Текст книги "Дерево Иуды"

В статье Петра Волгова молодой человек уловил нечто совсем другое. Журналист призывал не опускать руки, а бороться до конца, указывал пути к чуду через покаяние, то есть изменение себя. Для Андрея всё это было внове, но это «внове» было ему по сердцу. Он мечтал бороться с болезнью, теперь уже не убегать от неё, а именно бороться, его волчий и человеческий дух в данном вопросе были солидарны, и если бы кто-то указал ему этот чёткий путь борьбы, как это указывали, например, древние японские воины-самураи, Андрей сделал бы всё для того, чтобы этот путь осуществить. Силы, энергии, хорошей злости у него хватало.

Когда человек долго живёт один, он привыкает разговаривать сам с собой вслух. С мыслью когда-нибудь встретиться с автором статьи, познакомиться и поговорить с ним о болезни, Андрей закурил и начал нервно ходить по комнате взад-вперёд, проговаривая вслух собственные мысли.

– С какой стати мне раскисать? – спрашивал он сам себя и тут же отвечал: – Во-первых, у меня есть воля… нет у меня пока веры в Бога, но ведь и с помощью воли можно себя настроить так, что поверишь хоть в чёрного кота. А уж в силу, которая готова тебя исцелить, подавно. Теперь определиться с тем самым важным, о чём писал журналист… Покаяние… не исповедь с платочком, мокрым от слёз, не бумажка с перечнем грехов… – Он рассмеялся. – Отчёт о проделанной работе? Чушь… Да у меня их столько наберётся, что и на двух телегах не увезёшь… да, борьба, вот то самое нужное слово – борьба с самим собой, чём, в сущности, я и теперь занят… Только тут другая, наверное, борьба… с плотью… Ну, что ж я, монах что ли? – воскликнул он. – Да и монахи что же, не мужики? Тьфу ты! Не в этом же смысл статьи. Опять я о своём. У кого что болит, тот о том и говорит. Да и это наболело! Но это такая ерунда, по сравнению с главным – с борьбой со своими желаниями! О боже, если бы кто-нибудь из высших вскрыл бы сейчас душу мою, как консервную банку, каких бы только чертей он бы там не увидел. Чего только там не было, каких только не было желаний?! Всё было, все учебники психиатрии там уместились. Каждой твари по паре. И та пьяненькая соседка-чертовка не вылезала из головы, хоть убей её, не чертовку, конечно, а мысли о ней… И желание уколоться… просто отдохнуть разок от этой «трезвой» пьяной жизни… тоску унять, ностальгию, одиночество, наконец, своё волчье придушить хотя бы на время.

В конце июля в Нижнем наступили невыносимо жаркие дни. Заказов на памятники было очень много – по всей вероятности, люди старались использовать отпускные деньги и сам отпуск для установки памятников и оград… Андрей работал без выходных. В городе было пыльно и душно, от жары плавился асфальт, и пахло так, как может пахнуть только в аду. После свежего балтийского лета с прохладными дождями и морским ветром такая жара переносилась Андреем очень скверно. Водка его не стимулировала, как других гравёров, а, наоборот, убивала. Он еле передвигался, постоянно клонило ко сну. В теле была болезненная слабость, Волков всерьёз забеспокоился о том, что это могли быть симптомы страшной болезни. После того как на одном из памятников Андрей перепутал дату смерти, а розочку выбил не там, где положено, к нему подошёл начальник Гусулис, рыжий толстый литовец, и вполне доброжелательно предложил несколько дней отгулов.

– Деньги возьми в бухгалтерии. Сходи на Волгу, позагорай, искупайся, – сказал он, дружелюбно улыбаясь. Работа никуда не денется. В лес сходи, грибов сейчас, правда, мало. Засуха. Но ягоды есть. Грибы не бери. Они сейчас все ядовитые как поганки. Кстати, советую съездить в Борский район, станция Толоконцево, тут недалеко. От Московского вокзала первая остановка в Семёновском направлении. Леса там богатые, как у нас, – он весело усмехнулся и подмигнул, – в Прибалтике! Тоскуешь, небось? Ничего, привыкнешь. Я в своей родной Клайпеде уже семь лет не был, обрусел совсем. Привыкнешь.

