Текст книги "Дерево Иуды"

14

Пташин долго собирался с духом, для того чтобы заставить себя пойти в анонимный кабинет для сдачи крови. У задержанного за наркотики Чечена в самом деле обнаружили ВИЧ, однако врачи следственного изолятора успокоили Пташина, сообщив ему о том, что риск заражения при таком малом контакте с кровью ВИЧ-инфицированного чрезвычайно мал – «один шанс из тысячи».

Дмитрий решил сдать кровь перед отпуском. К процедуре укола он, суровый с виду мужчина, относился, тем не менее, с большой неприязнью и даже с брезгливостью. Протянуть руку и добровольно отдать несколько кубиков своей крови было для него настоящим испытанием. Странно устроен человек, очень странно… Пташин мог избить задержанного до полусмерти, мог и сам пострадать во время оперативных мероприятий, и кровь могла сопровождать эти жестокие схватки, но при этом сам Дмитрий… боялся обыкновенного укола. Разумеется, страх был не столько из-за этого… Один шанс из тысячи всё-таки был, и – кто знает? Тьфу ты! Сплюнуть трижды через левое плечо… Чтобы избавиться от тревоги, он выпил перед забором крови стакан крепкого красного вина, и всё прошло чрезвычайно легко.

В этот же день он направился в читальный зал библиотеки, покопался в различных медицинских журналах и выяснил, что в его положении особенно переживать не стоит. Это слегка приободрило его, и до первого дня отпуска он хладнокровно ожидал результат. С головой окунулся в работу; перед отпуском необходимо было подчистить кое-какие долги, найти отказные материалы, которые по каким-то причинам не были зарегистрированы в прокуратуре, ответить на заявления граждан, которые не требовали оперативной работы, и так далее…

Оксана была занята приготовлениями к их поездке на юг, где они отдыхали «дикарями» каждое лето, Николенька не возился под ногами, так как был отправлен на двухнедельное «усмирительное» путешествие к бабушке на дачу. Оксанина мама была строгим, вышколенным годами и профессией, заслуженным педагогом России.

За несколько дней до отпуска Дмитрий решил в последний раз навестить Виктора Николаевича Волкова и попытаться поговорить по душам.

Виктор Николаевич был под хмельком, когда зашёл милиционер. Дмитрий первый приветливо улыбнулся и нерешительно начал:

– Я… в последний раз… больше тревожить не буду.

Волков-старший откашлялся и пригласил Пташина пройти на кухню.

– Думаю, что для вас это будет хорошая новость, – сказал Дмитрий, присаживаясь на стул и принюхиваясь к специфическим запахам домашней аптечки. Такой запах всегда царствует там, где есть болезни и одиночество. Этим запахом иногда пропитываются стены, и они становятся стенами болезней и одиночества. Иногда пропитывается весь дом или вся жизнь человека…

– Осенью будет большая амнистия, под неё подпадает и статья Андрея, – сообщил милиционер.

Виктор Николаевич недоверчиво покосился на оперативника.

– Я вам говорю правду, – смутился Пташин. – Можете сыну так и передать. Его беготня заканчивается. Пусть поживёт без нервов.

– Без нервов? – с раздражением произнес старик. – Где мой сын, я не знаю, вам я это уже говорил.

В это мгновение неожиданно в кухню вошла… или, точнее, вплыла мама Андрея, Галина Ивановна и, встав округлой фигурой напротив Пташина, пристально на него посмотрела. У женщины были полные щёки с нездоровым румянцем и безумный взгляд. Оценив скверность ситуации, Виктор Николаевич тут же изменился в лице, засюсюкал как с ребенком, засуетился, пытаясь ухватить её под руки и увести в комнату. Однако она вырвалась и обратилась к милиционеру с вопросом:

– Вы от Андрюши, как он там? – Она чеканила слова, интонации голоса были болезненно выхолощены. Казалось, что ей было безразлично то, что она сама же спрашивала.

Дмитрий смутился. Галина Ивановна неожиданно расцвела в улыбке и, не дожидаясь ответа, с выражением продекламировала стихи: «Над седой равниной моря гордо реет буревестник, чёрной молнии подобный…».

