Текст книги "Старая роща"

Но после детства все пошло не так, как мечталось.

Матвей и Игорь хотели служить вместе. Поначалу все шло к этому. Повестку получили на один и тот же день. Надеялись попасть в одну часть, им это в районном военкомате обещали. Сходили напоследок в Старую рощу. На вырубке под сосной закопали бутылку водки, на этикетке написали дату их обязательной встречи через три года после службы. Что бы ни случилось. Дали клятву друг другу.

В армию их провожали по традиции всей улицей. Взявшись за руки, шли с песнями на окраину деревни до большака, где стоял грузовик, готовый доставить их до районного военкомата. Девки и парни орали хмельными голосами «сормача»:

– Шурка – лебедь, Шурка – лебедь, Шурка – лебедь белая,

Мне жениться не велела, сама что наделала?..

Что ты, мама, рано встала, самовар поставила,

Накормила, напоила, в армию отправила?

Некрута, некрутики, наломали в поле прутики,

Прутики еловые, девчонки чернобровые!..

Рядом с Матвеем шла, прижавшись к нему воробышком, Тася Ромашка, взволнованная, раскрасневшаяся от глотка крепкого первача «на дорожку». Споткнулась о каменистую кочку на горе Великанихе, май был переменчивым: то дождливым и прохладным, то сухим и жарким.

– Ой, девки, негоже-то как! Матвейка в солдатах другую бабенку найдет!

И тут же частушку пропела:

– Я надену юбку рябу,

Рябу-перерябую,

Кто с моим миленком сядет,

Морду покорябую!..

В городском военкомате Матвея с Игорем зачислили, как они и ожидали, в одну команду. Предупредили по репродуктору, что отправить могут в любой момент, поэтому приказано никому никуда не отлучаться. Во дворе сновали офицеры и сержанты – «покупатели», намекали с грозным видом, что их ждет Туркестанский военный округ, а там рядом граница с Афганистаном, куда введен Ограниченный контингент советских войск. Эти слухи будоражили всех призывников, щекотали нервы.

Отправка задерживалась. Каждые полчаса устраивались переклички. Во дворе военкомата было пыльно и душно. Сопровождавшие приносили призывникам бутылки лимонада и, тайком, разливного пива в бидончиках. Среди этой суматохи к Матвею подошел дежурный сержант с КПП:

– Ты Никифоров Матвей из деревни Афанасьевка?

Матвей с удивлением посмотрел на него. Сержант довольно улыбнулся:

– Я тебя вычислил. Описание точное: худощавый, сутуловатый, среднего роста, серо-голубые глаза, взгляд задумчивый… А чего он у тебя задумчивый, а? Родина ждет своих героев, о чем думать! Рубашка синяя, в клетку. А это твой друг: светловолосый, коренастый, в спортивной куртке, глаза веселые, – вот это правильно! – Сержант по-свойски похлопал по плечу Игоря. – Забудь о маминых пирожках и о свободной жизни на два года. Ты даже не представляешь, что тебя ждет! Веревку прихватил?

– Забыл в чулане вместе с пирожками. Не одолжишь?

– О, да ты ерепенистый! Ничего, мы научим тебя Родину любить и старших по званию уважать. Ладно, – он повернулся к Матвею. – Там тебя ждут. Но нужно заплатить червонец.

– За что?

– Чтобы тебя пропустили через КПП. Я договорился.

– Какие деньги? – возмутился Игорь. – Ты же сам солдат…

– Согласен, – ответил поспешно Матвей, увидев, как налились злостью глаза сержанта.

У военкомата его ждала Тася Ромашка. Растрепанные каштановые волосы, покрасневшие глаза. У Матвея сжалось сердце: ему не хотелось возвращаться в тот прежний мир, даже ненадолго. Он уже настроил себя на другую жизнь – жесткую и суровую, без сентиментов и расслабленности.

– Тася? Ты почему не уехала домой?

– Я не могу, пока ты здесь. Я уговорила сержанта найти тебя и провести через КПП. – Она всхлипнула, достала носовой платок.

– Ты дала ему денег?

– Это не важно. Главное, я еще раз увидела тебя. Я обещала твоей маме дождаться вашей отправки. Ты не знаешь еще, куда вас отправят? Буду Богу молиться, чтобы не туда. Только не туда.

