Текст книги "Евгений Мартынов. Белокрылый полёт"

– Моя, мартыновская порода!.. Но, правда, настырный, чёрт!..

Когда же после исполнения оркестром Вероники Дударовой моей дипломной симфонии Женя публично – под аплодисменты слушателей, в Большом зале консерватории – вручил мне букет цветов (улыбаясь, но одновременно стараясь выглядеть как можно серьёзнее), я был истинно счастлив, хоть и скрывал «по-деловому» свои чувства.

До последнего своего дня брат искренне переживал за меня, за мою неустроенность в 33 года, всё делал, чтобы помочь мне в решении жилищных проблем, постоянно висевших над моей головой дамокловым мечом и до писания этих строк так окончательно и не разрешившихся.

– Как там у тебя дела с квартирой? Что-нибудь движется? – это был его традиционный ко мне вопрос в последнее время.

Регулярно знакомясь с прогнозами гороскопа и моими в соответствии с ним перспективами на предстоящую неделю – месяц – год, Женя часто и неподдельно сокрушался:

– Когда же это закончится: трудности, проблемы, испытания на прочность?.. А главное, в результате всё останется без изменений и, как пишут, вернётся на круги своя!..

Об отношении брата к родителям коротко не расскажешь. Но о них он помнил постоянно, не жалея для отца с матерью своего внимания, времени и средств.

Мама до сих пор хранит короткие, но регулярные телеграммы, которые Женя посылал во время гастролей при переезде из города в город, типа:

«ВСЁ ХОРОШО ЖИВУ ГОСТИНИЦЕ УКРАИНА=ЖЕНЯ».

Поначалу подобная периодично-серийная корреспонденция даже вызвала на почте подозрение: уж не шпионские ли это шифровки?.. Да, впервые демонстрировавшийся по ЦТ телефильм «Семнадцать мгновений весны» невольно провоцировал людей и на такие «детективные» мысли. Что поделаешь…

Хранится и телеграмма, датированная 11 июня 1973 года. Второй раз в жизни Женино послание заставило маму расплакаться от радости:

«ЗАВОЕВАЛ ЗВАНИЕ ЛАУРЕАТА ВСЕСОЮЗНОГО КОНКУРСА ИСПОЛНИТЕЛЕЙ СОВЕТСКОЙ ПЕСНИ УРА=ЖЕНЯ».

Это было после конкурса в Минске. Через 3 дня пришла ещё одна телеграмма, в которой Женя сообщал:

«ПОЛУЧИТЕ ПОСЫЛКУ ОТКРЫВАЙТЕ ОСТОРОЖНО ПРИЗ ХРУСТАЛЬНАЯ ВАЗА ЧИТАЙТЕ ТАМ КОМСОМОЛКУ=ЖЕНЯ».

Уже приз зрителей, учреждённый пресс-центром конкурса и доставшийся по воле трёхтысячного зрительского жюри Евгению Мартынову, стоял дома (в Артёмовске), газета «Комсомольская правда» с многократно прочитанной заметкой о конкурсе лежала рядом с ним, и конкурс в записи транслировался по телевидению, но мама, впервые видя сына на экране, так разволновалась, что, когда тот чуть не уронил на сцене свой хрустальный приз, буквально вскрикнула:

– Держи уж! Не разбей!..

Свой первый авторский гонорар брат получил в 1970 году от Артёмовского алебастрового комбината, державшего в штате большой духовой оркестр. Этот оркестр, укомплектованный на все 100 % студентами музучилища, исполнил на республиканском смотре самодеятельного творчества наряду с классическими произведениями и Женину песню «Баллада о комсомольцах Донбасса» – и стал победителем. Долго думать, на какие нужды истратить гонорар, брату не пришлось. Он тут же купил в Донецке красивую радиолу «Беларусь» и привёз её в Артёмовск.

– Юрке нужно пластинки слушать, а отец будет футбол ловить. Сколько можно с такими проблемами ходить к соседям? – таков был Женин сказ.