У нее резко переменилось настроение, она грозно сомкнула брови и снова спросила:

– Вы его видели, как он там?

Виктор Николаевич стоял за спиной у жены и отчаянно жестикулировал руками, делая Пташину знаки, что женщина не в себе.

– Это с моей бывшей работы, – притворно-ласково проговорил старик, беря жену под руку. – Снова вот работать зовут. – Он подмигнул Дмитрию. – Ценят меня, мать, на работе, ценят.

– Це-е-енят! – громко пропела Галина Ивановна и, бросив миролюбивый взгляд в сторону гостя, позволила Виктору Николаевичу себя увести. – Ценят… Ценят только тех, у кого золотые руки, – донеслось до Пташина. – А у кого золотое сердце, того не ценят. Начинают ценить только тогда, когда человека уже нет. Прах и золотое сердце. Его вырывают из могил и сдают в скупку. И больше от человека ничего не остаётся… ха-ха-ха… Но когда Господь прикажет принести ангелам самое дорогое, что есть на земле, они принесут золотое сердце!

Раздались рыдания, звук каких-то склянок, потом Дима почувствовал свежий запах лекарств, и снова рыдающий голос:

– Для Бога лишних людей не бывает. Это для вас Андрюша лишний человек. Для меня и для Бога он никогда лишним не будет.

Наступила тишина, через несколько минут Виктор Николаевич вернулся, держа в руках пустую ампулу и шприц. Вид у него был подавленный. Он выбросил в ведро шприц и ампулу, тщательно вымыл руки, затем достал из холодильника бутылку вина.

– Вот так с ней и мучаюсь, – проговорил он, вынимая из шкафчика два фужера. – Вы не за рулём?

– Нет.

Старик налил по полному фужеру.

– Чокаться не будем.

Они выпили вино, Виктор Николаевич слегка поморщился и достал сигареты.

– Это с ней случилось после того, как она узнала про заболевание сына, – сказал старик, закуривая и кивком головы предлагая закурить и милиционеру. – Сначала я… дурья башка! Подумал, что она подхватила вирус от Андрея, когда его рубашки с капельками крови вручную стирала, а у нее, оказывается, был инсульт, – у Виктора Николаевича навернулись слезы. – Я же не медик, тут бы пораньше побеспокоиться… Я и сам… тоже ведь дурья башка! Чуть инфаркт не получил, когда сын мне все рассказал. Купил новые зубные щётки, одноразовые станки для бритья. Ванну драил кальцинированной содой, представляете?

Пташин молчал, вид у него был подавленный.

– Это всё наши СМИ раструбили о конце света, – мрачно проговорил он. – На самом деле этот вирус не передаётся ни бытовым путём, ни от укуса комара… Бред это всё… – Милиционер внимательно посмотрел на старика. – По-моему, ваша супруга, несмотря на болезнь, говорит много правильного. Я имею в виду лишних людей.

Виктор Николаевич грустно улыбнулся.

– В молодости она очень начитанная была, мне не пример. Андрюшка в неё пошел. Литературу любит. Он ведь в университете учился, вы знаете? Только не закончил он… из-за этих проклятущих наркотиков.

– Да… действительно, проклятущие… А сами вы не помните, кто такие лишние люди?

– Не помню. Что-то из литературы. Точно не могу сказать.

Они помолчали.

– А вы не сдавали кровь на анализы? – зачем-то спросил Пташин.

– Я-то? Сдавал, – задумчиво ответил старик. – Сыну мы этого не говорили, он и так сильно переживал. Родители все разные – вон, из соседнего дома Курановы выгнали свою родную дочь на улицу, когда узнали, чем она больна. А третьего дня девчонка из окна сиганула… Родители разные… Мы тоже не ангелы.

– Кто же это – лишние люди? – еле слышно прошептал Дмитрий и, посмотрев на часы, заторопился. – Мне пора. Извините, что потревожил вас и вашу жену.

Старик выглядел жалко. Заметно было, что он часто плакал, хотя и храбрился.

