Текст книги "Народ без элиты"

Самые способные кадры

Что следует из описания Макаровым боевых качеств кадрового состава Русской императорской армии, по идее, лучшего по своим качествам кадрового состава – гвардейского? Какое впечатление оставили у меня мемуары Макарова.

Впечатление такое, что если офицерский состав рот ещё и мог умереть на поле боя, то воевать всё это кадровое офицерство снизу доверху уж точно никак не умело. Причём тут хорошо описывает ситуацию поговорка «рыба гниёт с головы», хотя в армии «голова», как правило, как раз и проходит все этапы службы офицером.

И раз я уже поставил свою работу «с ног на голову» – начал разбирать воспоминания Макарова с конца, то и продолжу так – начну разбор дефективности кадрового состава царской армии с генералов. Ведь, по идее, генералами и становятся самые способные кадровые военные.

Так вот, «голова» – генералитет царской армии – была такой, что даже сверхлояльный к царскому офицерству Макаров редко находит для генералитета доброе слово. Да, Макаров об очень многих своих командирах и генералах говорит только хорошо, но это его «хорошо» относится, как правило, только к неким человеческим качествам – начальник добр, незлоблив, относится к подчинённым обер-офицерам ласково. Это, в понимании подавляющего числа подчинённых, хороший начальник. Вот таким типичным начальником царской гвардии был, к примеру, командир гвардейского корпуса до 1906 года:

«Генерал-адъютант князь Васильчиков, небольшого роста, крепкий старик, в лейб-гусарской форме, с красным лицом, толстыми губами и седой бородой, был одним из типичных представителей гвардейских начальников старой школы, т. е. времен до Японской войны. В роду кн. Васильчиковых он был, кажется, третий командир гвардейского корпуса. Считая, что служба в гвардии есть не только честь, но и удовольствие, он всегда всех хвалил и зря никого не беспокоил, служа по мудрому правилу великой Екатерины: “живи и жить давай другим”. По его мнению, начальство (высшее) было создано Богом отнюдь не для устрашения, но для поощрения и наград. Он полагал, что в мирное время гвардейский солдат должен смотреть смело и весело, стройно ходить церемониальным маршем и молодцом стоять на часах. А если, не дай бог, случится война, то сражения будут решаться для кавалерии конной атакой, а для пехоты – штыковой. А так как он твердо знал, что все это будет проделано не хуже, чем это делалось всегда, то за будущее вверенных ему войск кн. Васильчиков был совершенно спокоен. Об успехах скорострельной артиллерии он имел смутное понятие, а о пулеметах, как, впрочем, и все наши военные того времени, никакого.

По утрам командир корпуса ходил в штаб подписывать бумаги, а остальное свое время делил между яхт-клубом и прогулками пешком по Невскому и Морской. По уставу ему становились во фронт не только встречные солдаты, но и офицеры его корпуса. Офицерам он любезно кланялся, а с солдатами неизменно здоровался. А когда их нарочито громкие ответы пугали проходивший тут же дамский пол, до которого старый гусар был большой охотник, это, видимо, доставляло ему немалое удовольствие».

Были и достойные

Об остальных командирах гвардейского корпуса упомяну позже, а сейчас о просто достойных генералах. Макаров неглуп и понимает, что задача начальства – с помощью подчинённых офицеров выиграть бой у противника, и он уверяет, что и такой генерал у русской гвардии однажды был, правда короткое время. Это был отличившийся в войне с Японией армейский (что редкость для гвардии) генерал П.А. Лечицкий. Он был командиром 1-й гвардейской пехотной дивизии, в которую входили лейб-гвардии Преображенский, Семёновский, Измайловский, Егерский и 1-я артиллерийская бригада. Макаров о нём пишет так.

«На смотровую, парадную часть Лечицкий мало обращал внимания. Как умный человек, он сразу понял, что у нас хромает чисто военная подготовка. На нее он и налегал.

В лагерях мы его видели почти каждый день. На все, что было действительно важно, он обращал серьезное внимание, на рассыпной строй с применением к местности, на маскировки, на окопные работы. Тут он, впрочем, всегда говорил, что всем этим премудростям быстрее всего учит пулеметная очередь противника.

При нем ввели у нас пулеметы. Пулеметная рота полковая из четырех взводов, по два пулемета в каждом, а всего восемь, при начальнике и четырех младших офицерах.

