Текст книги "Дерево Иуды"

20

В Нижний Новгород Андрей вернулся более спокойным и уравновешенным, чем уезжал из него. Бесспорно, происходило что-то внутри него, что смиряло его с положением «человека не от мира сего». Впоследствии он определил это состояние как залог духовности – только залог. Он перестал ненавидеть людей, и всё чаще задумывался о дочке. Волков чувствовал, что необходим в её жизни. Он не только смирился со своим положением изгоя, но временами испытывал радость от того, что судьба поставила его в пограничную ситуацию, когда невозможно было не задумываться о жизни и смерти…

Через месяц после возвращения из Усть-Ижоры Волков позвонил в редакцию «Православной жизни» и напомнил корреспонденту о себе. Они встретились у входа в парк «Швейцария» и, прогуливаясь по нему, долго проговорили. Журналист оказался высоким бородатым брюнетом лет сорока со спокойным выражением глаз, тихим голосом и поразительной способностью слушать и слышать собеседника, что случается крайне редко, особенно в последнее время. Одет он был простенько – в серое пальто и шерстяную клетчатую кепку.

На улице было солнечно, хорошо, всё располагало к прогулке и беседе. И у Андрея на душе было светлее, чем всегда… Выяснилось, что Пётр давно и серьёзно занимается темой ВИЧ-инфекции в России, лично знаком со многими учёными и священниками, которые пытаются осмыслить эпидемию не только как «наказание свыше», но и по-научному, без паники попытаться дать совет тем, кто оказался среди заболевших. Выслушав историю Андрея, Пётр заметил:

– На сегодняшний день препараты, которые сдерживают рост заболевших клеток, проходят клинические испытания, и через год-другой они станут доступны для большинства. Другое дело, что и эти несколько лет до терапии нужно не только прожить, но прожить с осмыслением, для чего было всё это попущено Богом. Очевидно, что Бог никого не наказывает, это не наш Бог, который отнимает у человека свободу и ставит его в жёсткий юридизм – оступился и получай сразу розгами. Это скорее образ ада, а не религии. Наш Бог всё делает для того, чтобы человек, оказавшись, с его попущения, в ситуации, схожей с вашей, самостоятельно принял решение жить по-другому. В православии это и называется покаянием, то есть изменением себя, своего взгляда на мир, образа жизни – да что там! образа мыслей. Это крайне тяжело, крайне, потому что человек – это своего рода локомотив, который, разогнавшись, тяжело останавливается.

– Точно, – улыбнулся Андрей. – Ещё недавно я увлекался всякой магической практикой и всерьёз верил, что я сам с помощью воли смогу остановить поезд самоприказом «ать-два!».

– В вашем случае воля необходима как инструмент покаяния. И конечно, искренне обращение к Богу за помощью.

– Что это значит, Пётр, объясните.

– Это значит, что, во-первых, вы должны поверить в Бога, во-вторых понять, что возможно искреннее сердечное обращение к нему с молитвенной просьбой, в-третьих, чётко осознавать, какая молитва верная, а какая нет. Каково должно быть состояние души вашей при молитве.

– И каково оно должно быть? – спросил Андрей.

– Оно должно быть, как у правого разбойника, который был распят рядом со Христом, и первым оказался в раю. «Достойное по делам своим приемлю, помяни меня во Царствии Твоём…».

– Кажется, я понимаю, о чём вы.

– Но ещё правильнее было бы понять, что всё, что с нами происходит, происходит только по любви Божией к нам и ради нашей же пользы в вечности. Даже ваша болезнь. И осознанно благодарить Бога за это. Конечно, такое состояние у людей редкость. Но я могу сказать вам, что при таком состоянии человека обращение к Богу и смиренное приобщение к Таинствам церкви приносит плоды, просто непостижимые для нашего разума. Я встречался с людьми, у которых исцелялся даже рак на последней стадии.

