Текст книги "Дерево Иуды"

– Я обманывал, мать, делал вид.

Валентина Борисовна вспыхнула, замолчала, из её всегда удивлённых глазок полились слёзы, она обиженно уткнулась в книжку.

В этот момент в комнату вошёл Дмитрий Иванович.

– Что с работой? – спросил он.

– Ничего.

– Как это ничего?

– Вот так. Я пока не работаю.

– А с Оксаной что?

– Она ушла к матери.

Воцарилось молчание весом с тонну. Родители не могли понять, что происходило с сыном; раньше он таким никогда не был. Словно в гости к родителям пришёл не сын, а человек, на него очень похожий внешне, но совершенно чужой внутренне.

– Ты что, сегодня выпивал? – напрямую спросил отец.

– Выпивал, – усмехнулся Дмитрий. – И не только сегодня.

– О боже! – вырвалось у Валентины Борисовны.

Дмитрий строго посмотрел в её сторону.

– О боже? Ты сказала «о боже?» Ты что ж, о боге вспомнила, только когда у меня всё кувырком пошло? А пока со своими учёными трактатами печёнки да селезёнки лечила? О бо-же-е-е, – мрачно выдохнул Дмитрий. – Ну почему ж вы никогда не говорили о каком-то боге? Почему люди так устроены, что пока жаренный петух в одно место не клюнет, никто и не вспомнит о каком-то боге? А какой он, бог, мать, ответь? Или это очередное словечко, которое вылетает с языка вместо «чёрт», «блин», «дерьмо»? Ответьте мне, почему никогда от вас я не слышал ни о каком боге?

Старушка беспомощно посмотрела на своего мужа.

– Да потому что нет никакого бога, нет. Не нужно придумывать сказки, – строго ответил Дмитрий Иванович. – Может быть, ты нам с матерью объяснишь, что у тебя случилось? – сурово спросил отец. – Ты почему так раскисаешь? Никогда не видел тебя таким. Иди в ванную, прими холодный… нет, ледяной душ, и всё пройдет!

Дмитрий с тоской посмотрел на своего отца – непробиваемая китайская стена. О чём он говорит? При чём здесь холодный душ? Разве душа лечится холодным душем? Непробиваемые китайские стенки… Родители… И я – кусочек такой же стены. Разве чем-то я отличаюсь от них? Такой же самовлюблённый эгоист, как отец. Такой же трус, как и мама. Почему? Зачем? Никогда не задавались вопросом: а зачем мы живем? Просто жили, тупо набивали брюхо, услаждали подбрюшье, а дальше-то что? Интересно, что бы сейчас сказал отец, признайся я ему в своём диагнозе? Наверное, у Волковых отнеслись к сыну почеловечнее. Надо будет сходить в храм… выстоять там минуту вечности, как тот старик на кладбище. Неужели не смогу?

– Нет, в душ я не пойду, отец, извини, а угости-ка ты меня лучше своей фирменной самогонкой. Выпью да спать лягу. У меня сегодня был ужасно тяжёлый день.

Дмитрий Иванович сходил на лоджию и принёс бутыль с самогоном.

– Ты только закуси как следует, – смягчился отец. – Посмотри на себя. Кожа да кости. Оставайся у нас, поживи. С утра в лес на пробежку, турник, брусья, всё как раньше. Через неделю сам себя не узнаешь. Ну что, согласен?

Дмитрий отрицательно покачал головой.

– Отец, ты же знаешь, что я никогда не раскисаю по пустякам.

– А сейчас что же?

– Сейчас не пустяк, – Дмитрий налил себе отцовского «первача» и выпил, тут же занюхивая кусочком хлеба, как он привык это делать ещё с первых лет службы в милиции. Самогон у отца был первоклассный, настоянный на рябине и шиповнике. – Отец, тебе никогда в жизни не приходилось чувствовать себя лишним человеком?

Дмитрий Иванович присел в кресло напротив и внимательно посмотрел на сына.

– Лишним я никогда не был, – спокойно ответил он. – В жизни всё доставалось мне потом и кровью. – Он похлопал себя по могучим плечам борца. – Мне, знаешь ли, раздумывать о смысле жизни было некогда. А ты что, почувствовал себя лишним? Это, наверное, бывает… пройдёт. Кризис среднего… А впрочем, у тебя-то какой средний? Знаешь, сын, был бы ты чуть помладше, взял бы я тебя за шкурёнок как волки кутят берут, отнёс бы тебя в лес и подержал бы на время в голоде и в холоде. Через час дурь бы эта выветрилась.