Навестив родительскую семью летом 1976 года и глядя на то, как всматривается в старенький «Рекорд» неважно видящий отец, Женя тихо дал мне 700 рублей и попросил купить большой цветной телевизор:

– Сделай это сам, у меня, к сожалению, нет времени. И главное, чтобы родители до срока ничего не узнали. А то поднимут шум, будто им черно-белый больше нравится, а от цветного якобы только глаза заболят.

Когда во двор нашего дома въехал грузовик и я вышел из кабины, мама, увидевшая эту картину из окна второго этажа, тут же кликнула отца:

– Гриша! Юрка, кажется, телевизор привёз… Точно! Я как чувствовала, что их тайные разговоры этим закончатся… Да зачем же такой здоровый-то комбайн?!

На всех издательских договорах и исполнительских счетах брат ставил артёмовский адрес и направлял причитавшийся ему гонорар Мартыновой Нине Трофимовне. Когда в 1980 году на имя мамы пришёл огромный по тем временам (и по меркам наших родителей) перевод в полторы тысячи рублей, переполошились все – и родители, и сотрудники почты. Первых волновал вопрос: нет ли тут какой-нибудь ошибки? Вторые признавались, что из почтовой кассы таких больших сумм никому никогда на руки не выдавали. Созвонились с Москвой. Всё верно, никакой ошибки не произошло: это действительно был гонорар – от издательства «Музыка» – за издание авторского сборника песен Евгения Мартынова.

Да, много хлопот и волнений у родителей было связано с сыном, но радости и гордости за него было неизмеримо больше. Я помню телефонный звонок июньским вечером 1975 года. Плохо слышно, кто звонит и откуда… А звонил Андрей Дементьев, звонил из Москвы в Артёмовск, чтобы сообщить нам:

– Женя в Братиславе получил «Гран-при»!..

С 1978 года Женя в родительском доме побывал всего несколько раз, проездом. Я тоже тогда учился в Москве и к родителям приезжал только на каникулы. Зато отец с мамой стали наезжать в столицу всё чаще и порой на месяц – на два, благо у Жени была своя двухкомнатная, а с 1987 года аж четырёхкомнатная квартира! Приезжая в Москву, родители всегда везли с собой ящики и сумки с овощами и фруктами из Украины. Женя просил их ничего с собой не брать, но они, конечно же, поступали по-своему, по-родительски.

– Вам давно уже надо отдыхать, сидеть спокойно на одном месте, а не таскаться с чемоданами туда-сюда, – говорил задумчиво Женя.

Он давно искал варианты переезда родителей в Москву, но попытки обменять артёмовское жильё на московское так и не увенчались успехом. Обменные дела тогда были полулегальными и вокруг них крутилось много жулья – особенно много, если дело касалось людей состоятельных. Все наши «манёвры» неизменно приводили к сомнительным вариантам, от которых приходилось отказываться. Женю эта затянувшаяся на десятилетие проблема сильно тяготила, особенно когда на неё наложились и мои жилищные скитания.

Брат очень волновался за состояние здоровья стареющих родителей, всегда переживал, когда они болели, были не рядом. До последнего своего часа он проявлял сердечную заботу о родных, об отце, которому предстояло сделать операцию в Институте глазных болезней им. Гельмгольца… В тот памятный и горький день отца нужно было везти в клинику. Как назло, накануне сломалась машина! С восьми утра Женя пытался «вызвонить» каких-то мастеров, нервничал, собирался идти к знакомому таксисту, жившему где-то по соседству (у того телефон не то отсутствовал, не то брат не знал его номера). Откладывать «больничное мероприятие» никак не хотелось, к тому же машина нужна была для разъездов: на тот день ещё были назначены неотложные дела по загранкомандировке, планировалась важная встреча с адвокатом, ведь завтра предстояло третье по счёту судебное слушание дела о невыплаченном концертном гонораре в 10 000 рублей (очередная нервотрепка). Со вчерашнего, воскресного, дня гудела голова: алкоголь, выпитый на дне рождения у друзей, пришёлся совсем некстати перед «самым тяжёлым» днём недели и вовсе не снял напряжения, как ожидалось и как, по уверениям гулявшей компании, должно было произойти. Ночь прошла – «и сон и стон», без димедрола не обошлось. Поутру сердце колотилось, ломило под лопаткой, и машина никак не слушалась – не заводилась. А тут ещё звонок от адвоката: обязательно надо встретиться, дело осложняется и приобретает уголовную окраску! У брата были случаи, когда после гастрольной недели с двумя концертами в день организаторы-кооператоры вдруг исчезали, не выплатив артистам ни копейки. Но теперь, после десятидневного концертного турне по Рязанской области[7]7
  По иной информации, это злополучное турне состоялось якобы на Украине.


