Текст книги "Чертова дюжина. 13 новых страшных историй. 2021"

Катя, эта больная сука, пырнула меня ножницами! Шрам еще не зажил.

«Акела промахнулся, Акела промахнулся», – скулит шакал в моей голове голосом отца. Эта фраза преследовала меня все детство. Ненавижу Киплинга.

Да, с Катей я промахнулся. Она редко говорила о своих родных, сбивалась на шепот и сильнее натягивала рукава, пряча шрамы на запястьях. Я знал лишь об отчиме, который поколачивал их с мамой в перерывах между футболом на диване и пивным горлышком, о том, как ее запихнули в ненавистный универ… Думал, порезы на руках следствие привычной подростковой драмы. Что они знак, метка для огненного монстра в моей груди.

Холод лезвия на запястьях невозможно забыть, думал я, и если мне удастся провести ее за ручку по знакомой тропинке, то Катя сама примет нужное решение.

Не знал я, что эта сумасшедшая всегда шла другой дорогой, не собиралась сводить счеты с жизнью. Не со своей. Когда Катю довели в прошлый раз, она попыталась убить отчима, зарезать «розочкой» из бутылки. Разлетевшиеся осколки оставили следы на худой руке.

Естественно, я написал заявление. Тогда и узнал, что психованная уже почти год в розыске.

… Можно, конечно, затаиться и вызвать ментов. Боль горячими крюками разрывает рану на плече, и я понимаю, что не готов. Не готов даже находиться с Катей в одном здании, не готов больше встречаться с тьмой в ее голове. Не сейчас.

Толстуха наконец получает свой капучино и готовится надеть пластиковую крышечку, когда два моих обслюнявленных пальца ныряют в ее стаканчик. Да-да, пирожочек, я о тебе не забыл. Жаль, некогда наслаждаться реакцией, и второй выход забегаловки провожает меня под пасмурное небо. Заворачиваю за угол.

В офис сегодня возвращаться точно не собираюсь, меня слегка колотит. Дрянь посмела прийти ко мне на работу!

Бреду, не разбирая дороги. Свежесть весеннего воздуха помогает проветрить голову. За спиной резко визжат тормоза, рев клаксона бьет по барабанным перепонкам, и я инстинктивно отскакиваю в сторону прежде, чем успеваю обернуться. Узкая улочка пуста, лишь пара машин припаркована у обочины.

Мне все чаще кажется, что они меня преследуют: незнакомый мужчина, чье лицо мне никогда не удается разглядеть, и девушка в майке с голыми плечами при любой погоде. Иногда я вижу их отражения в зеркалах заднего вида или витринах. Иногда их расплывчатые силуэты маячат на границе периферического зрения как назойливые мухи, и растворяются в воздухе, стоит к ним повернуться.

Мужик всегда наверху, стоит на парапетах крыш и балконов или сидит на подоконниках верхних этажей, болтает ногами как ребенок. Девчонка вечно норовит угодить под машину, шагает вдоль обочины, покачиваясь в опасной близости от пролетающих мимо лихачей, но никто из них не сбавляет скорости, не сигналит дурехе.

Я так и не решил, что с этим делать. Списал на разыгравшуюся от интрижки с Катей фантазию, игнорировал протекающий чердак, пока в ботинках не захлюпало.

…Сам не замечаю, как ноги выносят меня к знакомым улицам. До бара, где собираются поэты, меньше десяти минут пешком, сегодня среда, а значит, я снова могу попытать счастья в старых охотничьих угодьях. Возможно, там появились новые лица.

От этих мыслей тепло внутри мечется пойманной птицей. Оно больше не напоминает сладостное предвкушение, скорее шаровая молния оставляет ожоги на моих внутренностях. Монстров нужно кормить, иначе они разорвут тебя изнутри.

В десяти шагах от входа полурослик тягает сигаретный дым, не прерываясь на кислород. Я не узнаю его сразу: заросшего жиденькой бороденкой, в нормальных штанах и без девчачьей сумки. Курит только, как и прежде, не затягиваясь.

Заметив меня, он выпучивает глаза и преграждает дорогу. Хочется отмахнуться от него, как от бродячей псины, но полурослик начинает орать что-то про Катю, про то, как я ее, мудила такой, довел, и я замираю. Теперь ясно, где психованная была все это время: скрывалась у своего дружка-куколда. Но не выдержала, сорвалась и поехала караулить у моей работы, оставила послушного «друга» одного.

