Текст книги "Старая роща"

Глава шестая Ожидание

Это была насмешливая гримаса судьбы: развести их в противоположные стороны.

Матвею достался холодный северный край с тайгой и болотами, Игорю – жаркий изнуряющий юг. Их мечте служить вместе не суждено было сбыться. Они оба понимали: поезда увозят их не просто в разные стороны, они увозят их в разные жизни, которые неизвестно когда пересекутся снова.

У Игоря кошки на душе скребли – он как будто сбежал от Матвея.

Перед отправкой на вокзал во время построения во дворе военкомата он заикнулся было: а не может ли задержаться хоть на полчаса? Начальник команды рявкнул на него:

– Ты хочешь, чтобы я отправил тебя домой на позор к мамке? На тебя уже была жалоба. Еще замечание – и пеняй на себя!

У него не было другого выхода. Да и Матвейка хорош: никак не мог распрощаться с Тасей. Нашел время! Хотя кого теперь винить?

Едва их рассадили по вагонам, до Игоря дошел слух – как во время игры в детстве в глухой телефон: их отправляют в Туркестанский военный округ. И, скорее всего, многие попадут туда. Слово «Афганистан» старались не произносить, но оно витало в душных, терпко пахнувших мужским потом вагонах, будоража призывникам нервы. Будущее не пугало их, они стремились к опасности, чтобы испытать себя, совсем не представляя, что их ждет там.

Команда Игоря попала в учебку в Фергане. Диковинный восточный город, как выяснилось, не раз менял свое название: сначала Новый Маргелан, потом Скобелев. Там Игорь впервые увидел горы. Они поразили его своей громадностью, казались живыми, движущимися великанами, но добрыми, излучающими теплый розоватый свет. Округлые вершины Гиндукуша по ту сторону границы покажутся ему совсем другими: холодными, чужими. Он узнает, что и горы бывают дружескими и враждебными; что они дышат, как живые; днем бодрствуют и дремлют по ночам. Могут защитить, прикрыть от опасности. А могут раскрыться и подставить тебя лицом к лицу с врагом – если ты не хочешь понять их, слиться с ними.

Труднее всего было привыкнуть, особенно в первый месяц, к изнуряющей жаре. Даже по ночам не было спасения. Солдаты накрывались мокрыми простынями, но они быстро высыхали, и становилось еще нестерпимее. Мучила постоянная жажда. Хлорированная, с противным привкусом вода утоляла ее ненадолго. Только усталость, безмерная усталость в первые недели службы помогала «отключаться» на ночь. Шагистика, тренировки, физподготовка, стрельбы, марш-броски… Иногда в голове мелькала предательская мысль: «Я этого больше не выдержу, сейчас упаду и не встану…» Но шел день за днем, каждый, как маленькая, спрессованная в минуты жизнь, и Игорь стал ощущать в себе крепнущие силы: он мог многое вынести.

На политзанятиях они штудировали ленинские работы, доклады товарища Брежнева, изучали международную обстановку. Исподволь их готовили к выполнению интернационального долга в Афганистане. Он был рядом, там, за Аланским хребтом. Это звучало грозно и тревожно: «Ограниченный контингент советских войск»; уже на первом месяце службы они видели «груз 200» на аэродроме, когда участвовали в отправке тел погибших. Молодых бойцов приучали к неприглядному виду войны. А за месяц до отправки с ними начал работать опытный вояка, не раз побывавший в Афганистане капитан Садовников. Он на Игоря произвел сильное впечатление. Высокий, худощавый, смуглый. Волевое лицо, шрам на шее, сосредоточенный взгляд. Фразы рубленые, богато приправленные крепкими словечками.

– Все, шутки для вас кончились. Только постоянные тренировки и железная выдержка помогут вам выжить там. Не высовываться и не пижонить. Скольких городских стиляг на моих глазах, как куропаток, снайперы подцепили. Много деревенских среди вас? Им легче будет. Война – это работа до седьмого пота. Вы принимали присягу, давали клятву переносить стойко все тяготы службы. Ваше время пришло. Вы должны приучить себя к постоянной готовности в любой момент реагировать мгновенно на опасность. Никаких мелочей! Полюбить горы и ущелья, прижиматься к камням, как к девушкам, они – ваше спасение. И не забывать о Боге… – На темном лице капитана Садовникова появилась белозубая, почти детская улыбка. – Вопросы есть?