[Закрыть], оказавшись опять обманутым и не получив обещанного гонорара, Женя обратился в суд.

Уговоры друзей «не связываться» никак не повлияли на брата. Он был непреклонен в своём желании добиться справедливости, когда говорил:

– Я им не мальчик и могу постоять за себя!

По мере разбирательства стали выясняться неожиданные факты: кооператива, с которым заключён договор, вообще в природе не существует; паспорта руководителей этого лжекооператива чужие и в паспортном столе значатся утерянными; настоящие «руководители» просто рецидивисты с солидным тюремным стажем и, если не ошибаюсь, находящиеся в розыске… Женя и сам понимал, что тягаться с такими «зубрами» в условиях нашей юриспруденции – дело почти гиблое. Но он вошёл в азарт и на предостережения людей, ранее пострадавших от этой кооперативной шайки, смело отвечал:

– А мне чего бояться? Я по всем статьям прав!.. К тому же вся московская милиция – мои, наверно, самые близкие друзья…

С «Гран-при» Международного фестиваля эстрадной песни «Братиславская лира-75»

Поздравление с победой от звезды чехословацкой эстрады Карела Готта

Итак, глотнув успокоительного, Женя отправился вроде бы к таксисту, однажды помогавшему брату чинить его новую, но постоянно барахлившую «Волгу». Потом мама вспоминала, что даже не заметила, как он выскочил из дома: это было где-то в 15 минут десятого. Заскочил в отделение милиции, находящееся прямо во дворе у подъезда: переговорил с приятелями-милиционерами, на машину и на жизнь пожаловался, анекдот рассказал, в шутку спросил, нет ли у ребят рюмки водки – а то «сердце ноет и день начался наперекосяк». Водки не оказалось. Кому-то звонил, не дозвонился. Уходя, сказал, что спешит к автослесарю. Все улыбались, желали брату не принимать проблемы близко к сердцу.

Понедельник, 3 сентября… Вот уже полтора часа, как Жени не было дома. Отец всё это время в боевой, точнее, больничной готовности выглядывал сына в окно, высматривал с балкона…

И вдруг раздался телефонный звонок…

Глава VIII

Однако я рано привёл своё повествование к последнему дню жизни брата, перескочив через целое 10-летие бытия и творчества. Позже я продолжу прерванную цепь событий того «чёрного» дня. А пока мне хочется вновь возвратиться в счастливые и звонкие для брата 70-е годы, к рубежу 70-х и 80-х годов.

Я тогда учился в консерватории, писал свои сонаты и кантаты. Элла поступила в Московский заочный педагогический институт, тоже прилежно училась. А Женя занимался большой пластинкой: мучился с поэтами над подтекстовками, «пробивал» песни на худсоветах, вместе с таллинским аранжировщиком Тынисом Кырвитсом (приезжавшим работать в Москву и жившим у Жени дома) корпел над партитурами. Нужно сказать, что работа над пластинкой представляла собой многоэтапный процесс. И этот начальный, «бумажно-творческий» этап для брата (и вообще для авторов) был очень ответственным, во многом определяющим, но в конечном счёте лишь первым в числе других, не менее важных, так или иначе влиявших на судьбу нового диска и песен, на нём записанных. За данным этапом наступал следующий, наверно самый хлопотный: роспись партитур на партии, репетиции с оркестром и запись фонограмм в студии, наложение голоса и сведение фонограмм с широкой плёнки на узкую. Потом снова худсовет – плёночный, – ОТК (отдел технического контроля). Далее, если всё нормально, фотограф, художественное оформление, рецензия, репроцентр… На всех стадиях работы Женины мытарства верно делила редактор Анна Николаевна Качалина – мудрый и высокопрофессиональный наставник, продюсер (говоря современным языком) большинства мартыновских пластинок, начиная с самого первого миньона.

