Текст книги "Старая роща"

Глава одиннадцатая Горы

Ему слышался осенний грибной дождь в далекой, невероятно далекой отсюда, родной Старой роще.

Он глотал ртом сухой горячий воздух, на зубах скрипели едкие песчинки. Он понимал, почему не падали на лицо капли, – дождь был миражом, и пахло не влажной лесной свежестью, а порохом, солдатским потом, раскаленными камнями. Снизу, из долины, тянуло выхлопными газами бэтээров и Камазов. Парил в бледно-фисташковом небе ягнятник. Иногда сквозь отдаленный глухой гул ущелий можно было расслышать скрипящий шорох прячущего в расщелине скорпиона.

Тянувшиеся бесконечно минуты в горах притупляли чувство опасности, приводили Игоря в состояние расслабленности, ностальгии. Было все равно, что происходит вокруг сейчас и что произойдет завтра. Все осталось позади. Все важное уже произошло. Шальная пуля, тщательно замаскированная мина могут прекратить твою жизнь в любое мгновенье. Он готов к этому – дикая мысль, но иногда и к ней он был равнодушен. Своя родная деревенька где-то на самом краю света, мать, сидящая в палисаднике на лавочке, махнувшая печально на прощание рукой уходящему в армию сыну, – все это вспоминалось в невероятном сказочном тумане. Прав старлей Кислюк, тысячу раз прав: если доведется вернуться живым и невредимым, будешь грызть зубами родную землю, как только прикоснешься к ней. Наступит безмятежная, счастливая, как в голубом сне, жизнь. Горечь по погибшим они зальют водкой. Что поделаешь, ребята, нам повезло больше, но это не наша вина. И похмелья не будет, потому что горечь по погибшим друзьям заглушит любую боль. Все равно мы останемся вместе. Пройдут дни и нестерпимо, мучительно потянет снова сюда, в горы, к вам, потому что здесь настоящая жизнь, настоящая дружба.

Если мы выживем…

Была одна запретная тема, которой Игорь старался не касаться даже в самые грустные минуты. Мысли о ней, пусть и мгновенные, выбивали его из привычной суровой колеи армейских будней. Инга.

Он шептал ее имя в страшных передрягах, когда жизнь висела на волоске. Имя выплывало откуда-то из подсознанья, он произносил его пересохшими губами, будто последний выдох. Он хватался за него, как за последнюю соломинку, и судьба в последний момент милостиво улыбалась ему: живи пока, боец…

Единственное письмо, которое написала ему Инга еще в учебку в Фергану, Игорь помнил наизусть. Обычное дружеское письмо с воспоминаниями о совместно проведенном лете в Афанасьевке, пожеланиями успешной службы и удачного возвращения. Она догадывалась, что его ожидает, и хотела поддержать. Просто дружески поддержать. Он вчитывался в каждое слово по несколько раз, пытаясь разглядеть за ним скрытый, желанный для него смысл.

Игорь не хотел принимать ее письмо как простую дань их подростковой дружбе. Особенно потом, в Афганистане. Опасные обстоятельства меняли сознание, чувства. Желаемое представлялось действительным, обычные незатейливые строки приобретали многозначительность. Пусть он придумал их близкие отношения, но ему было так легче воевать, мысль о них обостряла стремление выжить во что бы то ни стало. По крайней мере, судя по письму, Инга помнила их встречи, с теплотой вспоминала их лето. Это немало. Только бы внутри не перегорело, не исчезло то бесконечно грустное и сладкое ощущение, пережитое им в их последний вечер. Вечер, когда она позволила прикоснуться к своим нежным теплым губам… И только бы выжить. Он, прошедший Афганистан, сможет покорить ее во второй раз.

Позже Игорь поймет, что эти воздушные мальчишеские мечты и надежды уберегли его нервную систему от срывов, что происходило со многими его сослуживцами, помогли перенести невероятные тяготы войны.

