Текст книги "Чертова дюжина. 13 новых страшных историй. 2021"

– Что за херня, – сам собой вырывается шепот, Валька трет глаза и наваждение исчезает.

Обычная деревянная дверь, она отворяется со скрипом, и захлопывается за спиной. Щелкает замок, отставляя незваному гостю только один путь. Вперед.

Здесь нет окон. Одиноко свисающая на проводе лампочка с трудом освещает просторное помещение без мебели. Пустая коробка. Пещера.

В темных углах колышутся тени. Странно, здесь неоткуда взяться ветру, лампочка висит неподвижно, однако краем глаза Валька нет-нет да и зацепит какое-то шевеление, замирающее, стоит только повернуть голову.

Смесь всевозможных запахов дурманит, заливается в голову через нос, уши, глаза, закупоривает все патокой, тягучей и приторной, оглушает Вальку, заставляет упереть руки в колени и около минуты тяжело, с хрипом глотать воздух ртом. Ему кажется, что с каждым вдохом легкие наполняются жидким сахаром, который потом затвердевает внутри, постепенно лишая возможности дышать.

Он не сразу видит у дальней стены неподвижное тело в камуфляжных штанах и вязаном свитере. Знакомая лысина поблескивает от выступившего пота. «Наверняка его голова сладкая, как леденец» мелькает странная мысль, и Валька пугается ее.

С потолка по стенам стекает мед, неспешно скользят вниз ветвящиеся желтые щупальца. Они манят, переливаются в скудном свете, и, кажется, будто светятся сами, изнутри, словно медузы. Так и хочется припасть к ним ртом и жадно, причмокивая, всасывать в себя сладкое золото…

– Нет-нет, я тут не за этим, – трясет головой Валька, и медовые водопады становятся подтеками, темнеющими на бетонных стенах. Валька хрипло выдыхает. Теперь можно двигаться дальше.

Он медленно подходит к товарищу, переворачивает его на спину и… С криком отшатывается. Лица нет. Совсем. Вместо лица теперь – розовая мягкая вмятина, пахнущая зефиром, и в этом месиве виднеются зубы. Зубы? Нет – лишь желтоватые половинки засахаренного арахиса.

– Я сошел с ума? – шепотом спрашивает сам у себя Валька и глупо хихикает. Тело Митяя выскальзывает из ослабевших рук, плюхается в натекшую из ран лужу малинового варенья.

За спиной слышится шорох, Валька резко оборачивается и вскрикивает от неожиданности и страха.

Из спрятанного в стене прохода… Прямо из стены, меся ладонями тесто, из которого она состоит, вылезает, словно вылепляет сам себя, человек.

Сердце пропускает удар. Живот заполняется мороженым, а ноги будто прирастают к полу. Дыхание становится частым и прерывистым. Неужели это и есть папа Конфетного Короля?

Он высокий и очень худой, полная противоположность своего отпрыска. Сырая, блестящая кожа цвета бетона, макушка царапает потолок. Руки походят на иссохшие ветки дерева, они волочатся по полу, настолько длинные, что кажется, будто он может дотянуться до противоположного угла подвала. Движения его резкие и какие-то угловатые. Больше всего этот человек напоминает паука.

Валька отступает назад, медленно пятится до тех пор, пока не упирается в стену. Все. Бежать некуда. Сейчас паук схватит его своими лапищами и убьет, как убил Митяя, проломит голову и будет пировать на костях. Больше всего хочется сжаться в комочек и рыдать от страха и безысходности.

Через карман чувствуется твердый уголок «Магны». Значит все не так уж плохо…

Нет! Нельзя сдаваться! Валька с криком бросается вперед. Врезается головой и плечом в твердый живот, сносит преграду, сам катится по полу, пребольно ударяясь спиной. Отлежаться бы, перевести дух, но времени нет, он, кряхтя, поднимается и бредет к темнеющему впереди прямоугольнику выхода. Позади, издавая сдавленный сип, корчится на полу паук, сучит своими жердями, словно в припадке, и Вальке хочется думать, что он так и останется лежать, не сможет подняться, как перевернутая на спину черепаха, но разум подсказывает, что это не так. Надо спешить.

