Текст книги "Метро 2035: Эмбрион. Поединок"

Вот и поговорили…

Кат начал отползать к углу коровника. Пока не стреляют, надо сматываться к своим. Судя по направлению, автоматчик бил из-за угла ближайшего здания, спереди. Тем более надо уходить обратно.

Как ни странно, сталкеру никто не помешал отползти до угла и спрятаться. То есть целью был порч, а к нему самому претензий нет? Чертовщина какая-то. Вряд ли это догнавшие их ополченцы, они его бы в первую очередь сняли. Или перепутали и их сбил с толку комбинезон порча? Одни вопросы.

Теперь бегом к дружиннику и Садко. И думать, думать – быстро и без ошибок. Обратно к дороге через лесок не уйти, пусть Груздь почешет свою лохматую голову, что здесь рядом по карте и как прорваться.

Спутники уже были на ногах. Воздух морозный, тишина, выстрелы издалека слышно.

– Ты палил? – недовольный ранним подъемом, спросил Садко. – Волков, что ли, приметил?

– Не я, – выдохнул Кат. – В темпе сматываемся, кто-то рядом. Мужика встретил, поговорили, а потом его застрелили. Засада, похоже!

Что встреченный представился порчем, он на всякий случай решил не говорить. Пока всю местную раскладку не поймет, надо поменьше трепаться. Дружинник с певцом ребята тоже были не простые, не поймешь, кому тут доверять. Лучше всего никому.

– И сколько их?

– Кто?

– Куда уходить?!

Оба спутника спрашивали наперебой, в таких условиях разговаривать сложно.

– Кончай базар! – рявкнул Кат. Командирский тон сработал: хоть примолкли. – Груздь, как отсюда выбраться незаметно?

– Стреляли откуда?

Сталкер прикинул:

– Юго-запад, так, пожалуй. Как раз со стороны леса, откуда мы пришли.

Дружинник почесал бороду.

– Можно дальше по полю и потом направо к дороге, но там места открытые. А можно и самим атаковать. Если он там один, справимся.

– Смелый ты… – протянул Садко. – Как только живой еще?

Кат подумал примерно то же, но промолчал. Контратака в три ствола на неведомо кого – это красиво. И совершенно по-идиотски.

– Не нравится? – фыркнул Груздь. – Ладно… А ты, воин, шапку-то надевал, когда выходил?

Вопрос в их ситуации, когда за стеной их ждет неведомый стрелок, был даже не глупым. Он был вообще за гранью здравого смысла.

– Охерел, что ли, с перепуга? При чем здесь моя шапка?! – разозлился Кат. – Думай, как нам сваливать из этой ловушки!

– Погоди, зубами не щелкай, – сказал Садко. Выудил валявшуюся между досок шапку сталкера, но ему отдавать не стал, обращаясь к дружиннику: – Вот она. Думаешь, метки?

– А то, – довольно ощерился тот.

– Но из чего? – певец оглядел обшарпанные, в кусках отвалившейся штукатурки стены, потом доски и кучу мусора в углу.

– А у меня есть! – довольно сказал Груздь. – Три точно отыщу. Я ж запасливый.

Для Ката даже разговор с порчем был гораздо понятнее. Или эти двое дружно спятили, или он чего-то не понимал. Напрочь. Сугубо местные заморочки, не иначе.

Дружинник полез в свой рюкзак, изредка громыхая чем-то и ругаясь вполголоса. Садко стоял над ним, довольно помахивая ушанкой Ката.

– О чем речь-то? – не выдержал сталкер.

– Сейчас… Погоди. Бля, да где ж они? Ведь брал, сто пудов брал…

Наконец Груздь торжествующе рыкнул и разогнулся. В руке у него болтались три алые ленточки, напоминавшие непонятные знаки отличия викингов из Нифльхейма, но одинаковые по цвету.

– Ничего не понял, – сознался Кат.

– Да и не должен был! – скидывая треух, почти пропел Садко. – Крепи давай, но как у них принято: наискосок. Давай, бородатый ты наш спаситель, давай! Весь мир насилья мы порушим до основанья, а-а-а затем!..

