Текст книги "Дерево Иуды"

11

Чем больше Волков трезвел и приходил в себя, тем больше мрачнел от этого своего трезвого взгляда на окружающий мир. У него было чувство, будто бы он всё потерял – будущее, здоровье, семью, своё место в этой жизни… Когда был волком, не задумывался, бежал по своей тропе, ранил, кромсал, кусал, кидал, боролся за выживание… Теперь нужно было потихоньку вытравливать из себя волка и оживлять человека – тяжёл был этот труд, благороден, но очень тяжёл. Он помнил, что о чём-то подобном, о перерождении человека говорил тот молодой батюшка из церкви напротив наркоманского пятака, но что именно он говорил, Волков, конечно, не помнил. Помнил он только боль в пояснице, холодный пот на спине и злость на бабулек, его окружавших, которые пришли, по его мнению, в храм за очередной порцией димедрола. Однако Андрей был не просто думающим человеком, он и в самом деле был ужален своим диагнозом, и пытался хоть за что-нибудь зацепиться из мудрости человеческой, для того чтобы хотя бы иллюзорно опереться на твёрдую почву… иллюзорно, потому что он знал, что лекарства от ВИЧ-инфекции в мире не существует, что даже огромные деньги владельца острова, балетного миллионера Рудольфа Нуриева, и не менее богатого рок-музыканта Фредди Меркьюри не смогли сохранить им жизни. Оставалось уповать на Высшие Силы…

В свободное время Волков начал читать, много и запойно, и жадно впитывал в себя всё полезное из этого чтения. Наверное, так усиленно впитывать в себя прочитанное мог бы только человек, приговорённый к смертной казни, понимая, что нет у него теперь времени на пустое. За несколько недель он прочитал Новый Завет, все четыре Евангелия, кроме Деяний и Посланий Апостольских, отказался от Апокалипсиса, считая эту книгу вредной для себя в его положении; проглотил двухтомник древнекитайской философии, Дианетику, «Бхагават-гиту», книги по чёрной и белой магии доктора Папюса. Руководство по магии оказалось очень созвучным его тогдашнему настроению по поводу силы и слабости воли. То, что он описывал Наташе в своём послании, уповая в выздоровлении только на собственную волю, почти в том же виде повторялось и у магистра Папюса. Воля – это инструмент воздействия на себя и окружающий мир. Только человек, способный обуздать свои собственные эмоции, сумеет воздействовать на ближних. Сильная воля привлекала человека, в котором уже начинал задыхаться, но был ещё крепок и силён волк, она возбуждала его нервы, давала иллюзорное ощущение твёрдой почвы под ногами, но ведь он именно этого иллюзорного ощущения так желал! Ему действительно нужна была самодисциплина из-за частых приступов малодушия, которые случались с ним всякий раз, когда он оставался наедине со своими мыслями. Получеловеку необходимо было научиться спокойно умирать, то есть перестать бояться смерти, и он наивно полагал, что только воля может ему в этом помочь.

Андрей вспоминал различные исторические примеры, когда люди с помощью волевых усилий творили настоящие чудеса. Он окружил себя книгами по философии восточных боевых искусств и зачитывался до упоения самурайским кодексом чести и стилем и образом жизни под названием «бусидо». Жить, несмотря ни на что, бороться до последнего, уметь управлять своим страхом, а значит – всегда побеждать. На какое-то время он всерьёз увлёкся магией, у молодого человека вскружилась голова от ощущения того, что он один сумеет добиться невозможного… как он повторял сам себе и в письмах к Наталье – «выживу назло всем врагам и… друзьям», потому что в настоящую искреннюю жертвенную дружбу он уже давно не верил. Теперь он верил только в себя, как когда-то учил его отец в детстве – только в себя, только в свои силы! К боженьке бегут слабые, а Волковы не из таких! Будучи очень эмоциональным человеком, Андрей тут же начал практиковать простейшие магические приёмы – к примеру, когда простужался и только начинал заболевать, то прежде чем лечь спать, резкими волевыми усилиями внушал себе мысль о том, что завтра утром он проснётся абсолютно здоровым, вбивал в мозги эту мысль как молотком гвозди. Помогало, помогало, почти всегда помогало! Производил он всё это в форме самоприказа – чтобы было коротко и понятно как армейская команда-клич. Иногда он пробовал оказывать волевое воздействие и на людей, впрочем, кроме искреннего смеха у него самого и у его «подопытных кроликов» это обычно не вызывало.