Вот и дверь. Ее поверхность бугриста, изрыта трещинами. Темнеют вкрапления шоколадной крошки. Ручка крошится под пальцами, аромат свежего овсяного печенья воскрешает в памяти картины беззаботного детства.

Валька тянет дверь на себя, и она отворяется медленно и неохотно, ее будто придерживают с той стороны. Нет, это просто наваливается невыносимая усталость, накатывает волнами, играет на стороне паука, стараясь помешать двигаться, бороться. И все-таки дверь открыта. Свобода! Сейчас он наконец покинет это странное и страшное место, побежит скорее домой, а затем, вместе с мамой в милицию, и плевать, что придется объяснять, как именно они здесь оказались.

Но тут проем перегораживает широкая, практически круглая фигура, из тени выплывает лицо Конфетного Короля, злое, сморщенное, точно печеное яблоко.

– Помоги, – хрипит Валька, хватаясь слабеющими пальцами за пропитанную натекшим из разбитого носа шоколадом, скользкую от него, кофту.

Конфетный Король не отвечает. Он огромен, с каждой секундой он раздувается, словно кулич в духовке, заполняет своим телом узкий проем, как приторный смрад заполняет сознание, вытесняя любые потуги размышлять здраво, пропитывает собой мышцы, лишая их сил, подавляет робкое сопротивление агонизирующего разума.

– Пожалуйста, – шепчет Валька, чувствуя, как дрожат ослабшие вдруг ноги. По щекам катятся слезы, он слизывает их, вздрагивает, чувствуя вместо соли яблочный сок.

Конфетный Король молчит. Губы, две мармеладные гусеницы, кривятся в счастливой улыбке.

Позади нарастает хриплое дыхание паука. На плечи ложатся костлявые ладони, длинные черные ногти впиваются в плоть, но Валька не чувствует боли, он уже ничего не чувствует, кроме бесконечной усталости, кроме раскаяния в опрометчивом своем решении сбежать из дома, кроме желания попробовать уже все эти столь долго дразнящие ароматами сладости. Огромная, непреодолимая сила увлекает назад и вниз, и он подчиняется ее воле. Через мгновение он оказывается на полу и видит над собой маленькую, с редкими клочьями волос, голову паука. Веки его сомкнуты и перехвачены широкими стежками грубых ниток, безгубый рот приоткрыт, длинный, словно у рептилии, язык беспрестанно облизывает бурые десны. Но Вальке плевать на паука, он смотрит выше, на потолок, туда, где плещется, вопреки всем законам физики, медовое озеро, тянется вниз янтарными пальцами, и Валька тянется к нему навстречу, широко открыв рот, мечтая лишь только попробовать это переливающееся великолепие, ощутить это приторное торжество на вкус хотя бы кончиком языка, и в этот момент мир вокруг поглощает мягкая убаюкивающая темнота…

* * *

Он дожидается, пока Папа возьмется за дело, и только после этого входит в подвал. Раньше нельзя – прогонит. Толстые шерстяные носки тихо чавкают по малиновому варенью из головы того парня, что сначала казался другом, а затем вдруг наорал и ударил. К счастью, Конфетный Король не чувствует боли, Папа об этом позаботился.

Пухлые пальцы зачерпывают стекающий по стене мед и отправляются в жадно распахнутую розовую бездну рта. Язык проворным мокрым червем проходится по всем складочкам кожи, по ногтям, слизывая все до мельчайших капелек. Глаза закатываются от удовольствия. Вот уже почти четырнадцать лет Конфетный Король питается только сладостями, но это ему еще нисколько не приелось. Каждый раз вкусно, как в первый. И живот, вопреки заявлениям теток с соседнего двора, не болел ни разу. Как и зубы.

Подобравшись поближе, он садится немного позади и сбоку от Папы, так, чтобы все видеть. Ему нравится наблюдать за Папиным трудом. Несколько легких, едва заметных надрезов – и бежевая, сахаристая, будто бы яблочная, кожица, поддетая ножом или ногтем, легко отделяется, обнажая тонкую прослойку желтого зефира, под которым скрывается густая, волокнистая, ярко-алая пастила. Оглушительный клюквенный запах перебивает все прочие ароматы, и Конфетный Король опять начинается захлебываться слюной. Чтобы не наброситься на это пиршество, приходится надкусить собственный палец и тихонько посасывать горячий шоколад, медленно вытекающий оттуда.