Для авторов и исполнителей, серьёзно относившихся к перспективам своей популярности, работа над песней и пластинкой не заканчивалась в студии грамзаписи, а, по существу, только подходила к своему пику. После фонограммной стадии следовала ещё более важная, трудная и, возможно, решающая стадия «эфирной раскрутки». Песня может зазвучать или не зазвучать, подхватиться «снизу» или не подхватиться, но в любом случае она сначала должна быть хорошо заявлена «сверху». Порой хватало одного точного попадания в эфир, чтобы песня сразу же пошла в народ. Однако если она «не пошла», не зазвучала после хорошей и мощной «засветки», тогда уж никто никого не винил: значит, таков материал и такова у него судьба. Соответственная судьба, понятное дело, ждала и пластинку, в которой не было шлягеров. Но главное, повторюсь, сначала пробить песню в эфир, любой ценой добиться, чтобы её услышали, иначе она может оказаться «мертворождённой». На этой стадии большинство артистов и авторов «сходили с дистанции»: тут нужен и особый талант, и простое везение, и божье благоволение.

Перед Евгением Мартыновым эфир открылся почти что сам собой, Женя в него вписался естественно и красиво, словно такого артиста давно уже все ждали и предвкушали его появление. Так было года четыре, начиная с 1975-го – с «Братиславской лиры». Несмотря на старания злопыхателей и завистников, «закрыть рукой солнце» никто не мог: захлопывалась перед Мартыновым одна дверь – ему тут же отворяли две другие, едва появлялось в печати чьё-то нелестное высказывание о нём – как популярнейшие журналы отвечали куда более вескими контраргументами на нескольких страницах да ещё с цветным портретом на развороте и клавиром песни в конце. И хоть Женина творческая результативность требовала гораздо большего эфирного простора, в сравнении с другими «молодыми» он был, наверное, самым слышимым и видимым.

Между тем к началу 80-х годов эфирные проблемы стали всё более касаться и брата. Песни Женя писал с завидной плодовитостью, и они невольно вступали в соперничество друг с другом, не позволяя автору сконцентрировать энергию на «раскрутке» одного-двух шлягеров. Почему одного-двух?.. Потому что артисту редко удаётся за год «раскрутить» больше двух песен. Причина этого кроется в законах психологического восприятия слушательской аудитории и в специфике конкурентной борьбы за эфир. Брат записал для большой пластинки 10 песен, но и в пластинку не смогли войти все, и в эфире им было тесно. Даже такая песня, как «Скажи мне, вишня…» (стихи В. Харитонова), ставшая благодаря певцу Ф. Киркорову очень популярной в 90-е годы (после смерти её авторов) и получившая звание лауреата телефестиваля «Песня-93», – даже она не смогла тогда пробиться в эфир. В фонотеку Всесоюзного радио эту песню в Женином исполнении я принёс в 1991 году. А в 1979-м, когда «Вишню» показал на худсовете сам автор, её «зарубили» как материал «бесцветный и к тому же пошлый». Подобная судьба постигла и песню «Ласточки домой вернулись». Брат тогда очень переживал, переполняемый новыми замыслами, за судьбу песен, которые считал лучшими и более совершенными, чем «Яблони», «Лебединая» и «Алёнушка», но которые не становились такими же популярными. Ибо это были действительно прекрасные песни: «Звучи, любовь!», «Натали», «У Есенина день рождения», «Свадебный вальс», «На качелях», а также написанные ранее – «Твоя вина», «Чудо любви», «Колыбельная пеплу»…