Он злился на себя за то, что не смог до конца преодолеть, изжить в себе юношескую чувствительность. Стать жестким воякой-профессионалом, как Садовников или Кислюк, не думать ночами об убитых тобой «духах», не переживать без конца о погибшем однополчанине, которого ты все равно не мог спасти, – это ему так и не удалось.

– Безрассудство – вторая сторона трусости,– говорил старлей Кислюк. – Осторожность – храбрости. Стать «грузом 200» просто, сложнее выжить, оставшись человеком. Так от тебя будет больше пользы, ты сможешь отомстить. Придет твое мгновенье – держись мужиком до конца…

Давно уже странный вид моджахедов не пугал и не удивлял Игоря. При их появлении сознание и, казалось, все тело пронизывало одно злое непреодолимое желание: стрелять, стрелять, сделать так, чтобы они перестали бежать, ползти между камнями, двигаться. Страх исчезал с первых выстрелов, когда тело превращалось в спрессованный кусок нервов. Когда «духи» обнаружены – ясно, что и как делать. А вот обнаружить места их пребывания – задача не из легких. Невидимые они опаснее. Могут внезапно появиться откуда угодно: из-за ближней скалы, с верхнего перевала, из заброшенного кишлака, проверенного и прочесанного десятки раз. Их снайперы могут неделями выслеживать жертву, ничем себя не выдавая, отсиживаясь в невидимых расщелинах, как звери.

На сторожевой заставе их сменили через четыре месяца. Обстановка в том районе стала спокойнее. Возвращение в привычную казарму казалось возвращением домой. Родные щитовые стены, железная койка, чистые наволочки. Здесь спокойнее чувствуешь себя: мощная техника (стволы пушек нацелены на окружающие горы, курсируют в воздухе с грозным рокотом «вертушки»), надежная связь, вокруг части – боевое охранение. Душманы вряд ли сунутся сюда.

Как опытным бойцам им не пришлось долго отсиживаться в гарнизоне. Игоря это даже радовало. Сидеть без настоящего опасного дела для него уже было в тягость. Размеренный распорядок дня: подъем, зарядка, пробежка, шагистика по плацу (подготовка к приему очередного начальника), политзанятия – все это раздражало его. Даже звон гитары после отбоя в казарме и грустные минорные песни – плач по мирной довоенной жизни. Они только расслабляли, растягивали время службы, вносили в душу мучительные лишние переживания. Да, он видел, хотя редкие и скупые слезы солдат-первогодков, приманенных песнями под гитару. И сам с завистью наблюдал за дембелями, собиравшими чемоданы домой в Союз, сдерживая горький ком в горле: «Поработайте за нас, ребята, мы отвоевались…» А потом сбитый над горами самолет, марш-бросок к его обломкам, обгорелая сломанная гитара, груды обрывков человеческих тел, которые еще вчера вечером были живыми и счастливыми дембелями, мечтавшими о скорой встрече с родными. На Родину их разбитые мечты и надежды доставил «черный тюльпан». Отвоевались, ребята. Отомстите за нас.

Конечно, как и всем, Игорю хотелось выжить, но пережидать службу в безопасном месте, считая и перечеркивая дни в карманном календарике, – не для него. Безопасное место – это место боя с душманами, когда ты знаешь, где они и чего от них можно ждать. Там ты сам за себя, твоя жизнь – в твоих руках. Если есть в запасе достаточно боеприпасов и патронов. Были печальные примеры, когда вооруженные новой техникой «духи», выявив слабые места обороны и дождавшись ухода на задание боевых групп, нападали внезапно на гарнизоны. Размеренная однообразная жизнь расслабляет, притупляет бдительность.

Толик Васин по-прежнему держался Игоря. Он неожиданно быстро для столичного мальчика привык к суровой воинской службе. Был наблюдательным, терпеливым, надежным. Один из самых метких стрелков. Знал язык пушту, его не раз вызывали в штаб переводить беседы с пленными моджахедами или местными жителями. Все чаще его брали на самые опасные задания.