Я молча пытаюсь обойти истеричного юношу по широкой дуге, чтобы не зашибить ненароком, но оказываюсь слишком близко к дороге, и какой-то дятел на кредитном ведре забрызгивает из лужи мои брюки и пальто.

– Оно стоит дороже, чем твоя жизнь, – цежу я, тщетно пытаясь отыскать в карманах хоть какую-нибудь салфетку.

Дрыщ меняется в лице, губы его подрагивают. Это даже забавно…

– Давай, поплачь.

Он налетает на меня, толкает в грудь, но я остаюсь на месте. Смеюсь уже в открытую. Размышляю, не заставить ли его чистить одежду языком…

Улыбка сходит с моего лица, когда за спиной полурослика появляется широкоплечий мужик. Я никогда раньше не видел этих застывших, как на фотографии, глаз так близко, но сразу его узнаю. Он делает шаг, прямо сквозь пацана, и толкает меня. Получается куда ощутимей, я отступаю на шаг и теряю равновесие, чувствую, как меня хватают сзади, тянут, вижу девичьи пальцы на своем плече. Мужик, не меняя выражения лица, толкает меня вновь, и вот я уже спотыкаюсь о бордюр и лечу спиной в ту самую лужу, из которой меня окатили минуту назад.

В правое ухо бьет клаксон, на этот раз настоящий, и удар отбрасывает меня во тьму.

* * *

Он моет меня, кормит и переодевает. Терпит запах моего дерьма. Не знаю, зачем он согласился на опекунство. Был ли у него выбор?

Если бы у дьявола отказало его черное сердце, и потребовалась пересадка, мой отец стал бы отличным донором, его орган уж точно прижился бы, как родной. Поэтому каждый новый день я начинаю с вопроса:

– Зачем тебе это?

Он не отвечает. Больше не реагирует на мои выпады. Занимается мной с той пресной безучастностью на лице, с которой кормят давно надоевших рыбок, которых только привычка не позволяет смыть в унитаз.

Полгода реабилитации, и я теперь могу поднести сигарету ко рту. Впрочем, ее можно затушить о любой участок тела ниже пояса и ничего не почувствовать.

По официальной версии во всем виноват тот дрыщ, хоть он и пытался доказывать следствию причастность «невидимой силы», потянувшей меня на дорогу. Я дал все показания, и щенок получит по полной: суд состоится уже на следующей неделе. Попасть из реанимации сразу в дурку не хотелось, поэтому версию о мстительных самоубийцах я оставил при себе.

Катю до сих пор так никто и не нашел, наверное, опять присосалась к какому-нибудь обеспеченному любителю дохлятины в стихах, а вот Борис и Надя…

Теперь я видел их регулярно. Больше они не таились, не заигрывали. Приходили в больничную палату, стояли надо мной или садились на соседнюю койку. Плавно, синхронно, чуть ли за ручки не держась. Бормотали что-то бледными губами, но до меня не долетало ни слова. При жизни я ни разу не услышал их по-настоящему, с чего бы мне слышать их сейчас?

Я успел привыкнуть к безмолвным гостям, принять их, как принял собранный по кускам позвоночник.

– Это такой новый вид пытки, скукой? – спрашивал я. – Добейте или проваливайте.

Неподвижные силуэты едва заметно выделялись во тьме, когда в палате выключали свет.

– Знаете, в чем ваша ошибка? Вы позволили себе нуждаться в ком-то, кроме себя. Вот только не я сделал за вас этот выбор, слышите? Не я сделал вас слабыми, вы уже были никчемными кусками дерьма! Не я вас убил, гребаные вы неудачники, не я!

Я хрипел, не в силах вытереть слюнявый подбородок, пока на шум не прибегала медсестра.

Полгода невыносимой боли, лечебной физкультуры и въевшегося в кожу больничного запаха. Я держался, смеялся вечерами, глядя в лицо мертвым лузерам.

– Вы настолько бездарны, что даже после смерти не можете довести дело до конца!