– Но выходит, что физическое исцеление – это не самоцель. И просить у Бога в молитве, чтобы он чудесно исцелил меня, было бы неправильно?

– Просить нужно одного – очищения от грехов и страстей, которых в нас бездна. А уж о болезни вашей Господь и до прошения вашего знает, поверьте. Знает, что вы хотите просить, что вам полезнее, видит ваше сердце и, уж поверьте, исходя из вашего состояния, даст вам то, что вам будет полезнее.

– А церковь? В ней обязательно нужно быть? Или дома можно молиться? Я когда-то крестился, но это было так давно… да и сам я ничего не помню, зачем крестился, кто крестил…

– Это у большинства так. Конечно, лучше крестится осознанно, но раз уже над вами было совершено Таинство, повторять его не надо. А в церковь… Церковь – это помощник в нашей духовной жизни. Все Таинства церковные – это помощь в нашей духовной жизни. Главное богослужение происходит не в церкви, а в душе. Но церковные Таинства, я вам сказал из опыта общения с людьми, это невероятно сильное лекарство не только для души, но и для тела. Вам бы на эту тему почитать Игнатия Брянчанинова, у нас он есть в библиотеке. Хотите, я запишу вас туда и дам список авторов, которых посоветовал бы прочитать?

– Да, конечно, – отозвался Андрей. – У меня сейчас много свободного времени, очень много, – последние слова Андрей произнёс не столь уж радостным тоном. Пётр заметил это.

День был в разгаре. Воздух прогрелся так, что чувствовалось приближение весны. В парк пришли ребятишки из школы и детсадов, и воздух наполнился весёлыми звонкими голосами. Пётр снял кепку и с умилением посмотрел на ледяную горку, усыпанную детворой.

– Вам, наверное, в первую очередь надо научиться чему-то радоваться, – обратился он к Андрею.

– Да, вы правы, радости я давно не испытывал.

– Этот навык придёт.

– С чего же мне начать? – спросил молодой человек.

– С чтения святоотеческой литературы.

21

Дмитрий Дмитриевич Пташин спивался, и никто из его близких не мог ему ничем помочь. Он перестал за собой следить, а та созидательная мощная энергия, которая была присуща ему всегда и держала в жизни, теперь обернулась обратным знаком саморазрушения. Теперь она убивала Дмитрия с такой же упрямой силой, с какой недавно помогала жить.

Однажды Дмитрий забрёл в церковь во время службы, хотел поговорить со священником, но выглядел так нехорошо, что в первые же минуты его чуть не вытолкала из храма церковная охрана, а бабушка-свечница бросила ему вдогонку несколько нелицеприятных фраз, что окончательно уничтожило в Пташине желание оставаться в храме. Он не принимал Бога, который в лице служителей не принимал его самого.

Пташин продолжал жить один, нигде не работал, а деньги находил тем, что потихоньку распродавал из квартиры то ценное, на что когда-то они с Оксаной копили: видео– и аудиоаппаратуру, кое-какие вещи, мебель. У него выросла густая длинная борода, лицо теперь было всегда красным, на щеках появились лопнувшие сосудики, глаза слезились, руки немного дрожали. Он знал почти всех местных алкоголиков в округе, которые его поначалу боялись, как бывшего опера, потом привыкли к нему, как к своему. Нередко Дима встречал одни и те же лица у небольшой забегаловки под названием «Сад». Утром, до открытия питейного заведения, там, как правило, уже томилось несколько жалких фигур.

Однажды его угостил выпивкой бывший заключенный, которого задерживал когда-то и сажал в тюрьму оперуполномоченный Пташин, и за стаканом вина признался, что хотел с дружками отомстить ему, но когда увидел, во что превратился когда-то подтянутый спортивный милиционер, охота избить его пропала. Кроме того, среди бывших «подопечных» Пташина прошёл слух, что тот болен СПИДом. В инфекционной больнице Дмитрий не появлялся, считая глупым и пустым занятием сдавать регулярно кровь и жить в ожидании какого-то чудо-лекарства.