– А сыну насчёт амнистии всё-таки напишите, ему спокойнее будет, – впервые за всё время общения со стариком доброжелательно и искренно сказал Пташин. Ему было жалко Виктора Николаевича, его больную супругу… у него тоже были родители-старики. Да и вино слегка размягчило его нервы.

– Скажу вам не по должности, – обронил оперативник уже у порога. – Мне жаль вашего сына. Это правда. Самый коварный враг – это невидимый враг, думаю, что пуля на войне страшна не так, как этот чёртов вирус.

Прощаясь со стариком, Дима первый протянул руку.

15

Лето было в разгаре. Пташин сидел за кухонным столом напротив недопитой бутылки водки, и глядел, как за окном, в темноте июльского вечера, покачивается в такт ветру уличный фонарь, а воздетые к небу в глухой мольбе узловато-уродливые ветви старого каштана вздрагивают и трясутся в полном непонимании, зачем этот ветер, лето, дождь и зной. Зачем это упрямое движение вверх, к свету, которого нет? Зачем вообще эта пустая никчемная жизнь?

Дмитрий был один. Оксана с ребёнком неделю назад ушла жить к своей матери. Не понимая причины запоя мужа, она не выдержала и бросилась в спасительную суету «строгих» маминых забот. На юг они, разумеется, не поехали. С первого дня отпуска Пташин начал пить. У него с женой произошла отвратительная ссора, во время которой он впервые за несколько лет супружества по-настоящему дал выход своему гневу, накричал на Оксану, не на шутку испугал Николашу и, хлопнув дверью, ушёл в пивной бар, где доконал свои нервы порцией «ерша».

На службе он не появлялся, хотя отпуск закончился два дня назад. Дмитрий взял больничный в ведомственной поликлинике, пожаловался на сильный ушиб правой руки, не отвечал на телефонные звонки, никому не открывал дверь.

Табельное оружие – ПМ – он держал дома, несмотря на то, что по уставу должен был иметь в квартире надёжный сейф. Настоящего сейфа у него не было, был небольшой тайничок в стене, который закрывался на ключ и занавешивался огромной картиной какого-то незатейливого художника-пейзажиста.

Последние три дня Дмитрий как-то особенно усердно ухаживал за пистолетом, доставал его, смазывал, сам не зная, зачем. И с какой-то упёртой педантичностью делал это именно в те минуты, когда был очень нетрезв. Холодная сталь и тупая однообразная работа как будто успокаивали его, но не только – и не столько – в этом было дело!

Птаха дважды анонимно сдавал кровь, и дважды результат оказывался положительным! Сначала ему ответили по телефону, что необходимо направить его кровь на более тщательный анализ в Санкт-Петербург, в республиканскую инфекционную больницу. Затем, спустя две недели, безразличный женский голос продиктовал ему его приговор. О результатах анализа он не сообщил никому, поначалу слишком абсурдной показалась ему мысль о том, что он, крепкий, спортивный, волевой человек болен неизлечимой болезнью. Да и окружающие его люди, из тех, кто мог знать о необычном статусе, вели себя так, будто ничего не произошло. Все были заняты повседневными делами – отпусками, огородами, лесом… Не могло в окружающем мире ничего не откликнуться на его болезнь – просто не могло!

На какое-то недолгое время его душевная боль отступила, когда он сумел внушить себе, что в медицинской практике нередко бывают ошибки. Вполне могли перепутать анализы, и номерок его могли присвоить другому человеку, – Господи, да разве ж в России подобное не случается на каждом шагу! Сам Дмитрий слышал массу подобных историй, когда крошечная, кажется, небрежность медиков чуть не сводила в могилы совершенно здоровых людей. Не далее чем на прошлой неделе баба Маша, соседка с третьего этажа, рассказала Диме о том, как она чуть не умерла от сердечного приступа после того, как позвонила в больницу и справилась о здоровье мужа, которому накануне сделали какую-то простенькую операцию… что-то вроде удаления желчного пузыря. На её вопрос о состоянии супруга чей-то доброжелательный мужской голос ответил: «Отошёл ваш муж… кхе-кхе… отошёл. Живите и радуйтесь». Как выяснилось позже, слово «отошёл» означало не «отошёл в мир иной», а, бодренько оправившись после операции, выскочил уже в туалет с другими мужиками покурить. Баба Маша подумала, что муж умер… и сама чуть не умерла.