Я дома. Мои пальцы еще слабы, но могут печатать, пусть и медленно. Отец принес мне ноутбук, нужна лишь гарнитура, и я смогу работать. Мой голос со мной, мой разум. Никаким призракам этого не отнять. В последние дни я все чаще слышу слабое тепло под ребрами. Оно растекается по телу сливочным маслом, касается ног. Я чувствую ноги!

Призраки тоже здесь, стоят, наблюдают за моим отцом.

– Дел у вас больше нету на том свете… – я тоже слежу за метаниями старика по комнате.

Он открывает шкафы, скидывает что-то из шмоток в черную сумку, что-то прямо на пол, гремит ящиками и достает документы, пересчитывает деньги стянутые резинкой. Мои деньги.

– Куда-то собрался?

Он отвечает не сразу. Татьяна позвала его обратно, все простила, соскучилась… Точно, последнюю звали Татьяна! Русская эмигрантка, трижды удачно вышедшая замуж и трижды не менее удачно овдовевшая в солнечной Италии.

– И как ты собираешься меня здесь оставить? Одного?

Я даже не злюсь. Меня веселит этот разговор, будто я узнал знакомого в человеке, который последние двадцать дней был чужим. Ха, его хватило на двадцать дней, даже трех недель не прошло! Значит, все в порядке, его не подменили. Его фотография все еще на доске почета в преисподней.

Старик путанно объясняет про мою бывшую, которая так удачно объявилась и согласилась приглядывать за немощным. Выдает сальную шутку о моем вкусе, но я не слушаю.

Бывшая?

Из прихожей доносится звонок, старик подхватывает сумку и идет открывать. Язык прилипает к небу, пальцы начинает покалывать.

– Эй, погоди, – бормочу, запинаясь. – Не надо… пап!

Впервые за все время я вижу улыбку на лицах призраков. Когда хлопает дверь, понимаю, что мы остались в квартире с Катей одни.

Она осторожно проходит в комнату, даже обувь сняла. Надо же, какая вежливость. Мы молчим и пялимся друг на друга, потом Катя спрашивает, не хочу ли я поздороваться.

– Может еще чечетку станцевать?

Она замечает, что я не изменился.

– Что общего между мной и офисным работником? Я овощ только наполовину.

Она улыбается и подходит ближе. Ступает осторожно, будто боится, что калека-монстр вдруг схватит ее и утащит в темное логово под кроватью. Я ждал этого, опасался этого, но она начинает говорить. Несет какую-то чушь о том, что мы могли бы попробовать снова, и все в прошлом, и бла-бла-бла…

– Стерва, ты воткнула в меня ножницы.

Она делает вид, что тупая, или правда воспринимает это за шутку? Извиняется. Просит забыть, просит…

Я перевожу взгляд на призраков за ее плечами. Они смотрят с интересом, ждут. Мужик, в один вечер потерявший все, и девочка, не имевшая ничего.

Я могу подозвать Катю ближе, взять ее руку в свои. Сказать что-нибудь ласковое, сказать, что все прощаю, и теперь у нас все будет хорошо. Но меня мутит от этих рож, от застывшего на них смирения. Если я скажу, что Катя хочет услышать, я стану таким же.

– Я просто поражаюсь, как можно быть такой тупой! На что ты рассчитывала, придя сюда? На свадьбу, кучу детишек и семейный минивэн? Ты маленькая, злобная, бесполезная сучка, как тебе в голову вообще могло прийти, что такая как ты может быть хоть кому-то нужна? Достань уже голову из жопы и оглянись: тебя никто! Никогда! Не любил…

Мои руки еще слишком слабы и медлительны, я не успеваю прикрыться, когда Катя вырывает подушку у меня из-под ног и накидывает мне на лицо, наваливается тощим тельцем. Я поворачиваю голову, и шея отдается болью, но дышать можно. Это не кино, милая, здесь не будет так легко.

Мои пальцы нащупывают Катины волосы, и я дергаю, что есть мочи, она визжит, но подушку не отпускает. Продолжаю наматывать шевелюру на руку. Мне хватит сил задушить тебя и в таком состоянии, сучка, только бы нащупать горло.

Я пытаюсь приподняться на одном локте – по телу словно пускают электрический разряд, но подушка съезжает, и можно вдохнуть полной грудью. Вижу комнату через появившийся просвет.

И как мертвецы подходят к кровати.