Он утратил веру в жизнь и, как только пробуждался от алкогольного сна, тут же бежал на рынок или в магазин, покупал вина и забывался. Со временем у него появилось навязчивое чувство вины, которое преследовало его хуже бандитов. Как только он трезвел, к тем вопросам, что размыли его волевой хребет, добавлялось болезненное чувство вины. Иногда Дмитрию даже мерещилось, что в пьяном угаре он кого-то убил, и его ждёт неминуемая расплата.

Родители несколько раз навещали его, но, видя сына в таком состоянии, разворачивались и уходили: они не могли подобрать слова для вразумления.

Запой длился почти год…

Трагедия с Димой случилась весной. Все, кто знал его, потом говорили, что как будто предчувствовали это, но помочь ничем не могли. Ночью по неосторожности он выпил уксусную эссенцию и там же на кухне умер. Труп обнаружили только через два дня, когда обеспокоенные соседи почувствовали в подъезде нехороший запах. Когда вскрыли дверь и вошли в квартиру, очевидцы рассказывали, что выражение лица у Дмитрия было такое, словно перед смертью его кто-то долго мучил.

На похороны никто из его бывших коллег-милиционеров не пришёл. Гроб несли местные алкоголики, которые в последние дни с Пташиным часто общались. Родители с группой родственников несли венки. Никто не верил, что таким образом Дима мог сам свести счёты с жизнью, но алкаши уверяли, что с похмелья можно влить в себя не только уксус, но даже и серную кислоту.

* * *

Андрей продолжал работать в гравёрной мастерской, перестал выпивать, отрёкся даже от пива, вечерами много читал из предложенного Петром списка, иногда ходил в церковь с осознанием того, зачем ему это нужно; стал реже курить, посвежел, хорошо себя чувствовал, хотя от АЗТ-терапии отказался.

Летом произошло удивительное событие. В июле в Нижний Новгород со всех концов России съехались участники всероссийского форума, посвящённого вопросам борьбы со СПИДом, среди которых была сотрудница калининградского центра Наталья Егорова.

Она предварительно сообщила о своём приезде Андрею, и в первый же вечер они встретились на площади Минина в скверике, где обычно назначает друг другу свидание нижегородская молодёжь. По телефону Наталья сообщила, что у неё есть потрясающая для него новость.

За лето Андрей сильно загорел, так что лицо и волосы его приобрели характерный медный оттенок. Он был одет в лёгкую белую тенниску с высокими рукавами, светлые джинсы и белые кроссовки. На глазах у него были тёмные очки. Он слегка нервничал, но старался казаться спокойным. Это было не простое свидание, а свидание с человеком из прошлого – приятным человеком из, увы, неприятного прошлого. Однако прошлое не перечеркнёшь.

Он сидел на лавке и курил, когда к нему подошла Наталья. Андрей тут же затушил и выбросил сигарету в урну, привстал и, радостно улыбаясь, обнял Наталью, прижимая её к себе. От неё исходил приятный запах духов, которыми она всегда пользовалась, едва уловимый и очень знакомый. Обтягивающая юбка и тонкая блузочка подчёркивали её прекрасную фигуру. «В ней, бесспорно, прибавилось очарования», – невольно подумал Андрей. Они поцеловались по-дружески, но близость женского тела отозвалась в сознании Андрея горько-сладким томлением. Ему пришлось снова воспользоваться самоприказом и загнать шаловливую мысль подальше. Он сделал шаг назад, смущённо улыбнулся и пригласил Наталью присесть рядом.

Ему было приятно её видеть, и он этого не скрывал.

Внешне Наталья и в самом деле изменилась в лучшую сторону. Волосы она покрасила в коньячный цвет, они были волнистыми и густыми. На щеках играл румянец, глаза светились.

Она протянула руку к лицу Андрея и сняла с него очки.