Дмитрий решился сдать кровь повторно, только в другой поликлинике, платной. Какая-то слепая вера во всесилие денег толкнула его пойти именно туда. Впрочем, не только слепая вера, но и устойчивое убеждение современного человека в том, что в любой сфере обслуживания, включая и медицину, бесплатно всегда сделают хуже, чем за деньги. Крылатая фраза «бесплатно – это когда бес платит» была в то время у всех на устах. Однако и в платной поликлинике диагноз оказался тот же, только голос женщины, которая сообщала ему об этом, был не такой противный, как в первый раз… даже приятный, если бы не…

Сама же процедура повторилась в точности.

Женским чутьём Оксана догадывалась, что происходит с мужем, только в её наивном представлении человек, который подхватил губительный вирус СПИДа, должен был как-то сразу измениться внешне: похудеть, пожелтеть, покрыться какими-нибудь язвами или лишаями. И всё-таки она доверяла интуиции – муж носит заразу. И не преминула выплеснуть на него всё то зло, которое копилось в их семейной жизни годами. Теперь она была на коне.

– Учти, мы с Колей уходим от тебя навсегда, – чеканила она каждое слово, точно упиваясь возможностью отомстить за всё. – Это элементарно, ты можешь нас заразить. А ведь ты носил в себе заразу эту всю нашу совместную жизнь. Вспомни! Вспомни свои похождения по доверенным лицам! Вспомни ту москвичку, с которой ты когда-то провёл бурную ночь. Кстати, я не удивлюсь, если этот «заграничный подарочек» тебе подарил кто-нибудь из твоих шлюх, а не тот бедолага, которого ты ударил по лицу. Всё возвращается бумерангом, милый. Сначала ты нас с мамой долго травил, теперь получи расплату. И не жалуйся. Ты это заслужил как боевой орден. И все от тебя отвернутся, вот увидишь, особенно от тебя. Потому что ты вёл жизнь эгоиста и брал от жизни всё, как в рекламке про пепси-колу. Ну что, теперь ты доволен? Всё получил? Получать больше нечего? – Она распалялась всё сильнее и сильнее. – И никогда не приходи к нам с сыном и к моей маме. Никогда. Мы тебя прокляли по-своему, а Бог шельму отметил. И ни одна твоя шлюха, ни одна…

В это мгновение в сторону Оксаны полетела тяжёлая бронзовая пепельница, и если бы попала ей в голову, то женщина могла замолчать надолго. Каким-то чудом ей удалось увернуться от брошенного снаряда. Завизжав, Оксана выскочила как ошпаренная из квартиры.

Дмитрий сидел, понурив голову, как осуждённый на казнь.

Потом допил водку, взял пистолет, вытащил обойму, аккуратно расставил на столе рыжие патроны, передёрнул затвор, приставил холодное дуло пистолета к виску и несколько раз нажал на курок. Приятный стальной лязг хорошо смазанного оружия щекотнул нервы. Дмитрий вспомнил о том, что именно русские офицеры изобрели способ подстёгивать усталые нервы с помощью игры в «русскую рулетку». С «Макаровым» этого не проделаешь. Нужен револьвер. «Макаров» не даёт ни одного шанса.

«Кто же из литературных героев играл в „русскую рулетку“? – всплыл вдруг в его сознании вопрос. Дмитрий припомнил, о чём они говорили с отцом Волкова. О лишних людях. Печорин? Русский офицер Печорин? Да. Один из лишних людей. Ну конечно! Герой нашего времени… А сейчас кто герой нашего времени? Русский офицер Пташин? Такой же непутёвый и безжалостный к людям, как и Печорин? Что ж… похожая судьба! Только тогда умирали от других болезней и играли в „русскую рулетку“ револьверами… Русский офицер милиции Пташин? – Дима чему-то громко расхохотался и подошёл к зеркалу. Оттуда на него взглянул небритый всклокоченный человек с блуждающей улыбкой и злым жёлтым лицом. – И это герой нашего времени? Вот эта опухшая медуза? Русский офицер Пташин? Лишний человек… Ха-ха-ха… У Печорина была в груди пустота и чернота, и он стрелялся на дуэлях. И у меня пустота и чернота, а заполнить её нечем. Ничего нет. Нет будущего, нет жены, не семьи. Что впереди? Впереди – яма, сырая земля и отвратительный в своей мёртвости труп…»

Мрачные серые бесформенные и бездождливые мысли проплыли в голове у Дмитрия.