– Пап, ты не понимаешь…

– Ну тогда расскажи, чёрт побери! – возмутился всегда уравновешенный Дмитрий Иванович. – Может быть, у тебя проблемы с деньгами? Скажи – поможем. Может быть, у тебя проблемы с ба… – он осёкся, – с женщинами? Скажи, чёрт тебя дери! Нет такой проблемы, чтобы мы все вместе не справились.

– Есть.

– Ну вот, опять загадки! Не могу с тобой, ведешь себя не как мужик! – Отец встал и направился в другую комнату. – С матерью вон поговори. Может быть, она тебе совет даст.

Валентина Борисовна словно ждала этой минуты и тут же включилась в разговор.

– У меня было такое, – неожиданно безапелляционно заявила она. – Когда в прошлом году у меня пошло внезапное воспаление мочевого пузыря, я думала, на стенки лезть от боли начну. А врачи? Они мне поставили ужасный диагноз – слышишь, сын? – ужасный диагноз. Холецистит и камни в желчевыводящих протоках. И… мне пришлось взять себя в руки. Да, именно в руки. Потому что нет у человека помощника сильнее и добрее, чем он сам. Сам человек может всё, сам! – с гордостью заключила она.

– А как же Лазарев? Карма? – зевая, спросил Дмитрий.

– Ну, карма это другое… Это углубление в сферы духовные и тонкие, – сбивчиво проговорила она. – Это не каждому дано… надо понять причину и следствие, а потом от следствия идти к причине, а потом…

– А от причины сразу к следствию нельзя? – съехидничал Дмитрий. – Так нас в университете учили. Причина преступления находится в мыслях преступника, а само преступление – это уже следствие его мыслей об этом преступлении. – Он налил себе ещё самогона. – Ладно, пойду-ка я лучше спать. Утро вечера мудренее… А на неделе в церковь схожу… к Лазарю на покаяние.

– Дурак ты, – снова обиженно надулась Валентина Борисовна.

17

Лето стояло жаркое, без дождей, таким же раскалённым валуном август перекатился в сентябрь, всё в природе замерло в ожидании спасительной влаги…

Несколько раз по дороге на работу Волков видел вереницы старух, тянущихся на утреннюю службу в церковь. Они шли просить Бога о дожде, но дождя не было, и они снова собирались в душной церковке и молились… а дождя всё не было. Андрей иногда вглядывался в их лица, пытаясь уловить в них что-то особенное, – где-то он слышал, что верующий человек должен как бы светиться изнутри, – однако ничего, кроме тяжёлого взгляда и какой-то безумной усталости на их лицах он не замечал.

Возможно, поэтому в его памяти всё чаще и чаще всплывал облик той девушки из метро, которая случайно оставила православную газету, где он прочитал статью «Шоу будет продолжаться?». Видел он эту девушку не больше минуты, может быть, даже несколько секунд, но его приятно поразила её целомудренная свежесть и красота. Не было, кажется, в лице никакой косметики, платье было удлинённое, но воздушное, тонкое, рюкзачок за плечами. Ничего не нужно было видеть для того, чтобы испытать какую-то неосознанную нежность к этому очевидно очень светлому человеку. Понятно, что встретить её снова в миллионном городе было бы скорее чудом, нежели совпадением, да и при встрече – что мог бы ей сказать Андрей? Он был не робкого десятка, и, если девушка нравилась ему, слова как-то сами собой находились. Но там, в прошлой жизни, у него были совсем другие знакомства и встречи, даже на фоне воспоминаний о тех женщинах, с которыми он встречался в Калининграде, незнакомка из метро казалась ангелом. Да она, наверное, и была ангелом-почтальоном! Кажется, так переводится это слово с древнееврейского? Почтальон, вестник! Именно она, эта милая незнакомка, оставила ему почту и… улетела в неизвестном направлении. Под влиянием этих новых и одновременно знакомых из детства мыслей Волков становился мягче, доброжелательнее к людям, душа облагораживалась, волку там уже не было места – хотелось чистоты, нежности, бережных отношений… Хотелось быть человеком без примеси волчьей крови. Только человеком и всё! Однако в груди что-то мешало выйти к людям с открытым сердцем, слишком много тяжёлых воспоминаний свинцом давило на нервы, требовалось усилие над собой – усилие не только воли, но и чего-то разумного, напрямую связанного с сердцем, чего-то сердечного, напрямую связанного с умом…

