ивановиче, знаю немного: лишь то, что он был стекольных дел мастером, до революции ремесленничал в собственной мастерской, а после того как «пьяно-красномордые бандиты-комиссары» (со слов отца) экспроприировали весь его «буржуйско-куркульский» скарб вместе с кованым сундуком, полным «керенок» (об этом с улыбкой, негромко и только в родственном кругу иногда вспоминали «дiдовi дiти»), разорённый мелкобуржуазный собственник на правах вольного пролетария подался на Бахмутский (теперь Артёмовский) стекольный завод, где и погиб в горячем 1918 году в результате пожара («вчадiв», как по-украински говорила наша баба Дуня, то есть угорел). Гражданская война застала бабушку с шестью детьми Ивановичами на руках, все – мал мала меньше. Судьбы детей сложились по-разному: Ивана, самого старшего, 1911 года рождения, убили в уличной драке – зарезали, – о нём почти никогда не говорили; Павлик (имена называю так, как их произносили старшие родственники) погиб в Великую Отечественную, – поначалу, подобно многим сгинувшим, зачисленный в пропавшие без вести; Вася умудрился и «на зоне» побывать, и передовиком производства стать; Шура почти всю жизнь проработала телефонисткой на Донецкой железной дороге, во время войны служила штабной радисткой, заслужила как ветеран войны и труда почётные награды Родины; Мария с середины 30-х до 70-х годов была «во власти», в военные годы сражалась на трудовом фронте (сначала в Казахстане, а с освобождением Донбасса – в Артёмовске), затем 30 лет в исполкоме горсовета работала, также заслужив высокие награды за многолетний доблестный труд. Дальняя наша родня разбросана по Донецкой области: в Артёмовске, Донецке, Карл-Либкнехте, Кондратовке… Баба Дуня, оставшись в лихое, смутное время одна с детьми, крутилась, чтобы прокормить малышей, как могла, батрача порой на самых чёрных, неженских работах. Живя после войны с дочерью Марией, она ушла на пенсию с «высокого поста» уборщицы железнодорожного вокзала и благополучно дотянула до 1969 года, оставив этот свет в восьмидесятидвухлетнем возрасте.

Никто из братьев и сестёр отца профессиональных устремлений к музыке не испытывал. Зато Григория, по рассказам бабушки, в детстве всегда тянуло к цыганскому табору, распевавшему неподалёку от их дома (на улице Мариупольской) песни под бубен, скрипку и гитару, к армейскому духовому оркестру, игравшему по праздникам популярные вальсы и революционные марши, к украинским уличным гулянкам, разливавшимся по округе «дзвiнкими пicнями й веселими танцями».

Отец родился в 1913 году, а мама появилась на свет в 1924-м, став третьим по счёту ребёнком у родителей, но вторым в семье (первенец Николай умер в раннем детстве).

Маминых родителей – людей «рабоче-служивого» сословия, тем не менее грамотных и якобы довольно образованных, – мы с Женей не знали: наша родная бабушка, Таисия Матвеевна (1898 года рождения), умерла от воспаления лёгких ещё в 1931-м, голодном году, и дедушка, Трофим Иванович, некоторое время самостоятельно воспитывавший двух детей, вскоре женился на подобной ему «родительнице-одиночке» с трёхлетним сыном Владимиром на руках Клавдии Васильевне, произведя с ней на свет ещё двух дочерей – Валентину и Тамару. Для вечно голодавшего и бунтовавшего Поволжья, в годы Гражданской войны попавшего в центр «революционно-контрреволюционной круговерти» и вследствие этого потерявшего миллионы людских жизней, были характерны составные семьи с отчимами и мачехами, пасынками и падчерицами, сводными братьями-сёстрами и приёмными детьми. Вот и Трофим Иванович Бреев (мамин отец) сам вырос в такой семье и детей своих от подобной участи не уберёг. Всю жизнь он проработал на нефтебазе и во время войны, как классный специалист своего дела – старший мастер-механик, необходимый в тылу, – был «забронирован» от призыва в армию, несмотря на неоднократные попытки и искреннее желание уйти на фронт вслед за сыном Виктором (старшим братом нашей мамы). А Виктор в июне сорок первого должен был отслужить срочную службу и возвратиться домой, но вместо этого с первых же дней войны угодил в самое пекло, и от него до конца Второй мировой не было никаких известий.