Сколько раз во время службы в милиции он выезжал на преступления с погибшими людьми, вглядывался, бывало, в эти искорёженные тела, пытаясь в них что-нибудь… хоть что-нибудь разглядеть, однако ничего, кроме трупов, не видел. Тела были до такой степени не похожи на людей, что возникало совершенно идиотское желание… ЖЕЛАНИЕ РАСХОХОТАТЬСЯ НАД ЦЕННОСТЬЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ. Душа? Ну, как же так? Какая-то жалкая пуля или ничтожный вирус может уничтожить образ и подобие Божие? Пташин никогда не верил в вечную жизнь и всегда смеялся над наивными фанатиками веры в посмертие. Чушь собачья! Вот пистолет Макарова, который он держит в своей запотевшей ладони – это реальность. Патроны, похожие друг на друга, как инкубаторские цыплята, – это тоже реальность. А душа? Где она – душа? Почему её нельзя подержать в запотевших ладонях, так как он теперь держит своё табельное оружие? Почему? Почему? Почему?.. Да, если уж и был какой-то Создатель человечества, то он был явно не в себе, что наплодил кучку идиотов и внушил им мысль о том, что нельзя увидеть, потрогать, подержать в запотевшей ладони… Не Создатель, а Издеватель над всем человечеством. А над таким Издевателем суд должен быть скорый – «привести в исполнение и баста!». И ничем не может объяснить себе человек всю прелесть издевательского отношения Создателя к своим созданиям. Небось даже сам изобретатель пистолета – и то так не глумился над своим детищем, как этот… демиург. Вот если бы сейчас схватить его за бородёнку… или ещё там за что – неважно! Потрясти его хорошенько, чтобы весь дух его скверный вышел… да и спросить потом, как на допросе с Филипычем: «Прыгай в окно, сука, или отвечай, какого рожна ты наплодил безмозглых тупых идиотов, которым дал, по твоему же мнению, ВЕЛИКУЮ РАДОСТЬ ЖИТЬ?! Где она, эта радость? Где жизнь, наконец? И почему все твои служки только елейно кокетничают со стадом – мол, Я пастырь добрый, идите ко мне, все нуждающие и труждающие, и Я утешу вас. Ненавижу этих жирных ублюдков… ненавижу… А всё равно схожу… Скоро же и схожу и посмотрю в их сладостные румяные рожи и проповедь послушаю… Возлюбленные братья и сестры, следуйте за Христом, любите Христа и Матерь Божию… И воздастся вам! И ни ОДНОГО ЖИВОГО СЛОВА! Одна сладкая брехня! А потом и старушка в платочке с блюдечком пробежит – кто сколько может? А кто и сколько? А не дать-то стыдно людям, вот и дают, а те жируют… А, впрочем, сам-то я разве не так жил? Разве не разводил людей на любовь, доверие, преданность? Разве не трахал чужих жён, оправдываясь теми же „сладкими словесами“ – мол, цель оправдывает средства. У этих тоже цель оправдывает средство. Они создают иллюзию покоя и радости вечных блаженств. Походишь с годик-другой и сам начнешь верить в это… Это ж так приятно верить в то, что здесь ты живёшь в говне, а там будешь гулять по райскому саду… Ой, как голова болит!!!! Ой! Нельзя… Я схожу к ним и спрошу… И пусть будут хоть раз честны… как вот сейчас я с зажатым в руке „Макаровым“. Ууууух, что-то не то!».

Птаха вытер со лба капельки холодного пота и дрожащими руками положил пистолет обратно в тайник. Велико искушение, велико… как слово божье… велико и совсем не так сладко, как в храмах поют… Кому он теперь такой нужен?