Груздь довольно привычно закрепил ленты на передних, пришитых намертво ушах шапок. На козырьках, или как их еще назвать. В общем, наискосок лба. Ленты теперь было видно, наверное, даже ночью и в буран, до того ярко они алели на сером меху.

– И чем это поможет? – проворчал Кат, надевая шапку.

– Понимаешь, молодой… Нет, не понимаешь. – Садко чуть криво напялил свою. – Мы же на земле Председателя, а это, брат… Тьфу, извини! Это же чистый социализм. Ты книжки читал? Хотя вы ж нынче все неграмотные…

– Читал. Это они тут строем ходят, как в СССР?

– Строем… Тьфу ты, дурень! Что б ты понимал. Здесь главное – слова правильные знать, они ко всему ключ. Это будущее всего трудового человечества, заря новой жизни. Мир, в котором нет эксплуатации человека человеком, территория равных возможностей! От каждого по способностям, каждому по потребностям! Будь готов, всегда готов!

Кат немного ошалел, а дружинник, напротив, посмотрел на Садко с некоторым уважением, прилаживая последнюю, третью ленту, на свой малахай.

– Ага… – удовлетворенно сказал он. – Типа того. Всем говоришь «товарищ». И с праздником первым делом поздравляй, вот за своего и прокатишь.

– С каким праздником?

– Днем Великой Октябрьской социалистической революции, боец. Сто восемнадцать лет исполнилось, не енот чихнул. Главное, не говори, что пришлый, не отсюда. Это сразу провал и застенки Упрполитслужбы.

– В упээс – говенно, – подтвердил Садко. – Сидел я там, но, правда, недолго. Оштрафовали как асоциальный элемент и – в пинки. Надеюсь, сейчас никто не признает, что уже имел привод в застенки.

Кат поразился, насколько храбро попер за угол дружинник. Ничего не оставалось, как следовать за ним, но лоб словно горел под невидимым прицелом автоматчика. Груздь походя пнул тело порча, отбрасывая его от костра. Жутковато воняло горелым мясом и палеными волосами, а вот рюкзачок, кофе из которого хотел разжиться сталкер, отсутствовал.

Как испарился.

– Стоять… товарищи! – слегка споткнувшись на обращении, окликнули их уже через сотню метров. Бойца по-прежнему видно не было.

– Стоим, стоим! – радостно откликнулся певец. – С праздником вас, товарищ! Дело Энгельса живет и побеждает!

– Говорил же, наши, – негромко сказал кто-то из засады.

В ответ хмыкнули:

– Наши нынче самогон жрут, а не по полям слоняются. Кто такие?

– Охотники мы… – прогудел Груздь. – Да свои, свои, заплутали просто маленько. До Коммунграда далеко еще?

Видимо, признав-таки в них социально близкий элемент, из неприметного, толково устроенного укрытия в крайнем коровнике выглянул сперва один боец, а потом и второй. Оба с автоматами, ленты, хоть и замызганные, на треухах сияют. И лица уже… слегка праздничные.

Как они только в порча попали так запросто?

– Третий помощник комиссара пограничной охраны товарищ Гуров! – представился один, на вид постарше и солиднее. Правда, и заметно пьянее. Внутри граммов триста на вид, под огурец.

– Боец пограничной охраны товарищ Раевич! – козырнул второй, чернявый, моложе и трезвее на вид.

Кат слегка замялся, но его опередил дружинник:

– Никита Петухов. Охотник я. На всякого зверя.

– Александр Волков, – ничуть не греша против истины, сказал сталкер.

– Ефим Трубников. – Садко почему-то скривился, видимо, недолюбливал свое настоящее имя, как и Кат. – Артист сельской коммуны имени Третьей Клятвы.

Пограничники переглянулись.

– Это где ж такая?

– Северная граница, почитай, возле Усманки. Нас там всего-то полсотни человек.

Третий помощник комиссара пьяно махнул рукой:

– Да похер! Своих я сердцем чую. С праздником, товарищи, давайте по пятьдесят за великое дело Кагановича-Фрунзе!

– С праздником! – нестройно повторили спутники Ката.

