Текст книги "Сулла бы одобрил"

Юрий Никитин
Сулла бы одобрил

© Юрий Никитин, 2023

© Оформление. ООО «Издательство Эксмо», 2023

Часть 1

Когда дети будут смотреть на великих ученых так же, как смотрят на знаменитых актеров и музыкантов, человечество совершит большой прорыв.

Брайан Грин

Глава 1

За окном холодный мир ночи, темное небо с льдинками звезд, а в нашем кабинете тепло и светло, аромат хорошего кофе, мы все трое в роскошных рабочих креслах, никаким луям в Версале такие удобства не снились.

Саруман Черный, начальник нашего отдела, греет ладони, плотно держа в них чашку. В восемьдесят два года кровь уже не кипит, светел и задумчив, как столетний йог лицом к лицу с вечностью.

Удивительно, как аватарки, которые мы бездумно берем для общения в сетях, прирастают и становятся более важными, чем реальные данные. Уже давно не черный, поседел, а потом и облысел, череп блестит, как яйцо страуса под жарким австралийским солнцем, да и аватарку пытался изменить на более приличную возрасту, но мы продолжаем именовать его Саруманом Черным, для краткости просто Саруманом, пришлось смириться.

Рядом Фальстаф шумно и со смачным чавканьем бодипозитивиста доедает последний кусок пиццы. На столе по соседству с клавиатурой три пустые чашки из-под кофе и картонная коробка, тоже бодипозитивная, с удвоенным объемом. Сто тридцать кэгэ для современного мужчины признак здоровья, а пузо – солидности и достатка. Борьба с весом проиграна, пришлось находить доводы, что так хорошо, так и надо.

Я без кофе и пиццы растекся в кресле, хреново так, что почти теряю сознание, с усилием сосредоточился, мысленным усилием пригасил свет, бьющий прямо в глаза. В нашем отделе НИИ все подчиняется нашим мысленным командам. Свет, кондиционер, кофейник, открыть-закрыть двери и прочее, а с компом вообще в первую очередь, там повторяющиеся команды, и если есть возможность включить-выключить с другого конца помещения, то глупо топать к столу, чтобы ткнуть пальцем в сенсорную клавиатуру.

Фальстаф вытер рот тыльной стороной ладони, здесь все свои, сказал с раздражением:

– Полночь, а чертов народ еще гуляет! Надо же, чемпионат мира по футболу!.. А утром пробки, центр перекрывали. Ждали команды футболистов Аргентины и Нигерии, а самолет задержали на два часа! И все это время проезда не было. А что вечером будет, когда прилетят немцы, штатовцы и колумбийцы?

Я скосил на него взгляд, даже повернуть голову нет сил. Этот живой и вечно оптимистичный жрун, толстый, как Анна Каренина, но такой же легкий в движениях, хотя если поднимается по ступенькам, пыхтит, как Гамлет, принц датский, сейчас встревожен и мрачен, пусть и пытается скрыть тревогу под ничего не значащей болтовней.

Саруман, наконец, поставил чашку рядом с теми, что осушил Фальстаф, сказал мирно:

– Что делать, время такое. Утром зашел на сайт новостей софта от МейдКлаба, а там их иконка мелким шрифтом, зато крупным – пророчество индийского мальчика о конце света!.. И реклама услуг якутской ведьмы.

– В дикое время живем, – согласился Фальстаф уже чуть оптимистичнее. – Все еще… Берлог, что молчишь?

Я сделал слабую попытку сдвинуть плечами.

– Это мы слишком быстро научились… завязывать галстуки. Остальные еще кроманьонцы, а то и павианы. Мы создали науку, хайтек, они – рэп и бои без правил. Для них чемпион мира по боксу выше академика с его работами по квантовой механике. Но их больше, потому мир подстраивается под них. Демократия это же правление большинства?

Саруман сказал со вздохом:

– Теперь и бокс уже нечто интеллигентное рядом с людоедскими боями ММА. Нам мало, что в дикое время в охотку дичаем по собственному желанию, раз позволено и спонсируется властями, так еще и сами… Ладно, я сверку своей проги закончил. А что у вас?

– Готово, – ответил Фальстаф. – Берлог уже матерится, хоть и молча, но я чую, интеллигент все-таки.

– Пора, – согласился я совсем тихо. – Времени в обрез!

Саруман поднялся в одно движение, что выдает сильнейшее возбуждение, хотя обычно встает медленно, опираясь о подлокотники или край стола.

К двери направился тоже достаточно быстро и суетливо, только привычно пошаркивает растоптанными туфлями.