Меня вдавливают в матрас, на подушку ложится еще две пары рук, просвет пропадает, а вместе с ним и воздух. Вяло барахтаюсь, все меньше чувствуя тело. Во тьме расплываются разноцветные круги.

Вспоминаю длинноволосую девушку с поэтического вечера:

 
             «Кого-то затянут черти,
             Кого-то ангелы встретят,
             Кого-то развеет ветер.
             Зависит, во что кто верит…»
 

В последний миг, пока я еще здесь, верю.

Верю, что никуда не денусь.

Верю, что буду приходить ко всем этим нытикам и слюнтяям, не знающим, что им делать со своей жизнью. Без стука, как самый скверный гость. Буду присаживаться к ним на кровать. Шептать им в ухо.

И показывать путь в лабиринте.

В тексте использованы строки из стихотворения Дарьи Маджары

«Кого-то убьет сосулькой…»

Андрей Волохович
Конфетный король

На лестнице между восьмым и девятым этажами скучно. Когда ждешь, время всегда растягивается жевательной резинкой. Валька ерзает на ступеньках. Холодный бетон медленно, но верно превращает задницу в спрессованный кусок льда, что совершенно не добавляет веселья. Хорошо хоть плеер не забыл. Плеер Валька нашел. Ну, как нашел? Пошукал на антресолях и обнаружил его за стопкой кастрюль. Немного стыдно, конечно – до Нового года еще неделя, а он уже пользуется будущим подарком. Впрочем, в его положении другого выхода не было.

«Но если есть в кармане пачка сигарет, значит все не так уж плохо на сегодняшний день» – наставляет Виктор Цой. Валька нащупывает в кармане куртки пачку «Магны», поддевает ногтем крышку, убирает руку. Нет. Нужно беречь, и так уже потратился на батарейки к плееру.

Может, конечно, Витя и прав. Может, все действительно не так плохо? – думается Вальке. В конце концов, он живой, не инвалид, не отсталый… Однако на этом положительные моменты заканчиваются, а дальше сплошняком наползают тяжелые, черные, как ожоги от спичек на потолке девятого этажа, проблемы.

В общем-то, все укладывается в три слова. Идиот, уклонист, бездомный. И во всем он виноват сам. Сам скорешился с безбашенными придурками, начал прогуливать пары. Зачем? Черт его знает. Наверное, в качестве мести самому себе и матери за школьные годы, проведенные за учебниками – вместо тусовок и драк за район. Закономерно не сдал ни одного зачета, забрал документы.

Следом нависла угроза весеннего призыва. «Какой здоровый парень, плечистый, вам хоть в десант!» говорила врачиха на медосмотре.

В десант, как и в армию в целом, Валька не хотел принципиально. Чего там делать? Пусть дурачки деревенские служат, а он дальше будет рассекать по городу с гривой не хуже, чем у AC/DC каких-нибудь. И ни за что не сострижет. Поэтому остается только одно: бежать. Бросить мать с бабушкой, тайком собрать вещи, кассеты с музыкой, дождаться, пока все уйдут на работу, и…

Песня закончилась, Валька отматывает к началу и аккуратно складывает плеер в рюкзак. Поднимается, разводит плечи до приятного хруста, несколько раз приседает. Глядит в окошко между этажами. Во дворе копошатся дети, разноцветные, как леденцы – лиц отсюда не видать, только яркие обертки-куртки мелькают среди похожих на творожные ломти сугробов.

И вдруг – срываются, как по команде, бегут мимо украшенной на все лады елки к огромной снежной бабе, возле которой примостился пухлый, напоминающий перезревший киви в своем мохнатом полушубке, паренек лет четырнадцати. Они окружают его стайкой птиц-попрошаек, каждый старается протиснуться вперед, задние ряды напирают, кто-то подпрыгивает, пытаясь увидеть: на месте ли еще, не ушел ли? Валька знает, что происходит, наблюдал не раз:

– Дай конфет, Конфетный Король!

– И мне, и мне!

– А мне для сестры еще…

– Эй, не толкайтесь!

– Я тоже конфет хочу!

И паренек раздает конфеты и сладости. Выгребает их горстями из будто бы бездонных карманов полушубка, высыпает каждому в сложенные лодочками ладони. Карамельки, шоколад, мармелад, даже зефир. Сладкое счастье для всех, даром. Никто не уйдет обиженным. Детки довольны, пляшут от радости, смеются, благодарят, а он только кивает и улыбается. Он всегда улыбается. Иногда с уголка рта свисает тонкая нить слюны.