В середине сентября от Натальи пришло письмо, в котором она рассказывала о своих переменах в жизни. Письмо начиналось со слов: «Не поверишь, но… я устроилась работать в центр «АнтиСПИД». Недавно побывала на конференции в Польше. Вообще, – писала она, – должна заметить, что именно в последние полгода (тебя тут не было) начал меняться социальный портрет калининградского наркомана. Когда в России заводят разговор о метадоновой программе, которую уже давно практикует Голландия, совершенно упускают из виду понятие «социальный портрет наркомана». Нельзя нашим «новым наркоманам» выдавать бесплатно метадон, нельзя, даже если они будут заборы красить и улицы подметать. Усреднённый тип европейского наркомана отличается от нашего как кошка отличается от льва. В Голландии наркоманы не ведут такой бешеный образ жизни, им не надо каждый день грабить и воровать, чтобы найти на один укол деньги. У нас же что сейчас происходит? Соломку в цыганском посёлке продавать перестали, теперь пошёл героин. От него ломает сильнее, деньги нужны каждый день в большом количестве, а денег сейчас у людей немного. Большинство наркоманов – люди до двадцати лет с неоднократным лагерным опытом. Почти все они либо ВИЧ-инфицированы, либо больны туберкулезом, либо и то и другое вместе. У них возникает психология смертников – после нас хоть потоп. Они совершают дерзкие преступления. Недавно по телевизору показывали группу наркоманов, которые грабили людей на улицах с помощью молотка. Выбирали жертву, подходили и без слов били по голове. Прозвище у одного из этих бандитов – Чёрт. Криминал уплотнился настолько, что даже у нас в центре «АнтиСПИД» украли компьютер. Теперь дежурит охранник. Милиция бессильна остановить волну преступлений. Недавно в автобусе пытались подрезать мою сумочку. Уже срезали одну лямку, когда я почувствовала неладное.

Вот так мы живём. Поколение не потерянное, а затерянное где-то на периферии нравственности. В наш центр добровольно приходят единицы, остальные стараются покороче добить свою жизнь. Могильщикам скоро будет много работы. Ужас в том, что люди перестают ценить жизнь.

Арменикум, о котором столько шумели газеты, оказался большим обманом. Он не лечит СПИД, а лишь стимулирует иммунную систему, а это палка о двух концах. У себя в центре мы начали оформлять стенд памяти тех, кто умер от СПИДа. Первого декабря, во Всемирный день борьбы, пойдём по улицам города с этим стендом и с плакатами, призывающими оказать нам материальную помощь. Пока живём на скудную зарплату да на спонсорские пожертвования, в основном от богатых родителей инфицированных детей. Самой молодой нашей пациентке двенадцать лет. Один раз попробовала наркотики и заразилась. На этом всё. Пиши!».

Андрей обратил внимание на то, что привычного «целую» в конце письма не было, хотя Наталья ставила его всегда, видимо, придавая этому какое-то особенное значение. «Какое счастье, что я живу вдали от этого сумасшествия, – подумал он, вспоминая „калининградский конец света“. – И какая радость, что вдали от массового психоза можно забыть о своей болезни. Меньше думаешь – крепче спишь».

Однако забыть свою болезнь ему не удалось. В середине декабря у него внезапно подскочила температура, и сильнейшая слабость в теле свалила его в постель. В гравёрной мастерской всех работников отпустили в зимний отпуск. Как только первые морозы, ещё ноябрьские, сковали почву, работы на кладбищах прекратились, и до первой весенней оттепели заказов на памятники, как правило, не поступало. За летний сезон Волков неплохо заработал, а потому мог позволить себе со спокойной совестью немного и поболеть.

Распрощавшись с иллюзией «волшебства» практической магии, теперь он очевидно понимал тщетность волевых усилий, самоприказов, и это понемногу примиряло его с действительным положением дел. Самоприказ в его состоянии напоминал известный армейский анекдот, в котором прапорщик на просьбы женщины остановить отходящий от перрона поезд молодецки поглаживает свои усы и кричит громким командным голосом: «Поезд! Стой! Ать-два…». Дисциплина, волевое усилие, приказ – налицо! А поезд как ехал, так и едет… Заболевание Андрея было тем самым поездом, который нужно было во что бы то ни стало остановить – остановить в самом начале движения, иначе когда локомотив наберёт обороты, сделать это будет уже практически невозможно. И тогда все его усилия превратятся в приказ прапорщика из анекдота: «Поезд, стой, ать-два!».