– Давай пройдемся.

Рядом находился парк с подстриженными темно-зелеными липами, цветущей акацией, пахучей сиренью. В кустах шиповника беззаботно чирикали воробьи.

Матвей с Тасей шли по дорожке вдоль клумб с тюльпанами. Суетились вокруг них доверчивые голуби. В центре парка шумел фонтан, разбрызгивая по сторонам цветными веерами воду.

– Я купила тебе лимонад, – спохватилась Тася. – «Буратино». Ты ведь любишь лимонад?

Он сделал жадно несколько глотков.

Не знал, что говорить.

С Тасей Ромашкиной – Ромашкой они дружили с раннего детства. Жили на одной улице. У Таси были старшая сестра, но с ней она мало общалась – сестру увлекали взрослые интересы, у нее была своя компания сверстниц. А вот ровесниц Таси на их улице не было, и так получилось, что она «прилипла» к Матвейке. К нему Тася с самого начала относилась как к младшему брату, всячески опекала его. Ее любимой игрой с Матвейкой была игра в семью. Летом они устраивали дом среди бревен и досок, а зимой вычищали лопатами «квартиру» среди сугробов. У них в зимней «квартире» все было почти по-настоящему: прихожая с зеркалом, кухня с печкой и холодильником, зал с мебелью и телевизором. Обстановку Матвейка устраивал изо льда и кусков плотного снежного наста. А Тася приносила из дома старую ненужную посуду и готовила настоящий обед. Особенно вкусным казался Матвейке салат из мерзлых яблок и рябины вприкуску с коркой свежего ржаного хлеба, посыпанной свежим пушистым снегом.

К их дружбе все так привыкли, что никому и в голову не приходило дразнить их женихом и невестой. Когда Матвейка подружился с Игорьком, Тася отнеслась к этому спокойно, даже по-женски мудро: отошла в сторону – у мальчишки должны быть свои друзья и интересы. К Матвейке приходила тогда, когда он был один, и она знала, что не помешает его мальчишеским делам.

Как Матвейка относился к ней? Он не задумывался над этим, пока не познакомился с Ингой Серебряковой. Тася – подружка. Надежная, преданная, симпатичная, но всего лишь подружка. С ней спокойно и нескучно, всегда придумает какую-нибудь игру. Совсем не так с Ингой. Даже имя ее – какое-то инопланетное для их деревни – заставляло его сердце чаще биться…

Тогда в парке перед военкоматом Матвей засомневался: а просто ли подружка для него Тася? Чувство, которое он переживал сейчас, перед расставанием на два года, было глубже, чем чувство дружбы и привязанности. Ему вдруг захотелось прижать к себе хрупкую фигурку Таси, погладить каштановые гладкие волосы, прикоснуться к ним губами.

Они остановились в тени деревьев. Матвей легко привлек к себе Тасю. Она доверчиво отозвалась на его движение, прильнула к плечу.

– Матвейка, я тебя буду ждать.

У двери военкомата взяла его за руку:

– Не хотела говорить, но, может, это важно для тебя: мне Инга письмо прислала на днях. Она просила передать тебе особый (да, так и написала: «особый») привет. Пишет, что многое сейчас видит по-другому, жаль, время не вернуть назад. Благодарит за какой-то рисунок. Ты ей дарил рисунок? Почему я об этом не знаю? Надеется в будущем на встречу. Адрес твой, где ты будешь служить, просит прислать. Спохватилась. Чем-то ее ты пронял. Глазами, что ли, серо-голубыми? Ну, чего ты так смотришь на меня? Я не могла тебе раньше об этом сказать, просто забыла. Веришь? – В ее глазах заблестели слезы. – И запомни, я буду ждать тебя сколько надо!

Она попыталась улыбнуться ему, махнула на прощание рукой и пошла, стремительно удаляясь, по тротуару. Он бросил ей вдогонку фразу, о чем потом жалел все два года службы:

– Таська, не жди меня!..

Вернувшись во двор военкомата, Матвей никак не мог найти Игоря. Наконец он выяснил у знакомого сержанта, что команда, к которой они с Игорем были приписаны, уже отправлена. Матвей был обескуражен. Они даже не успели попрощаться. Игорь оставил ему записку у знакомого призывника: «Матвейка, пока! Остаться не могу, я мечтал об этой службе. Может, так и надо. Надеюсь, у вас с Тасей все хорошо. Она надежный человек. Спишемся. Счастливо! Игорь».

