Текст книги "Отброшенные в Африку"

В результате прошедших в Экваториальной Гвинее демократических и по-африкански колоритных президентских выборов, к власти в стране пришел поддержанный народом лидер. Американцы активно взялись за добычу нефти и газа, а мы, маленькие колесики во всем этом механизме начинающегося прогресса, в то время стояли пришвартованные в небольшом городке с почерневшими от времени домами, выстроенными в испанском колониальном стиле.

Жилые здания, собор, госпиталь, принадлежащая какому-то католическому ордену школа – все эти постройки вызывали у меня восхищения своими донкихотовскими силуэтами, которые я когда-то видел на иллюстрациях к великому роману Сервантеса.

Я ходил по выложенным булыжником, заросшим улицам этого уютного городка, чувствуя на себе любопытные взгляды встречавшихся людей. Прохожие в знак приветствия с поклоном снимали кепки, а дети подбегали и хватали за руку, желая пройти рядом хотя бы пару метров. Руки у меня было все две, а детей много, из-за чего между ними то и дело вспыхивали потасовки.

Большинство местных жителей были из народа буби. Земледельцы, они каждое утро уходили на свои финки (разделанные участки в джунглях) на которых выращивали кукурузу, арахис, юкку и малангу.

Каждая семья имела в лесу свой участок, где росли платаны – вид больших бананов, представляющих собой основной пищевой продукт этих мест.

Люди жили размеренной и спокойной жизнью, и только нужда в наличных деньгах – для покупки керосина для печек, бензина для стареньких автомобилей и вина для себя – заставляла их время от времени напрягаться и собирать излишки на продажу. Средневековье в чистом виде, как будто машина времени взяла и перебросила меня на много лет назад.

Сидя за шатким, сделанным из лиан столом в баре с крышей из пальмовых листьев, я потягивал красное испанское вино и слушал звуки джунглей, смешивающиеся с ритмичной, тихой музыкой этого доброго и открытого народа. Вокруг меня – тропический сумрак, которому пыталось сопротивляться только трепещущее пламя свечи, и я рад тому,что вообще живу в этом космосе, потому что количество моего счастья в эти моменты измеряется именно такими масштабами.

Великолепная рыба бакалао, предложенная к вину хозяином бара, вытесняет из памяти все, что творилось в жизни до этого момента, а вино смывает всю суету – и хорошую, и плохую. Ты становишься чистым, пустым и открытым для всех, находящихся рядом – рыбаков за соседним столиком, озорно поглядывающих на тебя девушек и даже детишек, клянчащих 100 франков на жвачку.

Но это состояние – опасно, оно расслабляет и никак не подходит человеку, находящемуся в командировке. В дальнейшем я был свидетелем многих историй, когда наши люди, оказавшиеся в плену этих райских образов и ощущений, попадали в беду – не захотев или не сумев из-за слабости вернуться в реальность своей жизни.

Вернее, они думали, что сбежали от реальности, но выходило, что рай – он только на небесах, как сказал кто-то из великих. А на земле – только райские образы, которые, исчезая, оставляли замечтавшихся наедине с совсем другой, быстро отрезвляющей действительностью.

Таких приходилось оперативно, с нашими усилиями и их слезами отправлять на родину. Некоторые даже сбегали из аэропорта но, пошатавшись по стране и ощутив себя уже не ангелами, спустившимися с небес к туземцам, а самыми что ни на есть туземцами, возвращались, слезно прося помочь воссоединиться с брошенной на далекой родине семьей. При этом многие автоматические бросали семьи, заведенные за период африканской нирваны.

Все это я пишу в назидание тем, кто, сидя за партами в мореходках изнывает от тоски над скучными учебниками и рисует для себя картинки будущего. Совсем как я когда-то.

А теперь вернемся к жизни-расческе и ее либревильскому зубцу, который стал последним в старом графике нашего существования. Дальше случился поворот в судьбе всех нас, находящихся на кораблике, и все написанное до сих пор – это предыстория к рассказу о тех событиях, которые ожидали нас за пересечением траверза острова Кориско и курса на бухту Габон.

8.

На берегах этой бухты, являющейся частью Гвинейского залива, раскинулся город Либревиль – столица Габонской Республики. Когда-то французская колония, а ныне независимая страна, эта республика тем не менее, позволяла Франции абсолютно свободно чувствовать себя на своей территории. Мало того, что французы вывозили отсюда ценную древесину, нефть, урановую и железную руду – они еще разместили в Либревиле казармы своего Иностранного легиона.

Французское влияние заметно здесь везде – начиная с архитектуры и заканчивая особенностями инфраструктуры. Да и народ в Габоне какой-то другой, словно специально воспитанный и обученный только тому, чтобы быстро и правильно отсчитывать причитающуюся ему часть денег, оставшуюся после того как французы заберут себе львиную долю. Хотя габонцы, в основном, это те же центральноафриканские фанги-банту, что и в Экваториальной Гвинее и Камеруне.