Конфетный Король – дурачок. Отсталый. Его папа – вечно пропадающий на работе кондитер, а маму никто никогда не знал. О нем вообще мало что известно. В школу не ходит, тусуется в Валькином дворе, раздает детям конфеты. В праздники – Восьмое марта, Новый год и прочие – помогает отцу, доставляет подарочные наборы сладостей. Сладости, кстати, отличные, хоть и недешевые, Валькина мама изредка брала у них – очень вкусно. Вот и все. Даже имя свое ни разу не называл, видать, прозвище полностью устраивает. А может, и сам уже забыл.

– Эй, там! Чего в окно вылупился? – раздается снизу.

Валька застывает, сердце с размаху лупится о грудную клетку, а желудок проваливается куда-то в неведомые глубины организма. Неужели бабушка опять вернулась раньше и застукала его? Но спустя долю секунды приходит облегчение, и на лице появляется непрошенная улыбка. Голос-то другой! Перенервничал, придурок.

Позади громыхают шаги, кто-то несется наверх, перепрыгивая через ступеньку. Валька оборачивается и видит знакомую лысину, покрасневшую на морозе, сырую от растаявшего снега.

– Здорово, Митяй.

– Ты б себя видел, Валек, – Митяй жмет протянутую руку и ухмыляется, нагло, как он это умеет. – Я уж подумал, кончишься прямо тут. Че ты там выглядываешь-то, Конфетного дебила не видел, шоль?

– Жду, пока дети уйдут от него, а то, мало ли, запомнят. Думаю, лучше лишний раз не светиться.

– Ну, хрен знает, как по мне – не должны срисовать… Лады, пускай мелюзга обедать свалит, и двинем. Главное самого дебила не упустить.

Валька возвращается на ступеньки, раскуривает сигарету, пока Митяй ходит туда-сюда по лестничной площадке. Шаг его пружинист, глаза недобро поблескивают, а кулаки со сбитыми костяшками поочередно сжимаются и разжимаются. Вроде только пару дней назад, по слухам, гонял вместе со знакомыми скинхедами в Саратов, на стрелу с хачами, и уже готов к следующему «делу». Вот кого бы в армию, вместо Вальки. Энергии в нем – ковшом экскаваторным не вычерпать, да маловат еще, семнадцать только будет.

– Че, Валек, стало быть, задолбался тут гнить, решил покорять столицу? Порадуешь нерезиновую своими многочисленными талантами?

Митяй знает, как ткнуть, чтобы задеть, но удержаться на тонкой грани и не оскорбить. Вроде и хочется в морду двинуть, а толком не за что, начнешь кулаками махать – сам виноват окажешься.

– А то, – в тон ему поддакивает Валька. – Чего тут время терять в институте, я лучше сразу туда махну. Бизнес построю, разбогатею и куплю на хрен всю эту дыру.

– Би-и-изнес! Вы гляньте, какой воротила выискался! Небось, в этом, Макдональсе, будешь на кассе стоять, лыбиться как дурак и орать «Сва-а-абодная ка-а-асса!»

Митяй щерится в глупой улыбке, демонстрируя два выбитых зуба, и заливается визгливым хохотом от собственной дурацкой шутки. Он напоминает щенка гиены. Затем, вдруг посерьезнев, спрашивает осторожно:

– Как думаешь, сколько возьмем?

– Да уж немало, наверное. По праздникам у них дела хорошо идут, я точно знаю.

– Ага, ага… Дак ведь до нового года еще неделя.

– Ну и что? Многие заранее берут, боятся, что иначе не хватит, хотя, вроде, такого ни разу не было.

– Главное только, чтобы деньги в доме были, – нервничает Митяй. – Иначе я там, сука, все разнесу!

– Вот поэтому я с тобой и пойду, чтобы не зашиб никого. Тихонько зайдем, посмотрим, а если нет ничего, просто уйдем.

– Конечно, поэтому. И как-то чисто случайно мы делим все пополам.

– Осади-ка! – поднимается Валька, которому уже порядком надоело слышать подколки в свой адрес. – Мне вообще-то в Москве надо будет на что-то жить.