Тем временем Папа аккуратно, как только он умеет, извлекает из глазниц паренька два больших, круглых, с черными точками внутри зеленых кружков, леденца и кладет их отдельно. Такие особенно ценны. Затем упирается в образовавшиеся розовые дыры большими пальцами и без видимых усилий разламывает голову пополам, словно шоколадное яйцо. Человеческое тело становится очень податливым, когда за него берется Папа. Внутри, за тонким слоем пастилы и твердой сахарной скорлупы, прячется сероватый комок спрессованной сладкой ваты. Неровности на ее поверхности образуют сетку извилистых морщин. После того, как все составные части разложены в соответствующие кучки, Папа запускает ладони в живот, раздвигает его в стороны, словно занавески, хрустят, крошатся сахарные ребрышки…

Поздним вечером, наевшись до отвала, Конфетный Король сидит на подоконнике в своей комнате и слушает музыку на плеере, найденном среди вещей недавнего гостя.

– Перемен требуют наши сердца… – поет в наушниках неизвестный, но буквально за пару минут ставший таким родным голос.

Конфетный Король не понимает, о чем эта песня, как и все прочие на этой кассете, однако ему определенно нравится такая музыка, она заставляет ощущать что-то помимо голода и радости, заставляет думать.

Кто такой Папа и почему он не выходит из подвала? Как он превращает все в сладости? Что будет, когда Папа умрет? Может ли он умереть? Хорошо ли они поступают со всеми этими людьми и животными? Множество вопросов роится в голове, не знавшей прежде и одного…

А затем песня заканчивается, и мысли утекают через какую-то невидимую щель, а пустота наполняется привычным густым киселем. Конфетный Король встряхивается и топает спать. Завтра новый день, можно будет опять радовать лакомствами детишек во дворе, и, разумеется, есть самому. Простая и понятная жизнь, что еще нужно?

Конфетный Король натягивает одеяло до подбородка, счастливо улыбается и закрывает глаза.

Александр Матюхин
Рутина

Рутина убивает часто.

Двенадцать процентов самоубийств происходит из-за того, что людям стало скучно жить.

Десять процентов семейных пар разводятся из-за обыденности (пассивная смерть из-за клинической депрессии, каково?).

Четыре процента людей, совершивших убийство, делают это, чтобы разнообразить свою жизнь.

То есть кто-то берет молоток и забивает до смерти случайного прохожего просто потому, что ему надоело из года в год вставать по будильнику, ходить на работу, обедать в одной и той же столовой, каждый день слушать своего начальника и засыпать сразу после быстрого перепихона.

Когда у меня на работе внезапно исчезает сотрудник, я представляю, что он решил вырваться из липких переплетений рутины. Может быть, он снял двух проституток где-нибудь на Проспекте Просвещения, наглотался таблеток, запил их виски с колой, трахался до потери сознания и умер от сердечного приступа на балконе, когда его обнаженное и вспотевшее тело нежно ласкали лучи восходящего солнца. Смерть – лучшее средство от рутины.

На самом деле в большинстве случаев сотрудники просто увольняются, болеют, берут отпуск или выходные. Ничего интересного не происходит. Я веду конспекты их жизней, поэтому знаю наверняка.

Люди придумывают себе хобби, чтобы не сойти с ума от рутины. Кто-то собирает марки, кто-то учится рисовать или вязать морские узлы. Я знавал одного человека, который облизывал внутренние стороны фантиков от конфет и подробно записывал вкусовые ощущения. Отличный способ вырваться из серости будней. Хобби – это что-то вроде спасательного жилета под креслом в самолете. У всех есть, но не у всех хватает ума вытащить его, вцепиться зубами в клапан, потянуть, наполнить воздухом и спастись. Многие гибнут просто потому, что не догадались заглянуть под кресло.