Лёжа с высокой температурой в бреду и лихорадке, он как будто отчётливо понимал, что его спасение в чуде… в том чуде, о котором писал журналист Волгов в православной статье. То, что для человека кажется чудом, для Бога таковым не является, потому что Ему возможно всё. В дни болезни Андрей иногда брался читать Евангелие и специально отыскивал те места, где говорилось о чуде. Полуволк-получеловек рыдал в подушку как ребёнок. – «Имейте веру Божию. Ибо истинно говорю вам: Если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и не усомнится в сердце своём, но поверит, что сбудется по словам его, – будет ему, что ни скажет». «Но разве не бывают землетрясения? – думал Андрей в бреду. – И разве противоречит законам природы то, что гора ввергнется в море? Нет, не противоречит. А кто создал законы природы? Бог. А, значит, Ему возможно любое чудо. И обещание, дарованное людям о чудесах веры, тоже, стало быть, возможно… А Иона-пророк? Как мог проглотить его кит и три дня таскать в желудке? Но… это если нет Бога и чудес Его. А если есть – то, говорят, и Иона мог бы кита проглотить, и ничего удивительного… Ждал, говорят, Иона под листом лопуха, когда же осрамится Ниневия, и на неё серный дождь пойдёт, а она-то не осрамилась, а покаялась… и осталась – а осрамился Иона-пророк. Вот ведь… у Бога как может быть! И пророк может осрамиться и получить солнечный удар, а грешники – покаяться… Что же значит это „покаяться“? Поменяться? Да, поменяться… Но как я могу поменяться? Ведь мне непременно нужно поменяться… непременно! А мне наркоманские сны снятся… Что делать? Сейчас я в бреду… А когда оклемаюсь – опять забуду о том, что нужно поменяться… Господи, только бы не забыть об этом, только бы не забыть… И та девушка из метро… только бы не забыть! Как она хороша! Как светла, как чиста… Господи, как мне хочется чистоты, как хочется чистоты!» – Как-то само собой против воли Андрея душа его наполнилась влагой, и он – он… вдруг заплакал… – «Только бы не забыть… покаяние… чистота… девушка с рюкзачком и в платье… покаяние… пророк Иона, который проглотил кита… Ниневия, которая осталась жива благодаря Богу… нет у Бога чуда – всё для него естественно, это мы, дураки, думаем, что это чудо… как домашний котёнок думает, что рука хозяина, дающая ему кусок рыбы, думает, что это чудо, а на самом деле это просто рука хозяина и больше ничего…»

Через несколько дней Андрей мог вставать с постели, но физически чувствовал себя ещё так дурно, что решил обратиться за советам к врачам.

Узнав адрес иммунологической поликлиники, он наглотался аспирина, потеплее оделся (на улице была стужа) и отправился к врачу. В регистратуре у него потребовали паспорт; он почти откровенно объяснил своё беспаспортное проживание в Нижнем, упустив, разумеется, нахождение во всероссийском розыске, и после небольшого препирательства с сердитой старушкой в регистратуре получил направление на анализ крови. Через несколько минут он уже сидел на жёстком стуле в процедурном кабинете, и молодая весёлая медсестра вытягивала из его вены нужное количество крови, одновременно переговариваясь со своей подругой о каких-то житейских пустяках. Наконец, она вытащила шприц и протянула ему клочок проспиртованной ватки.

– Ну вот и всё. Ватку бросьте в ведро и приходите через три дня. Зайдете сразу к иммунологу. Это ваш врач. Кабинет в конце коридора.

В назначенный день Волков явился к иммунологу. Это была высокая красивая женщина, похожая больше на фотомодель, чем на врача. Без лишних церемоний она сообщила ему о большой вирусной нагрузке и низком иммунном статусе, а это означало необходимость каких-то действий со стороны медицины. Впрочем, арсенал этих действий был весьма скуден.

– Мы выпишем вам направление в Усть-Ижору, в республиканскую инфекционную больницу под Санкт-Петербургом, – пояснила она, беря ручку и заполняя какой-то документ. – У них накоплен богатый опыт работы с инфицированными. Полежите там две-три недельки, приедете сюда, мы вам назначим Тимазид в таблетках. Это приостановит рост заболевших клеток и… возможно, вытянет иммунитет.

– Почему «возможно»?

– Этот препарат очень токсичен и бьёт, в том числе, и по здоровым клеткам, и только сильный от природы организм может на это не отреагировать. Однако других препаратов нет, нужно довольствоваться и этим, не так ли?