До гиганта за время с 1975 года у брата вышло в свет 5 авторских миньонов с одинаковым названием «ЕВГЕНИЙ МАРТЫНОВ ПОЁТ СВОИ ПЕСНИ». Все тиражи этих миньонов почти моментально раскупались, и часто сам композитор, щедро раздаривавший пластинки своим поклонникам, не мог их приобрести ни в магазинах, ни на складах. Долгоиграющие пластинки производились не так оперативно, как маленькие и гибкие, к ним было более серьёзное отношение со всех сторон, и стоили они, разумеется, в два-три раза дороже последних. Женина долгожданная большая пластинка появилась только в самом конце 1979 года[8]8
  Появилась, выразиться точнее, в руках у автора, а в продажу она поступила соответственно указанному на ней году производства – в 1980-м.


[Закрыть], она тоже называлась «ЕВГЕНИЙ МАРТЫНОВ ПОЁТ СВОИ ПЕСНИ». Эффект от её выхода был явно менее ярким по сравнению с самым первым Жениным миньоном. И впредь брат никогда больше не соглашался на выпуск нового гиганта, предпочитая выдавать песни не десятками, а по три-четыре: оперативно, большими и недорогими тиражами, включая в пластинки только тот материал, который претендовал на «тотальную» популярность и «рыночный» спрос (раз уж грамзапись идёт в народ через магазины, а не через эфир или ещё как-нибудь).

Готовя материал для большой пластинки, Женя попросил широко известного московского поэта и признанного песенника Роберта Рождественского подтекстовать пару мелодий. Песни «Звучи, любовь!» и «Свадебный вальс» положили начало дальнейшей творческой дружбе маститого поэта и молодого композитора. В начале 80-х годов этот дуэт подарит слушателям такие вдохновенные песни, как лирико-драматическая баллада «Эхо первой любви», проникновенная исповедь «Песня, в которой ты», идиллически-светлый вальс «Добрые сказки детства». По-новому раскрылась, благодаря сотрудничеству с Робертом Ивановичем, индивидуальность Евгения Мартынова в гражданской тематике, – индивидуальность и как композитора, и как исполнителя. В 1982 году Женя вдруг решил сам исполнить песню, повествование в которой ведётся не от лица молодого влюблённого героя (что было наиболее естественно для сценического облика брата), а от лица ветерана с поседевшими висками. Я имею в виду песню «Встреча друзей» («Посидим по-хорошему»), ставшую в определённой степени поворотной для Мартынова, олицетворившую начало нового «немолодёжного» периода в его творчестве. Такая же история и с песней «Марш-воспоминание», которую Женя в 70-х годах вряд ли взялся бы исполнять лично, предложив её, скорее всего, Иосифу Кобзону. Но брат исполняет её сам (не забыв, конечно, и о Кобзоне, и о Краснознамённом ансамбле Советской армии), – исполняет сам и на заключительном концерте телефестиваля «Песня-84». Примечательно, что во всех случаях до этого в финале «Песен года» брату петь не позволяли: за него его песни исполняли София Ротару, Карел Готт, Миро Унгар, Бирута Петриките, Валерий Топорков…

Коснувшись «Песен года» образца 70–80-х годов, хочу заметить также, что между авторами посредством воздействия на музыкальных редакторов всегда велась скрытая, но яростная борьба за популярных исполнителей. В результате чего исполнителям навязывались совсем «немилые» им песни авторов-классиков, а авторам популярных песен – такие же «немилые» исполнители, стремившиеся в свою очередь с помощью всё тех же редакторов удачно для себя «перекрёстно опылиться». Раскладывал этот «пасьянс» Его величество Редактор, и не подчиняющийся Его воле, как правило, вообще не попадал в эфир. По поводу того, кто будет представлять песни Мартынова в программах этого престижного телефестиваля, у брата постоянно возникали острые трения с редакторами. В арсенале Жениных исполнителей были признанные и популярные мастера эстрады (как советские, так и зарубежные), но музыкальная редакция упорно предлагала свои варианты – новых, неизвестных певцов. Случалось, дело даже доходило до скандалов и отказов брата от участия в программах с «левыми» исполнителями его песен, которых пыталась навязать ему всесильная редактура.