Первое мое хобби – наблюдать за людьми, которых засасывает рутина. Они приходят на работу, заспанные или бодрые, с наушниками или уткнувшись в газету, со стаканчиком кофе в руках или меланхолично поедающие банан – похожие на серые тени, заполняющие пространство офиса с наступлением рассвета. Я среди них. Будто мы сбегаем от солнца, прячемся за столами, мониторами, ноутбуками, за пыльными шкафами с папками, в переговорке или крохотной столовой. Будто если мы выйдем на улицу, солнце растворит нас, сотрет с лица земли.

Ритуал неизменен. Я знаю, кто опоздает, а кто придет раньше всех, кто начнет рассказывать о своей собаке, а кто будет смотреть в телефон. И, конечно же, я вижу рутину.

Рутина похожа на жвачку, растаявшую на солнце. Это вязкие пятна, застревающие в волосах, облепившие лицо, плечи, ладони, уши, глаза. Чем больше человек погрязает в рутине, тем больше на нем жвачки. Эти люди мне интересны больше всего.

День изо дня я наблюдаю, как эта масса поглощает человека, сжирает его заживо, превращает в вязкий комок однообразных действий. Рутина высасывает мечты, желания, эмоции, мысли. Обгладывает до косточек, оставляет лишь скелет базовых инстинктов. В какой-то момент человека уже не спасти. Я пишу в записной книжке: «Этот экземпляр сломался, несите другой».

Два года назад у нас работала Сонечка. Ей было двадцать восемь, она дважды расставалась, а потом сходилась с парнем, который ее бил. Сонечка по утрам размещала в социальных сетях выписки из гороскопа. Потом выгуливала собаку, готовила парню завтрак, ехала в метро, читала по дороге «Мастера и Маргариту», затем заваривала себе зеленый чай с мятой, открывала рабочий ноутбук и до обеда разбирала и проверяла договора. Обедала Сонечка с главным бухгалтером – полчаса в кафешке на первом этаже здания − здоровая пища, овощные салаты без майонеза, ничего мучного – возвращалась за рабочий стол и снова проверяла договора. После работы она выходила на улицу и ждала парня, который забирал ее на машине. Если парень не успевал, Сонечка бежала к метро, снова читала книгу, добиралась до дома, выгуливала собаку, готовила ужин, занималась с парнем любовью и ложилась спать.

Рутина сожрала ее за два месяца. Я до сих пор думаю, что Сонечку можно было спасти.

Тогда еще я просто наблюдал и вел статистику. Тогда у меня не было второго хобби.

Сонечка превратилась в вязкий кокон за неделю до Нового года. На корпоративной вечеринке она была уже безжизненной пустышкой, улыбающейся по сигналу, с нелепым набором мыслей и инстинктов.

Напротив имени Сонечки я написал: «Надо было избавиться от своего парня».

Каждый день я иду на работу новым маршрутом. Никогда не пью кофе в одно и тоже время. Готовлю разные завтраки. В течение дня составляю список дел так, чтобы они отличались от тех дел, которые были вчера или на минувшей неделе. Если в среду я плавал в бассейне, то в пятницу отправлюсь в боулинг. Если в понедельник покупал картофель, то в четверг забегу в кафе, чтобы поужинать там.

И еще пью таблетки от депрессии. Это был наш ритуал с Маринкой. День за днем, много лет подряд. Они нужны мне, чтобы окончательно не сойти с ума. Особенно, когда захожу в спальную комнату.

Полгода назад я решил спасти первого человека, то есть сделать шаг по освобождению мира от рутины.

Выбрал Олю с ресепшена. Она в чем-то походила на Сонечку.

Оля отчаянно хотела влюбиться, а потому вечерами ходила в ночные клубы, напивалась до чертиков, просыпалась в чужих постелях и целый день на работе жаловалась на мигрень. У нее была своя рутина, с запахами дамских сигарет, дорогого алкоголя и мужского пота. Ее рутина походила на сперму – белая с желтоватым отливом, тягучая и клейкая. Оля представлялась мне дешевой проституткой, которую рано или поздно найдут с перерезанным горлом на помойке. Вряд ли бы она выжила, если бы однажды я не пригласил ее вечером в кино.