Она посмотрела на Волкова и еле заметно улыбнулась. Глаза её выражали безразличие. Чувствовалось, что она была вполне довольна собой, и этого ей было достаточно для того, чтобы смотреть на мир слегка свысока – снисходительно свысока. Андрей в ответ улыбнулся, он и не ожидал иного к себе отношения: кто он? Изгой, дошедший до последней черты, за которой уже начиналась смерть. Блудный сын, которого не грех закидать камнями. Ничтожество и кусок гниющей плоти. Мерзость перед людьми и перед Богом. Кто он? И – кто она?

– Скажите, доктор, а сколько в среднем живут ВИЧ-инфицированные? – осторожно начал он разговор.

– До терминальной стадии может пройти и десять и двенадцать лет. Во всяком случае, у нас есть один больной, который заразился двенадцать лет назад. До сих пор жив и неплохо себя чувствует.

– Он наркоман?

– Нет, он гомосексуалист. У наркоманов этот срок, как правило, покороче.

– А в мировой практике есть случаи полного исцеления?

Доктор отрицательно покачала головой.

– Я об этом, во всяком случае, не слышала.

– Какое-то странное заболевание, – словно разговаривая сам с собой, пробормотал Андрей. – У кого-то проходят годы, а у кого-то… Почему? Вам это не кажется странным?

– С точки зрения науки, в этом ничего странного нет, – ответила женщина и протянула Волкову документ. – В направлении я указала, что у вас гепатит «С». Это на всякий случай, чтобы у любопытных не было лишних вопросов.

Она внимательно посмотрела на молодого человека.

– Послушайте, у нас есть психолог, хотите поговорить?

Андрей энергично замотал головой.

– Нет, нет, в Калининграде я вдоволь наобщался с психологами, с такими психологами… – Он горько усмехнулся. – Которые сами нуждаются в психологе.

– У нас хороший специалист.

– Специалист? – Андрей пожал плечами. – Может ли молодая девушка, которая только-только закончила институт, которая жизнь знает по учебникам психологии, которая внушила себе, что любой человеческий поступок объясним с помощью её знаний или знаний какого-нибудь Фрейда, – может ли она понять всю глубину переживаний человека, которому поставили смертельный диагноз? Сомневаюсь.

– У нас психолог не девочка, а пожилая женщина. Мне кажется, вам бы следовало с ней поговорить.

– Зачем?

– Она подсказала бы вам, как жить с этим диагнозом дальше.

Андрей тяжело вздохнул.

– Как жить, это я знаю и без неё, – еле слышно произнёс он. – Я не знаю, как умирать. Ведь вы же сами сказали, что медицина не даёт нашему брату ни единого шанса. Вы честны и принципиальны, и не хотите обманывать больных, не так ли?

– Ну что же я-то могу поделать? Я ж ведь не священник и не философ. Я выписываю рецепты и направления, могу вам помочь с лекарствами, но не больше.

– Хорошо, я всё понял. Ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос, – обратился к ней Андрей, внутренне уже сожалея о том, что вывел разговор за рамки обычного. – Есть ли, на ваш взгляд, зависимость между сроком развития болезни и духовным состоянием пациента?

Она улыбалась и молчала.

– Я имею в виду то, что раньше-то этого вируса не было, – вскипел Андрей. – Ну не мог же он свалиться на наши головы ни с того ни с сего? Ведь не обезьяны же в конце концов виноваты в этом, как утверждают медики?! Не с иной же планеты он прилетел!

В кабинет в эту секунду вошла медсестра и, шепнув что-то иммунологу, удалилась. Доктор взглянула на изящные часики, которые обрамляли её красивую руку.

– Простите, но у нас скоро обед, – сказала она, и словно металлическая шторка опустилась между врачом и пациентом. – Сходите к нашему психологу. Она ответит на все ваши вопросы. Я вам могу сказать только то, что сама знаю. Не представляю, что такое духовное состояние пациента, о котором вы только что сказали, но уверена, что есть подлецы, которые живут долго и счастливо, и ни одна зараза их не берёт. Что касается жизни вируса в организме, то духовность здесь ни при чём. Тут многое зависит от силы иммунитета и от среды обитания. Один наш доблестный учёный в присутствии академиков и журналистов выпил сыворотку с холерными эмбрионами и не заболел. Знаете, почему? Потому что у него была повышенная кислотность. Кстати, есть ещё одна очень странная закономерность. Подлецы почему-то реже болеют. Никто этого никогда не объяснит.