Однажды Андрей решился проверить свои теоретические знания на практике и позволил себе эксперимент над молодым гравёром Григорием, тем самым, который не так давно бросился перевязывать ему руку, и с которым Волков по-товарищески сблизился. Перед обеденным перерывом Андрей с таинственным видом подошёл к приятелю, долго и пристально смотрел ему в глаза, отчего тот начал боязливо коситься на самого Волкова, потом Андрей неожиданно изменил строгое выражение лица, расцвёл улыбкой и, продолжая смотреть прямо в глаза Григорию, тихо произнёс: «Гришка, сегодня, перед тем, как заснуть, ты вспомнишь о розовом слоне… слышишь? О розовом слоне! Вспомнишь мои слова, представишь розового слона и потом спокойно заснёшь. Ты меня понял?». Обескураженный гравёр уже засучивал рукава, чтобы отвесить «шутнику» оплеуху, но Волков вовремя ретировался, сказав, что просто проверил Григория на чувство юмора. Первый магический опыт был с треском провален, однако на следующий день Гришка с улыбкой недоумения признался Андрею, что и в самом деле долго не мог заснуть, пока не представил себе «этого долбанного розового слона», будь он неладен!

– Лучше бы ты убил меня памятником, – с улыбкой ответил Андрей.

– Ещё раз проделаешь со мной эту штучку, убью, – ответил Григорий.

Андрей учился держать в узде свои нервы. Во всяком случае, люди, с которыми он общался, и не подозревали о том, какие ужасные мысли его, порой, посещали, какие монстры плавали в его подсознании, сдавленном вынужденной самодисциплиной. Однажды на квартиру, которую он снимал, забрела молоденькая подвыпившая соседка, которая попросилась переночевать у него под надуманным предлогом, что её будто бы не пускают домой родители. Её желание близости было очевидным, но сколько бешеной энергии собственного желания пришлось укротить в ту ночь самому Андрею, чтобы не прогнать девушку, уложить её на диван, а самому, несмотря на её смешные пьяненькие протесты, лечь на полу не раздеваясь, полночи не спать, а утром выпроводить симпатичную девчушку восвояси и, наконец, выдохнуть – уууххх, совладать с собой получилось, но какой ценой?!

Днём ему себя контролировать удавалось по всем статьям, но вот ночью, во время сна… не зря говорят, что бес проникает в сознание через сон… да, это верно! Кошмары его в те недели, месяцы напоминали жуткие разряды молнии – грозу после долгих жарких удушающих дней. Сны были очень яркие, запоминающиеся, выпуклые, цветные… невротические, по силе воздействия на психику сравнимые разве что с кошмарами студента Раскольникова, так опытно и досконально описанными Фёдором Михайловичем Достоевским в «Преступлении и наказании».