Мы провели отличный вечер, я намекнул, что можно будет выпить вина и поболтать о жизни в уютной обстановке. Офисные интрижки заводили Олю – она любила о них сплетничать.

Мы переспали с веселой курьезностью и задором, а потом Оля прижималась ко мне под душем и спрашивала, что я буду делать с женой и дочерью, неужели у меня так все плохо в браке? Пришлось врать, чтобы оставить каплю надежды.

С Олей я встречался три недели, а потом показал ей таблетки от депрессии и скотч, с помощью которого хотел спасти ее от рутины.

Согласно статистике, почти шестьдесят процентов людей в корне меняют свою жизнь после какого-нибудь сильного душевного потрясения. Я рассчитывал, что Оля поступит правильно – ради ее же блага.

Она рычала мне в лицо, что я мудак. Она рыдала. Ее слезы смывали остатки рутины. Оля сбежала, грозясь вызвать полицию, если еще хоть раз я проделаю что-то подобное.

Я не послушался. Иначе – как спасти?

Олю я обсуждал с Глебом – нашим логистом, – которого тоже решил спасти.

Он был белым пятном в скучной жизни офиса. Глеб ни с кем не общался и не дружил. Работал от звонка до звонка, не поднимая головы и не отвлекаясь. Вне офиса он, кажется, просто бездельничал. Глеба не интересовали кинотеатры и клубы, проспекты и музеи, антикафе и тусовки. Он не читал книг, не слушал музыку, не играл в игры. У него не было аккаунтов в социальных сетях, он не переписывался ни с кем в мессенджерах, не сплетничал с коллегами, не встречался с девушками.

Мне пришлось напрячься, чтобы выявить его интересы. Глеб был скучным типом. Такие люди наполняют города до краев, от них веет безнадежностью и однообразностью, из-за них города считают депрессивными местами, где трудно дышать и наслаждаться жизнью.

Про Глеба я написал в блокноте: «Почти безнадежен». И тем не менее решил помочь. У каждого человека должен быть шанс, верно?

В конце концов я нашел ниточку в его скучном полотне жизни: Глеб часто заходил на сайты с кулинарными рецептами. Особенно любил леденцы, карамели, шоколад.

Поэтому я пригласил Глеба в ресторан, где повара предлагают желающим приготовить то или иное блюдо. Позже он признался, что даже не думал, что в городе можно найти подобные развлечения. Видели бы вы, с каким упоением он проделывал фокусы с жженым сахаром и глазурью.

− Для этого всегда есть друзья, − улыбался я.

− Дети будут в восторге! – отвечал Глеб.

Мы встречались раз в неделю, готовили сладости, съедали их, трепались о работе, разгружали мозг. Рутина ссыпалась с его кожи мертвенно-бледным порошком. Глеб быстро научился делать леденцы на палочках, и я в шутку советовал ему открыть свой бизнес.

Битву с рутиной я выиграл, но для окончательной победы нужна была самая малость: придумать развлечение поопаснее.

В самом первом блокноте самая первая запись посвящена моей жене.

Если бы десять лет назад мне сказали, что любимая женщина, ненаглядная Маринка, вечно улыбающаяся, активная, любящая прогулки превратится в один миг в безжизненный сгусток рутины, я бы не поверил. Рутине неоткуда было взяться. Мы были счастливы: мотались на велосипедах по городу, посещали бесконечные мероприятия, смотрели ночи напролет фильмы в кинотеатрах… никогда не сидели на месте.

Всего три процента населения в больших городах способны искренне радоваться жизни. Долгое время я относил себя к этим процентам. Жаль, что не заметил рутину вовремя.

Первая причина: Марине стал надоедать активный отдых. В какой-то момент она променяла путешествия за город на уютные посиделки в кафе. Затем стала чатиться с подругами, не выходя из дома. Уют обыденности понравился ей больше, чем веселая неопределенность. Она выдохлась.

Вторая причина: ребенок.

Наша дочь, как и все дети на планете, не цветок жизни. Она паразит, который сжирает здоровье родителей, их свободное время, будни. Она заставляет оказаться в тесной квартирке один на один с миллионом проблем, а еще со стрессом, скукой, отчаянием и, конечно, рутиной.