Он сам опять замешкался. Что ж за края такие странные?! Нет, про Советский Союз он читал, но представлял все как-то не так. Попроще, что ли, и без звонких лозунгов посреди заброшенных коровников.

Самогон у пограничников был злой. Без закуски такое не то что пить – нюхать страшно, но пришлось проглотить. Старший погранец наклонился и бросил в рот горсть снега.

– В Коммунград – это по дороге надо. Сейчас покажем… А вы там к кому? – с пьяной подозрительностью вдруг спросил он.

Кат даже само название в первый раз слышал, но по длинным и нарочито путаным объяснениям Садко сообразил, что речь идет о поселке Анна. Конечной их цели, кстати говоря, где-то там этот самый Колизей и находится. В пригороде.

– …я с ним еще в Первую пятилетку за железом охотился, отличный товарищ! Верный ленинец и ударный молотовец.

– Славься, Отечество! – собрав в кучу пьяный взгляд, наконец отстал от них пограничник. – Свои, все, верю. А то здесь пришлые должны идти. Ну не здесь, но могут и здесь. А мы во всеоружии, скажи, товарищ Раевич?

Чернявый кивнул.

– Вот и правильно! К дороге вот сюда идите, не заблудитесь. С праздником вас, товарищи!

– Артиллеристы, Сталин дал приказ… – громко и жутко фальшиво пропел Садко.

Старший пограничник попытался встать по стойке смирно, но из этого мало что вышло. Однако и не упал, что говорило о серьезном опыте приема горячительного внутрь.

– Идите, товарищи! Бдительность превыше всего. Коммунистический привет Коммунграду!

Груздь помахал на прощание.

– Хорошо, про добычу не спросили… охотничков. – Кат был в замешательстве, но привычно впитывал новые знания, не забывая о примитивной логике.

– Да им трактором, добыча, не добыча. Главное, свои, а там хоть с голой жопой на четвереньках, – отмахнулся певец. – Забавные ребята, если вдуматься. Повеселее княжеских.

Груздь обернулся, одарил его тяжелым взглядом и молча показал кулак. В брезентовой рукавице он смотрелся особенно убедительно.

8
Тупиковая ветвь

Я – прекрасна!

Раньше даже не задумывалась об этом, не знала. Но со временем все встало на свои места: убежище под заводом в далеком прошлом, а я… Я свободна.

У меня есть вера и цель, что еще нужно?

Они появились одновременно, с трех сторон. Я и сама довольно быстро двигаюсь, но здесь не было никаких шансов. Пустая дорога еще мгновение назад и – вокруг меня стоят три человека. Хотя… Человека ли? Я чувствовала тянущую, как дым по трубе вверх, ровную безмятежность, идущую от них волнами. Великое Черное пламя всегда колеблется, всегда находится в движении, а внутри этих был даже не лед – пустота.

Их смысл существования оказался мне неясен.

– Я спешу, – немного подумав, сказала я тому, что стояло передо мной.

– Мы не сильно тебя задержим, – сразу откликнулся он. Она. Оно. Не знаю, как назвать существо, внешне вполне мужского пола, но без их глупости и агрессии. Ладно, пусть будет он. В конце концов, это не важно.

– Готов, – сказали слева, и сразу же эхом из-за другого плеча: – Готов.

Стоявший передо мной незнакомец достал стеклянный шарик. В его больших ладонях прозрачная сфера выглядела игрушечной.

– Ты – странствующий гадатель? – помолчав, спросила я.

– Можно сказать и так… – Шар в его руках засветился изнутри. Пучок синих молний озарил сомкнутые руки, начал дрожать, свиваться в спирали. Свет пробивался сквозь пальцы. Я почувствовала тепло, но оно шло не от шара – оно было у меня внутри, в голове. Странное ощущение: и приятное, и немного зудящее. Тепло шло от затылка сквозь голову, к лицу, и опускалось ниже, на шею и грудь.

– Не понимаю, – сказал тот, что слева.

– Странный эффект, – подтвердил третий.

– Мы уже встречались с этим, – прервал своих спутников стоявший передо мной. Поднял на меня взгляд впервые после встречи. – А-а-а, так ты же – лесная?