«Как жить? Как жить? – Он сжал ладонями виски и с ужасом представил себе своё будущее. – Напиться как следует да пустить себе пулю в лоб. А что? Так хоть честнее будет всей этой церковной говорильни».

Затрещал телефон. Дима не шелохнулся. Телефон звонил долго, словно на другом конце провода знали о том, что хозяин дома. Потом наступила тишина, и Дмитрий снова погрузился в мрачные мысли о своём будущем. А будет ли оно? А если будет, то сколько и как? Главное – КАК? Сколько отведено лишнему человеку Пташину? Вопросы накапливались, ответы не находились.

Дмитрий вытащил из кармана пачку смятых денежных купюр, мутно взглянул на часы и, пошатываясь от усталости и выпитого, поплёлся в ночной магазин за водкой. Ему бы и без денег дали тамошние торгаши, помня о том, где работает небритый угрюмый посетитель, но Дмитрий не хотел именно сейчас выставлять из себя того, кем он уже не был.

Домой он вернулся с водкой и крошечным пищащим котёнком, который тёрся у магазина, ища хозяина. Пташин с умилением взял его на руки, пушистый комок заурчал, и пока Дмитрий поднимался в квартиру, на его плече спало крошечное беспомощное существо – единственное на свете, кому он, венец божественного творения, в эти минуты был нужен.

16

Через неделю старший лейтенант Пташин написал рапорт об увольнении, сдал форму, удостоверение, табельное оружие и распрощался с милицейской карьерой. На работе он никому не стал объяснять, почему он это сделал. Однако Филипыч обо всём догадался – свои люди у него были повсюду, даже в среде ведомственных медиков МВД. Собственно, Дмитрий был этому даже рад, во всяком случае, никто из его бывших друзей-коллег ни разу его не потревожил. Видимо, Филипыч поделился с ними своей «оперативной» информацией, и те просто побоялись навестить ВИЧ-больного. Только спустя неделю к нему домой с бутылкой дорогого «Кинзмараули» явился жизнерадостный Артур Газорян и, оглядев печальным взглядом заброшенную обстановку квартиры бывшего друга, сказал:

– Не раскисай, дружище, ты же знаешь, кто мой отец? Директор мясного павильона на центральном рынке… Так ему на днях шепнули, что в Армении уже изготовили препарат, который убивает любую заразу… «Арменикум» называется. Клянусь мамой, я тебе этот препарат из-под земли достану. Поживём ещё, брат. На охоту смотаемся, на рыбалку. Да и наркоте в городе не дадим разгуляться.

Дима выпил немного вина, поблагодарил Газика за визит и сделал вид, что ему нужно срочно отлучиться по делу…

Оксана с сыном жили у мамы и так ни разу не навестили отца.

У Пташина оставались кое-какие сбережения, и он зажил жизнью одинокого молодого пьяницы. Пил он один, а разговаривал со своим «приёмышем» Борькой, который никогда не журил хозяина ни за что, а, напротив, всегда с урчанием ластился и забирался на руки к своему спасителю. Видеть Пташину никого не хотелось. Он даже поленился записаться на диспансерный учёт в инфекционную больницу, чтобы не дышать воздухом, пропитанным запахами болезни и смерти. Он не мог терпеть всего, что было против жизни – людей, одетых в чёрные рясы или балахоны, людей в белых халатах, от которых исходил тот же запах смерти, что и от кадильницы священника, не любил похорон, поминок, плакальщиц и старушек, так уже близко соприкоснувшихся со смертью, что и сами уже напоминали ходячьи смерти, только при этом умилённо плакали или смеялись в радостном ожидании Жениха… всё это было противно сильному крепкому духу Пташина, поэтому жизнь он любил так, как может любить невеста своего жениха в первую брачную ночь – он любил её трижды, четырежды… миллион раз – и все время так, ненасытно… за что и получил «пилюлю» от Создателя.

Борька свернулся у ног своего спасителя и мирно спал, вытягивая иногда свои крошечные лапки и переворачиваясь мордочкой вверх.