Толик с Игорем старались попадать в одну боевую группу. Они дополняли друг друга. Рассудительность Толика сглаживала импульсивность Игоря. Во время боевых операций они понимали друг друга с полуслова, с полужеста, что не раз выручало их в опасных ситуациях.

…Был получен приказ: боевой группе высадиться с «вертушки» на перевал и закрепиться на одной из высот. Планировалась крупная операция, а система обороны и огня противника в том районе была не до конца выяснена. Командованием было решено высадить ложную группу, заставив моджахедов обнаружить себя.

Командиром группы был назначен старший лейтенант Кислюк. Он сам набирал себе бойцов. Взял только «стариков» – не раз обстрелянных. Вызвал Игоря с Толиком:

– Вы имеете право на передышку, можете отказаться. Но с вами я чувствовал бы себя увереннее. Решайте.

Они согласились не раздумывая.

Высадились на рассвете. Закрепились на высоте, надо было придать их позиции основательность. Работали весь день, до ночи. Получилась настоящая крепость из камней, в которой, при необходимости, долго можно было продержаться.

– Порядок! – дал наконец отбой старлей. – Сержант, выставить посты, остальным – отдых. Покурить по пять затяжек – и все!

Игорь с Толиком устроились по соседству, прикрывшись бушлатами. Камни остывали, и становилось прохладно. Небо окрасилось в неестественный сиреневый цвет.

– Странные здесь созвездия, – полушепотом заговорил Толик. – Совсем не как у нас. Другой мир. На Кавказе они такие же?

– Только не услышишь здесь, как «звезда с звездою говорит». Лязг автоматных затворов, отдаленные взрывы и выстрелы, рокот самолетов. И звезды кажутся осколками ракет.

– Странно, тишина тревожит больше, чем взрывы и выстрелы, они успокаивают, а ведь это звуки смерти. В любое мгновенье они могут прервать чью-то жизнь.

Пора туда, где будущего нет,

Ни прошлого, ни вечного, ни лет;

Где нет ни ожиданий, ни страстей,

Ни горьких слез, ни славы, ни честей…

Лермонтов успел понять и сказать все о жизни и смерти: «Мое земное краткое изгнанье…»

– По-моему лучше и полнее всего о жизни он написал в строках:

Горные вершины

Спят во тьме ночной;

Тихие долины

Полны свежей мглой…

Толик кивнул.

– Ты прав, по-настоящему он ощутил жизнь на Кавказе. В минуты опасности ее воспринимаешь обостренно, полно. Мне вспоминаются сейчас его строки из «Печорина»: «Два часа ночи… не спится… А надо бы уснуть, чтоб завтра рука не дрожала… Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? Для какой цели родился?.. И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно…» Какие точные, глубокие интонации, мысли, такое не напишешь, если сам не переживешь. Наверно, это странно звучит, но я благодарен судьбе, что попал сюда, ощутил это состояние. Ценишь каждое мгновенье, замечаешь простые вещи, на которые внимания не обращаешь на «гражданке»: травинку, камешек… Даже в пылинке видишь особенную красоту, неповторимость. Кажется чудом, что ты можешь созерцать их, прикасаться к ним… Давай пообещаем друг другу: когда вернемся, побываем на Кавказе, сравним с ним Гиндукуш.

Хотя я судьбой на заре моих дней,

О южные горы, отторгнут от вас,

Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз…

– Возьмете меня с собой на Кавказ? – отозвался сосед Толика Коля Степанов. – А о жизни и смерти точнее всех Высоцкий написал:

…Ветер пью, туман глотаю…

Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!

Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее!