Повторялся у Волкова несколько раз кряду один и тот же сон про людей с камнями…

Будто находится он в каком-то незнакомом городе, чем-то похожим на тот, из кошмара про бамбуковую казнь, когда Волков не выдержал ломки в Калининграде и выскочил, как ужаленный, на пятачок… И тот, и этот город смутно похож на старый Кенигсберг в Калининграде: такие же ровные мощёные улочки, пересекающие друг друга под прямыми углами; высокие заборы из мрачного красного кирпича, кованые решётки на окнах, железо, чугун, всё жестко и прочно пригнано друг к другу; заострённые крыши домов с рыжеволосой черепицей, шпили старинных построек, не то кирх, не то костёлов. Низкое тёмно-серое небо, всегда готовое сбросить на город густой и холодный дождь… Андрей идёт по одной из тёмных улочек в сторону больницы, похожей на старую городскую инфекционную, на фасаде которой ещё не до конца выцвела чёрная немецкая готика… какая-то надпись. Больница обнесена глухим тёмно-коричневым забором. Молодой человек подходит к воротам и вдруг спиной ощущает, что движение людей по этой улице внезапно прекращается. Он это чувствует кожей, всеми клеточками обнажённой души. Андрей медленно поворачивает голову и видит, что люди остановились и смотрят прямо на него. Правые руки свои держат за спинами, но Андрей почти ясно понимает, что в руках у них камни. С застывшими злыми лицами они ожидают какого-то приказа, для того чтобы в один миг расправиться с Волковым, закидать его камнями, совершить публичную казнь. Пробуждался Волков уже не от страха, а от непонимания – за что? Ему хотелось кричать всему миру: «За что?».

Похожий бред из той же серии ему снился недавно, где он был уже в образе пойманного и готовящегося к казне преступника, который ожидал, когда за ним в средневековую камеру в каком-то старинном замке придёт палач и поведёт на виселицу. И было в этом сне другое – однажды конвоир забыл закрыть дверь его мрачной палаты, и ночью, пробравшись через длинный коридор наверх, на стену замка, пленённый уже готов был прыгнуть вниз и обрести свободу, но в тот момент чей-то вкрадчивый монашеский голос ласково останавливал его, говоря: «Ну куда же ты, раб, собрался? Бежать от своего спасения?».

Каких-то особых психологических объяснений эти сны не требовали, все было понятно Андрею, кроме одного – за что? Однажды в газете «Труд» Андрей прочитал выдержку из письма одного разгневанного пенсионера, который требовал сослать всех ВИЧ-инфицированных в отдельную зону, сделать что-то типа лепрозория. И таким образом, преодолевая естественную жалость к больным, но ради блага здоровых и спасения государства от вымирания заставить съесть саму себя. Логика была чугунной. Чтобы дракон под библейским названием аспид (аСПИД) начал есть сам себя со своего же хвоста. «В конце концов, – рассуждал пенсионер, – на подводных лодках существует приказ задраивать повреждённый отсек вместе с матросами ради спасения всего личного состава. Далее умудрённый жизненным опытом и книжной премудростью пенсионер развивал тему лишних людей, ни больше ни меньше! Ещё, дескать, древнегреческий мыслитель Платон писал в «Государстве» о том, что во все времена при любом государственном устройстве какую-то часть общества будут составлять так называемые «лишние люди», проще говоря – отбросы общества. Так устроен мир: лишние люди – это люди, склонные к самоубийству, и добиваются они своего самоуничтожения разными способами, кто алкоголем, кто наркотиками, кто войной или бандитизмом, кто бунтами и революциями. Иными словами, лишний человек – это тот, кто бунтует против некоего установленного в государстве порядка. По такому критерию и сам Сын Божий мог сойти за Лишнего Человека, впрочем, Он и так сошёл, и был распят самой тяжёлой казнью.