Жадно вслушиваясь в радиосводки о положении дел на фронте, дед всякий раз при очередных сообщениях о форсировании какого-либо стратегически важного объекта приходил в возмущение от непонятного ему термина «форсирование».

– Что это за слово такое?! – горячился он. – Почти каждый день то наши, то немцы что-нибудь форсируют. Только как прикажете это понимать?.. Вот и сейчас: «активно форсировали Днепр…» Ну и?.. Переправились-таки через Днепр или нет, в самом-то деле?! Почему не скажут прямо?!

Виктор с войны не вернулся. О том, что он был убит в 1943-м, стало известно лишь в сорок шестом благодаря активной разыскной деятельности бабы Клавы. Не дождался Трофим Иванович и дочери Нины: она-то вернулась (поклон небесам!), но отца в живых не застала. Он умер в победном мае сорок пятого от язвы желудка – в больнице, не поднявшись после операции. Было ему 52 года от роду.

Так что мы с братом называли бабушкой Клавой не родную мамину мать, а её мачеху, дожившую до 1976 года и в своей трудовой биографии, подобно бабе Дуне, не миновавшую «институтов» сторожей и уборщиц. Волжские наши близкие и дальние родственники живут в Волгограде, Камышине, Липовке и ещё каких-то небольших окрестных городках. Из всей маминой рабоче-крестьянской родни никто сколь-нибудь серьёзной тяги к искусству не имел, так же как и «сваты» из Донбасса. Хотя Трофим Иванович хорошо пел, умел играть на балалайке, а Таисия Матвеевна, будучи домохозяйкой, играла в рабочем театре и пела в таком же «рабочем» хоре клуба нефтяников.

Наша мама, видать, от родителей унаследовала страсть к самодеятельному творчеству и до 1953 года, пока не получила инвалидность вследствие порока сердца, вызванного активной донорской деятельностью во время войны, занималась в различных художественных кружках и пела-играла в самодеятельных коллективах. По окончании восьмилетки, в 1939 году, она поступила в Камышинскую школу медсестёр (теперь – медицинское училище) и с июня 1942 года до сентября 1945-го служила в эвакогоспиталях 3-го Украинского фронта, где и познакомилась с раненым Григорием Мартыновым, своим будущим супругом (до госпиталя – командиром стрелкового взвода 333-й дивизии).

Григорий Иванович не был новичком на Отечественной войне: она для него началась с 1939 года Финской кампанией и ознаменовалась обморожением рук, ног и лица, двусторонним воспалением лёгких. Кстати, рубцовые изменения лёгочных тканей, образовавшиеся в результате «финской» пневмонии, в конечном итоге сыграли свою роковую роль 52 года спустя, став причиной воспаления и отёка лёгких, от которого отец и умер. Хотя, конечно, самой сильной болью, резко состарившей отца и укоротившей его жизнь, была неожиданная смерть сына. До этого трагического потрясения отец был довольно бойким, жизнелюбивым и, можно сказать, весёлым человеком.

С войны родители вернулись в октябре 1945 года и, не найдя себе пристанища в Артёмовске, вскоре уехали в Камышин, где 1 апреля 1946 года официально зарегистрировали свой брак. О том, сколько мытарств пришлось испытать родителям в поисках своего жилья, можно написать отдельную книгу. Но их лишения в те послевоенные годы вряд ли были чем-то особенным на общем фоне хозяйственно-экономической разрухи и всенародного трудового напряжения, пришедших на смену военному лихолетью и беспримерному ратному энтузиазму. Можно только догадываться, как тяжело было им – молодым супругам с подорванным войной и лишениями здоровьем – самим выстоять, да ещё поставить на ноги одного, а потом и другого сына: воспитать их, выучить – да так, чтобы не было за них стыдно ни дома, ни в столице, чтобы не тяготились их сыновья своим глубинным, народным происхождением, а, наоборот, гордились им!