– Во имя Великого Черного пламени, я не лесная! Я серая сестра, верная слуга Черноцвета. И пока я вас не убила, уйдите с дороги.

– Лесная… – повторил он. – Ты пойдешь с нами. Ненадолго. Потом мы тебя отпустим.

Он повернулся ко мне спиной, не пряча шар. Так и держал его перед собой. Я не видела его, но чувствовала странное тепло, и оно будто тащило меня за собой. Два других источника сзади замыкали треугольник. Странную сеть, в которую я попалась.

Среди моих медленных мыслей появилась новая. Необходимость поднять автомат и выстрелить. Поднять… Выстрелить… Я – Охотница, и никто не смеет приказывать мне. Но все осталось только мыслями. Руки не слушались, а я покорно шла между трех существ. Плевать, что они на вид были совсем обычными – мешковатые камуфляжные куртки, черно-белые, зимний рисунок. Шнурованные ботинки приминают снег. Вязаные шапочки. Широкие пояса. Обычные лица.

Но они – нелюди, я чувствовала их равнодушие. Их механическое единство.

– Не пытайся напасть, – не оборачиваясь, сказал идущий впереди. Мы сошли с дороги и сейчас двигались по колено в снегу, к зарослям каких-то кустов в стороне. Голый пучок веток с белыми шапками. Зачем нам туда?

Поднять… Выстрелить…

– Гнезду нужно изучить тебя. На будущее… – сказал первый. – Не бойся.

Я не боялась. Мне стало все равно. Не знаю, кто эти существа, но никакой агрессии от них нет. И я, несущая смерть по приказу и без него, сейчас обязана смириться. Не испытывала этого чувства с детства, но сейчас оно вернулось.

И еще… Я чувствовала, что они разговаривают вслух только ради меня. Они сами могли обойтись без этого, они были связаны чем-то гораздо более совершенным, чем речь.

С ветки ближайшего куста, хлопнув крыльями и раскидывая вокруг снег, попыталась взлететь птица. Только попыталась – я почувствовала, как тонкий луч тепла метнулся от шара к ней. Так и не сложив крылья, птица комком провалилась вниз и упала в снег, нелепо вывернув шею.

– Мы не привлекаем к себе внимания, – сообщил идущий впереди.

Мне он это сказал? Птице? Всему враждебному миру вокруг? Одно Великое пламя знает. Я промолчала. Вот уж до птицы мне не было ни малейшего дела, а враги уходили все дальше и дальше, пока я теряла здесь время. Остатки снега осыпались с куста, и вновь наступила тишина, нарушаемая только нашими шагами.

– Здесь, – зайдя так далеко, чтобы нас никто не увидел от дороги, сказал первый.

Небольшая поляна в клетке густых зарослей. Снег не тронут, только цепочки треугольных птичьих следов и осыпавшиеся со стволов кусочки коры.

Я послушно встала в середине поляны. Никто мне не приказывал, никто не сказал ни слова, но я знала, что все делаю правильно. Так, как это нужно им.

Все трое вновь окружили меня, но гораздо теснее, чем на дороге. Почти касались меня шарами, почти упирались в грудь и плечи державшими их пальцами. Тепло в голове превратилось в жар, я чувствовала, что начинаю гореть странным внутренним пламенем – но не черным, которому поклонялась и которое принимала как благо.

Нет! Это пламя было чужим.

Оно выворачивало меня наизнанку, вытаскивало наружу самые дальние воспоминания. Чувства. Эмоции. Боль и страх. Удовольствие и сладость чужой смерти. Мучения. Сложности. Все, из чего я состояла долгие годы. Чем жила среди мертвых домов, уходивших слепыми провалами окон в небо. Среди убежищ, пахнувших хуже крысиных нор – чужой мочой, безнадежностью, похотью и бессилием. Среди людей, которых – на мой вкус – выжило слишком много.

– Нам нужно другое, – неожиданно сказал мне один из нелюдей. Я даже не поняла, кто именно: звук шел отовсюду, как брызги воды на мое горящее свечой существо.