Весна для Волкова пролетела быстро, даже запахи распускающихся цветов промчались мимо углублённого в себя получеловека, только ночь, проведённая рядом с женщиной в вынужденной броне целомудрия осталась сидеть в полуволке ноющей занозой. Весна была быстрой, трезвой и нервной, в такую весну хотелось всадить скарпель и треснуть молотком, чтобы высечь на ней буковки: «Не люблю. Не хочу помнить. Не скорблю». Да… Весна провалилась в лето – в провальное лето, которое тряхнуло страну дефолтом. Цены в очередной раз резко подскочили вверх как температура у хронически больного пациента, а зарплаты ушли в подполье как партизаны или отшельники. Непривычно тяжёлая, а главное – однообразная работа, плохое питание, – теперь почти все заработанные деньги уходили на оплату жилья, – выматывали Андрея, рождали в его душе волчий протест. Даже гравёры по изготовлению надписей на памятниках, всегда считавшиеся высокооплачиваемыми работниками, вынуждены были затянуть пояса. Теперь мужики стали выпивать заметно больше, а закусывать меньше… вот такой случился парадокс! Клиентов, которые приходили заказывать памятники, стало значительно больше, народ, увы, находил утешение в… смерти. По количеству заказчиков можно было судить о качестве жизни в стране. Мало было только тех, кто решался увековечить память о родственниках в граните, то есть в дорогом материале. На солидный гранит отваживались единицы, в основном из цыган или бандитов. И те и другие не скупились на памятники. Кто-то из гравёров шутил, что чем богаче памятник, тем больше грехов наворотил при жизни покойник – удивительный парадокс! Вообще в те годы жизнь в России была большим парадоксом.

Волков тянул работу по мере своих сил, но однажды чуть не сорвался. В конце июня ему приснился очередной наркоманский сон, из той категории, после которого просыпаешься в холодном поту и мчишься искать наркотики. Такие сны словно паразитировали на выздоравливающей психике… Он был в Москве, когда бежал, купил там пайку героина, примерно так, как это случилось в реальности, и у него совсем закончились деньги, совсем… Последнюю мелочь он потратил на метро и вышел на станции у площади трёх вокзалов. До поезда оставалось чуть больше часа. Денег на туалет, где можно было уколоться, или на питьевую воду, которую продавали в коммерческих ларьках, у него не было, а просить мелочь у прохожих на привокзальной площади, просить наряду с бомжами и профессиональными нищими ему не хотелось… да и не моглось. Противно было. Тогда Волков вытащил из кармана свой старый шприц, нагнулся к ближайшей луже на асфальте, набрал воды – она была мутная, грязно-серая, – затем шмыгнул в ближайшую подворотню, спрятался за контейнеры с мусором. Вылил воду из шприца в пластмассовую пробку, высыпал туда героин, зубами выдернул из сигареты ватный фильтр, насадил его на иглу и начал медленно вытягивать поршень, выбирая раствор… принялся лихорадочно искать вену, чтобы уколоться, и в этот момент проснулся. Ооооосподи! Такие сны Андрей шутя называл «тыловой контузией». Эта контузия держалась почти всё утро. Перетаскивая на работе тяжёлые заготовки для памятников, шлифуя мраморные плиты и вырезая на них цифры, буквы и розочки, Андрей думал только об одном – как побороть искушение? Как избавиться от угнетенного состояния духа?

Помог приятель Гришка, работавший по соседству. Сам по себе он был очень спокойный и уравновешенный парень, которого, кажется, не могло бы вывести из себя даже сообщение о начале всемирной ядерной войны. Гришка отвлёк Андрея какой-то незначительной болтовнёй, пошутил насчёт недавней магической практики, обозвав её полнейшим бредом и чепухой, затем предложил купить холодного пива и пойти загорать на крышу цеха. Так они иногда делали в жару, когда очень уставали. Надев на головы мокрые самодельные банданы, раздевшись до трусов и прихватив с собой пятилитровую бутыль разливного пива, друзья прикрыли глаза тёмными очками, легли лицом к солнцу на горячий настил плоской крыши и не торопясь, за пивом, повели вроде бы ничем не примечательный разговор о женщинах, о работе, о жизни в России, и это отвлекло Андрея от мыслей из сна.

– Вот ты чего в гравёры подался? – спросил Григорий приятеля, удваивая блаженство от пива сигаретой.

– Так, немного денег заработать, – ответил Андрей.

– Ну и… дальше-то что? – спросил Григорий. – Ну, вот ты немного заработал, половину пропил здесь же, отдал за квартиру, и всё? Какие накопления капитала? Ты ведь не женат? Семьи нет, небось?