– Ты б в армейку лучше сгонял, а не бегал от нее, – фыркает Митяй. – А мне, как ни крути, эти деньги нужнее. Кто еще семье праздник устроит? Батя пропьет всю зэпэ, как обычно, а мамкиной дай бог на похавать хватает. Затарюсь подарками, едой вкусной, праздничной, может даже на новую косуху останется.

Краем глаза Валька видит, как дети расходятся по домам. Видимо кого-то позвали есть, а остальных мамашки подхватили по инерции. Мамашки – они такие, как стайка голубей. Стоит одной что-то сделать, как другие кидаются повторять. Только Конфетный Король продолжает сидеть на снегу рядом со снежной бабой. Чего он ждет-то? Втюрился в нее, что ли? Валька хлопает в ладоши, прерывая ленивую перепалку.

– Хорош, Митяй, все уже обговорено множество раз. Пойдем потихоньку, пока Конфетного Короля не упустили.

– Да чтобы этого дебила упустить, надо быть еще большим дебилом. Двинули.

Перед самым выходом из подъезда Митяй тормозит Вальку и, смущаясь, бормочет:

– Слышь, это самое, я еще конфет наберу, лады? Для сеструхи младшей. А то она никогда и не пробовала таких.

* * *

– Эй, Конфетный Король!

Парень поднимает запакованную в ушанку голову. Одутловатое лицо расплывается в улыбке, становится повернутым на бок овалом. Ярко-зеленые глаза чисты от любых мыслей и эмоций.

Валька откашливается.

– Слушай, мы с другом, – пихает Митяя локтем в бок. – Хотим купить сладких подарков.

Улыбка становится еще шире, верхняя губа приподнимается, приоткрывая большие выщербленные резцы, коричневые от сахара и кариеса. «Будто карамельки вместо зубов» думает Валька и чувствует, как по спине взбирается маленький ледяной паучок.

Наконец толстяк отвечает:

– Эта. Вы звоните. Все дадим. Завтра. Сегодня уже не понесу.

И начинает подниматься, тяжело вздыхая.

– Нет-нет, подожди, нам прямо сейчас нужно, – удерживает его Валька. Отчаянно старается перефразировать так, чтобы понял даже отсталый. – Спешим. Купить сейчас надо. Денег дам сразу.

Для убедительности достает из внутреннего кармана куртки отложенные на билет купюры. Несколько секунд Конфетный Король напряженно думает, затем кивает:

– Пойдем.

Напоследок Митяй двумя ударами разваливает снежную бабу.

* * *

Странное тянущее чувство растет у Вальки в груди, пока троица бредет по району. Неужели это – все? Сейчас они обчистят кондитера и разбегутся. Митяй пойдет к своим, а Валька… На вокзал? Уедет в Москву и больше никогда сюда не вернется?

Они проходят под натянутой между столбов надписью «Здравствуй, XXI век!», задержавшейся уже почти на два года. Идут вдоль длиннющего забора, сплошняком обклеенного объявлениями. Среди обычных «Продам!», «Куплю!», «Сдам!», «Работа!», попадаются забавные, например, накарябанная от руки записка «Преют для жывотных. Адрес Борская 17. Телифо» – а дальше оборвано. Или страшное, висящее уже несколько месяцев «Пропал ребенок! Мария Баранова, одиннадцать лет. Ушла в школу и не вернулась. Была одета в розовую куртку и шапку, резиновые сапоги с рисунком. Особые приметы:… Любая информация… Вознаграждение…» Неужели он так и не узнает, что это за приют, найдется ли девочка, неужели больше не увидит этого забора и дурацкой надписи между столбами? Удивительно, больше всего обидно из-за таких мелочей. И, конечно же, жалко маму с бабушкой.

* * *

Дом они видят сразу, едва только вывернув из-за угла цветочного магазина. Деревянный старый дом, такие сейчас массово сносят ближе к центру города, чтобы поставить на их месте очередную многоэтажку. А здесь на окраине их не трогают, но только пока. Впрочем, этот сильно отличается от большинства двухэтажных гнилушек, его, скорее всего, пожалеют. Розово-желтый, обнесенный высоким забором, по которому среди цветочных узоров пляшут расписные птицы, он кажется пряничным домиком, вывалившимся из полузабытой сказки посреди заснеженной улицы паршивого городка.