– Ну что, Никифоров из Афанасьевки, – издевательски проскрипел сержант. – Не захотел в хорошие войска? Отправишься в стройбат. Лом и большая саперская лопата ждут тебя!

Вечером их завели в душную казарму без окон и вентиляции. Между призывниками бегал прапорщик, утрамбовывая нерасторопных по дощатым лежакам. Матвей задыхался от нехватки воздуха. Спасение пришло ночью. Призывников рассадили по автобусам. Грянула из окна штаба «Славянка» с заезженной пластинки.

Ладно, стройбат так стройбат.

На железнодорожном вокзале они колоннами бежали к старым, с ободранной краской вагонам специально сформированного эшелона.

От сопровождавших их сержантов они узнали, что отправляют их на Север, в республику Коми: «На Печору, на реку, где живут оленеводы и рыбачат рыбаки».

Когда поезд тронулся, Матвей свесился с вагонной площадки и увидел, как с соседнего пути уходил в противоположную сторону на юг пассажирский поезд. К окнам его вагонов прильнули призывники с наголо бритыми головами. Они махали руками и улыбались. Возможно, среди них был и Игорь.

Это была насмешливая гримаса судьбы: развести их в противоположные стороны.

Глава пятая Леха Черный

Леха такой, что о нем надо отдельно рассказывать.

И многое будет непонятно в его жизни, если не знать ее начало.

Леха родился в самую страшную, июльскую грозу. Между небом и землей – на омете сена. Стояла горячая сенокосная пора, каждый день на вес золота. И мать Лехи тетя Клава (все звали ее Клавдéей) работала на скирдовке в Романских лугах наравне со всеми, несмотря на то, что была беременной. Надо было зарабатывать пай.

И день-то с утра был ясный-преясный. Так, одна тучка ободранная зависла над Старой рощей, не шелохнулась, на нее и внимания никто не обращал. Духота, правда, установилась невероятная, солнце палило нещадно. Лошади места себе не находили от назойливых слепней, били себя хлестко по бокам жесткими хвостами до изнеможения, лезли в ивовые заросли на краю оврагов, таща за собой возы с сеном, не слушаясь отчаянных криков возчиков и порой сваливая возы вместе с ними в овраг. На небо, залитое ослепительным солнечным сиянием, все уже устали смотреть в ожидании туч. Спасение могло прийти только к вечеру.

Как-то незаметно из-за Старой рощи подкралась темно-сизая низкая туча… И вдруг грохот оглушительный потряс землю!

Клавдея в этот момент стояла с вилами на омете. Вершила его. От небесного грохота вздрогнула, выпустила вилы, опустилась в полузабытьи на сено, и у нее начались схватки.

На лошади сгоняли за фельдшерицей. Когда она прибыла, младенец уже родился. На вершине омета, между небом и землей. Кто-то предложил назвать малыша Алексеем – «божьим человеком». Но мать назвала его цыганским именем Роман. В ее молодости в Афанасьевку заходил цыганский табор. Тогда матери очень понравился молодой цыган Роман – веселый, кудрявый, черноволосый. Песни распевал – заслушаешься, голосище в соседней деревне был слышен. О дружбе с цыганом, конечно, и речи не могло быть, но Роман запал в душу Клаве.

Цыганское имя меньше всего подходило мальчику, потому что был он светловолосым, хлипким. Да и не прижилось оно к нему. Так и прозвали его Алексеем – по-деревенски Лехой, хотя во всех документах он писался как Роман.

Странности в дальнейшем поведении Лехи объясняли именно необычными обстоятельствами его рождения. Позже он говорил о себе:

– Гроза на меня сильно подействовала, она, видимо, была проявлением конфликта между Богом и сатаной. Поэтому во мне уживаются два противоположных человека. – Это было сказано в пору увлечения Лехи немецкой философией в старших классах.

Хотя чего грешить на небесные силы… Двойственность Лехи объяснялась, скорее всего, воспитанием. Или, вернее, его отсутствием.