– Ящерица… – прошептала я. – Бесхвостая ящерица.

После смерти отца, мною же и устроенной, я продержалась в убежище под заводом год. Жадно прислушивалась к любым слухам, пыталась говорить с очень редко, но приходившими извне людьми. Военными с Базы. Бродягами – зачастую совершенно сумасшедшими. Появившимися как раз в то время первыми сталкерами.

Последние сперва мало отличались от бродяг, просто были нормальными и шли зачем-то. С целью. Лекарства, патроны, оружие, взрывчатка, металл, компактные изделия предков. Все полезное, что нам осталось после Черного дня.

Потом сталкеры стали ходить группами, у них появилось добротное оружие, обмундирование, карты местности с отмеченными известными горячими пятнами. Расспрашивая их, я узнала, что город не кончается на юго-западном кладбище с одной стороны и парке с другой. Всем в убежище было все равно, а для меня это стало открытием.

Первым шагом прочь.

Дядя Виктор устроил на входе в убежище пост, вооружив сменных часовых купленными у военных автоматами и снабдив измерителем радиации. Прибор как-то назывался, научным словом, но под заводом хватало термина Измеритель. Все понимали, о чем речь.

Ко мне начал приставать Барон. Мерзкий на вид, прыщавый, в три раза старше меня на тот момент. Мама, которая после смерти отца жила по инерции, его привечала. То в гости пригласит, то возьмет меня с собой – не спрашивая, естественно, согласия – и тащит в дальний коридор, где Барон устроил свою мастерскую.

Однажды он пришел свататься. До этого я просто успевала убежать, когда он домогался, а здесь… Мать согласилась, что мне надо замуж. Продала, как ведро с грибами.

– Я тебе, Нинка, так скажу! – уже пьяный Барон налегал на угощение, не забывая подливать себе и матери настойку. – Девка у тебя ленивая, грязнуля, но я ее воспитаю. Буду ебать и кормить! Ну или наоборот.

Он громко заржал, а мне хотелось его зарезать. Прямо здесь и сейчас. Останавливало только одно: матери всю камеру залью кровью. Наши закутки так и назывались – камеры. Не комнатами же звать поделенный занавесками бетонный коридор под разбитым заводом.

– Барон, ну ты это… При девчонке-то… – вяло осаживала его мать, но он только больше распалялся.

– А чего не так, Нинка? Она блядует с детства, в подоле тебе несла, да не донесла, верно?

Мать, уже пьяная, еле видимая в свете масляной лампы – электричество было не про нашу честь, – кивала и вытирала губы рукавом.

– Вот я и говорю!..и кормить. Хозяйкой сделаю дуру твою. За неделю. Но чур сразу – будет жаловаться, что бью, не лезь! Мужик – он право имеет.

Я подумала тогда, что меня стошнит. Прямо на стол из старых досок. На лампу с мерцающим фитильком. На праздничную, бережно хранимую жестяную банку с давно просроченной, но не вздувшейся тушенкой.

На всю их дурацкую жизнь.

– Ну вот и договорились! – довольно крякнул Барон. – Витехе я скажу, что оженились, официально типа. Завтра пусть переезжает. Да и сама заходи, тяжело без мужика-то, да?

Он протянул руку и схватил мать за грудь. Она пьяно засмеялась в ответ, махнув рукой. Могла бы и в морду дать, есть за что…

Я передумала блевать, есть идея получше.

– А чего, муженек, до завтра-то ждать? Пошли сразу. Вещи мать принесет, у меня тех вещей – в одну сумку влезут.

Барон довольно засмеялся и, отпустив мать, перегнулся через стол ко мне, норовя сразу и облапить, и поцеловать. От него жутко воняло настойкой, пережженным железом и чем-то химическим вроде ацетона.

– Вот я знал, знал! Чего кобенилась, давно бы уже вставил! Пошли, женушка, я тебя научу, как надо.

Оставив мать дремать над остатками настойки и жилистым жестким мясом в банке, я накинула куртку и пошла за Бароном. Больше мать я никогда не видела, да и не хочу. Надеюсь, спилась она к Мертвому Богу и сдохла.