О, от рутины не избавиться, когда есть дети.

Мы не знали этого, потому что думали, что рождение ребенка – радость. Нужно иметь детей, разве не так? Они – это еще один кирпичик в отношениях, опора при создании крепкой ячейки общества.

Чушь.

Я люблю дочь, но ее появление распахнуло дверь для рутины. Помню тот день, когда внес укутанный в одеяльце комочек через порог квартиры. Маринка зашла следом. А за нами – тогда невидимые, липкие, словно расплавленная жвачка, жгутики рутины. Она просочилась в нашу жизнь стремительно: вместе с часовыми прогулками, вечерней стиркой белья, глажкой пеленок, с монотонными песенками, многочасовыми укачиваниями и убаюкиваниями, с обрывками сна и неожиданно однотипными действиями, которые требуется совершать раз за разом изо дня в день, каждый месяц, год или даже вечность.

Мы ложились спать в тот момент, когда дочь закрывала глаза, – чтобы сэкономить драгоценные минуты отдыха. Выходили на прогулки только с коляской, по выведанному тихому маршруту. Занимались сексом быстро и безэмоционально, лишь бы удовлетворить потребность. Марина перестала выходить в кафешки и общаться с подругами, у которых не было детей. Большую часть времени она проводила между кухней и комнатой, между кормлениями и готовкой, между сном и реальностью.

Тогда же в нашей жизни появились таблетки от депрессии. Их посоветовал Маринке знакомый врач, без рецепта, просто для того, чтобы лучше спалось, а мир стал выглядеть иначе.

Однажды я вернулся домой, когда дочь уже спала. В квартире было непривычно тихо. Маринка сидела на полу на кухне, прислонившись спиной к холодильнику. Она как будто дремала. Рот ее был приоткрыт, голова чуть склонена на бок. Рядом валялся пузырек из-под таблеток.

Я осторожно сел рядом, не понимая, что происходит. Прислушался к ровному дыханию жены. Она сказал, не меняя позы (да и выражение лица ничуть не изменилось):

– Рутина вокруг нас. Видишь?

– Что?

– Рутина. Она у нас в доме. Такая вязкая плотная штука. Везде тут. Свисает с люстры, со стульев и с подоконника. Весь диван в ней, видишь? И у меня на ногах.

Я моргнул – и увидел. Будто прозрел от Маринкиных слов, хотя дело, наверное, было в таблетках.

Рутина плотно путала ее обнаженные лодыжки. Паутина липких нитей расплелась по полу, соткала узоры на окнах и на обоях. В тот момент что-то внутри моей головы щелкнуло.

– Надо избавиться! – я бросился к кухонному шкафу, достал спичечный коробок, салфетки.

Спички ломались в дрожащих пальцах. Салфетки не хотели загораться. А когда загорелись – огонь ничего не смог сделать с рутиной. Он чах и умирал.

– Что это вообще за дикость? Так не бывает!

Перед глазами темнело от волнения и страха.

– Бывает, – ответила Марина спокойно. – Я давно ее вижу. Когда-нибудь она превратит нас в коконы. Будем смотреть на мир сквозь белую плотную пелену. Ни на что не реагировать. Перестанем радоваться, чего-то хотеть. Превратимся в обывателей. Как большинство вокруг. Тоже, в принципе, неплохо.

Это ее нелепое слово – «обыватели» – рассмешило меня.

– У нас галлюцинации от усталости. Давай умотаем на пару недель в отпуск, а? Отдохнем, и больше не будет видеться всякое. Завезем Веронику к бабушке, она давно просила. Сделаем крюк, ну и что? Развеемся.

Куда бы я ни посмотрел, рутина была повсюду.

Марина грустно покачала головой и продолжила:

– Мы не победим рутину. Если она поселилась в квартире, уже точно не победим.

Я сопротивлялся несколько дней: рылся в Интернете, переписывался с невидимыми оппонентами на бесконечных форумах и чатах. Нашел только детские страшилки и крипипасты, от которых не было толку. Спасительного рецепта, как избавиться от рутины, не существовало. Разве что один совет врезался в память: постарайся не повторяться и разнообразь, черт возьми, свою жизнь!