В раннем детстве за ним присматривала бабушка. У нее было неблагозвучное прозвище Бабанниха. Оно произошло от ее фамилии Банникова, которая, впрочем, тоже не была настоящей. Банниковыми их семью прозвали потому, что дом их стоял на краю Горной улицы и окна его выходили на Низовку – просторный луг с заилившим прудом посередине, на берегу которого в старину стояли бани. Настоящую, «паспортную» фамилию Банниковых мало кто знал.

Внешности Лехиной бабушки имя Бабанниха (злые языки за глаза ее еще и Кабанихой называли) действительно очень соответствовало. Она была крупной, пышной, круглолицей женщиной с пухлыми розовыми щеками, картофелевидным носом и маленькими, казавшимися хитренькими глазками. Точь-в-точь как у Лехи. Эти глазки на нет сводили всю торжественную строгость лица Бабаннихи.

На самом деле бабушку звали Артемидой Евлампьевной. Если бы об этом сказали Лехе, у него челюсть бы отвалилась от удивления. Он называл ее, как и все в деревне, Бабаннихой, только с ударением на первом слоге, и звучало это вполне ласково.

Бабка Лехина считалась в деревне знахаркой и колдуньей. Она занималась сбором разных трав и плодов, и не только лечебных – душицы, ромашки, зверобоя, пижмы, калины, черноплодки, – но и разных приворотных-отворотных. В кладовке у нее все стены были увешаны всякими кореньями, листьями, кустиками. Приходили к ней деревенские девки и женщины постарше, да и мужики некоторые, бывало, наведывались. Снимала она порчу, сглаз, заговаривала зубную боль. Леха наблюдал с широко раскрытыми глазами, как бабка скороговоркой проговаривала заклинания, потом брала за руку клиента и прыскала на лицо родниковой заговоренной водой. Он видел – это помогало! Начал он и сам потихоньку с травами колдовать, какие-то книжки странные про магию и колдовство в библиотеке брать.

На характере Лехином не могла не сказаться наследственность. Дед его Емельян Иванович – как ни странно, но это было его настоящее имя! – обладал буйным характером. В далекой молодости служил на Дону, недалеко от знаменитой станицы Зимовейской, откуда был родом разбойный атаман Емелька Пугачев, а до него бывал там еще Стенька Разин, – и пропитался вольным казачьим духом. А еще казацкими, раздольными песнями.

Местное начальство побаивалось языка Емельяна Ивановича Банникова. А когда приезжало районное или, не дай бог, областное, его срочно отправляли подальше от деревни – на Мокрые луга за Дальний лес либо на Моховое болото сено косить или стадо колхозное пасти.

А за что Леху Черным прозвали? Волосы-то у него будто мучной пудрой посыпаны. Вроде бы одно объяснение: чем-то чертенка напоминал. Карие глазки с хитринкой, ловкий, увертливый, по ночам мыкается, в разные истории попадает. Лицо постоянно облуплено, как кожура вареной картошки. Рубаху носил навыпуск. И хотя она была всегда грязная и изодранная на локтях, не менял ее все лето. Так казалось. С весны до осени ходил босиком, от чего ноги грубели, панцирем покрывались.

Про Леху говорили, что он лягушек в прудке на Низовке вылавливал и по ночам в бане эксперименты с ними проводил. Подвешивал их к потолку за лапки над кипящим котлом. В котле варил мышиные хвосты, усики котят, клочки овечьей шерсти, собачьи кости. Потом… пробовал это ужасное варево. Где-то в старинной колдовской книге – бабушкины уроки! – он вычитал, что это зелье делает человека чутким, ловким, увертливым, как чертенка.

По другой версии, Леху прозвали Черным из-за одной взрывоопасной истории. Это случилось в период сильного увлечения им химией. Учительница – химичка Антонина Алексеевна – не уставала нахваливать Леху родителям, какой он внимательный, какой старательный. На радостях отец его даже на родительское собрание один раз пришел – приятное слово услышать о сыночке. Может, за ум он ненароком взялся? А оказалось потом, что Лехе просто надо было вызнать секрет огненного фейерверка.

Ему удалось войти в полное доверие к химичке. Она даже собиралась направить его на районную олимпиаду и приглашала вечерами на дополнительные занятия. Именно в один из таких вечеров, усыпив бдительность Антонины Алексеевны, Лехе удалось похитить из лаборантской комнаты большой запас магния и других необходимых компонентов.