Андрей поблагодарил шефа за заботу и следующим утром, взяв на всякий случай с собою корзинку, отправился на вокзал, и оттуда на электричке поехал в Толоконцево.

Проезжая мост через Волгу и глядя на сверкающую водную гладь с множеством маленьких чёрных точек – надувных лодок и рыбаков; любуясь необычайно красивым восходом солнца… высокое-высокое нежно-голубое небо, совсем не такое, к какому он привык в Прибалтике; разглядывая темнеющий вдали лес, островки, крохотные живописные домики, машины, людей, собак, – Андрей почувствовал острое желание жить – жить нормальной человеческой жизнью: о ком-то заботиться, любить и быть любимым. Он вспомнил верную свою «самарянку» Наталью, потом бывшую жену Ольгу и Машеньку, дочку, по которой очень скучал, и ощутил сейчас такой тяжёлый приступ тоски, что чуть слёзы не выступили у него на глазах. «Озайчился совсем, – грустно усмехнулся он, доставая свою походную фляжку и делая большой обжигающий глоток коньяку. – Или очеловечился?». Уныние не проходило. Он и в мыслях не мог допустить знакомство с какой-нибудь женщиной. Что он ей скажет? «Здравствуйте, я болен СПИДом и нахожусь в бегах. Меня разыскивает милиция всех городов России». Хорошая проверка нервной системы! Его болезнь была как позорное клеймо, как непреодолимая преграда между желанием и реальностью, как ушат ледяной воды в интимно-трепетную минуту, как постоянное напоминание о том, что теперь он не имеет права жить нормальной человеческой жизнью… Ему было очень одиноко, Волк отступил, Человек ещё не занял всего пространства, Волк был хитёр и дерзок, Человек пока ещё был слаб… Во всём мире он был один, и никто не мог обещать ему утешения. Никто, кроме… разве что Бога? Но есть ли Он, и какой?

Выйдя из электрички на станции, Андрей обратил внимание на большое количество молодых людей, небрежно прогуливающихся по платформе. Почти у каждого из них в руках была полуторалитровая пластиковая бутыль с водой. Время от времени они почёсывали руками лица и прикладывались к водичке. Это были местные наркоманы, такого большого количества «торчков» в одном месте Андрей нигде не видел, даже в Калининграде. Здесь наркоманы бросались в глаза своим поведением сильнее, чем в его родном городе. Объяснялось всё просто: в Калининграде на «точках» торговали вытяжкой из маковой соломки, здесь – ханкой, то есть опиумом-сырцом. Ханка поступала из Афганистана через Таджико-Афганскую границу, и по пути в российскую глубинку поэтапно, из рук в руки, нещадно разбавлялась всякой требухой. Для того чтобы «навариться», перекупщики добавляли в опиум димедрол, муку, сахар. В результате ханка доходила до потребителя грязная, возможно, поэтому наркоманы, сидевшие на ней плотно, так быстро чахли, сходили на нет.

Андрей спустился с платформы и присел на лавку. Он ещё раз приложился к фляжке и закурил. У него защемило сердце, когда он так близко увидел уколотых наркоманов. Он почти не боролся с искушением, уступил, сдался без боя. Кроме того, он слегка захмелел от коньяка и жары. «Сегодня выходной, – подумал Андрей, делая ещё один глоток из фляжки. – На работу идти не нужно, деньги у меня есть. Нет шприца, но это не проблема, можно попросить у кого-нибудь из этих парней. Или подобрать на земле – зараза к заразе не пристаёт. А если кого-нибудь из них подогреть, так, наверное, и за ширевом сбегают, и уколоться помогут». Андрей находился в сильном волнении, кровь волчья ударила в голову. Он резко поднялся с лавки и направился к двум паренькам, стоявшим поблизости.