Как-то один из солдат спросил:

– Товарищ капитан, а мы успеем там повоевать?

Садовников поморщился, будто спирта чистого глотнул, обвел прищуренным взглядом молодых солдат. Пригляделся к задавшему вопрос:

– Москвич?

Тот кивнул удивленно.

– Сразу видно. Говорок московский, гордая осанка, интеллигентские штучки… Это у тебя я видел томик Лермонтова? «А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой»?

Парень неожиданно вступил в поэтический диалог:

– «Гляжу на будущность с боязнью, гляжу на прошлое с тоской…»

– «Я счастлив был с вами, ущелия гор…»? Романтика ущелий и свистящих пуль потянула, бежишь от надоевшей столичной богемы? Романтику я тебе обещаю, досыта нахлебаешься! Был у меня в группе один москвич, парень хоть куда, Пастернака наизусть читал: «Замер гул, я вышел на подмостки…» Жизнь – это не театр, не прав Шекспир. Захотелось пареньку абрикосов попробовать. В кишлак вечером после отбоя с другом погулять – как на Арбат вышел. Ну и свернули обоим шеи, как цыплятам. В буквальном смысле. В том кишлаке тогда «духи» после боев раны зализывали, притворившись больными местными жителями. Мы хватились ребят под утро. Пошли прочесывать кишлак. «Духи» успели ускользнуть через щели в горах, а солдатиков со свернутыми и порезанными шеями в яме навозной нашли. Романтика… Тогда мы хорошо «духов» жали. Злы они на нас были. Их снайперы настоящую охоту на наших бойцов вели, к самой части подбирались. Одного молодого парня, тоже из городских, точно в левый глаз поразили, когда тот мочился, повернувшись лицом к горам. В полный рост выпрямился, захотел полюбоваться ночным горным пейзажем, представил себя на Ленинских горах. Огонек спички, дымящая сигарета, громкий голос – отличная мишень для снайпера. За мелкие слабости жизнью приходится расплачиваться.

Капитан нервно закурил, глубоко затянулся и, поиграв желваками, продолжал:

– Был случай с военными строителями. Тыловой вроде бы район, никто опасности не ожидал. Задремал дежурный по роте ночью, ворвались душманы в казарму тихо, по-волчьи, вырезали всю роту и так же тихо в горы ушли. Ну а об открытом бое разговор особый. Главное выдержать первый, потом это станет работой. Трудной, опасной, но работой. А самое страшное – это плен. Пришлось и мне пережить жуткое животное чувство страха от приставленного к горлу кинжала. Спасся чудом. Наш снайпер поспел, в голову поразил «духа», и пошли в атаку наши, открыв огонь из всего, что стреляло. Отбили, тогда в суматохе смог я скатиться за камни вниз… Довелось не раз видеть, что они вытворяют с нашими ребятами. Режут горло, кожу сдирают с живых, пальцы отрубают и причиндалы ниже пояса… Средневековье. Если оставляют в живых – превращают в рабов. Даже если пленные ислам принимают. – Садовников часто курил, нервно, с жадностью втягивая в себя дым импортной сигареты. – Там к американским трофейным пристрастился. Табак у них отменный, ничего не скажешь, а автоматы – с нашими «калашами» не сравнишь. «Духи» при возможности американские автоматы меняют на наши. Надежнее.

Солдаты, молча внимавшие рассказам Садовникова, оказывались мысленно с ним, там, за хребтом. С ним, тогда старшим лейтенантом, замполитом роты, они были участниками ввода советских войск в Афганистан в составе мотострелковой дивизии, двигавшейся маршем из Термеза через Амударью по наведенному понтонному мосту на Кабул.

Неожиданности поджидали их с первых часов. Все было не так, как им объясняли. Оказалось, что шоссейной дороги Ташкурган – Кундуз, обозначенной на карте, не существовало. На ее месте были сплошные песчаные барханы. Войскам приходилось идти в обход.