Фейерверк Леха устроил в клубе во время просмотра фильма про индейцев. Любимый в то время фильм у молодых афанасьевцев, его крутили почти каждую неделю. Когда в атаку на краснокожих помчались бледнолицые, Леха привел в действие свое устройство. Как потом выяснилось, он проявил химическое творчество – не зря его оценила учительница! – и во взрывную смесь добавил огнеопасное вещество аммонал. Насобирал его по кусочкам в заросших травой старых окопах перед Старой рощей. Аммонал использовали во время войны зимой для дробления промерзшей земли. Он горел быстро и с треском в любую погоду, даже в дождь. А если набрать целую горсть осколков от трубочек этого опасного вещества…

Когда в зале включили свет, прервав фильм на самом интересном месте, и едкий густой дым развеялся, то все увидели черное испуганное лицо Лехи Банникова. Но глаза его хитрые сияли восторгом!

Леху отвели к фельдшерице. Оказалось, что у него оторвало мизинец правой руки. И он стал немного заикаться. Одного пальца Леха лишился, но их у него на руках оставалось еще девять!

Когда снова включили фильм, бледнолицые злодеи уже с позором отступали. «Это Леха черный их напугал!» – крикнул кто-то в шутку. С тех пор и пошло: Леха Черный да Леха Черный. Были бледнолицые и краснокожие, а у нас есть Черный!

Клуб, в котором показывали кино, раньше был церковью. Бабушка не раз рассказывала с горечью Лехе, как большевики в тридцатых годах сбросили золоченый крест с купола и большой колокол. Люди стояли с мрачным молчанием вокруг церкви, крестились, тихо проклинали нехристей. А что можно было поделать? Приказ из райкома пришел, кто осмелился бы ослушаться? Вместо креста красное знамя прикрепили к куполу. Мужик тот, который сбрасывал крест и колокол, сгинул потом, пропал неизвестно где, говорили, что в пьяной драке его прирезали.

Ходили упорные слухи, что под полом клуба в земле зарыт клад. Священник бывший закопал там драгоценности церковные, когда большевики стали храмы закрывать и разрушать. Разумеется, никому и в голову не приходило искать тот призрачный клад на месте бывшей церкви: нельзя трогать святые вещи кому попало. Никому в голову не приходило. Кроме Лехи.

Одному ему было не справиться, и он подговорил на эту авантюру Игорька. Тогда они еще приятельствовали.

– Драгоценности сдадим в комиссионный магазин в городе. Там у меня тетка работает. Деньги поделим пополам.

Потом, правда, долю Игорька Леха наполовину уменьшил. Но и остатка, как думал Игорек, ему должно было хватить на велосипед, о котором он тогда страстно мечтал. Поэтому легко согласился, не задумываясь серьезно о последствиях.

Рыть подкоп под клуб они начали с задней стороны здания, где были заросли крапивы и репейника, – никто не увидит даже днем. Руки и ноги Игорька горели огнем, зудели по ночам, спать не давали, в волосы вцеплялись репьи – не вытащишь. Лехе-то, конечно, все было нипочем, сверкал только своими чертенскими черными глазками и рыл без устали, как крот, глинистую землю.

Крепкий фундамент уходил глубоко в землю, прорыть ход под него было невозможно. Они стали выбивать зубилом камни.

– Мастера были! – восхищался Леха. – Видишь, между фундаментом и стеной настилали сухую бересту, и состав раствора непонятный, дегтем пахнет. Навечно строили!

Дыру в фундаменте они пробивали целую неделю.

– Есть! – наконец воскликнул Леха. – Вовнутрь полезем вечером. Как раз будет фильм идти, никому до нас дела не будет. Так безопаснее клад вытаскивать.

Вечером они пришли с фонариком и мешком. Спицами от велосипедного колеса, как саперы, ползая в полутьме, протыкали в разных местах землю. У Игорька первого спица скрипнула.

– Дай я! – оттолкнул его Леха. – Посвети фонариком!

Он руками стал разрывать землю. Достал из углубления сверток в черной тряпке:

– Тяжелый… – с нетерпением развернул сверток, но тут же разочарованно промычал: – А-а, это иконы. Что с ними делать? Как думаешь, их можно продать?