Конфетный Король отпирает закрытые на здоровенный амбарный замок ворота, и гости проходят во дворик. Здесь ничего особенного: какие-то тюки, коробки, накрытые мешковиной, малиновая «Волга». И несколько пустых клеток виднеются с той стороны дома. Валька хочет спросить у толстяка, для чего эти клетки, но видит рядом с расписанной под хохлому входной дверью табличку: «ул. Борская д. 17». Все встает на свои места. Оказывается, они еще и питомник держат, как только отец успевает? Потому, должно быть, его и не видел никто – все время занят. То одним, то другим. Странно только, что в клетках нет собак, да и вообще, как-то здесь тихо, словно захлопнувшиеся позади ворота отрезали их от реальности, от шума машин, шелеста ветра. Валька неосознанно теребит в кармане «Магну». Значит все не так уж плохо на сегодняшний…

Скрип двери приводит его в чувство. Конфетный Король топчется на пороге, отряхивает с шапки и плеч сахарную пудру снега. Неловко скидывает полушубок, уходит, копошится где-то внутри, затем возвращается и говорит:

– Домой нельзя, тут стойте. Сейчас схожу. Принесу подарочки.

«Подарочки» он произносит так нежно, что Валька едва удерживается от смеха. Митяй же настроен серьезно.

– Не, слышь, так дела не делаются. Ну-ка, пусти!

– Нет-нет-нет, – мотает головой, словно заводная игрушка, толстяк. – Нельзя, папа будет ругаться.

Валька придерживает готового уже сорваться Митяя, осторожно подходит ближе к готовому в любой момент захлопнуть дверь дурачку и говорит как можно мягче:

– Послушай… Папы же сейчас нет дома?

– Ну, нет.

– Можно, пожалуйста, мы зайдем ненадолго? Он не узнает.

– Узнает, – с сомнением в голосе тянет он, но Валька чует слабину и продолжает давить.

– Да точно тебе говорю, не узнает. Тут ужасно холодно, пусти погреться. Тем более, друг мой без шапки. Заболеет еще, родные ругаться будут.

– Ладно, – сдается толстяк после непродолжительной борьбы.

* * *

Внутри ощущение нереальности лишь усиливается. Разноцветные, изрисованные безглазыми тощими монстрами стены, пол, потолок. Видимо, над забором и дверью трудился отец, отдав на откуп сыну внутренности дома. Всюду стопки книг. Жюль Верн, Андерсен, Конан Дойл. Математика за первый класс, былины. Пахнет печеньем, корицей, яблоками. Рот наполняет слюна. Валька уже не помнит, зачем он пришел, ему хочется только одного: есть.

Митяй больно пихает локтем под ребра, и говорит Конфетному Королю:

– Слышь, где у тебя тут поссать можно?

– А?

– Да, точно, мой друг в туалет хочет, – спохватывается Валька. – Где он у вас?

– А-а. Там, в коридоре. Слева. У лестницы в подвал.

– Угу, – кивает Митяй и вразвалочку удаляется по указанному направлению. Теперь дело за Валькой.

Он натягивает самую дружелюбную улыбку, на какую только способен, и как бы невзначай интересуется:

– А ты марки не собираешь, часом? Чем вообще увлекаешься?

Немного смутившись, Конфетный Король шепчет:

– Пуговицы.

– Что?

– Пуговицы собираю.

– Ух, здорово! Вполне достойно, чего ты. Некоторые, вон, пивные крышки коллекционируют вообще. Так что все в порядке.

Валька замолкает. Некоторое время они стоят в тишине. Но это не простая тишина. Конфетный Король переминается с ноги на ногу, пыхтит, принимается вдруг грызть ногти и всячески демонстрирует, что очень хочет продолжить разговор. Помариновав его, Валька проявляет великодушие:

– А что, может, покажешь свою коллекцию?

– Конечно! Пошли ко мне!

– Айда, – вполне искренне улыбается Валька.

В комнате, среди изрисованных кривоватыми волнами стен, и свисающих с потолка кожаных ремешков, они садятся на пол, и Конфетный Король берет в руки небольшую деревянную шкатулку. Он держит ее бережно, словно мать – своего младенца.

– Можно возьму? – интересуется Валька.

Но в ответ получает категоричное:

– Нет.

– Ладно, дело твое.