Глава IX

С 1976 года Женя в Росконцерте как штатный артист не работал: строгий гастрольный график стал сковывать творческую свободу брата, не позволяя сконцентрироваться на композиторской деятельности в первую очередь. Официально Женя числился теперь музыкальным консультантом (а позже – музыкальным редактором) издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Журнал «Комсомольская жизнь», для последней странички которого брат подбирал популярные молодёжные песни, не требовал большой отдачи творческой энергии, но и платил соответственно: 6 рублей в месяц. Так как совсем «не работать» в советские годы было нельзя, то, чтобы не попасть под статью за тунеядство, а также чтобы к пенсионному возрасту накопить официальный трудовой стаж, нужно было обязательно иметь трудовую книжку, значиться членом какого-нибудь профсоюза и состоять где-либо в штате, «активно» участвуя в общественной жизни коллектива. В таком положении были почти все «свободные художники» – не члены творческих союзов (хотя встречались, безусловно, исключения, но это уже ближе к декадентам, а речь сейчас не о них). Работа в «Молодой гвардии» оставляла брата, с одной стороны, свободным, а с другой стороны, открыла двери в широкую молодёжную аудиторию. Участвуя в творческих мероприятиях, организуемых отделом культуры ЦК комсомола, брат объехал, наверно, все ударные стройки той трудовой эпохи, ныне пренебрежительно именуемой «застойной», исколесил в составе творческих агитбригад Сибирь и Дальний Восток, Урал и Казахстан и, конечно же, легендарную Байкало-Амурскую магистраль (стройку века – так её величали в семидесятых)!

В те времена трудового романтизма Женину песню «Если сердцем молод» («песню бомжей», как её между собой называли сами авторы) распевали повсюду. Её пели и студенты-стройотрядовцы, и солдаты-призывники, и вокально-инструментальные ансамбли на танцплощадках, и популярные артисты на эстрадных подмостках. Помню, в периоды выпускных школьных гуляний под окнами всю ночь слышалось:

 
Я сегодня там, где метёт пурга,
Я сегодня там, где поёт тайга.
Я сегодня там, где друзья близки,
Нет причины для тоски!..
 

Артистическая эстрадная среда условно и негласно делилась на деятелей, кочующих по трудовым молодёжным объектам (это были артисты, «кормящие таёжных комаров»), и на деятелей, участвующих только в престижных праздничных концертах, посвящённых юбилеям и съездам комсомола и партии (это были элитно-номенклатурные артисты). Женя участвовал в мероприятиях и нижнего, и верхнего рангов согласно общепринятому тогда лозунгу:

 
«Партия сказала: надо!
Комсомол ответил: есть!»
 

Платы за эту общественно-концертную деятельность никто ни от кого не требовал (кормили в поездках – и то уже хорошо), но на её основе складывались отношения и мнения, рождались рекомендации и ходатайства, существенно влиявшие на судьбы людей, задействованных в подобных мероприятиях. Комсомол отметил «заслуги Евгения Мартынова в деле нравственного воспитания советской молодёжи» (эта классически типовая формулировка фигурирует почти во всех многочисленных грамотах и дипломах, вручённых брату различными комсомольскими органами за более чем двадцатилетний период соприкасания его с комсомолом): в 1979 году Женя стал лауреатом премии Калининского обкома ВЛКСМ (вместе с А. Дементьевым – за их совместное песенное творчество), в 1980-м – лауреатом премии Московского комсомола (за личный вклад в развитие молодёжной комсомольской песни), а в 1987-м в итоге – лауреатом премии Ленинского комсомола. Вся «денежная начинка» этих премий, как и полагалось по неписаным законам, была перечислена на строительство важных объектов народного хозяйства. Такое «целевое» направление лауреатских премий было почти общепринятым явлением, и никто из лауреатов этим не бахвалился.