…Все хорошее скоротечно. Лечицкий оставался у нас всего два года. Осенью 1908 года его уже не было».

Описывает Макаров и достойного командира лейб-гвардии Семёновского полка – генерал-майора С.И. Соважа, который был назначен командиром полка осенью 1915 года.

Дело в том, что в тупых боях 1914–1915 годов гвардия потеряла 50 % своего состава и с ноября 1915 была выведена в резерв, в этот момент у семёновцев и сменили командира.

А до семёновцев Соваж (гвардеец и генштабист по своей службе в мирное время) уже воевал на фронте и лётчиком-наблюдателем, и командиром армейского полка, и за отличия был назначен командиром гвардейского. Он проявил исключительное рвение в попытке подготовить полк к войне (гвардейцы в это время находились в тылу в резерве, переезжая с фронта на фронт). Макаров рассказывает:

«В ротах начались курсы стрельбы, причем особенное внимание было обращено на «тонкую стрельбу» будущих “снайперов”, хотя оптических прицелов нам тогда еще не давали. Все пулеметчики прошли курс пулеметной стрельбы. Обращаться с пулеметом должны были уметь все офицеры и все унтер-офицеры. Для практики Соваж умудрился достать для полка несколько сот ручных гранат. Где только можно, он устраивал двухсторонние маневры с длинными и довольно утомительными переходами. Учились наступать скрыто, “змейками”…

Несмотря на большую работу, которой он нагружал солдат и офицеров, сколько приходилось слышать, никто на Соважа не ворчал. Людям свойственно ворчать на монотонную, скучную, нудную работу. Соваж же молодой, живой человек и большой психолог, какую угодно работу умел делать занимательной и интересной. Скучать он не давал».

Но воевать под его командой полку не пришлось – при выдвижении к фронту Соваж упал с коня и размозжил себе голову.

Что касается остальных командиров полка, то Макаров о них пишет: «На командиров полка нам определенно не везло. Сами по себе все они были неплохие люди, почтенные люди, но или уже потерявшие ясность мысли старики, или смертельно больные старики, или люди к военной службе, да еще на войне, абсолютно негодные».

И вопрос остаётся: если они были негодные, то какого чёрта они вообще были в армии? Не так ли?

Но об этом позже, а пока иллюстрации к теме «генералы».

«Генералы»

О командире гвардейского корпуса, состоявшего из двух гвардейских дивизий, князе Васильчикове уже написано выше. После него было такое же чудо:

«Командир корпуса Васильчиков ушел в 1906 году, и на место его был назначен Данилов, “герой” японской войны, сразу же произведенный в генерал-лейтенанты и получивший генерал-адъютантские аксельбанты.

Он был коренной офицер л. – гв. Егерского полка и в молодости был известен приверженностью к Бахусу и неряшливостью в одежде. Говорили, впрочем, что на японской войне он действительно выказал если не воинские таланты, то большую личную храбрость. …Офицеры его звали “Данилкой” и никакого почтения к нему не питали.

…Кроме смотров и парадов никакой военной деятельности Данилов у нас не проявлял. Единственным его нововведением был на церемониальном марше “скорый шаг”, 120 шагов в минуту, т. наз. “стрелковый”. Для маленьких стрелков вроде итальянских “берсальери” это, может быть, было отлично, но когда наша большая тяжелая пехота, “гоплиты”, начинали семенить, то это было и неудобно и некрасиво. Кажется, в 1912 году Данилов ушел, и в начале войны, уже в почтенном возрасте, ему дали что-то в командование, но, насколько мы слышали, действовал он не очень удачно, т. к. уже в 15-м году был отчислен и назначен на архиерейское место “коменданта Петропавловской крепости”. В наше время “архиерейским местом” называлось такое, на котором можно было спокойно сидеть и ничего не делать».

Что генералы делали не на «архиерейских» местах, Макаров тоже рассказывает, и, по сути, не поймёшь, какие из этих «генералов» были хуже.

«После “Данилки” командиром гвардейского корпуса был назначен генерал-адъютант Безобразов, коренной лейб-гусар и бывший командир Кавалергардского полка. Он и вывел корпус на войну. Безобразов был человек придворный, совершенно не военный и как начальник типичнейший “добрый барин”. Начальником Штаба он себе взял бывшего военного агента не то в Париже, не то в Вене, богатейшего Екатеринославского помещика графа Ностица».