…Хоть мгновенье еще постою на краю…

Жаль, гитары под рукой нет, я бы вам сыграл…

– Завтра сыграем на «калашах». Проверить всем еще раз оружие! – приказал сержант Потапов. – Гранаты завтра беречь, расходовать наверняка. Неизвестно, сколько держаться придется. Не нравятся мне ваши разговоры, такие мысли обычно в голову лезут перед встречей с ангелами.

– А как ты, товарищ сержант, провел первый бой? Страшно было? – спросил Коля Степанов. – Шрам на лице – память о нем?

– Нет, шрам – память о прорыве из окружения. Лицом к лицу столкнулся с моджахедом. Крепкий попался, но я же чемпионом роты по вольной борьбе был в учебке. На «гражданке» в секцию ходил. Кинжалом он метил по горлу, но полоснуть успел только по лицу. Кинжал я у него выбил из рук, потом – дело техники. А боевое крещение я получил в бою под Кандагаром. Увидев первый раз бородачей, честно говоря, растерялся здорово. Бегут, как роботы бессмертные. Стреляю из автомата, а они не падают. Никаких бронников у них нет, лезут нагло вперед, только выкрики «Аллах Акбар!» слышатся. Настоящие духи! Потом дошло до меня, что руки дрожат, и палю напропалую мимо. Магазин уже пустой, перезаряжать не успеваю. Тут про РПГ вспомнил. Мозг-то отключился, на автоматике рука сработала – учения и тренировки выручили, метнула машинально гранату. Только тогда они остановились. Вот после этого я уже успокоился, в себя пришел, стал все видеть и различать…

– А я мечтал в танкисты попасть.

Коле хотелось выговориться. Обычно он был молчаливым, больше сам слушал, а тут почти мирная обстановка, сержант, прожженный вояка, без пяти минут дембель, запросто с ним общается, а впереди бой, возможно, самый серьезный за время службы. Коля был невысокого роста, коренастый, немного медлительный, но основательный, надежный парень. Родом из далекой уральской деревни.

– Технику колхозную я досконально знаю, каждый винтик. Работал и шофером, и трактористом, и комбайнером. С другом Петром вместе закончили сельхозучилище, вместе призывались. Его взяли в танкисты, а меня нет. Но оба попали в Афган. Завидовал ему, а он в танке заживо сгорел. Как судьба распоряжается… Меня в армию председатель колхоза Степан Иваныч ни за что не хотел отпускать. Кем, мол, тебя заменю, ты за целую бригаду у меня! Тебе же, говорит, отсрочка положена, ты единственный сын у матери. А у нас, если парень в армии не был, им и девки брезговали, не дружили. С изъяном вроде мужик. И в городе мог устроиться. Дядя там на заводе работает. Но я решил твердо: отслужу сначала, там будет видно. Прогнал маманю в военкомат, заставил заявление написать, чтобы меня призвали в армию. Военком вызывал, что да как расспрашивал. Говорю, если не возьмете, сам сбегу. У меня отец служил, оба деда воевали, прадеды все воевали. В общем, прислали через неделю повестку.

– Тебя же не должны были сюда направлять, – удивленно сказал сержант. – Надо доложить по инстанции.

– Чего докладывать, мне через полгода и так домой.

– Глупо башку под пулю подставлять добровольно. Да уж чего теперь, это наша с вами война, никуда от нее не денешься. Завтра трудный день, всем отбой!

Игорь проснулся от гулкого раската в глубине ущелья. То ли камень свалился, то ли эхо отскочило от дальнего взрыва ракеты.

Небо бледно мерцало прозрачно-лимонным цветом. Камни остыли до ледяной холодности. В далекую долину внизу опускался с седых гор белесый тяжелый туман.

– Душманы! Всем приготовиться к бою! Занять свои места! – отдал приказ Кислюк и передал сигнал о тревоге по рации командованию наверх.

Бойцов пробивала легкая предутренняя дрожь. Залязгали затворы автоматов. Голоса зазвучали приглушенно и тревожно.