Авторское прочтение «Лебединой верности» в популярной программе «Артлото» было так горячо воспринято телезрителями, что Мартынов сразу же стал «всесоюзным девичьим кумиром»

Для многих людей, знавших Мартынова до его стремительного взлёта на Олимп эстрадной популярности и смотревших на его триумф со стороны, было непонятным и загадочным то «везение», которое, казалось бы, действительно его сопровождало. На их вопросы о причинах своего успеха Женя, как правило, отвечал шутками: мол, он племянник Олега Кошевого, зять трижды Героя Советского Союза Александра Ивановича Покрышкина, герой ташкентского или ашхабадского землетрясения, лауреат совминовского домоуправления и т. п. И некоторые люди верили его шуткам, всерьёз доказывая другим, что Мартынов женат на внучке Покрышкина, что прославленный маршал авиации подарил ему самолёт, и он теперь на этом самолёте летает на дачу к Брежневу, так как генсек ему во всём покровительствует. Хотя, конечно же, за успехами брата ничего сверхособенного не скрывалось помимо его солнечного таланта, искренней доброжелательности и расположения к людям, а также смелости и азарта в действиях по достижению поставленных целей. Если было необходимо, Женя не боялся и не гнушался ответственных закрытых прослушиваний и открытых концертных баталий, выхода на уровень очень высоких должностных лиц и прямого контакта с неблаговолящими ему людьми, опасных самолётно-вертолётных передвижений от одной концертной площадки к другой и «полулевых» ночных работ в студиях звукозаписи. Раз нужно, брат умел и за себя попросить, и со своей стороны удружить. Если цель оправдывала средства, он шёл и на фиктивный брак (до женитьбы на Элле), и на вступление в партию (в 1980 году), действуя по принципу Сократа: «Где отступает гибкость, там наступает старость».

Женина жизненная позиция вообще была активной, и по своим внутренним – волевым и умственным – качествам брат во многом был не похож на своё внешнее лирическое «Я». Не побоюсь сказать: Евгений был бойцом, даже если сам этого не осознавал, признавая в себе лишь игрока. Он был полон энергии, в частности творческой, горел ею и даже перегорал, не находя возможности реализовать её полностью. Да, в той, оставшейся позади, эпохе было много высокого и героического, красивого и крепкого, но при всём при том наша система не давала возможности реализовать себя хотя бы на 50 % (правда, это отнюдь не мало), если ты хотел остаться независимым. Система тебя взращивала, хомутала, «ставила на тебя», погоняла, баловала пряниками и одаривала милостями, но вожжей из своих рук никогда не выпускала. Ты был вечным пролетарием, наёмной рабочей силой: беги, тяни, надрывайся – и не задумывайся о том, кто извозчик, в чьих руках вожжи. Реализовать свои собственные проекты не позволяли ни высокие связи, ни крупные (по советским меркам) авторские гонорары… Хотя эти козыри – связи и гонорары – внешне и создавали иллюзию творческого удовлетворения, личностного самостояния и духовного восхождения.

Я коснулся такой составляющей в судьбе творческого человека, как авторские гонорары. В 70–80-е годы, когда авторское право в нашей стране было защищено государством, основным источником существования для авторов-песенников было начисление гонораров за исполнение песен на концертных и танцевальных площадках (платных) и в ресторанах. Если песня была очень популярна и исполнялась повсюду, то она одна могла приносить композитору (у поэтов ставки были пониже) от трёх до пяти тысяч рублей в месяц. Если популярных песен у композитора было несколько сразу, то в пик своей популярности эти песни способны были дать месячный доход в 10–15 тысяч рублей, и даже более. Но, я повторяю, это в пик популярности, и популярности тотальной. По поводу объёмов чьих-то «с неба падавших» гонораров постоянно шептались неудачливые шлягерописцы, переполняемые догадками, завистью и злостью. Нужно заметить, что для большинства завистников и борцов за «чистоту песни» главным критерием отношения к авторам и песням были не творческо-художественные достоинства последних, а их гонорарно-коммерческий успех. Именно «слишком зажравшихся» авторов критиковали на съездах и пленумах союзов композиторов и писателей. Когда же удачливый автор постепенно выходил из пика своего успеха и его авторские гонорары падали до средних размеров, интерес к нему со стороны «секретарей-блюстителей» тут же пропадал. Какие он теперь писал песни, никого попросту уже не интересовало.