Далее Макаров рассказывает, как Ностиц, увидав прибор для обучения стрельбы из винтовок, страшно удивился тому, что эдакая невидаль появилась в армии, хотя этот прибор «был введен на обучение Российской армии приблизительно в 1893 году и что от Витебска и до Семипалатинска, от Архангельска и до Крыма все купринские «ефрейторы Сероштаны» прекрасно знают, что это такое.

…Безобразов командовал корпусом с 1912 по 1916 год, когда было образовано два гвардейских корпуса и первый, – наша первая и вторая дивизия, – получил в командование вел. кн. Павел Александрович, а второй – артиллерийский ген. Потоцкий. К этому времени оба корпуса были сведены в гвардейскую Особую армию, которую возглавил Безобразов…

Безобразов проводил июльскую операцию на Стоходе, кровавую и неудачную. Как бы то ни было, в первых числах августа 1916 года. Особая армия приказала долго жить, войска были переданы по соседству в 8-ю армию Каледина, а сам Безобразов в военном смысле канул в Лету».

Сколько это в числах, «кровавая и неудачная», Макаров, скорее всего, не знал, но впоследствии историки выяснил, что в тупых атаках на реке Стоход в попытках взять Ковель гвардия потеряла 50 тысяч человек из прибывших к месту наступления 110 тысяч.

Макаров не пишет, что Безобразова гвардейцы любили и прозвище у него было «Воевода», но армейские коллеги о генералах гвардии были очень невысокого мнения. Генерал Брусилов, командующий Юго-Западным фронтом, которому и была подчинена гвардейская армия Безобразова, так их оценил:

«Прибывший на подкрепление моего правого фланга гвардейский отряд, великолепный по составу офицеров и солдат, очень самолюбивых и обладавших высоким боевым духом, терпел значительный урон без пользы для дела, потому что их высшие начальники не соответствовали своему назначению. Находясь долго в резерве, они отстали от своих армейских товарищей в технике управления войсками при современной боевой обстановке, и позиционная война, которая за это время выработала очень много своеобразных сноровок, им была неизвестна. Во время же самих боевых действий начать знакомиться со своим делом – поздно, тем более что противник был опытный. Сам командующий Особой армией генерал-адъютант Безобразов был человек честный, твердый, но ума ограниченного и невероятно упрямый. Его начальник штаба, граф Н.Н. Игнатьев, штабной службы совершенно не знал, о службе Генерального штаба понятия не имел… Командир 1-го гвардейского корпуса великий князь Павел Александрович был благороднейший человек, лично безусловно храбрый, но в военном деле решительно ничего не понимал; командир 2-го гвардейского корпуса Раух, человек умный и знающий, обладал одним громадным для воина недостатком: его нервы совсем не выносили выстрелов, и, находясь в опасности, он терял присутствие духа и лишался возможности распоряжаться». Брусилов уверяет, что он неоднократно обращался к Алексееву с просьбой сменить негодных военачальников, однако командование гвардии находилось в личном ведении императора, а тот начал менять генералов только после Стохода, когда они уже положили гвардейцев в болота этой местности. Безусловно, и Брусилов виновен в этих тупых атаках и потерях гвардии, тем не менее его характеристика несильно отличалась от мнения остальных очевидцев и участников этих боёв.

Что касается великого князя Павла Александровича, то хотя ему в описании Макарова повезло больше всех, но вывод не отличается от характеристики Брусилова:

«Младший сын Александра II, как все старшее поколение Романовых, был очень высокого роста и в свои почти 60 лет был необыкновенно представителен и красив, особенной благородной красотой.

… Как и следовало ожидать, в военном отношении П.А. был круглый ноль. Если его старший брат, Владимир Александрович, был “добрый барин No. 1”, то он, по справедливости, мог считаться номером 2-м.

…Внутренне же П. А. при значительной лени и пассивности характера был неглуп и вполне порядочный человек».

Операция на реке Стоход была начата 19 июля с некоторого успеха, а закончилась 19 сентября, то есть 7 сентября Макаров был ранен под командованием этого порядочного барина именно в ходе этой операции всей гвардии, правда 1-й Гвардейский пехотный корпус, в составе которого и воевал лейб-гвардии Семёновский полк, наносил вспомогательный удар, имея задачу обеспечить переправу через Стоход.