– Зачем ты прячешь глаза? – спросила она.

Андрей развёл руками.

– Ты же знаешь, я нахожусь в федеральном розыске.

Наташа загадочно улыбалась.

– Нет, ты не находишься в федеральном розыске, – ответила она.

– То есть как? – удивлённо воскликнул Андрей.

Она достала из сумочки небольшой листок бумаги и протянула ему.

– Это постановление об амнистии.

Андрей быстро пробежал глазами по напечатанному тексту. Там чёрным по белому стояла его фамилия и объяснение того, что его преступление нельзя отнести к категории тяжких, а потому Волков А. В. заочно получает свободу.

Андрей, как ребёнок, возликовал. Свобода! Свобода!! Свобода!!! Он снова расцеловал Наталью.

– Но как тебе удалось? – удивился он.

– Пустяки. Я же сейчас по работе вращаюсь в разных кругах. Тем более, твоя статья и в самом деле попала под амнистию. Я лишь зашла в суд и взяла эту справку.

Наталья ласково улыбалась и смотрела на Андрея.

– А ты за это время сильно изменился, – проговорила она. – Стал увереннее, спокойнее, даже как будто счастливее. Интересно, какова причина? Женщина?

– Нет, что ты?! – ответил Андрей. – Причина в другом. Причина в том, что я научился не только жить, но и умирать, то есть смирился с тем, что все мы смертны. Кто-то раньше, кто-то позже, но все мы окажемся Дома. А ещё причина в том, что я очень доволен всем, что со мной случилось. Я спал, а теперь проснулся. Это всё может показаться тебе не совсем понятным, но, если бы не одно очень странное знакомство с православием…

– Да, да, да, – перебила его Наталья. – Знаю, вера в бога даёт мощную психологическую поддержку, это скажет тебе любой специалист.

Андрей расхохотался. Он понимал, насколько разнится его и её взгляд на веру в Бога.

– Не совсем так, – ответил Андрей. – Психологическая поддержка – это что? Всего лишь стул для того, кто взошёл на виселицу. Выбей его из-под ног, и человек станет болтаться. Тут, Наташа, другое. Тут речь идёт о бессмертии. Смерти-то нет, милая моя, нет смерти, понимаешь?

Наталья слушала, но как будто не слышала Андрея.

– Кстати, хочу тебе сообщить ещё одну новость. Тот милиционер, который задерживал тебя, помнишь? Пташин, кажется… он отравился.

– Как отравился?

– Выпил уксус с похмелья. Он сильно пил, из милиции уволился, нигде не работал. Говорили, что у него что-то с психикой.

– М-да, – Андрей покачал головой. – Было время, когда я его ненавидел всей душой… Теперь всё по-другому. Пташина мне жаль. Мы с ним учились вместе в университете. Пойдём прогуляемся по набережной, – предложил Волков.

Они встали. Наталья взяла его под руку, и они пошли по направлению к памятнику Чкалову.

– Тут небо другое, – сказала Наташа, закрываясь рукой от солнца и глядя в небесную высь. – В Калининграде оно совсем иное. Бывает как плохо отжатая половая тряпка. А здесь прямо хрусталь горный.

– Расскажи, с какой миссией приехала на форум? – поинтересовался Андрей.

– У нас всё одно и то же, – ответила она. – Столько организаций работают над этой проблемой, столько организуется всяких фондов, но, увы, ситуация по-прежнему катастрофическая. Хорошо, что это начинают понимать в министерских креслах. ВИЧ – не выдумка, как это утверждают СПИД-диссиденты. ВИЧ – это реальность, которая постепенно приводит человека к гибели. Кто-то из диссидентов считает, что вирус придумали мошенники, чтобы погреть руки. Они просто не видели, в каких муках умирают люди с запущенным СПИДом, от каких болезней сопутствующих теряют последние силы. Эпидемия распространяется с такой силой, что если в ближайшие годы не выпустят на рынок препаратов те, которые реально тормозят развитие заболевших клеток, человечество подпишет себе приговор.