В центральном коридоре было светло. Одна из лампочек освещала его лучше, чем справился бы десяток таких коптилок, как в нашей камере. Часовой, бородатый старый Гришак, только подмигнул Барону и хотел было хлопнуть меня по заднице, когда мы шли мимо.

– Не балуй, Гришка! – пьяно шатаясь, мой непрошеный муж оперся о стену. – Жена она мне теперь! С Ниной вот сладились, сейчас этой как вдую…

Гришак хохотнул. А потом мы пошли дальше, в мастерскую, где Барон и жил в уголке. Сюда, для единственного рукастого мужика на все убежище – а Барон таким и был, при всей его глупости и показном разгильдяйстве, – стаскивали все на свете. Пилы, молотки, остатки старой электронной техники, гвозди, напильники и даже небольшой тигель для плавки металла.

Глаза разбегались, чего здесь только не было.

– Чего тянуть, пошли в койку! – Барон включил свет – на мастерскую его не жалели. Пропустил меня вперед и больно ткнул в спину. – Туда давай! Иди, иди, сучка.

Интересную мне жизнь мама придумала. Земной ей поклон и котел на том свете. Кипящее масло с гвоздями. Заслужила.

– А то давай поиграемся сперва? – просопел Барон. – Ртом-то как, умелица?

– Ага, – попыталась я улыбнуться. – Только я приберу сперва, ладно? Вон у тебя свинарник какой.

Пока Барон, скрипя залитыми грибной настойкой мозгами, пытался понять, что я затеяла, мне удалось подойти к заваленному железками верстаку. Прибрать здесь и правда бы не помешало, но как-нибудь без меня.

Других дур пусть ищет. Умелиц ртом.

Клещи? Да, пожалуй что они. Молотком я его убью, а лишать убежище столь ценного работника не хотелось бы. Все же родина, какая ни есть.

Размахнувшись, я ударила Барона увесистыми клещами по голове, никуда особо не целясь, но вроде бы не в висок – это, я слышала, самое уязвимое место. Барон крякнул и упал набок, сметая грузным телом сложенные железки. Грохот был порядочный, но никто не сунулся выяснять, что тут к чему. На помощь не звал? Значит, сам справится. Такова жизнь.

Связать его оказалось гораздо сложнее, чем уложить на пол. Сперва надежную веревку искала, потом заламывала за спину неподатливые руки. С ногами-то проще – свела да скрутила. В рот кляп из грязной, воняющей машинным маслом тряпки. Утрамбовала как следует, хрен выплюнет.

Все? Если бы не недавнее сватовство, то все. А так – нет.

– На прощание, дорогой муженек, у меня есть для тебя подарок, – вежливо, но пыхтя от натуги, сказала я. Трудности с дыханием были связаны с переноской от верстака здоровенных тисков. Открутить, перетащить – работа тяжелая.

Я уронила тиски ему на ноги выше колен. Да, нормально, чуток повернуть, и все. С трудом расстегнула перетянувший толстое рыхлое брюхо ремень на штанах и рывком спустила их вниз.

– Вдуешь, значит? И мама пусть приходит? – без всякой брезгливости я оттянула ему яйца и сунула их в тиски. Потом, придерживая всю конструкцию, повернула тугой винт. Потом еще и еще. – Хозяюшка тебе нужна, значит? Ебать и кормить…

Пришедший в себя от чудовищной боли Барон попытался вскинуться, выгнулся дугой и замычал, выпучив глаза. В ответ показала ему окровавленные клещи с прилипшими волосками:

– Лежи, сука! Иначе забью насмерть!

Барон извивался и мычал, но я завернула винт тисков до упора. Насколько могла. Из глаз его лились слезы, но мне было плевать. Жалко мне тебя? Нет. Мне вообще никого не жалко. Раз уж мир стал таким темным местом, надо идти по головам… И яйцам.

Меня тоже никто не пожалеет.

– Куда это ты ночью, красавица? – вскинул голову Гришак. На лбу у него была вмятина: спать, упершись головой в приклад – дело такое. Может, у него автомат позаимствовать? Хотя ладно. Пока не нужен, а там найдется.