«После П.А. и до конца “старой” гвардии, нашим корпусом командовали кажется еще два каких-то генерала, но это уже были гастролеры и писать о них не стоит».

Спустимся вниз по генеральским должностям.

«Дивизией нашей 1-й гвардейской за мое время (1905–1917) командовали шесть человек, из них, пожалуй, только двое могли считаться военными людьми в современном для той войны значении этого слова.

Когда я вышел в полк, начальником дивизии был ген. Озеров, бывший командир преображенцев, высокий, весьма представительный мужчина, с лоснящимся пробором. Звали его почему-то “помадная банка”, и был он даже не придворно-военный, а просто придворный человек», – ну и далее (кроме Лечицкого) все командиры описаны в таком роде.

Ещё ниже по должности стояли генералы – командиры бригад.

«В мое время каждая пехотная дивизия состояла из 4 полков и двух бригад, по два полка в бригаде. Если у начальника дивизии было сравнительно немного работы, то командиры бригад уже вовсе ничего не делали, вися, так сказать, в воздухе. У них не было даже штабов. Хозяйственная жизнь полков их совершенно не касалась, вмешиваться в строевое обучение их не пускали полковые командиры. Таким образом, единственным их делом было являться на смотры и парады за десять минут до начальника дивизии и от времени до времени приезжать завтракать в офицерское собрание. И все это в ожидании получения дивизии или отставки».

Теперь о командирах лейб-гвардии Семёновского полка, которые в гвардии тоже были генералы.

«Об убийстве Мина в августе 1906 года я узнал из газет, сидя в отпуску в деревне. Когда я вернулся, я узнал, что на другой же день в виде особой милости полку царь послал узнать, кого бы мы хотели себе в командиры. Ему ответили, что хотим генерала Шильдера.

В 1873 году он вышел в наш полк из Пажеского корпуса и на турецкой войне сражался в чине поручика. …К тому времени, когда его неожиданно вызвали в Петербург принимать наш полк, он уже несколько лет состоял директором Псковского Кадетского корпуса, от роду имел 55 лет и из строя отсутствовал лет двадцать. Вот это-то последнее немаловажное обстоятельство, прося его себе в командиры, наши как раз и упустили. 20 лет – большой срок. И те, которые все еще рассчитывали увидеть «орла», увидели старую курицу. Главное зло было даже не годы. Его современник Лечицкий был не моложе. Главное зло был преждевременный старческий маразм, в который впал почтенный человек, не имевший мужества отказаться от должности, к которой он был явно неспособен. Командовал он нами всего год, но год этот был сплошной анекдот.

…Был он неплохой человек, джентльмен и все такое, и в свое время служил добросовестно и с пользой, но в том физическом и умственном состоянии, в котором он тогда уже находился, годился он в лучшем случае заведовать каким-нибудь инвалидным домом, а то и прямо в чистую отставку. Все же после Семеновского полка царь предложил ему принять… Министерство народного просвещения! От министерства Шильдер имел благоразумие отказаться и попросил Пажеский корпус и получил его. …Самое удивительное было то, что после Пажеского корпуса, где он безнадежно провалился, Шильдеру дали в управление Александровский лицей (Пушкинский), в котором он директорствовал целых семь лет вплоть до самого его закрытия. Говорили потом, что за всю столетнюю историю этого учебного заведения, которое дало России Пушкина и Щедрина, по распущенности лицеистов и общему беспорядку время Шильдера было самое упадочное».

«Полковник наш рождён был хватом…»

О командирах полка Макаров написал выше: «На командиров полка нам определенно не везло», – и этим всё сказано. Однако о командирах семёновцев, с которыми Макарову пришлось воевать, – выходце из немцев, И.С. Эттере, и выходце из французов П.Э. Тилло, – надо всё же написать.

«…за несколько месяцев до начала войны, которую, как водится, у нас никто не ждал, полк наш принял Иван Севастьянович Эттер. Высокий, с бородкой под царя, элегантный блондин, он принадлежал к самому большому Петербургскому свету и по себе, и по жене.