– Нам нужно разнообразить жизнь! – пересказывал я Маринке. – Мы или сойдем с ума, или победим.

Маринка тихонько смеялась.

Гугл выдает три миллиона статей, содержащих слово «рутина», но ни в одной из них ничего не сказано про смерть.

Через две недели Марина свесилась с балкона, провисела так пару минут и сорвалась. Мы жили на третьем этаже. Марина упала в кусты, росшие под окнами, но вывалилась из них и ударилась головой об ограду, получив сотрясение и рваную рану на шее. После звонка врачей я мчался в больницу, думая лишь о том, что это рутина вышвырнула Марину из окна. Злился, представлял всякое.

Жена лежала на больничной койке и пила сок. Она была необычайно весела.

– Я нашла способ! – пробормотала Маринка. – Смотри, Петь, я чистая с головы до ног!

Действительно, вязкие локоны будто стряхнули с нее, не оставив следов.

– Это все страх, адреналин, – сказала Маринка. – Ты же говорил про разнообразие! Я поняла. Рутина любит людей, которые смирились с жизнью и плывут по течению, да? Она пользуется тем, что большинство людей не испытывают резких эмоций. Не влюбляются, ничем не интересуются, не путешествуют в поисках ярких впечатлений. Понимаешь, к чему я клоню? Рутина – это падальщик. Ее жертвы и так уже почти эмоционально мертвы. И вот я решила провести эксперимент. Встряхнула себя эмоционально. Поставила перед страхом смерти.

– Чуть не убилась!

– Верно. Случайность. Не удержалась. Я хотела всего лишь напугать саму себя. До безумия, понимаешь? Чтобы почувствовать такой дикий, животный страх, чтобы рутина слетела с меня, как стервятники слетают с внезапно ожившего животного.

– А такое бывает? Мне кажется, это что-то еще более безумное, чем рутина.

– Но ведь помогает! – она снова показала чистые ноги. – Мы снова будем жить, Петь! Жить, как раньше!

Следующая запись в блокноте: «Проснулся ночью и обнаружил, как липкие щупальца медленно поднимаются по моим лодыжкам. Захотелось немедленно вскочить, стряхнуть, совершить что-то эдакое, что уничтожит рутину».

Конечно, к тому времени мы с Мариной поняли, что рутина не исчезает надолго. Ее можно было лишь отогнать на время, как голодную дворнягу.

Я осторожно поднялся с постели и вышел на кухню. Вялая мысль зародилась в голове. Взял кухонный нож, положил левую руку на деревянную доску, растопырив пальцы. Несколько лет назад Марина выжгла на доске персонажа из мультфильма «ВАЛЛ-И». Вот уж кто погряз в рутине, так это человекоподобный робот, собирающий мусор. Не позавидуешь.

Затем я начал проделывать фокус с ножом – переставлял лезвие между большим и указательным пальцами, между указательным и средним, между средним и безымянным и так далее, возвращаясь, раз за разом ускоряя движения. Лезвие ножа оставляло в доске мелкие дырочки. Внутри меня что-то напряглось.

Тут-тук-тук, и далее – туктуктуктуктук.

Отрешенная мысль: одно неверное движение, и я могу лишиться пальца.

Я отвлекся на долю секунды, бросив взгляд на ноги. Рутина осыпалась высохшими хлопьями и исчезала, едва коснувшись пола. Нож бесшумно распорол кожу на мизинце. Лезвие соскочило, срезало еще и ноготь, разбрызгивая темную кровь по лицу грустного ВАЛЛ-И.

Выпил таблетки от депрессии. Три штуки, залпом. Закрыл глаза, облокотившись о стол. Чувствовал, как бешено пульсирует порез на пальце. Все будет хорошо, не так ли? Хотелось в это верить.

Запись в дневнике: «Наблюдение номер двенадцать. Мы должны бояться чего-то неожиданного. Один и тот же фокус не срабатывает. Проблема в том, что, играя с ножом еще раз, я буду ЗНАТЬ, какие эмоции испытаю. Даже новый порезанный палец не спасает ситуацию. Рутина в таком случае не исчезает».