Афганистан встречал их настороженно. Они о нем мало что знали. Замполит на политзанятиях рассказывал солдатам об Афганистане по школьному учебнику географии: горная страна, жаркий сухой климат, с севера на юг тянется Гиндукуш, водятся верблюды, выращивают виноград, торгуют коврами, каракулем, сухофруктами…

Об отправке сообщили на вечерней поверке в Термезе. После отбоя почти никто не спал. Была беспокойная, запомнившаяся каждому на всю жизнь ночь. По-новому смотрели друг на друга: как все сложится? Кто-то оттуда уже не вернется. Что их ждало впереди – толком никто не знал. И все-таки чувство тревоги смешивалось с чувством гордости: им доверили выполнять священный интернациональный долг, поддержать Апрельскую революцию в дружественной стране. Они искренне верили в это.

Вскоре после прибытия выяснилось, что демократическое правительство контролировало только центры провинций, опираясь на стоящие там гарнизоны. Многие из них были блокированы мятежниками. Вначале те были разобщены и слабо вооружены, в основном английскими карабинами и пулеметами. Но душманы были везде, воевали фанатично и умело, прекрасно ориентируясь на знакомой местности. Потом были налажены поставки современного оружия из Пакистана. Караваны шли и днем, и ночью. Перехватывать их среди гор было очень трудно. Со временем моджахеды сорганизовались, стали действовать скоординированно. Наши потери возросли, работы «черным тюльпанам» прибавилось.

Садовникову довелось участвовать в крупной операции по разгрому отрядов оппозиции в широкой долине Джабаль-Уссарадж, Чарикар, Махмудраки, откуда формирования Исламской партии Афганистана обстреливали аэродром Баграм вблизи Кабула. Эта площадь представляла собой почти сплошную застройку, была прорезана густой сетью оросительных каналов, покрыта виноградниками, рядами высоких, до двух метров, валов, сделанных из глины. К бою там было приспособлено все: дома, глухие дувалы, подземные укрытия.

Нашими войсками было создано кольцо окружения. Но из-за недостатка сил не везде оно было плотным. На одном таком разреженном участке и находилась сводная группа старшего лейтенанта Садовникова.

В его подчинении было несколько бэтээров и бээмпэшек, в экипажах которых было оставлено по два-три человека. Моджахеды провели на их участке разведку боем и, видимо, решили, что здесь у них есть возможность прорваться.

Подготовившись, советские бойцы пошли на позиции двумя группами. Около часа продолжался отчаянный бой. Наши войска поддержала авиация, и «духи» стали отходить. У них были немалые потери.

Группа Садовникова получила приказ: при поддержке двух бэтээров идти в контрнаступление по горячим следам. Моджахеды отступили за разрушенный кишлак и, отстреливаясь яростно, стали уходить вниз в долину. Садовников подумал, что они это делают от отчаяния, и дал команду основным силам подтягиваться к передовой группе. И вдруг впереди стали один за другим вспарывать каменистую почву взрывы. Участок был заминирован. С двух сторон начался обстрел из гранатометов. Это была ловушка! Завалился один из бэтээров. Сквозь беспорядочную стрельбу слышались стоны раненых. Садовников приказал срочно отходить на исходные позиции.

Вот тогда и пошли на них всеми силами моджахеды. Это был их точный психологический расчет: пережив пьянящее чувство победы, а потом вдруг угодив в ловушку и понеся значительные потери, «неверные» будут в растерянности и не окажут сильного сопротивления.

Надо было вызывать подмогу, хотя это им запрещалось. Садовников нутром чуял – здесь одно из главных направлений прорыва моджахедов, против них не устоять. Выпускать их из кольца нельзя. Потом ему вручат награду, дадут звездочку на погоны за этот бой, а тогда начальство грозилось отдать его под трибунал.

Был адский бой. «Сушки» подошли через полчаса. Ракетные удары с самолетов остудили пыл моджахедов, заставили залечь, притаиться в горных расщелинах, что позволило группе Садовникова удержать позиции до высадки резервного десанта.