Мы пришли в Габон, чтобы попробовать продать закупленные по дешевке в гвинейскойЛубе излишки натуральных продуктов, произведенных тамошними крестьянами-бизнесменами. Груженые малангой, платанами, мешками какао-бобов (перерабатывающих фабрик в Гвинее не было, и бобы предполагалось обменять на шоколад), мы, тяжело покачиваясь на мутной воде, приближались ко входу в Либревильский каботажный порт.

Из-за отсутствия карт кэп понятия не имел, куда и как мы будем швартоваться и, как всегда, психовал на всех и за все. Ну а как иначе, если тебе приказывают: пойди туда, не знаю куда и принеси то, не знаю что. Я хорошо понимал кэпа и тоже нервничал, правда, молча. Остальные по-детски радовались близости либревильских баров и возможности стянуть что-нибудь из трюма, чтобы потом прогудеть с портовыми друзьями и подругами.

Поэтому каждый изображал из себя авторитетного знатока этих мест и лез к кэпу с советами на предмет того, куда именно поворачивать и где именно швартоваться. Весь этот мутный словесный поток они обрушивали на кэпа, толкаясь в святая святых – рубке. Пару раз я разогнал особо ретивых советчиков, а потом спустился в машину и приготовился к сложной швартовке по командам капитана по машинному телеграфу.

В последнее время у нас барахлил механизм управления главным двигателем из рубки, и с учетом того, что творилось на причалах, рисковать не стоило. Суда и лодки напоминали селедок в бочке, расстояние между ними измерялось миллиметрами. Не дай морской бог помять кому-нибудь борт, пусть и без того донельзя помятый – нужно будет платить. А уж за навал или удар о соседний корпус, пусть и не сильный, с белого сдерут по полной, если не разденут.

Я переживал за кэпа, ему было погано. Накануне отхода в Габон мы допоздна засиделись в баре с американскими моряками, которые на двух океанских буксирах притащили на рейд Лубы первую нефтяную буровую платформу. По-пиратски, с гиканьем они подлетели к берегу на катерах-резинках, ворвались в бар и, узнав, что мы русские и невзирая на наши протесты, подняли нас прямо со стульями, сдвинули столы, собрали с полок все спиртное и весело и шумно выжрали все до капли, напоследок забросав хозяина долларовыми бумажками. Ну и мы повеселились за компанию.

Поэтому на переходе было тяжко. Дежурная кэповская бутылка мало помогала и я, выцедив пару стопок коньяка, я решил перетерпеть и занялся работой в жаркой машине. Вместе с потом гадость стала выходить из организма, и к окончанию рейса я чувствовал себя уже вполне прилично.

Кэп не потел, но тоже потихоньку приходил в себя на сквознячке ходового мостика. Он выходил из известного состояния, потом снова входил в него, и к концу рейса пришел во вполне благодушное расположение духа. И если бы не очередной и, что хуже всего, неожиданный дурдом со швартовкой, то все бы и прошло как всегда – потихоньку.

Как бы мне ни не хотелось обойти и не вспоминать этот горький эпизод, это был поворотный момент в жизни, и потому нужно о нем рассказать.

Находясь в машинном и спустившись на микроуровень работы механизмов, я отвлекся от своих переживаний и просто выполнял команды кэпа. Сначала все проходило в стандартном режиме швартовки, пока не насторожила нелогичная и неуместная по времени команда «малый вперед» после уже отработанного назад тормозного реверса. Обычно после этого на кнехтах закрепляют швартовочные концы и дается команда «глушить главный». Так вот, команды глушить не последовало.

Все мои чувства и инстинкты в один голос заорали: быстро наверх! Поднявшись в рубку и увидев лежащего на руках у помощника-переводчика бесчувственного кэпа, я жестами объяснил, чтобы капитана немедленно вынесли из душной рубки и освободили мне место у штурвала. Ребята-аннабонцы перенесли кэпа на бак, а я стал швартоваться, пытаясь втиснуться между двух огромнейших деревянных нигерийских каюк. В конце концов у меня получилось растолкать их, и мы ткнулись носом в причал.

На пирсе уже мелькал белый халат портового медработника, который принял кэпа и на плечах поволок в какую-то пристройку, оказавшуюся офисом санитарной инспекции. «По крайней мере, там должен быть кондиционер», – промелькнуло у меня в голове.

Пока я привязывал пароход и устанавливал трап, на пирсе собралось много портового народу, который в характерной шумной манере обсуждал все случившееся. Я попытался сойти на берег, но в конце трапа стоял полицейский, который не позволил мне покинуть судно.

Примерно через час вернулся переводчик и сказал, что капитана повезли в госпиталь, но по дороге он умер. А меня просят прийти в комиссариат порта для дачи показаний. Туда меня проводит полицейский, который придет сменить того, что стоит у трапа.