Я вылез из кресла с трудом, руки ослабели, а ноги почти не держат. Если бы не сильнейшее обезболивающее, подвывал бы, не стесняясь коллег.

Саруман свернул на лестницу в подвал, через два пролета снова дверь, толстая и металлическая, как в банковском хранилище, где золотые слитки на миллионы долларов, но у нас «Алкома-2» в полмиллиарда.

Мужчины попадают к врачу в трех случаях: в первом приводит мама, во втором жена, в третьем привозит реанимация. У меня третий случай. Недавно обрадовали насчет запущенного рака четвертой степени, ласты склею через две недели, зато, как сказали в утешение с мрачным юмором, могу пить и есть что угодно, не обращая внимания на диеты.

Именно потому сейчас вот торопимся закончить то, к чему шли последние пять лет. Да и красивше умереть героем, пошел на почти безнадежный эксперимент! Правда, это для некролога, а так лучше потому, что иначе догнивать под капельницей, когда санитарки выносят из-под тебя тазики говна и меняют простыни, молча желая тебе скорее отправиться в ад.

Саруман и Фальстаф, с которыми, помимо своей работы, тайком корпим еще и над вариантами оцифровки человека, натужно улыбаются и делают вид, что все путем. Вот запустят процесс копирования всего мозга, а там в глубинах компьютера через три часа очнется моя копия. Точнее, я сам, так как при нынешнем способе переноса мозг разрушается, это не copy+paste, а больше похоже на cut+paste.

Рядом с массивными и в чем-то футуристичными блоками «Алкомы» привычное рабочее кресло офисного работника, разве что от него к блокам тянутся десятки толстых кабелей, – беспроводная связь в нашем случае не катит из-за низкой пропускной способности.

Я с кряхтением опустился на сиденье, обычное офисное. Жутко скрипнули то ли ножки, то ли мои суставы. Что делать, избыточный вес, руки возложил на подлокотники. Это когда-то будут особые лежаки для оцифровывания личности, а пока что вот так, попросту. И сейчас не всего усеют нейроинтерфейсами, как ожидаемо, а только голову, да и то не всю, попробуем записать лишь работу мозга, лобные части, на спинной не хватит ни мощности, ни емкости.

Оба, как уже не раз проделывали на тренировке, облепили нужные места моего лысого черепа датчиками, не осталось свободного места, даже глаза закрыли. Хорошо хоть теперь не обязательно внедрять чипы в сам мозг, как было с первыми версиями нейросчитывателей.

Я старался не вслушиваться в торопливые шаги рядом, в прикосновение холодных присосок к черепу, вискам, даже к скулам, а на лоб так вовсю давит холодная гибкая пластина с миллионами крохотных считывающих датчиков.

– Держись за поручни, – напомнил Фальстаф с нервным смешком. – Вдруг рванет так, что голова оторвется?

Я сказал с кривой усмешкой:

– Когда Томас Мор опустил голову на плаху, он сказал палачу: «Дружище, размахнись получше, у меня шея крепкая!»

– В сериале этой фразы нет, – уточнил он въедливо, – а теперь историю изучают по сериалам! Да и не было тогда «Алкомы». Нашей девочке голова не нужна, а мозг вынесет, как умеют все женщины.

Саруман закрепил последний датчик, сказал нервно:

– Врубай! Уже все спят, надо спешить.

– Не трусь, – заверил Фальстаф бодро, – подумаешь, выгонят! Пойдем подметать улицы. Сейчас дворники зарабатывают больше докторов наук… И профессия куда уважаемее при нашей мировой демократии.

Саруман недовольно хрюкнул, молча пощупал присоски у меня на висках – там держатся хуже всего, иногда отваливаются сами по себе.

Я ощутил покалывание в темени, начало расползаться во все стороны, словно сверху капает разогретая сметана. Закрыл глаза, стараясь успокоиться как можно больше. Что я теряю? Одинок, организм изношен, на работе полная задница, финансирование сокращают, вот-вот вообще лабораторию закроют, нашли более востребованные обществом направления.

На секунду я открыл глаза, что-то Саруман дышит прямо в лицо, успел уловить его завистливый взгляд. Ему в цифровую копию хочется перетечь больше, чем мне, но у него пульс девяносто, дыхалка неважная, а у меня давление хоть и двести десять на сто пятьдесят, но пульс в покое чуть выше сорока, а перед сном так и вовсе тридцать семь. Для меня это норма, так вот расчеты на «Алкоме-2» показали, что для оцифровки я подхожу больше, хотя и у меня шансы с воробьиный нос, а у Сарумана и Фальстафа – возле абсолютного нуля по Кельвину.