– Холост, – соврал Андрей.

– Я тоже пока холост, но у меня есть невеста. Маринка, – с нежностью протянул он. – Она учится в университете на архитектора. Думаем пожениться, а для этого, сам понимаешь, деньги нужны. Вот и вкалываю здесь и днями, и ночами. Благо, шеф разрешает по ночам приходить. Советую. Не жарко, в цеху один, никто с водкой не лезет. Да и водка уже не лезет. Только работай. Я все вырезанные знаки у себя в записной книжечке отмечаю, чтобы бухгалтерия не надула.

– А что, надували?

Он поморщился.

– Раньше надували, когда заказов меньше было. Сейчас только паши, никто тебе и слова не скажет. Люди мрут как мухи, сам же видишь, наверное. Сейчас мы можем бабла нагрести на собственное маленькое дело. Я присматривался к тебе. Парень ты работящий и, судя по всему, грамотный. Вроде говорил, что на юриста учился. Я, дружище, вот что хочу. Деньги на свадьбу я уже накопил. Осенью поженимся, как водится, молодожёнам деньжат подкинут. Мы с Маринкой решили не на курорт какой-нибудь заграничный потратить, а на дело. Хотим организовать частное предприятие по производству памятников. Работу мы знаем. Юридические заморочки ты бы смог уладить, помещение без арендной платы есть, гараж отца, он не против. Маринка заканчивает архитектурный, и специально для нас разработала бизнес-проект с использованием более компактных по западному типу памятников. О материале умолчу, это мое ноу-хау. Шеф узнает – повесится от зависти… А ты чего не женишься? – простодушно спросил Григорий. – Я знаю, ты не местный, из Прибалтики. Хочешь, подыщем с Маринкой какую-нибудь симпатичную студенточку? Слушай, Андрюха, есть у Маринки подруга… красавица хоть куда! И умная, представляешь, какой замес? Умная и красивая. Давай познакомлю.

Андрей улыбался, полупьяно кивал головой, соглашаясь на то, чего никогда в его положении не будет, смотрел сквозь чёрные очки на солнце и был рад этой минуте, несмотря на то, что вся она держалась на мечтательной лжи, на том, что добрый парень Григорий ничего о нём совершенно не знает и не должен узнать, иначе… Нет, Андрей был счастлив именно этой минутой пустого полупьяного мечтательного блаженства. А ещё он был очень благодарен приятелю за то, что тот так ненавязчиво и, собственно, сам не понимая, отвлёк Андрея от ночной «тыловой контузии».

12

В этот день после работы с Андреем произошло событие, которое только на первый неискушённый взгляд могло бы показаться совершенно случайным, даже случайным до смешного, однако то был настоящий казус Волкова, выражаясь более понятным языком – случай, выпадающий из жесткой причинно-следственной связи событий.

Вечером заклубились тучки, набухли слегка, посеялся редкий тёплый дождь. Андрей был бодр и весел, несмотря на пивной марафон на крыше с Григорием и обилие тяжёлой работы после. Тело болело от физической нагрузки, но боль эта была приятная, здоровая, дающая впоследствии прилив сил. Разговоры о женщинах взбодрили его, и по дороге к метро он то и дело заглядывался на молоденьких симпатичных нижегородок, которые словно специально в этот славный летний вечер надели самые соблазнительные вещи из своего гардероба.