– Киса… киса… – смотрел на него человеческий изгой Пташин. – Как хорошо, наверное, быть тупой животинкой, для которой нет мучительных вопросов о смысле жизни… Как хорошо… А, впрочем, если бы я, только что бывший для тебя Кормящей Рукой, Спасителем, оказался на секунду вдруг маленькой мышью – ой, с каким бессовестным восторгом ты бы сожрал своего повелителя. Вот и я хочу небывалого – чтобы мой создатель оказался хоть на секунду котом… вот уж своего бы я не упустил.

…Для всех знакомых это был шок: молодой, энергичный, с явными намёками на быструю карьеру, Дмитрий Пташин начал на глазах чахнуть. Сильно осунулся, постарел и почти ни с кем из знакомых на улице подолгу не разговаривал.

У него отросла небольшая рыжая борода, и теперь он мало чем напоминал милиционера. Оставался лишь цепкий пронзительный взгляд оперативника… С Димой происходили странные вещи. Его внутренний мир как будто бы раскололся на две половинки – то, что происходило у него в душе, было обособлено, отстранено, обозлено… То, что происходило в разуме, лихорадочно искало выход… Он знал, он помнил эту известную фразу немецкого гения о том, что выходов должно быть как минимум три – один парадный, другой запасной, третий для избранных. Но знал также Пташин и о четвёртом… только пока старался о нём не думать.

Узнав о том, что Дмитрий уволился со службы и получил тройной отпускной паёк, к нему однажды пришла Оксана, пыталась поговорить с ним о деньгах, потом раздражённо нахмурилась и стала выговаривать мужчине что-то насчёт его слабости, упомянула о каком-то чудодейственном «Арменикуме», о котором Пташин уже слышал от Газоряна.

Пока женщина отчитывала его, Дмитрий пытался представить себе, каким он, отец, останется в памяти сына – таким, каким представит его памяти мать? Он перевёл взгляд на жену и подумал о том, что теперь он видит её в каком-то ином свете. Раньше Дмитрий не хотел замечать того, какой непривлекательной и неприятной может быть Оксана. Перемена в её облике была ужасной, и он не мог понять, почему. Сын же даже в воображении показался ему каким-то чужим.

Дима молча проводил супругу до автобусной остановки, вместо привычного поцелуя лишь с усмешкой взглянул ей в глаза, а затем, сам не зная, почему, поехал на «верхнее» кладбище, на котором были похоронены двое его приятелей, подорвавшихся на мине во время командировки в Дагестан. Пташин недоумевал, почему его вдруг потянуло в тот день на кладбище. Он был там один раз в прошлом году, когда УВД устанавливало там монумент погибшим милиционерам – гранитную глыбу с выбитыми на ней мечом и щитом.

Приехав на кладбище, он долго искал могилы, потом, когда нашёл их, присел на небольшую скамейку, достал из кармана четвертинку водки, тёплую от жары, яблоко, сигареты и, мысленно обращаясь к тем, кто лежал под могильными плитами, сделал большой глоток водки, пожевал яблоко и закурил. На душе стало мягко. Солнце сильно припекало голову, и Дмитрий отошёл в тень. Он курил и пытался понять, почему его сюда потянуло. Может быть, он хотел почувствовать что-то именно здесь?

Неожиданно послышались чьи-то голоса. Дмитрий повернул голову и увидел двух женщин и одного пожилого мужчину, которые пришли навестить чью-то могилку. Дмитрия никто из них не видел. Они стояли к нему спиной. Мужчина долго протирал носовым платком табличку с надписью, потом выпрямился и отчётливо произнёс:

– Ну, ладно, давайте постоим минуту в молчании, помянем наших родителей. А то ведь с нашей-то жизнью неизвестно, когда соберёмся.

Женщины притихли. Ветер трепал их косынки. Дмитрий смотрел на них и почему-то отсчитывал про себя секунды: «Раз, два, три…». Но не успел он досчитать до десяти, как женщины, одна за другой, встрепенулись; одна бросилась выщипывать траву на могилке, другая стала доставать и класть на столик всякую снедь. Мужчина, склонив в почтении голову, продолжал стоять и выстоял ровно минуту.