Я проговорил засыпающим голосом:

– Что-то медленно… Можем не успеть…

Температура в помещении начала повышаться, чувствую отчетливо. Несмотря на всю мощь криогенных установок самой «Алкомы», в помещениях приходится регулировать дополнительно, в пиковые нагрузки всегда приподнимается.

Ощущение такое, что медленно засыпаю, уходят тревожащие мысли, перед глазами всплывают смутные образы, преобразовываются, растекаются…

Донесся полный озабоченности голос Сарумана:

– Ты того, сосредоточься… И это, все в кулак, понял?.. Ты – главное, а не все эти…

Он не договорил, да и не надо, мы все в последнее время только и мусолили тему микроорганизмов, без которых мы вроде бы и не совсем люди, потому непонятно, возможна ли вообще оцифровка в принципе.

Теперь даже школьник знает, что в каждом человеке обитает сорок триллионов микробов, то есть в шесть тысяч раз больше, чем всех людей на земле. Без них нам не жить, так говорит наука, хотя есть и возражения.

При оцифровке хоть всего человека, хоть только мозга человек на той стороне окажется чистым, а никто не знает, в какой степени эти непрошеные гады влияют на нас. Одни специалисты доказывают, что помогают переваривать еду и следят за правильной работой гормонов, без них мы бы померли, другие с цифрами в руках сообщают, что вредят намного больше, а так бы мы жили долго и счастливо, еще больше бы умничали и духовничали, а не только о бабах, потому что микроорганизмам выгоден рост популяции.

С появлением на свет ребенка в нем уже успевает сформироваться богатый набор микроорганизмов, что будут расти и развиваться, помогая быстрее созреть и тоже обзавестись потомством.

– Проверим, – проговорил я вслух, прислушался, все равно сказал как-то неслышно, но все равно сумел выговорить, молодец, уже достижение, – все узнаем, все смогем…

Трусливое ощущение, что падаю в бездну, не отступило, но человек с самого рождения падает в бездну, на дне которой окончательное небытие, я стиснул зубные протезы и начал усиленно думать о чем угодно, но только чтобы мозг работал.

В какое-то время ощутил странную раздвоенность, словно по-прежнему в кресле, опутанный считывателями, и будто бы далеко-далеко в странном мире, то ли плоском, то ли многомерном, где темно и пусто.

По нашим расчетам, перенос должен занять около трех часов, я терпеливо ждал, по ощущениям – лежу уже сутки… нет, больше, даже не скажу, сколько, но неимоверно больше… целую вечность… хорошо, злая боль отступила…

Странная апатия, у меня мощный мозг, но когда нет тревожных сигналов, он засыпает. Я с ужасом ощутил, что начинаю растворяться в небытии. Осознание своего «я» присутствует, я то ли уже оцифрован, то ли процесс все еще идет, хотя что-то уж очень замедленно. Скорее всего, я сейчас, как говорят в народе, «уже в компьютере».

Но если мозг оцифрован, то, как мы и обсуждали последние пару месяцев, его сразу нужно чем-то занять. Без постоянных сигналов от окружающей среды или хотя бы от своего животного тела он быстро растворится в окружающем небытии, судя по теоретическим расчетам.

Раньше даже в самом глубоком сне мозг получал сигналы от тела, реагировал на температуру, звуки, запахи, а сейчас прямо на глазах, которых у меня тоже нет, хотя и могут быть записаны, начинает угасать, растворяться…

А вот ни хрена, мелькнула паническая мысль. Сейчас все вспомню, переберу, рассортирую, а как только свяжусь с Саруманом, включусь в работу, буду решать какие-то задачи. Чем сложнее, тем лучше.

Глава 2

Ощущение такое, что меня лишили зрения, слуха, обоняния, осязания… Вообще всего, не говоря уже о теле, но о нем не было речи изначально. Или просто не записалось? Тогда… что у меня осталось?

Уже не чувствую себя в кресле, хотя по своим ощущениям лежал не меньше суток, а то и недели, а сейчас времени нет вовсе. Возможно, потому что нет сигналов даже от тела? В нем же билось сердце, грудь и живот колыхались, закачивая воздух в легкие, чтобы разнести кислород по всему организму, насытить им мозг, а сейчас и самого мозга нет как массы в два кило из полушарий, мозжечка и ствола самого мозга.

Сейчас вишу в полной тьме и полном, как сказал бы, небытии. Почему-то этим словом сознание упорно маркирует окружение. Вокруг пустота, и даже не пустота, а именно ничто, Великое Ничто, могу коснуться края Вселенной хоть справа, хоть слева, хотя она и бесконечно далеко.