– Привет, пацаны, – дружелюбно улыбнулся он.

Те недоверчиво на него покосились и ничего не ответили. Один из них был высокий, худой, с козлиной бородкой и многочисленными татуировками на руках. Другой был как две капли воды похож на своего друга, только без бороды и чуть меньше ростом. Оба наполовину спали, покачиваясь, точно стебельки на ветру.

– Где можно ширево взять? – снова обратился Андрей. – Я не местный, ничего тут у вас не знаю, приехал издалека.

Заметив недоверчивое выражение их лиц, он закатал рукава рубашки и показал чуть зажившие рубцы.

– Вот доказательство!

Молодые люди переглянулись.

– Что-то ты не похож на наркомана, – прогнусавил один, откидывая со лба спадавшую на глаза чёлку и недоверчиво оглядывая спортивную фигуру Волкова с крепкими мускулами, выпирающими из-под рубашки.

Андрей понял, что всему виной были его жилистые рабочие руки и запах алкоголя. По сравнению с этими бледными субтильными юношами, по-видимому, никогда физически не работавшими, он действительно казался здоровяком. Коньяк ударил ему в голову, Андрею захотелось ссоры.

– Козлы вы, парни, – оскалился он и подошёл к ним вплотную. Он чувствовал свое физическое превосходство и с удовольствием разрядился бы в драке. – Не можете наркомана от «мусора» отличить?

Однако парней такое обращение мало тронуло. Андрей поискал глазами других наркоманов и направился к ним.

– Погоди, – услышал он вдруг. – Не кипятись. Презерватив есть?

Волков остановился и обернулся к тем двоим.

– А зачем вам презерватив? – удивился он.

– Ты что, не знаешь, зачем нужен презерватив? – спросил длинный. – Тут цыгане раствором торгуют, готовым уже. На вынос ширево не дают. Если хочешь вынести, должен у них на глазах презерватив проглотить. Здесь «мусоров» знаешь сколько?

Андрей задумался – встречаться с милицией в его планы не входило.

– Может быть, у вас есть презерватив? – смягчился он.

– У нас? – Длинный самодовольно улыбнулся. – Есть.

– Может быть, вы меня в дом введете? Там вместе уколемся. Я вам куплю столько, сколько нужно.

Ребята снова переглянулись, и длинный покачал головой.

– Мы не можем. Если мы приведём постороннего, то на этой точке нам перестанут продавать. Таков закон.

– Да ты не бойся, братишка, – ухмыльнулся второй, открывая редкие ржавые зубы. – Мы не кинем, здесь никто не кидает, не принято.

Андрей на мгновение задумался, потом вытащил бумажник, специально «засветил» пачкой денег – для того чтобы друзья не испарились, а вернулись к деньгам, – вытащил пятисотенную купюру и протянул длинному.

– Этого пока хватит? – спросил Андрей. – Мне двушку, остальное вам.

– А ты будешь ещё брать? – полюбопытствовал длинный.

– Если лекарство хорошее, возьму ещё.

– Так давай бабло сразу, – встрепенулся приятель длинного. – Зачем нам лишний раз рисковать?

Андрей усмехнулся и ничего не ответил, понимая, что наркоманы везде друг на друга очень похожи, что в Калининграде, что в Нижнем Новгороде.

– Нет, пацаны, принесёте, я уколюсь, там будет видно. Я вас не знаю, вдруг вы мне чай принесёте?

– Ладно, пошли мы, – сказал длинный, забирая у Андрея купюру. – Жди нас возле… – Он посмотрел по сторонам. – Вон того каменного туалета при станции.

Пошатываясь, парочка пошла в цыганский посёлок. Андрей проводил их взглядом, выбрал местечко в тени на траве недалеко от туалета и присел там. Погода была чудная, слегка морило… Прошло около получаса. «Друзей» не было. Андрей допил коньяк и ругал себя за наивность. Ну надо же быть таким идиотом, чтобы довериться наркоманам?! Ведь сам он сколько раз обманывал таких же лопухов, каким оказался сегодня сам. Мальчишка! По-другому не назовешь. Наивный болван, лох!