…Садовникову трудно давались рассказы о войне. Игорь видел, как нервно играли его желваки, в глазах появлялся бешеный блеск, а полудетская, доверчивая улыбка превращалась в злой оскал. Резче очерчивались глубокие складки на лбу и вокруг рта. Но капитан понимал: надо делиться опытом с этими еще не обстрелянными мальчишками, которым завтра предстоит переправляться через Амударью в горячие Афганские горы. Может, что-то усвоят.

Игорь не мог оторвать взгляда от лица Садовникова. Когда тот увлекался рассказом, уходил в воспоминания о боях, на его смуглом лице появлялось что-то отталкивающее – как у человека, заглянувшего в ад, – и одновременно притягивающее. Оно выражало отчаянную решимость, презрение к опасности, в нем виделось ощущение полной внутренней свободы.

Игорю безотчетно хотелось стать таким же. И они – будущие вояки – станут. Даже тот сентиментальный мальчик из комфортной столицы с томиком Лермонтова. Что заставляет его рваться туда, в огонь войны? Да, это не ограниченные действия по защите завоеваний Апрельской революции. Это война.

С Толиком они познакомились ближе на привале после тренировочного марш-броска с полной выкладкой. После команды «оправиться» они стали перематывать портянки, и Игорь увидел истертые до крови ноги сослуживца.

– Давай научу, – предложил Игорь. – Стягивай туже и хорошо концы замотай.

– Не понимаю, почему нельзя обыкновенные носки разрешить? А эти кирзушки? Неужели и в горах в них будем лазить?

– А ты мечтал пройтись в импортных кроссовках?

– Почему нет? Капитан говорил, что «афганцы» стараются раздобыть их – легко и удобно.

Они разговорились.

– Толик Васин, – представился москвич. – Это «Толик» от меня с детского сада не отцепится. Вид у меня мальчишеский, да? Учительница литературы однажды сказала, что я ей Лермонтова напоминаю. После этого я и увлекся им. Такая глубина открылась! А прожил поэт всего двадцать шесть лет! Был в его жизни миг абсолютной свободы, головокружительного полета. В тридцать седьмом, когда выдохнул из глубины души своей: «Погиб поэт! – невольник чести…» Потом Кавказ, дуэль в Пятигорске… Как птицу на взлете подстрелили. Но он успел сказать все, я уверен. В четырнадцать лет написал: «Я жить устал…» Это не было позой. Душа, утомленная изнуряющими страстями, как оголенный нерв, просила бури. А вместо нее – пуля. Внешний образ и внутренний мир часто разнятся, и это противоречие, когда осознаешь его, приводит к дискомфорту, душевным переживаниям. Это, на мой взгляд, пережил и Лермонтов. Отсюда и Печорин, повидавший все и вся, – стремление преодолеть в словах этот комплекс. Сверхчеловеческая проза, так больше никто и никогда не напишет. Мысленно и чувствами он слился с героем, и это привело его в конце концов к дуэли в реальной жизни.

– Мне больше нравится Высоцкий. Комплексы погнали тебя в армию? Наверняка ты мог избежать ее.

– Вполне. Тепличные условия. Родители оберегали от малейших неприятностей и трудностей. Отец – профессор филологии, мать – преподаватель английского в институте. Золотая медаль в школе и поступление в вуз были гарантированы. Ну и дальше: аспирантура, научная работа, защита диссертации – мечта предков. Все расписано на сто лет вперед. А я взбрыкнул. Наверно, в деда пошел. Он на войне во фронтовой разведке служил, а потом до пенсии работал в милиции в уголовном розыске.