В начале в цифровой мир мы пробовали загружать от червяков и дрозофил до лабораторных мышей, но все там просто исчезало.

Саруман высказал идею, что раз уж тела там нет вовсе, то зацепиться и удержаться там может только мозг, вернее сознание, потому червяки и мыши отпадают. Но никакая компьютерная модель этого показать не в состоянии, так как пока что не удалось еде-лать полную оцифровку мозга, не повредив его летально.

Потому было принято решение на уровне Академии Наук погодить до эры более мощных компов и более щадящих методов оцифровки.

Попытки оцифровки и переноса приостановили, а в ожидании мощных суперкомпов, которые вот-вот, начали тщательнее подыскивать кандидатуры для переноса. Животные, как уже выяснилось, не годятся.

Только существо, имеющее сознание, волю и понимание, где окажется, имеет шанс не раствориться моментально в небытии. Начали сперва с себя, а потом тайком перепроверили медкарточки сотрудников нашего НИИ.

Это было еще до того, как у меня обнаружили рак, а потом выяснилось, что я обладаю действительно очень крупным и мощным мозгом, плюс пониженная температура тела из-за порока сердца еще в детстве… что еще? Возможно, какие-то отклонения в ДНК, все мы разные, да и скачущие гены вносят свою лепту в разнообразие. Можно сказать, что все мы мутанты, хотя очень малозаметные, даже сами не знаем, что мутанты. Правда, мы, ученые, знаем, но народу говорить не стоит, им только дай взять ножи и пойти зомбить на улицы.

Я бы вздрогнул, если бы мог, в пустоте появились едва ощутимые цветные пятна, начали сплетаться в кольца. С тоской, но без ужаса, ощутил, что это и есть начало распада моей личности. Собравшись, я мысленно сказал громко: «Когито эрго сум!» Декарт попал в яблочко, я существую, не исчез, не распался на электроны, все еще та же пустота из атомов, тоже соединенная в сеть, хотя теперь уже не из атомов, а на уровне субатомных частиц.

Существую, сказал я себе снова и как можно настойчивее, уцепился, попытался разматывать дальше. Может ли существовать сознание в полной пустоте, на которую ничто не воздействует?

Да, можно для гимнастики мышления вспоминать старые задачи и решать заново, воскрешать разные эпизоды из той жизни, когда я был существом из костей и мяса, но надолго ли хватит, помним не так уж и много, будет недостаточно, и, чувствую, мозг начнет угасать, мышление сократится до точки в пространстве, затем угаснет, что значит, электроны, сцепленные в то, что называю моей личностью, рассыплются.

Ужас наконец-то пронизал с ног до головы, обрадовал. Спасительное чувство страха не исчезло, к тому же я как бы не просто точка в пространстве, а существо, у которого есть голова и ноги. Рудиментарное воспоминание, но хорошо, что есть…

Снова всплеск ужаса, подержал несколько мгновений, да, эти отделы мозга скопированы если не идеально, то достаточно точно. Мне одиноко и страшно, так и должно быть, я все тот же человек, каким был, пусть и в цифровом виде.

А человек, куда бы ни попал, будет драться за существование изо всех сил. Это выше нас, такими слепила эволюция. Кролик в пасти льва замирает в беспомощности, а человек даже в стае львов будет драться остервенело и яростно.

Но эта мысль взбодрила ненадолго, сейчас и драться не знаю как, безрукий и безногий может хотя бы боднуть головой, но у меня и ее нет…

Говорят, мысль тоже материальна, но это ерунда, я в такое не верю, мысль может только искать решения, выходы из трудного положения.

Но возможно же мысленное управление компьютером, своими протезами? У меня Алиса по моей безмолвной команде гасила и включала свет, открывала и закрывала ворота в гараже…

Да, но для этого на той стороне должны быть установлены датчики, что принимают такие сигналы. Хотя, если подумать, они же давно установлены, тысячи и миллионы таких датчиков по всему миру! Сотни миллионов.

Осталось только додуматься, как нащупать.

Память вроде бы перезаписалась, если не полностью, то немалая часть. Помню многое, как из детства, так и последние дни. Всплыла яркая картинка: наш привычный кабинет, уже все решено, Саруман нависает надо мной, я медузой растекся в кресле, а он говорит внятно и настойчиво:

– Сразу все под контроль. Запомнил? Цифровой мозг тоже пойдет вразнос, если не загружать делом или хренью. Чтоб и головы не поднять, которой у тебя не будет.

Фальстаф тогда повернулся от своего дисплея, огромный и толстый, сказал очень серьезным голосом:

– От безделья ищут смысл жизни и спиваются, а после оцифровки… непонятно что навалится. Отовсюду, даже снизу, которого нет. Помни, у тебя из нас самый дисциплинированный мозг!