…В небольшом кругу большого Петербургского света, где все друг друга знали с детства, искони было принято сохранять на всю жизнь за людьми их детские имена и прозвища. В литературе знаменит «Стива Облонский». В мое время пожилая графиня Шувалова всю свою жизнь называлась «Бетси». Высокий и грузный генерал-адъютант Безобразов носил кличку «бебэ». Жердеобразный Врангель ходил под именем Пит Врангель. На том же основании Эттера называли «Ванечкой». Из Пажеского корпуса, где Ванечка учился неважно, – был ленив, – он вышел в полк, которым несколько лет командовал отец. …Он был скромный, воспитанный юноша, с прекрасными манерами и с хорошими средствами, что всегда ценилось в гвардии. Свободно говорил по-французски и по-английски. Даже на родном российском языке говорил с легким иностранным акцентом. И не с вульгарным немецким, с которым говорило немало русских немцев на военной службе, а с особенным великосветским, петербургско-английским.

…Когда 19-летний Ванечка вышел в Семеновский полк, было естественно, что его назначили служить в Его Величества роту, самую показную и парадную. Номинально он обучал молодых солдат. В действительности это делали «учителя», бравые и расторопные унтер-офицеры.

…В положенный срок, т. е. четыре года, Ванечку произвели в поручики, и он женился. Женился на очень симпатичной, очень доброй, очень богатой и очень знатной девице, графине Клейнмихель.

У Льва Толстого, который написал о войне и о военной жизни необычайные по красоте и правдивости страницы, но который военное сословие теоретически презирал, одна глава начинается объяснением, почему военная профессия так привлекательна. Объяснение – законная праздность. Объяснение это давно устарело. Но в 80-х годах прошлого столетия, когда Ванечка начинал службу в Семеновском полку, оно было еще в полной силе.

…С производством в поручики служить стало еще легче. От времени до времени караулы или дежурства по полку. Раза четыре в неделю в полк можно было не являться вовсе.

…На 11-й год службы Ванечка был произведен в капитаны. Это было не очень приятно, так как ротному командиру в роту хотя бы на час, но полагалось являться каждый день. Были такие, которые и этого не делали, но границ общепринятого приличия Ванечка ни в чем и никогда не переступал. И вот между 10–11 часами утра к калитке 1-го батальона стал ежедневно подкатывать серый полурысак и в санках офицер с бородкой и в николаевской шинели. В роте Ванечка принимал рапорт дежурного и здоровался. Дневальный почтительно снимал с него шинель, после чего он прямо проходил в канцелярию, где садился к столу и закуривал папиросу. Старый, умный и насквозь знавший Ванечку фельдфебель становился напротив и начинал докладывать. …После каждого доложенного случая фельдфебель поглаживал бороду и говорил: «Я полагал бы, Ваше Высокоблагородие, поступить так…» И солидно излагал свое мнение. И как всегда, решение это было самое разумное, и, как всегда, Ванечка с ним соглашался. За этим следовало: «Вот, Ваше Высокоблагородие, извольте подписать…» И Ванечке подавались на подпись списки, ведомости, рапортички, требования… В мирное время в полках Российской армии любили канцелярщину. Все четвертушки бумаги Ванечка аккуратно подписывал, а стоявший рядом ротный писарь хлопал по ним ротной печатью. Дело шло как по маслу.

…После часа напряженной работы в ротной канцелярии Ванечка вынимал из золотого портсигара вторую папиросу, потягивался и усталым голосом говорил:

– Ну, это все? Больше ничего нет?

– Никак нет, Ваше Высокоблагородие, пока нет больше ничего…

– Ну,= так я поеду.

– Так точно, Ваше Высокоблагородие, счастливо оставаться, Ваше Высокоблагородие…

…Внизу другой дневальный отстегивал полость санок и помогал Ванечке удобно усесться. Бородатый кучер поворачивал голову и почтительно спрашивал:

– Домой прикажете?

– Домой, – бросал Ванечка и крепче закутывался в шинель. Рабочий день его был окончен.

…Читал Ванечка много и охотно на трех языках. Ничего головоломного. Мемуары, биографии, романы. Все те книги этого сорта, которые в данное время «делали шум» и о которых говорили в том кругу, где он бывал, Ванечка считал своей обязанностью прочесть.

…На 19-й год службы Ванечка получил чин полковника и в командование 1-й батальон.

…В 1906 году в Российской армии подуло свежим ветром. Переменилось высокое начальство. Наехали генералы с Дальнего Востока, герои Японской войны. Первую гвардейскую дивизию получил генерал Лечицкий.