– Давай лучше обратно их закопаем, нельзя иконы трогать, беда будет.

Посомневавшись с минуту, Леха закопал их в прежнем месте.

Игорьку стало не по себе. Он уже сильно жалел, что согласился на эту Лехину авантюру:

– Пойдем отсюда, нет здесь ничего.

Но Леха не мог так сразу остановиться и признать, что клада здесь нет. Он лихорадочно ползал по земле на четвереньках, тыкая в землю спицей. Вдруг у него что-то скрипнуло. Как нарочно погас фонарик – похоже, батарейки сели.

Леха возился долго, глубоко был закопан клад. Наконец он воскликнул:

– Нашел! Какой-то ящик! – Леха взломал крышку. – Что-то круглое и гладкое. Приподними доску над тобой, а то ничего не видно.

Игорек спиной надавил на половую доску, неожиданно она легко подалась и треснула – полы в клубе ни разу не меняли. А в зале как раз в этот момент фильм остановили – порвалась кинопленка. И киномеханик включил свет. Игорек глянул на то, что держал в руках Леха, и с ужасом замер: перед ним был человеческий череп… На шум сбежались зрители и с недоумением взирали на испуганного Леху с черепом в руках. А шел в тот вечер старый фильм «Гамлет». Как будто его реальным продолжением было явление из-под пола растерянного Лехи. Его печальный вид очень напоминал главного героя картины. Долгое время после этого случая его так и дразнили: «Эй, бедный Йорик, быть или не быть?»

С той поры Игорек окончательно раздружился с Лехой.

И Матвейка не избежал коварной Лехиной ловушки. Тогда Черный вел масштабную войну против Капельки.

Одинокая старуха Капитолина Ивановна Семенова – Капелькой ее прозвали за маленький, «капелешный» рост – жила на окраинной улице Слободке, в тихом укромном месте, в небольшом старом доме, спрятанном от людских глаз за ветвистыми тополями. Долгие годы тетя Капитолина проработала бригадиршей в колхозе. Была сноровистой, бойкой. Все побаивались ее длинноватого острого носа, которым она живо вертела по сторонам. Везде успевала, все замечала. Походкой частила, калошами ботала по кочкам на дороге, капелькой шустрой по траве шуршала, лисицей мелькала между деревьями… Но похоронив мужа и выйдя на пенсию, притихла, присмирела, в себе замкнулась. Без батожка не могла и дорогу перейти. Так и жила долгие годы: особняком, нелюдимо. Мальчишки побаивались ее еще и из-за грубого мужицкого голоса, который остался у нее с бригадирских времен. Говорили, будто бы от ее выкриков петухи с забора сваливались, лошади шарахались в сторону, овцы приседали на коленки. До старости сохранилась сила ее голосовых связок. Убедился однажды в этом и Матвейка, которого Леха заманил в свои хулиганские проделки.

Противостояние Лехи с Капелькой началось с обыденного случая. Однажды в конце августа, в самый разгар созревания яблок, забрался поздно вечером Черный в ее сад. Набил все карманы крадеными яблоками, но этого ему показалось мало, решил пошарить еще и в бане, которая стояла на огороде. Бани его особенно манили.

«Копченым мясом оттуда уж больно аппетитно тянуло, – объяснял он потом. – И колдовских трав хотел прихватить. В предбаннике они пучками висели».

Травы его и погубили. Потянулся к пучку и в темноте угодил в капкан, Капелька его на крыс ставила. Хорошо еще, что Леха был не босиком, а в старых яловых сапогах, доставшихся от деда, в которых тот еще из армии вернулся – с офицерского склада прихватил. Леха их надевал всегда, когда шел на хулиганские дела, чтобы сбить с толку преследователей. Но не мог и предположить, что Капелька помнила, в каких сапогах пришел с вольного Дона Лехин дед Емельян Иванович. Когда она в предбаннике утром обнаружила в капкане оставленный сапог – Леха не смог его вытащить – быстро сообразила, кому он принадлежал. Скандал устроила на всю деревню. От отца Леха, конечно, хорошую взбучку получил и с той поры затаил злобу яростную на Капельку.