– Я слышал, что на Западе уже есть терапия.

– Да, сейчас она проходит клинические испытания на людях. Потом должно пройти несколько лет, прежде чем, препараты появятся в России. Сколько инфицированных до этого не доживёт, страшно представить.

– Теперь хотя бы появилась надежда.

– О да! И у нас в стране есть небезразличные люди. Главный по СПИДу в России Покровский очень много делает, для того чтобы у государственных мужей открылись глаза на масштабы проблемы. Теперь пути заражения вышли из так называемых групп риска, наркоманов и гомосексуалистов, теперь основной путь – незащищённый секс. Основной род деятельности нашего фонда – это профилактика, разъяснительная работа. Но люди по-прежнему со смешком воспринимают наши слова. Что это за болезнь такая, говорят, которая может не развиваться в человеке годами?

– Я их понимаю. Моей первой реакцией было полное отторжение от себя даже мысли о том, что я могу быть болен. Это трудно – признать и смириться с истиной. Очень трудно, поверь.

– Я верю. Со многими приходилось общаться, когда они отрицали у себя ВИЧ до последнего. Уже лежит человек в хосписе с саркомой Капоши, уже понимает, что последние часы доживает, а всё равно твердит – нет у него такого позорного заболевания, как СПИД. Пусть в заключении о смерти об этом не будет ни слова. Как будто там с него потребуют справку, от чего именно он скончался!

– Ты же не веришь в загробную жизнь, – улыбнулся Андрей.

– Это я так… к слову… оговорилась.

– Что нового в Калининграде? – спросил он.

– Я заходила к твоим перед отъездом. Мать у тебя совсем плохая. Чуть отец зазевался – она продукты выбрасывает из окна. Потом говорит, что она ничего не делала, что всё съела. Виктор Николаевич устал. Выпивает часто. Не может отпустить её от себя даже на минуту, она ходит за ним хвостиком. Он на рынок, она с ним. Ходят по фруктовым рядам, мама твоя руку протягивает и берёт то, что ей хочется, персик так персик, яблоко так яблоко. Отец устал отбиваться от торгашей. Только всех успокаивает да деньги суёт, чтобы крик не поднимали, а мама смеётся в ответ и стихи начинает декламировать на весь рынок… Ты вот заговорил о Боге, – сказала Наташа. – За что же он так людей наказывает?

– Бог никого не наказывает, – мягко возразил Андрей. – Разве врач наказывает пациента, когда кладёт его под острый скальпель на операцию? Видимо, всем нам, Волковым, нужна была такая встряска, чтобы мы очнулись.

– Тебе – да, но мама твоя, отец… за что?

– Семья – это единый организм. Если у человека начинает болеть сердце, беспокойство передаётся всему человеку. Если началась гангрена, отрезают ногу, и страдает весь человек. То, что во всём этом вина лежит на мне, я не отрицаю, напротив – раскаиваюсь, пытаюсь учиться жить заново. Не знал я, как жить, Наташенька, не знал, как большинство моих сверстников.

– Давай зайдём ко мне в гостиницу, выпьем вина, – предложила Наталья.

– Что ж, я не против.

Они зашли в гостиницу и поднялись в номер. По дороге им встретились коллеги Наташи, она перебросилась с кем-то парой фраз, прибавила, что на вечернем семинаре её не будет. Номер был двухместный, однако Наталья была единственным постояльцем. В центре комнаты стоял небольшой столик, на котором возвышалась бутылка шампанского. Андрей почувствовал себя немного скованно.

– Наташа, у меня есть деньги. Надо было сказать, а не тратиться…

– Перестань, мы же не в Америке. Какая разница, кто угощает? Ты лучше открой бутылку.

Шампанское было красное, «Абрау-Дюрсо». Хлопнула пробка, вино запенилось, Андрей разлил по фужерам.