Евгений Мартынов занимал первое место по авторским гонорарам среди композиторов всего Советского Союза в течение примерно двух с половиной лет начиная с конца 1975 года. Он отодвинул на второе место бывшего лидера – Давида Тухманова. А до Тухманова первую строку в этой устной табели о рангах уверенно занимал Арно Бабаджанян. Брата же с первой позиции оттеснил Александр Зацепин, «экс-чемпион», а того – давно прорывавшийся Раймонд Паулс… Женя, кстати, с большим интересом следил за творчеством перечисленных мной композиторов и всегда отзывался о них с искренним уважением – как об очень крупных творческих фигурах. Примечательно, что Мартынов, Тухманов, Зацепин, Паулс, назову также Юрия Антонова, – все были (и сейчас, помимо Жени, остаются) профессионалами, почитаемыми друг другом, однако держащимися друг от друга на расстоянии, словно сохраняющими определённую производственную автономность. Наверно, это ещё раз подтверждает тот факт, что бездарности и безличности группируются и объединяются куда более успешно, чем люди талантливые и личностные.

Глава X

Коснувшись гонорарно-доходной стороны композиторской деятельности, я вспомнил о соприкасающихся с этой стороной некоторых фактах из жизни брата.

Когда молодой, популярный и очень доверчивый (поначалу) композитор Евгений Мартынов попал в московскую, внешне элитную, среду, он даже несколько растерялся от того, что все у него просят денег взаймы, и притом не 200–500 рублей на месяц, а 5–10–20 тысяч на неопределённый срок.

Женя недоумевал:

– Вроде, у людей есть всё: большая квартира, импортная мебель, машина, дача… У меня всего этого нет, и неизвестно, когда будет. А взаймы не я у них прошу, а они у меня. Помощи не я у них прошу, а они у меня. И как они собираются такие большие деньги отдавать? Где их вообще можно взять, если зарплата у людей – 200 рублей, а аппетит – на 20 тысяч? Вчера, наверно, заняли у Тухманова, сегодня просят у Мартынова, завтра будут клянчить у Антонова.

Кто только не просил у Жени денег взаймы! Кого только брат не выручал: от новых киевских родичей до людей едва ему знакомых! Очень известные граждане, взяв в долг крупные суммы ещё в 70-х годах, так и не вернули Жене денег до конца его жизни.

– Не буду же я на них в суд подавать! – говорил брат. – Тем более что некоторых уже и в живых нет, а их жёны вроде вообще тут ни при чём… Да и расписок-то я от них не требовал, а те расписки, что есть, давно уже недействительны.

Трудно было Жене понять людей, каждый раз при встрече обещавших ему вернуть долг на следующей неделе – и снова пропадавших на год. Необязательность, как категория этическо-нравственная ли, профессиональная ли, бытовая – любая, душе брата была не только чужда, она была просто непостижима! Взять – и не отдать, пообещать – и не сделать, свои же обязанности – и проигнорировать: против этих «приёмов» Женина «защита» не срабатывала. До конца жизни если брата выводило что-то из себя, то в первую очередь людская непорядочность, безответственность, непунктуальность, необязательность, из-за которых многие Женины планы порой оказывались под угрозой срыва, а сложные многоходовые комбинации грозили в конечном итоге распасться.

Фамилии некоторых уважаемых должников я знаю. Эти люди всегда избегали лишних встреч с Женей, а после его смерти вообще «выпали в осадок», никогда даже по телефону не поинтересовавшись, как живёт Женина вдова с малолетним сыном и его больные, всё более стареющие отец и мать. Хотя выпали в осадок разве одни только должники? Многих Жениных «друзей» после похорон как ветром сдуло. А брат был радушным и щедрым человеком, гостеприимным и хлебосольным. Сам любил погулять и гостей всячески старался уважить, не скупясь на обильные застольные угощения и доброе, искреннее внимание к друзьям и близким. Потому и деньги у него в карманах не задерживались надолго.