Глава II

Женя родился в Камышине 22 мая 1948 года[5]5
  Если быть предельно точным, произошло оное событие в субботу, где-то около 11 часов утра.


[Закрыть]. Ничего сверхъестественного при рождении не произошло: не зажглась над ним новая звезда, не было на новорождённом рубашки, не улыбался он и не пел песен. Разве только доносить его полные 9 месяцев мама не смогла, и потому ей пришлось более трепетно выхаживать слабенького младенца, весившего всего 1 килограмм 900 граммов, постепенно доводя его до нормальной земной кондиции.

Хочу заметить, что мама – хоть и вернулась с войны отличником медицинской службы – была специалисткой ещё в одной области: она хорошо печатала на пишущей машинке и могла вести делопроизводство. И так сложилось, что после госпиталя она уже в медицинских учреждениях не служила, а работала секретарём-машинисткой на нефтебазе, в школе, суде – до тех пор, пока не стала домохозяйкой-пенсионеркой по причине ранней трудовой инвалидности (о которой я уже упоминал).

Помаявшись 5 лет в Камышине и Сталинграде, поменяв несколько мест работы и не видя для себя перспектив, родители с двухлетним Женей снова переезжают в Донбасс. Переезжают, наверно, несколько громковато сказано: просто возвращаются в Артёмовск с двумя чемоданами и железной кроватью – всем нажитым имуществом. Некоторые из сослуживцев и знакомых, кстати, не скрывали порой своего недоумения: как же так – вернуться с войны и не привезти из-за границы никаких трофеев? Ведь иные умудрялись почти вагонами «мародёрствовать», привозя и рояли, и золото, и картины, и мебель… Ну да бог с ними, мародёрами! У отца и мамы были честно купленные в Венгрии позолоченные швейцарские часы (наручные), которыми они очень дорожили и которые ходят до сих пор (уже более пятидесяти лет), – вот и все военные трофеи. Но главное и самое дорогое, что они привезли с этой войны, – это они сами, их любовь и верность друг другу. Верность, которую они пронесут сквозь всю свою долгую и нелёгкую супружескую жизнь, целиком посвящённую детям.

Камышинский роддом на улице Советской в доме № 31 первым услышал голос Евгения Мартынова. Снимок 1997 г.

Самый первый в жизни документ с печатью

Женины музыкальные способности проявились сразу. Звучание отцовского аккордеона заставляло сынишку бросать свои детские игры и с восторгом вслушиваться в музыку. Женя быстро схватывал услышанные мелодии, без принуждения пел, танцевал, выстукивал ритмы танцев и песен. А кроме того, он ещё рассказывал стихи и монологи, услышанные в клубе и кинотеатре, звучавшие по радио.

Позже – в школьном возрасте – в Жене обнаружился дар к рисованию, затем он страстно увлёкся фокусами и охотно показывал их на школьных концертах. Учился Женя хорошо, без особого труда, но музыка постепенно вытеснила все остальные увлечения и пристрастия, включая футбол, в который брат был влюблён с самого раннего детства, подобно всем мальчишкам.

Сначала отец понемногу учил сына играть на баяне, потом на аккордеоне, внимательно следя за симпатиями и наклонностями ребёнка. Когда Жене исполнилось 11 лет, ему (а заодно и отцу для работы) решили купить профессиональный аккордеон. Сколько готовились к этому событию! Обсуждали достоинства и недостатки разных марок инструмента, их размеры, количество регистров, тембровые качества, цены… Но вот аккордеон дома: не старый отцовский, разбитый и постоянно ремонтируемый и не маленький красный, взятый на пару часов у соседа, а свой – с полной клавиатурой, множеством тембровых регистров, мраморного цвета, немецкий!