Он уже собирался уходить, как вдруг увидел тех двух парней. Они шли в его сторону совершенно убитые, останавливались, о чём-то спорили, жестикулировали руками, впадали в сонный ступор, потом неожиданно просыпались и шли дальше. Поистине таким темпом они могли добираться до Волкова неделю. У них была явная передозировка. Уже не могли они больше и шагу ступить, не выдержали и рухнули на траву под большим раскидистым тополем. Андрей поднялся и медленно подошёл к ним.

– Ну что? – спросил он, присаживаясь рядом.

– В поселке «мусор» на «мусоре», – с закрытыми глазами стал плести небылицу длинный. – Здесь твои два куба, мы уже укололись.

Он достал из кармана презерватив с раствором.

– Шприц, – попросил Андрей.

– У тебя и шприца нет? – промямлил длинный. – Что ты за наркоман без шприца?

У Волкова возникло сильное желание двинуть гнусавого по физиономии, но Андрей удержался. Маленький вытащил свой шприц и отдал Андрею.

– Держи, можешь не бояться, я ничем не болею.

– Зато я болею, – усмехнулся Волков. – Так что бояться мне нечего.

Андрей зашёл в туалет и там укололся. Приятная тёплая волна ударила в голову и разлилась по всему телу. Из туалета вышел уже другой человек – наглый, самоуверенный, довольный собой, с усыплённой совестью и холодным змеиным взглядом наркомана, которому хорошо. В этом состоянии в нем пробуждался Волк и засыпал Человек. В этом состоянии он никого и ничего не боялся, даже смерти.

13

«Контузия» эта дорого обошлась Андрею. Организм, который успел обновить кровь и снова получил дозу яда, страдал так, будто год подряд Волков ежедневно кололся – такое было жуткое, тяжёлое наркотическое похмелье. Теперь даже эпизодического употребления наркотиков нельзя было ни в коем случае допускать.

В четверг молодой человек вышел на работу. Снова начались однообразные тяжёлые будни, только теперь дни не тянулись, а бежали один за другим, всё завертелось с невероятной быстротой – так, словно у часов лопнула стягивающая пружина. Работа, дом… дом, работа, выпивка… Андрей продолжал немного выпивать, но пьяным практически не был, похмелье тут же прогонялось через пот как в парной бане. Он научился самостоятельно шлифовать памятники, руки стали ещё крепче, когда он брал тяжеленную шлифовальную машину и гулял ею по необработанной плоскости памятника; освоил несколько видов шрифта и с согласия шефа несколько раз выбивал пуансончиками на граните портреты. С гранитом было тяжелее работать, чем с мрамором, но и выгоднее: по стоимости один знак на граните оценивался в два-три раза больше, чем на мраморе. И когда Андрей окончательно освоился со всеми видами материала, зарабатывать он начал ощутимо больше. Научился он также – увы – «профессионально списывать брак». Как-то раз один из гравёров не рассчитал силы удара, и памятник у него треснул. Недолго думая тот у всех на глазах отнёс треснувший памятник к болотцу, которое располагалось на территории цеха, и утопил его. Причём совершил сей кощунственный ритуал, кажется, безо всякого угрызения совести. Заметив удивлённое лицо Волкова, Гришка сказал: «На дне этого водоёма уже целое кладбище из бракованных памятников. Не обращай внимания, когда тебе начнут памятники сниться – ты поймёшь, что наш хлеб не самый лёгкий. Месяц, два, полгода побить буковки можно, а ты попробуй делать это годами. Из ушей и рта полезут все эти розочки с шипами, чёрт бы их драл! Мы здесь как живые роботы. Шефу выгодно это. Он берёт с клиента за знак сотку, а нам только червонец отстёгивает. А народу в последнее время помирает столько… – Григорий вытер со лба пот. – Как перестройка началась, мы не успеваем работать. По-моему, в нашей стране работа обеспечена нам на долгие годы. Помнишь павловскую денежную реформу? А младореформаторскую немцовскую? Мы ж тогда за сезон озолотились. Половина пенсионеров в землю ушла. С одной стороны, гады они, эти реформаторы грёбанные, а с другой – нам с тобой на них грех жаловаться. Мы не боги. Нам нужно семьи содержать. Умер кто-то, я не скорблю, я беру молоток и скарпельку и высекаю это слово на памятнике, одновременно подсчитывая в уме прибыток. Вот так и живём. По-свински, думаешь?