– «Абрау-Дюрсо» упоминается в «Мастере и Маргарите», – улыбнулась Наташа и аккуратно отбросила со лба упавшую чёлку красивых волос. – Как ты относишься к этому роману?

– Он ворожит.

– Хорошая литература всегда ворожит. Ну что, за встречу!

Они чокнулись и выпили по фужеру. Наталья сразу же раскраснелась, губы стали малиновыми под цвет вина.

– А мне там безумно нравится один персонаж, – продолжила женщина.

– И кто же этот счастливчик? Мастер?

– Нет, не угадал. Это Воланд.

Андрей с любопытством посмотрел на свою знакомую.

– Но это же дьявол, сатана, – возразил он.

– Мне кажется, что Булгаков вложил в него и частичку Бога.

Налили и выпили ещё по фужеру. Шампанское быстро ударяло в голову, тем более что в комнате было жарко.

– Вот именно этим он и опасен, – проговорил Андрей. – Он создаёт иллюзию свободы.

– Он умён, а это качество красит мужчину. К тому же Воланд – это воплощение силы, – почти пропела женщина.

Она подошла к Андрею и обняла его. Он грустно улыбнулся.

– Ты же знаешь, что… – Он провел ладонью по её волосам и ласково отстранился. – Ты же знаешь…

– У тебя кто-то есть? – спросила Наталья.

– Наташа, разве в моём положении это возможно?

– А почему нет? – удивлённо и даже несколько обиженно воскликнула она. Наталья пересела на кушетку. – Почему нет? Сейчас полно всяких средств защиты, – беспечно проговорила она, но, похоже, что после того, как Андрей отстранился, минута была утрачена. Была эта минута – эта минута ушла. – Ведь это же… прости, монашество?

– Монашество тут ни при чём. Я пока не готов психологически.

Она снова вернулась к теме «Мастера и Маргариты».

– А что, разве в Булгаковском романе тебя что-то настораживает? Я помню, в Калининграде ты сам был в него влюблён. Помнишь наши первые разговоры о литературе? Я ведь относилась к тебе всегда с любовью… даже когда ты ничего, кроме наркотиков, не видел.

– Наташенька, не обижайся, – тихо ответил он. – За последний год я и в самом деле очень сильно изменился. Мне кажется, что тот «я» и этот – совершенно разные люди. Раньше меня тоже веселил Воланд, теперь я понимаю, в чём его опасность. Это образец прекрасной литературы, но очень плохого богословия. А прекрасная литература привораживает, вбирает в себя, делает частью. И богословие съедается незаметно вместе с литературой, а вред от неправильного богословия может отравить на всю жизнь, как яд.

Наталья с улыбкой покачала головой.

– Да, ты, в самом деле, другой человек, – не то сожалея, не то удивляясь, проговорила она. – Глядя сейчас на тебя, можно поверить в чудо. Разве может человек так сильно измениться всего за полтора года? М-да… Послушай, Андрюш, – она слегка прищурилась и долго вглядывалась в своего знакомого незнакомого человека. – Ты вот обмолвился о бессмертии. Скажи мне, ты действительно во всю эту поповскую чепуху веришь?

– Да мне, видишь ли, ничего другого не остаётся, – съязвил Андрей. – Ну, скажи мне, что взамен мне может дать хоть одна психология, будь она трижды фрейдовской или четырежды юнговской? Что? Стул, для того чтобы не натирала верёвка на шее? Что ещё? Наслаждения? Смешно. Я теперь и не могу получить наслаждения, если у меня после этого будет где-то червячок ворочаться. В сердце, к примеру, в совести…

– Мне кажется, милый, у тебя синдром воспалённой совести.

– Что? – доброжелательно рассмеялся Андрей. – Психологи уже и до этого добрались? Ну и ну, – присвистнул он в восхищении. – Это ж надо – синдром воспалённой совести?! Это, интересно, что ж такое? А нет случайно синдрома воспалённого восприятия Бога? Тогда все православные святые были очень больными людьми.