Закончились отцовские университеты. Появился профессиональный учитель-аккордеонист, известный в городе музыкант, – человек, ставший для Жени первым артистическим кумиром. Имени и фамилии его я, к сожалению, не помню. Знаю, что он закончил Артёмовское музыкальное училище по какой-то другой специальности (не как аккордеонист) и уехал из нашего города.

Должно быть, именно в эти отроческие годы в творческом сознании брата впервые явно проявились эстрадно-песенные наклонности: он стал с удовольствием, без лишних вопросов музицировать перед однокашниками и соседями, словно набираясь опыта для будущих концертных выступлений. Именно тогда Женя получил первые профессиональные навыки музыкальной импровизации и овладел основами техники аккомпанемента в разных тональностях – ибо ему постоянно приходилось подстраиваться под чьё-то «народное» пение и сходу подыгрывать поющему даже в тех случаях, когда звучащий материал был ему совсем неизвестен.

Женя любил аккордеон, любил поиграть на нём и позже – в годы своей славы. И этот замечательный инструмент не стихал в нашем доме в течение двадцати лет, пока отец, «переквалифицировавшись в пианиста», не продал его по дешёвке соседу, не преминув при этом обучить соседского сынишку азам музыкальной премудрости.

Глава III

Но детские вёсны быстро пролетели, и выпускной 8-й класс принёс в семью новые проблемы. Как быть дальше: ехать в неблизкое Ростовское музыкальное училище – поступать в класс аккордеона – или остаться дома и поступить в Артёмовское музучилище на дирижёрско-духовое отделение, где были недоборы духовиков, а класс аккордеона вообще отсутствовал?.. Остановились на втором варианте.

И вот дома совершенно незнакомый инструмент – кларнет: рассохшийся, отечественного заводского производства, шипящий в низах и «киксующий» в верхах. Женя стал приносить новые ноты и книги, зазвучала новая музыка, зашипели старые пластинки на ещё более старом, не помню откуда взявшемся и куда в конце концов подевавшемся патефоне. Появились новые учителя и товарищи.

Громко и не очень стройно отыграл школьный духовой оркестр туш на выпускном вечере, последний раз выступил перед одноклассниками Женя, наполнив спортзал разливами своего аккордеона, и открылась новая глава в биографии: 4 студенческих года в классе преподавателя-кларнетиста Бориса Петровича Ландаря, сыгравшего большую роль в дальнейшей судьбе Евгения.

Как-то Женин сокурсник (теперь заведующий отделом духовых и ударных инструментов музыкального училища) пошутил: «Музучилище – это 4 года мучений, 20 минут позора (на госэкзамене) и ярмо на всю жизнь». Возможно, в этой шутке есть определённая доля истины в отношении кого-то. Но для брата годы учёбы оказались не бесплодными мучениями. Полчаса его выступления на госэкзамене были – не побоюсь преувеличения – праздником и для экзаменационной комиссии, и для слушателей! И не ярмо почувствовал Евгений после защиты диплома, а крылья за спиной – от переполнявшей его душу жажды творчества, от готовности отдать всего себя музыке, сцене, сочинению…

А страсть к сочинению заявляла о себе сильнее и сильнее: Романс для кларнета и фортепиано, Скерцо для кларнета и фортепиано, Прелюдия для фортепиано… Чуткий педагог Б.П. Ландарь сразу оценил талант хрупкого, скромного юноши, каждое утро приходившего в родной подвал музучилища (где обычно разыгрывались духовики), успевавшего иногда подрабатывать на разных «халтурах» и всецело поглощённого музыкой – классической и своей, вырывавшейся из сердца почти неосознанно и интуитивно. Учитель сделал большее, что мог сделать в той ситуации: стал планомерно готовить Женю к поступлению в консерваторию, повёз его в Киев, где когда-то сам учился, показал своим консерваторским педагогам и маститым композиторам. И Борис Петрович не обманулся в своих ожиданиях: одарённость молодого музыканта из провинции признали все, кто его слушал.