– Не думаю, – ответил Андрей. – Просто ты как-то очень спокойно обо всём этом говоришь.

– Дружище, а как нам об этом говорить? – усмехнулся Григорий. – Для нас чужая смерть – это наша работа. Ты спроси у санитаров морга, как они относятся к чужой смерти? Спроси у тех, кто могилы копает на кладбищах. Все они тебе в один голос ответят: «Так это ж наша работа!».

– А ты сам-то смерти не боишься?

Гришка расхохотался, он с самого утра был в приподнятом настроении после стакана водки.

– А что ж мне её, эту язву, бояться-то? Пока я жив, предпочитаю о ней не думать. Какой смысл думать о том, что я не видел, не трогал? Как только приходит такая мысль, сразу гоню её прочь. О жизни надо думать, Андрюха, а не о смерти. Тебе ещё памятники не начали сниться?

– Нет, – сухо ответил Андрей. – Мне снятся другие сны.

– А-а-а, понимаю! – подмигнув приятелю, воскликнул гравёр. – Это, брат, от недостатка женского пола. Мы с тобой мужики здоровые, пашем весь день, а телу всё равно разрядка нужна. Мы ж не монахи с тобой, верно?

Андрей ничего не ответил, лишь сосредоточеннее выбивал буквы на мраморной плите.

– Вот послушай, Гришка, – неожиданно оторвался от работы Андрей. – Ты говоришь, что не надо, мол, о смерти задумываться. Придёт – там видно будет. Ты что, и в самом деле так считаешь? И тебе не хочется узнать, зачем мы вообще живём? Какой смысл в том, что мы сейчас стоим тут с тобой и разговариваем? Разве это не любопытно?

– Эк тебя как на философию потянуло… Может, остаканишься? У меня водка с собой… – Волков отрицательно мотнул головой. – Какой смысл, говоришь? А никакого смысла нет. Мы с тобой сейчас здесь стоим не для того чтобы о смысле жизни беседовать, а для того чтобы буковки эти долбанные резать, и чем больше мы с тобой их нарежем, тем больше наш толстый Гусулис денег даст. Всё, весь смысл. Мой смысл – это заработать на свадьбу и открыть своё дело. В иные смыслы я нос не сую. Не моё это дело. Я работяга, а не философ. Моя философия проста: скарпель с молотком взял в руки и в путь… хошь с богом, хошь с чёртом… Мне наплевать! И чего это тебя на философию потянуло? Женщину тебе нужно, Андрюха, женщину. Познакомлю тебя со студенткой-красавицей, вмиг мысли о смерти из башки выйдут. Поверь… Я ведь в армейке на двухсотых насмотрелся, дружище, – неожиданно серьёзно продолжил Григорий. – И меня как-то защемило вопросом: а зачем, почему? Так защемило, что пошёл к пацанам за «травой»… Не отпустило. И вот однажды подхожу, как зомби, к бывшему сослуживцу Лёшке, которому пуля со смещённым центром через задницу вошла, а через голову вышла, смотрю на него и не плачу, понять не могу. Не Лёшка это, труп жёлтый, безобразный труп. Вот тогда-то у меня всю веру в загробную жизнь и убило. Стоило только внимательнее приглядеться к трупу.

Андрей с сочувствием посмотрел на Григория и снова взялся за работу.

– У тебя, Гриша, тоже, стало быть, философия своя есть. И вера своя в то, что нет загробной жизни. Видишь, не может нормальный человек никогда не задумываться над этим. Не может.