Вот бабушка у меня по линии своего отца аристократка. Пять европейских языков знала. С дедом моим они интересно познакомились. Вскоре после войны, когда бабка еще незамужней девушкой была, квартиру их ограбили. У матери ее инфаркт случился. Пропали все семейные реликвии. А они в семье с восемнадцатого века хранились. Мать умерла в больнице. Отец погиб на войне. Так случилось, что среди оперативников, расследовавших кражу, оказался мой будущий дед. Самое ценное, что было в квартире, – шкатулка с фамильными украшениями. И дело было не в ценности, а в памяти. Ту шкатулку дед случайно обнаружил у торговца на рынке. Ухватились за цепочку, вышли на похитителей. Дело было раскрыто, и после суда дед принес бабке семейные реликвии. Он был очарован изысканными манерами, красотой, интеллигентностью девушки. Она после такого поступка боготворила его, и когда на следующий день он вновь заявился и предложил руку и сердце, сразу согласилась. Возможно, и приняла предложение от одиночества и тоски, но прожили они долгую жизнь в мире и согласии. Даже повышенного тона друг к другу не допускали, хотя служба у дедушки была не из спокойных. Бабка и в старости женственно выглядела. От нее, наверно, я унаследовал гены моложавого облика.

Пытался я учиться на филологическом, вроде есть склонность к научной работе. Но представил, что всю жизнь в пыльных, душных библиотеках и архивах просижу, – и тоска охватила невероятная. Хотелось свободы, опасности, риска. Где их в столице взять? Жизнь какая-то не настоящая. Когда узнал о вводе войск в Афганистан, подумал сразу же: «Вот бы попасть туда, испытать себя». От этой мысли не мог избавиться. Даже язык пушту стал изучать, у меня способности к языкам от родителей. Спортом стал всерьез заниматься – посещал подпольную секцию по дзюдо. К военкому на прием несколько раз ходил, убеждал снять отсрочку и помочь попасть «туда». Он на меня сначала смотрел, как на сумасшедшего, а потом, когда я ему о дедушке своем рассказал, понял, что мое желание серьезное и искреннее. «Ладно, – говорит, – помогу тебе. В Узбекистан ты попадешь, а дальше – как сложится…»

Я в армию, как в институт или в кинотеатр, на метро уехал. Родители были, конечно, в шоке, но отец меня понял: «Я и сам добровольно в армию пошел. Характер она помогает воспитать». Проводов не было. Мама собрала рюкзак – ей я сообщил о своем решении только накануне отправки, и я в кроссовках и в любимых джинсах Super Rifle, с прической под «Битлз» пошел к метро. Два года – не срок.

К вечеру из военкомата наша команда прибыла на Казанский вокзал. Помню все запахи Комсомольской площади, пыльный асфальт, нагромождение серых туч над гостиницей «Ленинградская», голуби под ногами. Врезались в память лица, случайно вырванные взглядом из толпы. И вдруг на скамейке перед клумбой с огненными тюльпанами замечаю девушку с грустными глазами и черными вьющимися волосами до плеч. Она любовалась цветами, которые покачивались от легкого дуновения ветерка. Словно инопланетянка – отстраненная от сумасшедшей столичной суеты, с книгой в руках.

До нашего поезда оставалось около часа.

Наша команда под присмотром офицера – «покупателя» расположилась на скамейках недалеко от девушки. У одного из парней оказалась в руках гитара, почему-то ее не отобрали в военкомате. И незамысловатые слова дембельской песенки на фоне взгрустнувших призывников тоже остались в памяти:

Так давай по последней затяжке,

Сигарету – одну на двоих.

Завтра снимем мы форму солдатскую

И обнимем любимых своих…

Потом зазвучала песня на английском из битлов – «Yesterday». Меня будто кто-то в спину подтолкнул: подойди к девушке!

– Можно пригласить вас на танец?

Она удивленно посмотрела на меня:

– Здесь не принято танцевать…

– Кем не принято? Джон Леннон тоже не принят в стране, но он звучит. Через час поезд увезет меня на войну. Вы последняя девушка в моей прошлой мирной жизни. Подарите мне три минуты.

Всякие глупости говорил. Она раздумывала, видимо, над фразой, которой можно было бы быстрее от меня отвязаться. Вдруг я разглядел обложку книги, которую она держала бережно в руках!

– Как страшно жизни сей оковы

Нам в одиночестве влачить.

Делить веселье – все готовы:

Никто не хочет грусть делить…

Лицо девушки осветилось улыбкой.

– Странно, мне вдруг показалось на мгновенье, что передо мной сам Лермонтов. Вы чем-то похожи на него.