В тот вечер Андрей решил не сразу пойти домой, а сначала съездить на метро на рынок за продуктами, благо начальник выдал гравёрам неплохой аванс. Дождь усиливался. Добежав до подземного перехода, Андрей нырнул в него и вскоре сидел в метро на скамеечке в ожидании поезда. Людей на станции почти не было, только на соседней лавке сидела приятная юная девушка с аккуратно собранными сзади в пучок светлыми волосами, с рюкзачком за плечами и длинной юбке, которая так удивительно подходила ей и нисколько не делала незнакомку менее привлекательной, нежели те, на которых минуту назад заглядывался Волков. Вид у девушки был серьёзный и даже немножко строгий, но такой по-детски наивный и этим ещё более привлекающий к себе, что Андрей буквально загляделся на неё… проводил заворожённым взглядом её вставшую и вышедшую навстречу подъезжавшему поезду худенькую стройную фигуру, подождал, пока состав тронется, и лишь после этого понял, что ему нужно было ехать в том же направлении, и из-за этой девчушки он прозевал свою электричку. Андрей рассмеялся над собой и обратил внимание на газету, которую оставила на скамейке незнакомка. До следующей электрички было минут пять, и Андрей из любопытства пересел на другую скамейку и взял в руки газету. В заголовке значилось: «Православная жизнь». К православию, как и вообще к христианству, у Волкова было скорее негативное отношение, вызванное и тем, что он видел в церквах, что слышал от священников, что отрывочно узнавал из кино и телепередач. Вслед за своим отцом Андрей считал православие «религией слабых». Многое возмущало Волкова в заповедях, которые напрямую расходились с той жизнью, что ему было суждено нести с рождения. Однако, любопытства ради, он всё-таки развернул первый газетный лист и… тут с ним и случился тот самый «казус Волкова». На первой полосе он увидел статью о СПИДе, которая называлась «Шоу будет продолжаться?», но не это поразило его, не это прожгло током мистики, так что волосы на голове зашелестели; автором статьи оказался журналист по фамилии… Волков. Лишь впоследствии, приглядевшись внимательнее, Андрей понял, что спьяну перепутал фамилии Волков и Волгов, и автора статьи звали Волгов Пётр, вполне понятно, даже если бы это был псевдоним. Нижний Новгород, река Волга… Но если бы не этот казус, Андрей выбросил бы газету, не читая, потому что перечитал подобных публикаций о СПИДе с десяток, и ничего, кроме злости на авторов статей, не испытал. Тут же с первых строк у Андрея возникло совершенно уже дикое ощущение, будто эту статью писал он сам… конечно, не так глубоко излагая мысли, не так грамотно и логично, но с той же сердечной болью, что и этот загадочный Пётр Волгов.

Андрей не стал читать статью полностью на станции метро, он аккуратно сложил её, положил в карман, съездил на рынок за продуктами, поужинал, и лишь после этого взялся за вдумчивое чтение. Начиналась статья с письменного обращения в редакцию какого-то читателя. «Уважаемая редакция, – традиционно начинал он. – Сейчас очень много разговоров ведётся на тему СПИДа. Почему-то мы стали считать этих больных чуть ли не мучениками, на Западе проходят массовые мероприятия памяти погибших от этой болезни, будто они погибли за какую-то великую идею или отдали жизнь на войне, сражаясь за Родину. Я не хочу сказать, что их не надо жалеть. Но они знали, к чему может привести их образ жизни, и шли на это сознательно. Вы не думайте, я не старый зануда, мне всего только тридцать лет. Среди этих, других, тоже встречаются таланты. Покойный Фредди Меркьюри, например. Он и из жизни ушёл как настоящий Артист. Зная, что дни его сочтены, написал песню «Шоу должно продолжаться», а все свои гонорары за неё завещал фонду по борьбе со СПИДом.

Я человек с православными взглядами на жизнь, всегда готов оказать посильную помощь больному, тем более неизлечимо больному. Но вот незадача! Не все мы, православные, такие, как известный святой Иоанн Милостивый, который согревал своим телом больного проказой. Думаю, что большинство православных поддержит меня. Если, к примеру, мой друг признается, что болен этой заразой, я останусь ему другом, но руки, извините, для рукопожатия не подам. Боюсь… боюсь и за своих близких, за дочь, за сына. И хоть и говорят везде, что будто бы СПИД бытовым путем не передаётся, но мало ли что?! Лучше перестраховаться, а друг… если он друг настоящий, меня поймёт. Я ему лучше деньгами помогу, но на расстоянии. Как вы думаете, где правда? Друг тоже должен всё понимать?! С уважением, ваш читатель Фёдор».