Быть может, в другой раз эта сценка не показалась бы Дмитрию необычной, однако сейчас она словно открыла ему глаза на то, что творилось в его душе. Женщины не выдержали наедине с вечностью и десяти секунд и бросились в спасительную суету. Дмитрий был устроен так же. Ему, как и им, нужна была спасительная суета: работа, карьера, женщины, деньги. Он привык так жить, а по-другому не умел. Вечность – опасная штука, к ней нельзя привыкнуть, её невозможно полюбить. Однако же мужчина спокойно выдержал эту минуту вечности, значит, было в нём что-то такое, что делало для него эту минуту священной. У Пташина не было священных минут, он всё время куда-то бежал, с кем-то боролся, отвоёвывал жизненное пространство, был героем в собственных глазах… а остаться наедине с собой минуту – минуту с вечностью – не мог. Вот какая у него была сила! На сотню сложнейших оперативных мероприятий с явным риском погибнуть он бы отправился не только по необходимости, но и с азартом – азартом охотника, гоняющегося за дичью. А теперь сам превратился в жалкого кролика на съедение «волкам по имени вечность». А ведь нужна была только минута… нет, он бы справился, если бы минута эта была наполнена опьянением, он бы справился… Нет, нужно обязательно сходить в церковь, обязательно! Зачем? На этот вопрос он ответить не мог. Нужно было и всё… ради хотя бы этой минуты с вечностью, как у мужчины – проверить себя, выдержит или не выдержит? Сыграть в своего рода «русскую рулетку». Нет, к вечности он никогда не привыкнет, никогда, но превращаться из-за этого в алкоголика он не хотел.

Вечером того же дня, побрившись и приняв душ, он отправился к своим родителям, которых не видел больше месяца.

Глава 16 Душу душем не лечат!

Родители не ведали о диагнозе сына, знали, что он ушёл из милиции и поссорился с Оксаной, однако верили, что все эти неприятности временные – с кем не бывает! – что сын их человек с сильной волей, и что в ближайшее время всё устроится как нельзя лучше.

Его отец, коренастый мускулистый мужчина с мощным подбородком и небольшими серыми глазками, глубоко спрятанными под выпуклыми надбровными дугами, бывший чемпион России по вольной борьбе, всю жизнь проработавший тренером в спортшколе, встретил сына дежурным вопросом: «Ну что, брат, как дела?».

Дима ничего не ответил и прошёл в комнату. Там, на кушетке, сидела его мать, худенькая подвижная старушка с большими выпуклыми и словно всегда удивлёнными глазами. Лицом она походила на встревоженного чем-то мопсика.

Валентина Борисовна почти всю свою пенсию тратила на разные «умные» книжки – по колдовству, по экстрасенсорике, по буддизму и даже по уринотерапии, – и, кажется, о болезнях и способах их исцелений знала больше любого из докторов наук. На кушетке она расположилась в позе лотоса и в руках держала одну из своих любимых брошюр. В комнате пахло индийскими благовониями и ещё какой-то дрянью. Заметив вошедшего Дмитрия, она подставила ему щёку для поцелуя и с ходу начала рассказывать ему о своём новом приобретении.

– «Диагностика кармы» Лазарева, – восторженно проговорила она, даже не замечая на лице сына следов хронического недосыпания и запоя. – С этой книжкой я проживу сто лет. Ты даже не представляешь себе, Дима, какое это чудо. Что там Библия с её сказками по сравнению с этим научным трудом! Стоило мне её один раз прочитать, как я уже избавилась от одной болячки. Помнишь, у меня было воспаление мочевого пузыря? Сейчас всё как рукой сняло. Неправильно жила, неправильно думала… ещё много чего неправильно делала… даже в туалет, прости сын, неправильно ходила…

– Мам, мне это неинтересно, – перебил её Дима и тяжело опустился в кресло.

Валентина Борисовна обиженно надула губки.

– Ты же всегда интересовался, что я читаю! – воскликнула она капризно. – Тебе было небезразлично здоровье матери. А эти книжки… Как ты мог такое сказать? Ты не интересовался…