– Нет, я другой, но, как и он, – «гонимый миром странник»…

Она встала, продолжая бережно держать книжку в одной руке, другую подала мне. Мы стали танцевать.

– Вы действительно уезжаете на… войну? Туда?

– Мне почему-то хочется делиться с вами личным. Да, я надеюсь попасть туда, испытать себя, увидеть настоящие горы. «Часто во время зари я глядел на снега и далекие льдины утесов; они так сияли в лучах восходящего солнца, и в розовый блеск одеваясь, они, между тем как внизу все темно, возвещали прохожему утро…»

– «Воздух там чист, как молитва ребенка. И люди, как вольные птицы, живут беззаботно; война их стихия…» Я была на Кавказе. Разве ты не можешь полюбоваться горами там?

– Это другое. – Я и не заметил сразу, что она перешла на «ты». Стала родной. – Настоящую их красоту можно разглядеть только через острые переживания опасности. Иначе она ускользает, бледнеет, стирается. Также и человека можно по-настоящему разглядеть только в минуты сильных переживаний. Разве нет? «И ненавидим мы, и любим мы случайно…»

– Это случается нечаянно. Зачем подгонять судьбу?

– «В последний час моей жизни я, наверное, вспомню о моих многочисленных грехах, слабостях и падениях, но может быть, и дана будет мне благодатная возможность вспомнить, что я принадлежал к алчущим и жаждущим правды…»

– Я вдруг представила, что мы – близкие друг другу люди, я провожаю тебя на войну. Сейчас поезд увезет тебя, и мы больше никогда не увидимся… Так грустно и так больно.

– Мы обязательно увидимся.

– Можно подарить тебе томик стихов Лермонтова?

– Я буду очень рад.

– Я не думала, что еще есть такие… Жаль, что мы не встретились раньше.

– Мы встретились вовремя. Теперь я запомню тебя навсегда. Расскажи о себе.

– О себе? Ничего особенного: студентка, учусь в институте культуры в Химках. Хочу стать искусствоведом. Еще абитуриенткой познакомилась через подругу с молодым работником МИДа, помощником советника Министерства по культурным связям с соцстранами… Кажется, так называется его должность. Часто выезжает в загранкомандировки. В Москве у Вадима собственная квартира. Перспективен во всех отношениях. Сделал мне вчера предложение, и сейчас мы едем к его родителям в Ярославль. Что-то вроде смотрин. Он ушел за билетами.

– Что-то все гладко у вас…

– Слишком.

Была дана команда призывникам на построение.

– Мне пора. Прости меня за навязчивость, но я буду ждать тебя ровно через два года на этом же месте.

– Заманчиво, но призрачно.

– Как тебя зовут? – вдруг опомнился я.

– Лейсан.

– «Лейсан» – первый весенний дождь…

Я благодарил Бога за то, что помог вытащить из закоулков моей памяти значение этого красивого восточного имени, потому что девушка одарила меня взглядом – теплой морской волной нежно окатила. Разгадывать его смысл на два года хватит. А дождь пошел – мы в поезде уже ехали. Текли по стеклам вагона прозрачные ручейки. Первый большой весенний дождь. Лейсан. Тогда наше знакомство игрой казалась. А отсюда все иначе видится. Прокручиваю в памяти снова и снова ту встречу на Комсомольской площади – и все больше убеждаюсь, что без нее жизнь теряет для меня смысл. Я не готов к этому, не знаю, что делать…

Потом, когда они попадут в Афганистан, Игорь еще не раз услышит от Толика историю его необычного знакомства с Лейсан. Рассказ будет обрастать все новыми деталями, нюансами, и со временем Игорю будет казаться, что это он познакомился на Казанском вокзале с Лейсан. Они ничего не обещали друг другу, но почему-то нестерпимо хотелось повторить ту встречу снова и снова. Тогда бы наверняка нашлись подходящие слова, чтобы убедить ее дождаться его. Но разве возможно было теперь изменить хоть что-то?

По-настоящему Игорь с Толиком подружатся там, по ту сторону Амударьи.

Войну им еще предстояло пережить.