К 4-му курсу Евгений вырос в уважаемого всеми музыканта: его фотография красовалась на студенческой доске почёта, ему выплачивали повышенную стипендию, как отличнику учёбы, он стал лауреатом училищного конкурса на лучшее исполнение произведений советских композиторов, ни один праздничный или показательный концерт АГМУ не обходился без его выступления.

Значительных успехов добился брат и в игре на фортепиано, получая неизменно отличные оценки на экзаменах и академконцертах и внутренне сожалея о том, что судьба не предоставила ему возможности заниматься игрой на этом инструменте с самого начала его музыкальной карьеры. Женя до конца жизни был просто влюблён в фортепиано и даже тосковал, когда по каким-либо причинам вдруг оказывался на несколько дней оторванным от объекта своей любви – инструмента, дарившего ему гармонию и красоту, творческое вдохновение и духовное удовлетворение.

Однако, когда пришло время поступления в вуз, дома не было единого мнения, куда же подавать документы. Доска почёта в Артёмовске и похвалы в Киеве – это хорошо. Но вступительные экзамены, где может быть до семи человек на место, – это совсем другое дело. Отец доказывал, что в Киеве «не хватит места своим», а уж тем более Жене, приехавшему в столицу из мало кому известного города Артёмовска, потому лучше ехать в Донецк, Харьков или Ростов… Но Женя рискнул, азартный он был парень.

Помню, как почтальон приносил телеграммы из Киева, сообщавшие об очередной отличной оценке на вступительных экзаменах…

И наконец пришла телеграмма, которая заставила маму заплакать от радости:

«ПОСТУПИЛ ЕДУ=ЖЕНЯ».

Да, это была первая большая семейная радость, которую Женя подарил родителям и мне – десятилетнему брату, только начинавшему что-то понимать в жизни и ещё смутно осознававшему значительность происшедшего. Отец не скрывал гордости – и он имел на это полное право. Столько сил и заботы он вложил в сына! Практически все, небольшие, но громадным трудом собранные сбережения пошли на пошив концертного костюма, поездку в Москву за хорошими кларнетами (немецкой системы «А» и «В»), покупку пианино… И вот сын – студент прославленной консерватории имени П.И. Чайковского!

Глава IV

Но уже в сентябре того же 1967 года из Киева пришла тревожная, отчаянная телеграмма, в которой Женя неожиданно для всех просил:

«ПАПА ПРИЕЗЖАЙ С ПЕНСИОННЫМИ ДОКУМЕНТАМИ ПОМОГИ ПЕРЕВЕСТИСЬ…»

Речь шла о переводе в Донецкий музыкально-педагогический институт.

Отец тут же надел все свои ордена и медали, взял свои и мамины инвалидные и пенсионные удостоверения и отправился в Киев.

Было от чего отчаяться сыну и отцу: новое общежитие на окраине Киева всё ещё не построено, другое тоже далеко от консерватории, и в нём даже кроватей нет, старое общежитие (в центре) переполнено, снимать квартиру или комнату Жене не по карману. Обстановка в общежитской комнате, где сын пока ютился, предстала отцовскому взору во всей своей неприглядности: воздух сизый от сигаретного дыма (а брат и никто в нашей семье не курил и не курит), горы пустых бутылок, колонии тараканов, кровати без белья и два пьяных соседа-студента… Вывод был один – идти к министру культуры Украины и добиваться разрешения на немедленный перевод в Донецк!

Такая уж порода у Мартыновых: если решат, что надо, значит, надо, – вздохнут, сожмут кулаки и от своего не отступятся.

Донецк встретил киевского студента значительно приветливее и стал для брата третьим (после Камышина и Артёмовска) родным городом. Здесь талант прилежного студента Мартынова раскрылся ярко и многогранно. Евгений успешно выступил на республиканском конкурсе исполнителей на духовых инструментах, о Мартынове заговорили как о прекрасном кларнетисте и саксофонисте, перспективном дирижёре, интересном и самобытном композиторе и… очень даже неплохом певце. Женя с годами учёбы всё сильнее увлекался эстрадной и джазовой музыкой (помимо классической, разумеется) и как-то между прочим, но всё более настойчиво стал появляться на эстраде с микрофоном в руках.