Для командира 1-го батальона л. – гв. Семеновского полка полковника фон Эттера генерал Лечицкий был столь же чуждое и непонятное существо, как и Семеновские солдаты, все эти Остапчуки, Еременки, Сидоренки и т. п. С той лишь неприятной разницей, что Ефименки стояли перед ним, полковником фон Эттером, смирно, а тут ему приходилось стоять смирно перед неизвестно откуда взявшимся маленьким генералом, с седыми усами и с царскими вензелями на погонах. Как и следовало ожидать, у полковника фон Эттера с генералом Лечицким сродства душ не оказалось.

…Лечицкий к нему:

– Вы сами когда-нибудь стреляли с колена?

С высоты своего роста Эттер любезно-удивленно смотрит на маленького Лечицкого и со своим петербургско-английским акцентом цедит:

– Я, Ваше Прев-во, с колена… Никогда.

После этого короткого, но выразительного разговора отношения между генералом и полковником установились твердо и навсегда. Останься у нас Лечицкий дольше, аттестацию на командира полка он бы Эттеру не пропустил. К сожалению, через год Лечицкому дали повышение, а следующий начальник дивизии Мрозовский старший офицерский состав своих полков знал плохо.

…Когда в полку узнали о назначении нам командиром Эттера, некоторые старые его сослуживцы по 1-му батальону обрадовались, другие не очень. Как-никак, чтобы командовать полком в городе Санкт-Петербурге и в лагерях под Красным Селом, Ванечка имел свои достоинства. У него были прекрасные связи и импозантная внешность. Он был «свой» и по-своему очень предан полку.

…И все это было бы ничего, если бы с Ванечкой пришлось нам проходить церемониальным маршем на Марсовом поле или в крайнем случае атаковать Пулковскую обсерваторию…».

Но под Ванечкиной командой полк целый год участвовал в боях, и сняли генерала Эттера только «в конце июля 15-го года. Он оставил полк на отходе, когда все более и более долгими ночными маршами мы старались оторваться от наседавших на нас немцев.

…Кто-то из военных авторитетов, чуть ли не сам Наполеон, сказал: «Лучше стадо баранов, предводимое львом, чем стадо львов, предводимое бараном». С соблюдением всех пропорций можно сказать, что в 1914–1915 году наш полк представлял из себя вторую, менее выгодную комбинацию».

Правда, и остальные кадровые офицеры были те ещё львы, но тут Макаров ведёт сравнение с ними и, соответственно, с собой, и, надо думать, компетентно. Ну и последний командир полка, которого Макаров видел на фронте.

«…в июне 16-го года у нас был новый, последний назначенный царем командир, генерал-майор Павел Эдуардович Тилло. Это был еще молодой, 45-летний мужчина, сухощавый с квадратной бородкой, выше среднего роста.

…На русской службе вообще, а на военной в частности служило множество потомков людей всевозможных национальностей. Надо полагать, что, как и Соваж, Тилло был происхождения французского. Но, если Соваж получил от своих предков «острый гальский смысл» и много французской живости, Тилло от своих не унаследовал ровно ничего. По характеру и по натуре это был типичнейший «хохол», ленивый и невозмутимый. Самое излюбленное его времяпрепровождение было лежать на бурке у себя в палатке, в блиндаже или в землянке, смотря по тому, где ему быть полагалось, и курить. По стилю надлежало бы ему курить трубку, «люльку», но он почему-то курил папиросы. Когда надоедало спать или просто лежать, он читал французские романы. Кутузов на войне тоже читал французские романы, но то был Кутузов. За свое постоянное лежанье пластом от офицеров он получил прозвание «пластун». Когда ему надоедало читать и «отдыхать лежа», он занимался ловлей мышей в мышеловку и на стене в землянке отмечал крестиками количество жертв.

В делах службы Тилло держался старой гвардейской традиции, без приглашения к подчиненным не являться и зря не беспокоить ни людей, ни себя. Строевым обучением полка он совершенно не занимался. В противоположность Соважским временам, если что-нибудь в этом направлении и делалось, то делалось исключительно батальонными и ротными командирами по собственной инициативе.

В мой последний приезд на войну я командовал ротой около полутора месяца. И ни разу ни у себя, ни в соседних ротах я командира полка не видал. Не видал его и в окопах».