Наталья привстала и ещё раз наполнила фужеры.

– Давай выпьем за вечную жизнь, – предложила она немного захмелевшим голосом. Андрей взял фужер и отпил несколько глотков. – Ты меня пойми правильно, – продолжала Наташа. – Я имела в виду твое самоедство. Ты не святой, и для тебя обычная постель может превратиться в невротическое расстройство. Для кого-то одержимостью может стать заражать других, для тебя – не заразить другого. Мне кажется, что началом твоего невроза стали кошмары, где люди хотели побить тебя камнями, ты писал мне. У тебя это сплелось воедино – ненависть к ним и страх совершить ответное зло.

– Да? И как предлагает избавляться от невроза психология? По-моему, она говорит так: «Уничтожить комплекс вины можно только на практике. Боишься чего-то – иди и сделай то, что боишься». Боишься тараканов – возьми и раздави с десяток. Боишься высоты – влезь на крышу небоскрёба. Мне что же, нужно заразить кого-то, чтобы перестать бояться это сделать?

– Тебе нужно, не боясь, переспать с женщиной.

Разговор принимал комедийный оттенок.

– Наташенька, а ты что, стало быть, в вечную жизнь не веришь, а в Воланда-сатану – да? – с иронией спросил Андрей.

– Я тебе говорила о психологическом типаже. Как же можно верить в чёрта и не верить в Бога? Я верю, что душа наша бессмертна, но в воздаяние за гробом… в это я не поверю никогда. Это что ж за Бог такой получается, который, словно злорадный хозяин, взращивает людское стадо, чтобы там зажаривать его на сковородке, как сырые яйца?!

– Верно, верно, – ответил Андрей. – И я в такого Бога не верю. Я верю в другого… Ну, да ладно об этом!

Лицо у Натальи горело, грудь вздымалась, в эту минуту она была очень хороша собой.

– Эх, жалко нет фотоаппарата, – откинулся на спинку кресла Андрей, переплетя на затылке руки. – Ты так прекрасно сейчас выглядишь. Остановись мгновение…

– Андрей, – она с жалостью на него посмотрела. – Андрюша, ты был намного, бесконечно намного дальше от неврозов, когда верил только в самого себя, в свои силы. Вера в Бога… ты уж извини меня… я это тебе говорю как психолог… воспитывает в тебе чувство вины, а это психологически нездоровое чувство.

– Удивительное дело! – воскликнул вдруг Андрей, резко подаваясь вперед и хлопая себя по коленям. – Теперь я понял, что имела в виду врач-иммунолог, когда говорила о том, что существует такая странная закономерность – подлецы почему-то реже болеют. Вот в чём дело-то оказывается! У них совсем нет нездорового чувства вины. Потому что у них нет совести. Всё очень просто. Но я, милая Наталья, не ищу лёгких путей. Мы ползём вверх, упорно, настойчиво, потом срываемся и катимся вниз, но потом снова собираемся с силами и вперёд… Мне было бы тяжелее жить так, как ты предлагаешь с обоснованностью психолога.

– Да, да, да, – задумчиво проговорила женщина. – Я всё поняла. У тебя, пожалуй, слишком запущенная форма христианства. – Она с улыбкой махнула рукой. – Теперь тебя, в самом деле, только могила исправит. Справедливо ты мне как-то в письме написал. Твой символ веры, – с сарказмом прибавила она, – психология мазохиста: чем хуже, тем лучше.

В таких шутливых перебранках прошёл весь вечер, а ближе к ночи Андрей уехал к себе на квартиру, и больше Наталью он не видел. У неё был очень плотный график работ на форуме. Она ещё несколько раз звонила по телефону, дежурно извинялась, сетовала на то, что не может вырваться… Андрей, между тем, прекрасно всё понимал.