Андрей тяжело вздохнул, горько усмехнулся, отложил газету, немного подождал, подумал… И прежде чем прочитать ответ Волгова, побродил по комнате, заглянул на кухню, вытащил из холодильника пиво и сделал несколько жадных глотков. Да, всё происходило именно так, как писал этот Фёдор, именно так… и все же не так… Что именно не так, Андрей не знал, была чугунная логика во всех тех, кто боялся и не скрывал этого… да сам Андрей бы, наверное, рассуждал подобным образом, если бы… если бы… Нет, что-то в этой чугунной правоте было неправдой, но что?

Не просто с интересом, но и даже с каким-то благоговением взялся Андрей читать ответ журналиста, хотя ещё там, в метро, по обрывочным фразам понял, что ответ этот писал он сам, та часть его получеловеческого Волкова, где места волку уже не оставалось. Такое могло быть? Могло ли такое быть? Видимо, могло… Уступал волк человеку, не мог не уступить, и дело было вовсе не в силе и слабости, другие категории рождались в его душе, совсем другие… Ему уже не хотелось бежать, от самого себя тем более. Хотелось, напротив, прийти к самому себе. Андрей начал читать…

«Дорогой Фёдор, поверьте, вы далеко не единственный человек, который не пожмёт руку ВИЧ-инфицированному, находясь в плену мнимых страхов. По большому счёту, гораздо меньше психологических проблем у вашего друга, который смело протягивает вам руку для пожатия, а не у вас, когда вы боитесь её пожать. Вы пленник страха, а не он. И дело вовсе не в принадлежности к какой-то конфессии, а в индивидуальных свойствах нашей психики. Однако не хотелось бы заострять внимание на гигиене. В православии важна причина явления, а не следствие. А причину можно и нужно лечить. Возможно, я скажу вещь, на первый взгляд, кощунственную, но это только на первый взгляд. Обратите внимание, сколько всевозможных болезней обрушилось на человечество в последнее время. Сколько болезней, при которых человеку дано время на покаяние. Это ли не милость Божия? Игумен Никон Воробьёв говорил об эпидемическом росте раковых заболеваний как об особой милости Божией к нашему народу. То же можно сказать и про ВИЧ. Ретровирус может развиваться в человеке годами, десятилетиями, давая ему бесценную возможность взглянуть на свою жизнь пробуждёнными глазами постоянной мыслью о смерти. Это и есть та бдительность, к которой призывал Христос. Впрочем, не всё так гладко и с ними, с самими больными… В пошлом году для одного из информационных агентств я готовил серию материалов, посвящённых всемирному дню борьбы со СПИДом. Посетил больницу, где лежат инфицированные, побеседовал с врачами, побывал на встрече врача-нарколога с представителями учреждений культуры. Впечатление у меня сложилось следующее: кроме людей сострадательных, никто не занимается ВИЧ-инфицированными больше тех минимальных требований, что положены по инструкции. И понятно это, – сами ВИЧ-инфицированные далеко не пай-мальчики или девочки. Они порой вообще не склонны задумываться о смерти. Тикают часы у мины замедленного действия – ну и пусть тикают! Мне никакого дела нет.

Любопытной мне показалась «простодушная» реплика из зала, где находились представители учреждений культуры одного из небольших районов области. Под дружный одобрительный смех пышущая здоровьем дамочка предложила: «А давайте-ка мы лучше вывесим фотографии всех ВИЧ-инфицированных района на специальный стенд у здания УВД, как раньше вывешивали фото преступников, находящихся в розыске. Я, как мать, хочу быть уверена в том, что очередной знакомый моей дочери не окажется носителем смертельной заразы». Мы, дескать, должны знать своих «героев» в лицо!