Мы экспериментировали со страхом три с половиной года. Как только рутина появлялась в нашей жизни – уничтожали ее.

Способы: перебегать оживленную трассу, нестись на велосипеде с горки, прыгать с мостов в реки, глотать острые предметы, дышать газом, ввязаться в драку с неадекватными пьянчугами, резать себя, воровать что-то и убегать, прыгать в лифте, совать конечности в огонь, играть в русскую рулетку с помощью травмата.

Мы выдумали много чепухи разной степени дебильности. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что целыми днями ищу в Интернете способы нанести себе увечья или подвергнуть жизнь опасности. В моем блокноте сорок две страницы из ста были посвящены описанию способов вызвать страх.

Я не был адреналиновым наркоманом, а Марина не хотела, для примера, спускаться вниз головой в вонючую дыру открытого канализационного люка. Нам просто это было необходимо, чтобы выжить, понимаете? Иначе никак.

Сидя в офисе с девяти утра до шести вечера, я крутил в голове одну и ту же мысль: как с этим жить дальше? Почему мы видим рутину, а остальные нет? Что это – семейный психоз или уникальность? Сможем ли мы отбиться?

Может быть, так и начинается апокалипсис? Когда другие заметят его, будет слишком поздно?

А потом Маринка умерла.

Наша пятилетняя Вероника сидела на кухне, кушала блины и смотрела мультфильмы, а Маринка лежала в ванной комнате с разъеденными химией внутренностями. Спасаясь от рутины, она запила таблетки жидкостью для очистки труб. Не знаю, какую дозу она выбрала, хотела ли просто испугать саму себя или специально ушла из жизни, чтобы больше не участвовать в этой игре. Я стоял на пороге ванной комнаты, разглядывал скрюченное тело и думал о том, что вокруг Маринки нет больше рутины. Липкие разводы ползли по стене, свисали с потолка и со стиральной машины, но на теле мертвой жены не было ничего.

Почему-то я решил, что Маринка победила окончательно и бесповоротно. Она успокоилась, ей больше не придется выдумывать сто и один способ как победить рутину при помощи страха. Ее психоз завершился.

Я обмыл тело, завернул в стрейч-пленку и перенес в спальную комнату. Уложил на кровать, лег, поглаживая мертвое Маринкино лицо.

Ее больше не было, но осталась Вероника. Теперь только мы с дочерью – рыцари подступающего апокалипсиса.

Квартира постепенно зарастала вязкими отростками, опутывала мебель, закрывала окна. С миром вокруг было не лучше – я видел рутину повсюду: на людях, в транспорте, в метро, в офисе, в магазинах и автомобилях, в чужих квартирах. Но моя мертвая Маринка, аккуратно завернутая в пленку, спрятанная на балконе среди рабочего хлама, оставалась чиста. Смерть – идеальный помощник в борьбе с рутиной.

Примерно в это время я решил спасти мир.

– Только так можно увидеть рутину, – говорил я, предлагая Глебу зеленые круглые таблетки. – Поверь, я принимаю их уже четвертый год. Без них не выжить. Одна таблетка в день. Нужно, чтобы ты увидел рутину. Она повсюду. Если мы не спасем людей, то никто не спасет.

Я обещал, что не буду настаивать, если он не увидит рутину. Обещал отстать навсегда. Глеб выпил одну сразу, а вторую в тот день, когда пришел ко мне в гости. Это был волнительный момент, переломный. Я знал, что рано или поздно кто-то станет моим помощником. Верил в Глеба.

Ощущал себя Морфеусом – в сущности им и был. Я показал ему Тринити.

Мы стояли в спальной комнате, которая плотно заросла вязкой и липкой паутиной рутины. В центре на кровати лежало тело Маринки. Я сделал из нее мумию. Не специально, так получилось. Не мог смириться с мыслью, что нужно будет уложить тело любимой жены в могилу и забросать землей. Рутина не трогала ее. Иногда казалось, что Маринка хочет заговорить со мной. Из ее иссохшего рта будто бы выползали слова.