На ее беду в клубе тогда часто крутили фильм про неуловимых мстителей. Леха пошел дальше киношных героев. Раз прикрепил к трубе на крыше дома Капельки ветрянку с трещоткой. Растапливала Капелька печку, и в трубе у нее начинали черти гудеть. Травными колдовскими настоями, наговорами пыталась она вымести из избы нечистые силы, да все напрасно. Позвала тогда печника трубу перебрать, он и обнаружил забаву.

В другой раз Леха выгнал ночью с Капелькиного двора овец, а на вишневый куст под окном накинул белую простыню, да еще на ней черным углем череп с костями нарисовал…

А однажды в трубу спустил беспризорного котенка с бантиком, на бантике черными буквами написал: «Мститель».

Чашу терпения Капельки переполнило «картофельное дело». Вот в него-то Леха и втянул Матвейку.

Однажды вечером они подвесили к наличнику окна дома Капельки со стороны улицы большую картофелину, привязали к ней нитку и, спрятавшись за тополь, стали за нее дергать. На стук в окно Капелька выходила, крутила носом кругом недоуменно и, ничего и никого не обнаружив, возвращалась в избу. Они снова начинали стучать. Выйдя во двор в третий раз, она для виду покрутила носом, а потом неожиданно, опираясь на палку, заскакала, прихрамывая, к дереву, за которым прятались хулиганы. Леха-то наученный был, сразу сообразил, что надо сматываться, а Матвейка растерялся при виде неожиданно бодро скачущей и орущей Капельки:

– У-у, вы, ироды окаянные! Над старухой удумали мошенничать! Ужо я вам покажу! Поймаю, кипяток в штаны налью, будете знать!

Матвейке не удалось увернуться от удара палкой. Надолго запомнил его.

На другой день Капелька доковыляла до правления, нажаловалась на Леху – она не сомневалась, что зачинщик он. Тому опять досталось от отца. Хорошо, что старуха не узнала Матвейку в темноте. Но ему и без этого было страшно неловко, и на темные дела Черного он твердо решил больше не поддаваться.

Сам же Леха на время угомонился только тогда, когда Капелька наконец-то смогла перехитрить его. В палисаднике у нее росли кустистые сливы. Когда поспели плоды в конце августа, Леха решил поживиться ими. Поздним вечером перелез через изгородь, и тут на него напала злая собака. Она так покусала Черного, что он с месяц провалялся в районной больнице, чуть ноги не лишился. Так и ходил после того случая, прихрамывая.

Что придумала Капелька? Одолжила у одного мужика кусачую собаку и вечерами выпускала ее в палисадник. Старуха знала, что Леха не устоит перед соблазном полакомиться задарма спелыми сливами. Тот и угодил в хитро расставленную ловушку.

Лехин отец тогда написал жалобу в милицию. А когда к Капельке приехал разбираться участковый, она предъявила ему тетрадь с подробным описанием всех Лехиных черных дел в деревне. Их набралось с десяток страниц. Причем были указаны даты, точное время и свидетели каждого противоправного деяния – недругов Леха немало приобрел.

– В действиях Капельки… то есть Капитолины Семеновны, нет состава преступления, никому не запрещено в палисаднике собаку держать, а вот что касается Лехи, то тут кое-что на статью тянет, и несовершеннолетнего можно привлечь к ответственности, – сказал участковый Лехиному отцу, и тот тут же забрал заявление обратно.

Были и другие странности у Лехи. Он мог издеваться над майскими жуками, отрывая им лапки и бросая их на горячие угли в костер. Мог поймать в клетку-ловушку синичку и натравливать на нее кота. Мог подбить голубя из рогатки. Однажды Игорек с Матвейкой отбили у Лехи котенка, которого тот сначала опускал на бумажном парашюте с крыши, а потом, закинув в пруд, бросал в бедное животное камешки, не давая тому добраться до берега.

После случая с котенком Леха для Матвейки и Игорька окончательно стал врагом. В ловкости и хитрости с ним можно было еще тягаться, но он имел важное преимущество: ничего не боялся. Ничего! Он мог даже один сходить в полночь на кладбище. Чтобы выиграть войну с Лехой, надо было лишить его этого преимущества!

И Матвейка с Игорьком начали тренировки по борьбе со страхом.