– Задумывайся, не задумывайся – итог один. Все мы там будем, – пробурчал Григорий.

– И на могилке вырастет один только лопух… – тихо прибавил Волков. – Как у Тургенева в «Отцах и детях». Ничего не останется от человека после смерти, только лопух.

– Что?! – наигранно заревел Григорий. – Я тебя сейчас этим памятником точно укокошу! – расхохотался он. – Не хочу в лопуха превращаться, провокатор ты этакий, хочу хоть в кошку какую-нибудь драную… Ой, нет, спьяну вру! В кота хочу превратится, ленивого и толстого.

– Ну вот, – повторил Андрей. – А говорил, что и задумываться не надо. Все мы там будем… конечно, все. Вопрос – какими мы там будем? Вот что важно… А и насчёт женщин, ты, сукин сын, прав. Тяжело без них нашему брату. Да только есть у меня в Калининграде невеста, – соврал Андрей. – Ждёт меня. Изменять ей не буду, потерплю.

– Ну и терпи, монах в рабочих штанах, – обиделся Григорий. – Так и буду тебя теперь звать – «монах – монах в грязных рабочих штанах»!

– Зови, – весело отозвался Андрей. – Не обижусь!

Вскоре Андрей получил от отца не очень радостное, но в целом благоразумное письмо, в котором Виктор Николаевич сообщал о том, что к нему уже трижды заходил оперативный работник по фамилии Пташин, угрожал, хитрил, выпытывал, но так и ушёл с пустыми руками. Впрочем, отец предупреждал Андрея о том, что Пташин произвёл на него впечатление парня цепкого, мстительного, жёсткого, профессионала в своём деле. Просто так от Волковых розыскник не отстанет, будет рыть, копать, трясти близких.

Написал отец также и о плохом здоровье матери и о собственных проблемах с сердцем.

Рассказал не без скрытого удовольствия, что уже несколько раз их навещала Наталья, расспрашивала об Андрее, даже прослезилась… так, что Виктору Николаевичу показалось, что «эта чудная девушка любит такого оболтуса, как ты».

Поведал отец подробно и о балтрайоновских наркоманах, за которых, наконец, всерьёз взялась милиция. Сажают многих, дают большие сроки, несмотря на ВИЧ или СПИД. «Дракон должен съесть самого себя сам». Написал, что из соседнего дома забрали и посадили трёх одноклассников Волкова, спортсменов бывших, за грабежи и разбои.

В «Калининградской правде» недавно вышла статья о каком-то уникальном армянском препарате «Арменикум», который будто бы излечивает и СПИД и рак, но пока всё это не проверено и шито белыми нитками. Местные журналисты сообщили, что практически все калининградские путаны заражены ВИЧ-инфекцией, и что они успели заразить не одну сотню людей состоятельных, даже из чиновничьего аппарата мэрии, и что теперь следует ожидать солидных капиталовложений в областной фонд «АнтиСПИД».

Виктор Николаевич обмолвился, что регулярно навещает Машеньку, приносит ей подарки, всегда радуется её радости, когда она бросается деду на шею, а он не может удержать своих слёз и плачет… плачет… «Сентиментальным я становлюсь, сын, прости меня. Учил тебя с детства другому, быть сильным, держать себя в руках… А сам вот расклеился. Прости меня, сын, всё будет так как надо! Волковы помощи ни у кого не просили!». Единственное, на что жаловался отец в конце письма, так это на то, что не может никак наладить контакт с Ольгой, бывшей женой Андрея. Слишком глубоко засела в ней ненависть не только к Андрею, но и ко всей семье Волковых…

После этого в целом невесёлого письма Андрей испытал, тем не менее, странное чувство радости… да-да, именно радости от того, что он находится вдали от этих психологических общественных гнётов и постоянных напоминаний о том, что носители вируса – это другие люди. В статье Петра Волгова всё было иначе, светло, по-доброму. И он ещё раз подумал о том, что неплохо было бы с ним когда-нибудь встретиться.