Крышка приподнимается, и толстые пальцы извлекают первую драгоценность: самую обычную серо-коричневую пуговицу. Должно быть, от пиджака, предполагает Валька. И тут же получает подтверждение:

– Отец пиджак носил.

– Долго?

– Семь лет, – отчего-то произнесенная Конфетным Королем фраза звучит так гордо, словно это целиком и полностью его заслуга.

Где-то по дому сейчас бродит Митяй, пытается найти тайник, заначку. Когда найдет – возьмет деньги и якобы вернется из туалета. Вернется же? Не прокрадется тихонько к выходу, подставив напарника? Ему ведь так нужны эти деньги. Им обоим…

– А вот эту, – тускло блестит в дневном свете круглая латунная пуговица с чеканной звездой, внутри которой угадываются очертания серпа и молота. – Сам нашел.

– Ого, быть не может, это ведь с кителя милицейского! И где же ты ее нашел?

– На свалке…

– Круто, ты настоящий коллекционер, который не боится трудностей!

Конфетный Король заливается краской. Застывает на несколько секунд, а затем, будто решившись на отчаянный шаг, судорожно дергает головой и, запустив руку на самое дно шкатулки, выуживает оттуда маленькую розовую пуговичку. Овальную, похожую на таблетку. Явно от какой-то детской курточки. В затылок Вальке вонзается ледяная иголка. Он и сам не понимает, почему, но отчетливо ощущает, что с этой пуговицей что-то не так.

– А эту мне дала одна девочка, – произносит Конфетный Король, сверля мгновенно вспотевшего Вальку ясным взглядом зеленых, как яблочный мармелад, глаз.

Валька завороженно смотрит на розовый кусочек пластика, тонущий посреди пухлой ладони.

«Пропал ребенок!»

Горло болезненно сжимается, очень хочется кашлять, но что-то, какой-то сигнал изнутри, из подсознания, останавливает, приказывает замереть.

«Мария Баранова, 11 лет»

Взгляд цепляется за кожаные полоски, свисающие с потолка. Теперь Валька понимает: это собачьи ошейники.

«Была одета в розовую куртку»

Где-то в глубине дома раздается пронзительный вопль Митяя и обрывается на середине, оставляя звенящую тишину.

Яблочно-коричный флер усиливается.

– Папа вернулся, – хихикнув, сообщает Конфетный Король.

* * *

Нужно что-то делать, как-то спасаться. Валька потихоньку подбирается, готовится к прыжку, одновременно гадая, понял ли что-нибудь Конфетный Король, уставившийся перед собой в пол. На губах его извечная улыбка, тело слегка покачивается, будто в такт какой-нибудь беззвучной музыке. Можно просто выскочить в окно и убежать. Если двигаться быстро, толстяк не успеет ничего сделать. Наверное. Да – без вещей, без ботинок, даже без куртки. Зато живой. Но… Где-то там Митяй. И, при всех своих недостатках, уж он бы Вальку точно не бросил, не в такой ситуации. Поэтому выбора нет.

Резко, словно распрямившаяся пружина, Валька вскакивает, ударом ноги выбивает из жирных рук шкатулку и валит Конфетного Короля на пол, не давая опомниться.

– Где Митяй?

– Чего?

Ответ неверный. Валька изо всех сил бьет толстяка в лицо. Тот вскрикивает от неожиданности, из свернутого на бок носа медленно течет что-то густое и темное. Слишком густое и темное для крови. По комнате разливается запах какао и шоколада.

Это неправильно. Совсем неправильно. Так не бывает. Но у Вальки нет времени на размышления.

– Где мой друг, сука?

– В подвале, – бубнит толстяк, жадно слизывая текущую из носа жижу. – С папой играет.

Валька пинает его под ребра и уходит.

* * *

Вот и дверь в подвал. Приоткрыта. За ней – тишина. Что там происходит? Может, все-таки убежать? Нет, сжимает кулаки Валька, так не пойдет. Нащупывает в кармане «Магну». Значит все не так уж плохо… Посмотрим.

С каждым шагом, с каждой ступенькой усиливается невыносимо-сладкий запах. От него в горле начинаются спазмы, и Валька заходится в кашле. Наконец последняя ступенька преодолена, и он застывает перед второй дверью… Полностью сделанной из овсяного печенья с вкраплениями шоколада.