– Ну, ребята, ни пуха! – подбодрил солдат сержант. – Выстоим! Глядеть в оба! Где наша не пропадала!

Сначала они увидели вспышку сигнальной ракеты в небе, после которой по высоте был открыт массированный огонь из реактивных установок и минометов. Обстрел продолжался около получаса. Грохот, вой, свист снарядов, пыль, разлетавшиеся в куски камни… Обрывки фраз сержанта Потапова: «Раненые есть? Перевязать! Эй, Коля, ты что дрожишь, как на первом свидании? Не поднимать голову, я сказал!..»

Моджахеды, одетые в черную униформу, пошли в атаку рассыпными группами под прикрытием беспрерывного огня. Они попытались обойти высоту с двух сторон.

– Пулеметы, работать! – крикнул Кислюк. – По первым линиям!

Плотный пулеметный огонь вынудил «духов» отойти.

Вскоре началась вторая атака.

– Приготовиться к фланговым атакам! – приказал старший лейтенант. – Не палить впустую! Вы же советские бойцы, чего испугались?

В бой пошли дополнительные группы моджахедов. Было ясно: они будут стремиться во что бы то ни стало захватить высоту – ключевую в этом районе. Мимо высоты внизу на другую сторону перевала шла дорога. «Духам», конечно, была хорошо знакома эта местность, и они понимали: удержать высоту, не приспособленную для длительной обороны, «красным дьяволам» будет непросто. Они спешили до подхода нашей авиации решить дело, поэтому шли вперед с фанатичным упорством, не считаясь с потерями. Вот только они не догадывались, что это ложная оборона и в эти минуты усиленно работает наша разведка, уточняя их дислокацию, огневые точки, систему обороны. И уже выдвигаются в район основные мотострелковые части, выруливают на взлетную полосу самолеты-бомбардировщики.

Но до того надо было еще продержаться. Они здорово разозлили «духов». Те снова, почти без передышки, полезли вперед.

Удобные позиции пулеметчиков не давали им возможности выйти во фланги. Понеся большие потери, моджахеды снова отступили.

– Так держать, ребята!

Старший лейтенант оглядел загорелые пыльные лица солдат. В их глазах злость и решимость, никакого страха. То что надо! Они устоят!

– Интересно, что они теперь предпримут? Опять под огонь полезут? Всем быть предельно внимательными! Каски на глаза, не высовываться напрасно! Нам надо продержаться хотя бы час. Они обнаружили себя, но не полностью. Высота им как воздух нужна, теперь они должны задействовать основные силы. Вот тогда пойдет авиация, и нас отсюда вытащат. – Командир в который раз до рези в глазах всматривался в позиции противника. – Наше уязвимое место – низина справа. Пули не достают ее наверняка. Там «духи» могут проползти между камнями и зайти к нам в тыл. Тогда придется туго. Пулемет бы поближе передвинуть, вон за ту скалу, но рискованно.

– Разрешите мне, товарищ старший лейтенант! – вызвался Коля Степанов. – Мой ППД не подведет, проверен в бою не раз.

Кислюк задумался на минуту:

– Без этого выдвижения мы не обойдемся. Давай с рядовым Васиным, он подстрахует. Если что, сразу же отходите к высоте, без глупостей!

– Есть! – откликнулся Коля с задором. – Мне бы гранату еще.

Игорь протянул ему лимонку. Выбравшись из укрытия, бойцы по-пластунски, обдирая о камни локти и коленки, поползли к скале.

Минут через пятнадцать снова заработала артиллерия противника. Обстрел был еще более мощным и интенсивным. Казалось, сейчас расколются на части горные массивы. Стоял оглушающий грохот, дрожала земля, с гулом падали в пропасть камни. Не дожидаясь окончания артобстрела, моджахеды пошли в решительную атаку, пытаясь обойти высоту уже с трех направлений.

– Подпускайте их ближе, стреляйте наверняка! – крикнул Кислюк. – Снайперам взять на прицел гранатометчиков!