Будучи простым в общении и добродушным парнем, он, отвечая на похвалы друзей в адрес своего вокала, всегда весело улыбался и, гордо расправив плечи, в шутку представлялся:

– Том Джонс в таблетках!

И для смеха, принимая атлетическую позу, мог ещё добавить:

– Геракл в засушенном виде!..

А Том Джонс действительно всю жизнь был у брата любимым эстрадным певцом, чей репертуар он почти весь перепел на студенческих концертах, вечерах и танцах тех юношеских лет, прожитых им в Донецке.

Однако необходимо отметить, что увлечение зарубежной эстрадной и джазовой музыкой отразилось в творчестве брата лишь внешними, стилистическими чертами, характерными для эстрады той, конкретной, эпохи рубежа 60–70-х годов, времени Жениной молодости. Основной же родник, питавший творческие корни таланта Евгения Мартынова, – это, безусловно, русские и украинские народные песни, которые он слышал, играл и пел буквально с самого своего рождения. А наиболее совершенными художественными формами профессионального песнетворчества, являвшимися для брата направляющим ориентиром, были песни советских композиторов – Б. Мокроусова, В. Соловьёва-Седого, М. Фрадкина, А. Пахмутовой, Г. Пономаренко – и, конечно же, песни и романсы М. Глинки, П. Чайковского, Н. Лысенко, Ф. Шуберта, Э. Грига…

Женин педагог, доцент Евгений Васильевич Сурженко, сам отличный, «играющий» кларнетист, привил своему ученику вкус к точной фразировке, чистейшей интонации и максимальной эмоциональной наполненности исполняемого мелодического материала. Позже, когда Евгений Мартынов «вовсю распоётся» на нашей эстраде, мастерство и культура его звуковедения будут ярко выделять его из среды окружающих эстрадных певцов, в большинстве своём, наверное, вообще не знающих, что такое «фразировка», «динамика», «агогика», «окраска и филировка звука» и тому подобные академические тонкости. Защищая диплом об окончании ДГМПИ, Женя исполнил на госэкзамене Концерт для кларнета с оркестром Моцарта, Рапсодию для кларнета и фортепиано Дебюсси, Фантазию для кларнета Гидаша, Патетическое трио для кларнета, фагота и фортепиано Глинки, а также своё Скерцо – «на десерт». Это был 1971 год. А осенью 1970 года в Донецке состоялся областной фестиваль комсомольской песни, на котором с успехом были исполнены две самые первые Женины песни-баллады на стихи его институтских сокурсниц Л. Жидель и Т. Киреевой – «Баллада о комсомольцах Донбасса» и «Песня о Родине». Правда, на этом фестивале, посвящённом VI областному слёту студенческих отрядов, песни исполнил не автор, а студент вокального отделения института В. Козак.

В апреле славного 1970 года в адрес родителей пришло письмо из института.

Уважаемые Нина Трофимовна и Григорий Иванович!

Сердечно поздравляем вас с великим юбилеем – 100-летием со дня рождения В.И. Ленина – и благодарим за хорошее воспитание вашего сына.

Евгений является примером для студентов в учёбе и общественной жизни института, хорошим комсомольцем. Желаем вам доброго здоровья, счастья в жизни и успехов в работе. Надеемся, что и впредь своим родительским влиянием будете оказывать нам помощь в воспитании сынов и дочерей нашей Родины.

Ректор, и. о. профессора Б. Манжора

Секретарь парторганизации М. Овчинникова

Секретарь комсомольской организации Г. Киреев

Председатель профкома Ю. Филатов

У брата в институте была примечательная кличка, которая нравилась всем и ему самому, – Подарок. И родилась она с первого дня появления Жени в Донецке. Сам факт перевода в институт киевского студента был воспринят ректоратом как подарок судьбы, ибо, при всём уважении к музпеду, киевские консерваторские наборы были классом выше донецких. И Подарок действительно не разочаровал ни товарищей, ни педагогов.