Так что не подать инфицированному руки – это и не беда вовсе… по сравнению с массовым побиванием камнями. Из-за такого отношения некоторых общественных представителей ВИЧ-инфицированные и ведут себя, как секретные агенты, как «засланцы с чужих планет», как чужие среди своих. На лицах у них печатей нет, печать – в сердце.

Но там, где нет милости к падшим, там нет православия. Нет Бога там, где нет любви. Даже элементарные знания о ВИЧ помогут преодолеть многие мелкие страхи. Да, для многих из нас проявить милость к падшим – это уже настоящий подвиг. Представьте себе, как должен был чувствовать себя блудный сын из Евангельской притчи, если бы ему раз и навсегда был бы отрезан путь домой. И если не мы, православные, Церковь Христова, олицетворяем этот единственный путь к дому, тогда кто же ещё? Уж конечно, не та пышущая здоровьем женщина, директор сельского дома культуры, которая простодушно предложила побить блудных сыновей каменьями. Они заблудились, они в самом деле дошли до последней черты, за которой находится смерть. И, возможно, кто-то из них очнётся и скажет: «Идти мне больше некуда, но, прежде чем умереть, вернусь к Отцу и покаюсь». А вместо Отца увидит толпу людей с камнями, спрятанными за спины. И вот ещё что… В Священном Писании (Бытие, 3 гл.) есть следующие строки: «Вражду положу между тобою и между женою. Между семенем твоим и между семенем её. Оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту». Господь сказал это змею, дьяволу, символу зла. Если провести аналогию с нынешним временем, то вирус иммунодефицита – это очередная попытка змея ужалить человека в пяту. И только с именем Христовым во всеоружии искреннего покаяния можно поразить сатану в голову. Не так ли в разное время поступали святые Христовы воины? И я нисколько не удивлюсь, если сухая медицинская статистика неизлечимости СПИДа начнет разбавляться капельками живой воды случаев чудесных исцелений. Пророк Иона был послан Богом, чтобы тот предупредил погрязшую во грехах Ниневию, что она скоро погибнет. Ниневитяне покаялись, и были прощены, а пророк, сидевший в кустах и ожидавший низвержения серного дождя, только напёк себе голову. Не будем же и мы решать за Бога, кого ему миловать и кого наказывать.

В отношении безбожной жизни Фредди Меркьюри прав – шоу продолжается. Но в духовной жизни никакого шоу нет и быть не может. Здесь всё предельно ясно, как в словах Достоевского: «Идёт борьба между Богом и дьяволом, и поле битвы – души людей».

На этом статья Волгова заканчивалась.

Статья вошла в душу Андрея скарпельным клинком, которым он высекал на памятниках различные знаки. Журналист высек иное – то, что совершенно расходилось с мнением Андрея о православии как о религии слабаков. Да, он впервые, может быть, в жизни подумал о том, что его представления о православии были скорее карикатурными, нежели близкими к правде. Что уж таить? Раньше христиане представлялись ему немощными уродцами, убогими бессильными существами, которые только и ждут, когда их ударят по левой щеке, для того чтобы угодливо подставить и правую. Своего рода мазохизм, получение удовольствия от того, что тебя бьют и унижают. Учась в университете, Андрей прочитал «Мастера и Маргариту» Булгакова, и в его представлении Иешуа был лишь жалкий бродячий философ, мечтатель, оторванный от реальности, светлый идеалист, идиот, который даже во время распятия смотрел на мучителей со странной заискивающей улыбкой и то и дело заглядывал им в глаза. Иешуа Булгакова вызывал раздражение, напротив, Воланд был воплощением силы, справедливости, добра. Собственно, представление о христианах у Андрея сложилось ещё с детства с пьяных «проповедей» отца, который частенько ударял кулаком по столу и сердито кричал, что Бога никакого нет, и что сам человек является Богом, и что Волковы никогда ни перед кем не прогибались, и всего в жизни добивались сами, без какого-то незримого помощника, которого придумали «хитрые евреи».