Бойцам приходилось постоянно менять позиции, стреляя в душманов с близкого расстояния.

– Сколько же их там!.. – зло выругался сержант Потапов. – Сейчас я вам…

Он приподнялся на колени и выпустил полную очередь по трем «духам», бежавшим прямо на него.

– Черт, что с рукой?

Правая рука его повисла безжизненно, выронив автомат. Он подхватил его левой рукой и, пригнувшись за камень, начал стрелять одиночными выстрелами. Один моджахед был ранен, упал, схватившись за ногу свободной рукой. Двое оставшихся приближались к сержанту. Игорь, находившийся рядом, боковым зрением успел их заметить и метнул гранату. «Духи» повалились на камни.

– Спасибо, Игорек! – выдохнул сержант. – Меня, кажется, подцепило…

– Помочь?

– Справа! – вдруг выкрикнул Потапов.

Игорь повернулся и увидел бородача в чалме, выскочившего неожиданно из-за огромного камня: горящий взор маленьких черных глаз, на ногах – горные ботинки, за спиной – вещевой мешок, на груди – перекрещенные ленты с патронами, на поясе – связка гранат. Стальные шипы горных ботинок стучали, как копыта архара. Игорь замер на мгновенье, почуяв нутром привкус смерти. Движения моджахеда казались замедленными, будто мгновенья растянулись в минуты. Автомат его – старый американский – заело. Тогда рука душмана потянулась к гранате. Игорь инстинктивно нажал курок «калаша» – на доли мгновенья раньше взмаха руки врага – и бросился на горячую каменистую землю, не почувствовав, что разбил локоть. Прикрыл руками голову. Услышал глухой выкрик «Аллах Акбар!» сквозь автоматные очереди, взрыв, короткий стон-выдох, оборванный грохотом камней.

Игорь выглянул осторожно из-за укрытия: враги бесстрашно ползли, бежали, пригнувшись низко, к высоте напрямую и с флангов, несмотря на большие потери. Всюду лежали раненые и тела убитых.

– Вот дьяволы, ни с какими потерями не считаются! – зло прокричал Кислюк.

Высота продолжала отстреливаться. Работали миномет, пулеметы и автоматы. Моджахеды, не сумев прорваться слева, куда они сначала бросили крупные силы, начали постепенно передвигаться в долину.

– Похоже, выдохлись. Ударим их слева! – приказал старший лейтенант. – Игорь, остаешься с тремя бойцами здесь, остальные за мной!

Пригибаясь и стреляя на ходу, группа во главе с Кислюком начала продвигаться к долине слева.

Скоро выяснилось, что движение моджахедов в долину было ложным. Игорь это понял, когда увидел с высоты уходящих в сторону своих бойцов. Откуда-то у моджахедов появилась резервная группа. Она объединилась с отступившими для вида «духами» и начала стремительно передвигаться вправо к скале, за которой укрылись Коля Степанов и Толик Васин. Основной группе теперь нужно было время, чтобы успеть прийти к ним на выручку. Позиция у Коли с Толиком удобная, но слишком много «духов» устремилось к ним, – устоят ли?

Только теперь выяснился основной просчет в планировании обороны. Они недооценили отчаянности противника, готового на большие жертвы, чтобы преодолеть открытую, смертельно опасную для него зону и выйти к правому флангу оборонявшейся высоты. Это понял, конечно, и старший лейтенант Кислюк, группа которого ускорила свое движение.

Игорь с тревогой вглядывался в бледно-голубое, рассеявшееся в ослепительных лучах нещадно палящего солнца небо. Где же авиация?