Саруман повернул руку, фитнес-браслет с часиками на запястье послушно засветился.

– Жаль, – произнес он хмуро, – нет такого суперкомпьютера, чтоб оцифровать тебя всего… Сам знаешь, просто говорю, как нам жаль. Но и оцифровка мозга все равно круто… Мы трое давно живем мозгами, верно? Уже и забыл, что такое трахаться.

– Где-то после полуночи, – добавил Фальстаф деловито. – Когда народ ляжет спать. Если город вдруг без света, начнется паника, пойдут звонки.

Саруман уточнил:

– Оцифровка уже почти легко, а вот перенос… На него да, уйдет электричества озеро, а то и море.

– Если раскроется, – добавил Фальстаф, – нас выгонят сразу. А то и привлекут.

Я еще тогда подумал, что зря извиняется, я не хуже него помню, что мозг человека составляет два процента от общей массы его тела, но объем памяти где-то десять в десятой степени бит, а последние подсчеты вообще подняли цифру до десяти в шестнадцатой. Боюсь, часть нейронов издохнет за три часа переноса, а то и вообще протухнут.

Картинка скукожилась и пропала, я мысленно сжал ладонями голову, пусть ее и нет, зато я жив, существую, могу мыслить, а у человека самое главное – мыслить, а не жрать и загорать на солнышке, это и животные умеют.

Сказал бы раньше, что сердце стучит сильно и часто, но сейчас у меня нет сердца, даже мысль не стучит в голову из-за ее отсутствия, но после жуткого страха вдруг нахлынула, как на качелях, дикая ослепляющая радость. Получилось, я когито эрго сум, помню даже то, что давно забыл, все мельчайшие подробности жизни, припоминаю даже странное ощущение, когда плавал в околоплодных водах.

Времени здесь нет, могу ориентироваться только на свои ощущения. Сколько прошло: часы, дни, месяцы?.. Мозг начинает гаснуть, требуются колоссальные усилия для напоминания себе, что я это я, хоть и льдинка в быстро нагревающемся мире, но должен держаться за искру сознания, должен держаться!

Огонек в этом ничто появился в виде робкой искры, начал разрастаться, я смотрел с радостной тревогой, то ли это мое гаснущее сознание выдает последний всплеск, то в самом деле внешнее проявление…

Ну да, сейчас огонек распадется на отдельные искорки, сложится в надпись: «Берлог, ответь», – как мы и договорились.

Я инстинктивно попытался вскрикнуть, что я жив и жду, потом вспомнил, что у меня не только рук и ног нет, вообще нет тела, не могу даже губами шевельнуть, их тоже нет, закричал мысленно, ответа нет, снова закричал, прошло несколько минут, снова полная тишина, но не исчезла та блистающая искорка, теперь понятно, что это в моем сознании.

Тревога постепенно переросла в страх: что-то пошло не так? Нагрянула комиссия, расследующая колоссальную утечку энергии, всех повязали и увезли в кутузку? Маловероятно, хотя в нашем мире возможно все.

Вспомнил раздраженный голос Сарумана:

– Это все наши морально-этические запреты!.. Уже и на законодательном уровне как тяжелые гири на задних конечностях ученого мира. В Калифорнийском НИИ создано лекарство против всех видов рака, дает полное выздоровление в девяноста пяти случаях из ста, но регулятор требует, чтобы довели до ста, иначе на производство и продажу не дают разрешения!

Фальстаф тогда поддакнул:

– Да, еще пять потерянных лет на трехуровневое испытание в клиниках. А потом год на получение разрешения от правительств своих стран. Сколько за это время умрет народу что могли бы жить?

Помню, я сказал с нетерпением:

– Мне все понятно, мы об этом уже сто раз говорили. Но, как я понимаю, вы подталкиваете… это верно?

Саруман вздохнул, развел руками.

– Берлог, ты же наш лучший друг, а не только коллега. Даже не представляешь, как не хочется тебя терять. А при соблюдении всех норм, сам понимаешь…

Они с Фальстафом переглянулись, тот понизил голос, даже воровато оглянулся по сторонам:

– Сам знаешь, мы хоть сейчас. Только пару суток на то, чтобы перекалибровать аппаратуру. Ты не дрозофила и даже покрупнее лабораторной мыши, хотя у нас самые крупные, Наташа кормит их на убой. Но если ты не готов, то рискну я…

– Ты здоровее, – возразил я. – Ты и так дотянешь до бессмертия.

Саруман хмыкнул:

– Если только оно придет завтра утром.