– Наверх. Люблю прогулки после секса, дядь Гриш. Я вернусь скоро.

Ну да, вещей, кроме куртки и спрятанного в рукаве ножа, с собой не было, благо там, под вечным серым небом – лето. Кто бы что заподозрил: милая ведь девочка, пусть гуляет…

– Тупиковая ветвь. Гнезду она ни к чему, – сказал кто-то из нелюдей.

– Время идти.

– Гнездо зовет…

Я открыла глаза и поняла, что вокруг – никого. Крепко они меня приложили…

В лесу было темно, шел густой снег. Уже ночь? Сколько же мы здесь пробыли?! И как далеко ушли мои враги, моя законная добыча, за это время?

С поляны вышла не сразу, согнувшиеся под снегом кусты переплелись заново, спрятав проход. Но нашла дорогу, куда деваться. Вот и торчащее из-под наметенного сугроба жесткое птичье крыло, а вон уже и бывшее шоссе. Рюкзак поправить и бегом дальше. Кажется, я крепко опаздывала.

Так оно и вышло: пока меня изучали неведомые нелюди, Кат и его спутники умудрились дойти до княжества. И не просто дойти, но еще и расстаться друг с другом. Мордатый сталкер куда-то пропал, лысую обезьяну, которую Кат считает своей женой, посадили под арест дружинники, а его самого успели послать участвовать в Поединке. Сегодня утром и ушел.

Подробности мне рассказал молоденький парень, сразу очарованный мной в местном кабаке. Накормил, напоил, спать уложил…

Хотя нет, последнего не было. Времени не хватило объяснять ему особенности моего отношения к мужикам, поэтому уложила я его сама. Ножом под ребро, забрав скудные пожитки, из которых самым важным были местные деньги – чеки. Смешная штуковина – кусок бумаги, на котором от руки написано «Чек» и проставлено число – номинал в граммах бензина.

Казалось бы, сиди и рисуй такие же в любых количествах, если бы не печать. Вот она и останавливала желающих: сложный оттиск, в три цвета, такую на коленке не нарисуешь. По крайней мере, чтобы похоже было. А за непохожие, как успел рассказать паренек, вешают здесь везде – что в княжестве, что в деревнях. Да и коммунары Председателя тоже, даже не выясняя – сам старался или кто подсунул. Петельку на шею, скомканную бумажку в рот и – на ближайшее дерево.

Мне начинало здесь нравиться. Люблю простых людей и несложные решения.

Сперва я решила убить Филю. А что? Человек на одном месте сидит, никуда от меня не денется. Только вот не вышло ничего: дружинники местные не просто чемпионы охраны, они волшебники какие-то в этом вопросе. На улице я бы девку уложила в два счета и сама успела уйти, да вот беда – никто ее никуда не выпускал. А сам терем – крепость… Два дня я убила на решение вопроса, но ничего не добилась.

Пришлось вернуться к первоначальному плану.

Сначала Кат, а там и остальных по мере возможности. Беда только в том, что сталкер в сопровождении дружинника и какого-то мутного мужика – артиста не артиста, я особо не поняла – опять успел оторваться от меня на большое расстояние. Но им-то нужно спать, а я пару дней продержусь спокойно. К тому же бегать по снегу и с грузом – этого они точно не умеют.

Чтобы не возникло лишних вопросов, я вышла за пределы Боброва не через пост, а далеко в стороне, посмеявшись над местными предосторожностями: разве этот забор, пусть и с «егозой» поверху, удержит тренированного человека? Смешно.

Тем более что подробная карта местности – пусть и довоенная, но очень точная – была у меня в голове с самого начала. Вплоть до тропинок и прудов. Это в Воронеже и окрестностях – один Лес чего стоит! – многое изменилось радикально, а здесь все не так. Стабильность и неизменность. Да и просторы, что немаловажно.

Поэтому пусть враги идут по торной дороге, делают привалы и теряют время. Я пойду по местным тропинкам, максимально прямо и быстро. Мимо Анны, раз они на Поединок, им не пройти.

А я уже буду ждать их там.