Первый вертолет появился над горами вовремя: моджахеды, услышав его стрекотанье, замедлили движение. Еще издалека с вертолета был дан ракетный залп. От взрыва «духи» рассеялись, залегли, прижались к камням. Вдруг пыльный воздух, устремившись ввысь, прорезала огненная стрела. «Стингер!» – мелькнуло в голове Игоря. Вертолет был поражен с первого выстрела, вспыхнул, дернулся носом вверх и стал разваливаться на части. Воспользовавшись паузой, душманы снова полезли вперед. Плотная стрельба Степанова и Васина из-за скалы не сбивала их отчаянный порыв. И вот уже пятеро бородатых «духов» приблизились совсем близко. От разорвавшейся гранаты замолчал пулемет Степанова.

– За мной! – приказал своим бойцам Игорь и первым выскочил из укрытия.

Они бежали во фланг «духам», стреляя на ходу беспорядочно, только бы отвлечь тех от захвата ребят, оттянуть на себя. Боец, бежавший рядом с Игорем, упал словно подкошенный наземь, продолжая стрелять. Пули свистели рядом, ударяли в камни, с треском расщепляя их, глухо впивались в песок. Отчаянный азарт охватил Игоря. Он даже не почувствовал боли от задевшей плечо пули, просто краем глаза заметил проявившиеся сквозь хэбэ бурые пятна крови. Метнул гранату. Двое моджахедов остались лежать на месте. Трое других залегли, начали стрелять прицельно. Все, можно было подумать теперь о себе. Игорь с напарником метнулись за ближайший камень. Вовремя: впереди разорвалась граната.

Над горами послышался гул самолетов. За «сушками» показалась группа вертолетов Ми-8. Игорь с облегчением выдохнул: все! И тут раздался гулкий взрыв лимонки. Игорь выглянул из укрытия. Дым шел от скалы, за которой укрывались Коля с Толиком.

С вертолетов высаживался десант, моджахеды стали поспешно отступать. В глубине долин грохотало эхо от взрывавшихся ракет.

К Игорю подскочил старший лейтенант Кислюк:

– Живы? Молодцы, черти, выстояли, я опасался за вас, хотя был уверен. Перехитрили они нас в последний момент. Но теперь получат по полной… Собираем своих и возвращаемся, на сегодня отработали.

Игорь бросился к скале. Что там с ребятами?

Навстречу ему вышел Толик Васин: разбитые локти, царапины на сером грязном лице. Игорь обнял его:

– Вы в порядке?

– Коля подорвался…

Игорь застыл на месте, увидев в отдалении разорванное гранатой окровавленное Колино тело. Он подумал вдруг, что именно его лимонкой подорвался Коля Степанов.

Эта боль навсегда в нем останется, пусть и понимал он: в горячке боя «духи» не стали бы брать Колю в плен.

– Он выдвинулся из-за скалы на открытую площадку за камни, – объяснил Толик, – оттуда удобнее было стрелять. Был ранен. «Духи» зашли сзади, проползли между камней. Шансов выжить у него не было. Дождался, когда они приблизятся, и выдернул чеку. Я виноват, не смог, не успел помочь… А меня вы спасли, «духи» на вас отвлеклись. – Толик обхватил голову руками. – Я виноват…

К ним подошел старший лейтенант Кислюк, задержал взгляд на окровавленном теле Коли Степанова:

– Что поделаешь, главное – мы выстояли…

…На ночь их группу оставили дежурить на одной из высот в горах. Бои шли уже в другом районе, куда вытеснили моджахедов. Для группы Кислюка это был отдых, хотя он жестко требовал не расслабляться.

Игорь с Толиком не могли уснуть всю ночь. Сидели, накрывшись бушлатами, курили одну на двоих сигарету, дымя в рукава бушлата. Грели чай на бездымном огоньке синтетического брикета. Ни о чем не хотелось говорить.

Изредка сквозь черную тьму проносились по каменистой крутизне красные трассы пуль, вспыхивал рассеянный отблеск светящихся авиабомб – сабов, высвечивая покатую гору.

Та ночь в горах после тяжелого дневного боя запомнилась им как самая спокойная за все время службы в Афганистане.