В комиссариате меня усадили в отдельной комнате и забыли на долгое время. Через приоткрытую дверь я видел, как в кабинет к комиссару по одному заходили все члены моего экипажа и понял, что буду последним. Так и вышло: когда я остался с комиссаром один на один, он произнес на плохом, но более или менее понятном русском языке, что команда заявила, что, поскольку в швартовке гвинейцы участвуют только на палубе, то в рубке с капитаном был я один. Поэтому я должен рассказать, как и за что я его убил.

После всего случившегося я, честно говоря, запаниковал. Оказаться черт-те где, в одиночестве, да еще с вылитым на голову ведром лживых, но при этом очень серьезных обвинений. Что называется, приплыли.

Я, конечно, рассказал, как все было и все, что знаю – естественно, с учетом того, что в момент происходящих на судне трагических событий я находился в машинном отделении. Несколько раз полицейский комиссар (или кем он там был) просил меня выйти в коридор. Сначала в сопровождении охранника, а потом, по мере того как мой рассказ начал подтверждаться показаниями каких-то других людей, я выходил в коридор уже один и ждал там пока меня позовут обратно в кабинет.

В конце концов, после звонка из госпиталя комиссар сказал, что все понятно и что теперь – в честь освобождения меня из участка – я должен угостить его в соседнем баре вином или виски. Еще он сказал, что с самого начала был почти уверен, что капитан умер от инфаркта, но ждал результатов вскрытия. К тому же, у кэпа был кровоподтек на голове, что вызывало вопросы. Как выяснилось, кровоподтек возник от удара об ручку управления двигателем, когда кэп падал, потеряв сознания, а поскольку в рубке он был один, то поддержать его было некому.

Понятно, что он обязан был все выяснить и уточнить, но, думаю, что по причине дефицита подобных случаев в порту, комиссар решил еще и попрактиковаться на мне, попугать, а заодно и выпить на шармачка. Все это у него получилось и даже совпало с моим желанием снять стресс в ближайшем баре.

Там меня и нашел агент Мартинеса в Либревиле. Мы пересели за другой столик, попрощавшись с комиссаром, потерявшим после угощения всякий интерес к моей персоне. Агент рассказал, что, воспользовавшись форс-мажором, весь груз забрал по дешевке какой-то местный воротила, и сейчас пароходик уже почти разгрузили.

Еще агент сказал, что в стране объявлено об эпидемии Эболы, которая выкашивает население близлежащих к Либревилю деревень. На этом фоне в городе начались беспорядки и, похоже, запахло чем-то серьезным и неприятным. Аэропорт пока открыт, но если обстановка будет обостряться, то, возможно, границу закроют. Но самое плохое это то, что почти весь наш экипаж разбежался, а нам вообще-то нужно как можно быстрее уходить. Но сначала предстоит решить, что делать с покойным.

Мне было сказано, что большой босс уже вылетел в Либревиль, и через час его нужно будет забрать в аэропорту. Я остаюсь на пароходе и жду его прибытия.

Из экипажа у нас остался один полупьяный боцман, остальные растворились в толпе, боясь встречаться с полицией – в общем, полная неразбериха и очередной дурдом.

Портовые службы старались подоить нас с помощью всяких инспекций, о которых я раньше и не слышал. Вот тут-то и пригодился полупьяный боцман. Он истерично вопил, как собака на привязи: «Капитан в госпитале, наверное, заболел, никого нет, а я ничего в этом не соображаю, потому что я –вачман(от английского watchman– сторож) и к тому же плохо себя чувствую от сплошных стрессов, но если вы дадите мне денег на пакет вина, я буду очень вам всем благодарен»

Иногда боцман просто и кратко посылал всех к черту. Услыхав такой ответ с борта судна, проверяющие сразу теряли к нам всякий интерес, потому что какой смысл размахивать всеми этими актами и постановлениями о штрафах перед мордой пьяного сторожа?

Через два часа агент подъехал на своем раздолбанном драндулете, из которого вылез большой босс. Он сильно осунулся от свалившихся на него проблем. После того, как я подробно рассказал ему обо всем, что случилось за последние сутки, он немного подумал, помычав в своей манере и начал раздавать четкие указания, связанные с вывозом тела на Родину и прочими грустными мероприятиями.

Но тут к нам подошел уже знакомый комиссар полиции, который заплетающимся языком и по большому секрету сообщил, что аэропорт уже закрыли, а основные дороги перегораживают грузовиками. Через сутки могут на неопределенный срок закрыть все границы, так что нам нужно спешить с отходом. Получается, что оформить покойного на вывоз из страны в Европу невозможно, так как отменены все рейсы во Францию.

Босс, который перепроверил информацию по своим каналам, услыхал в телефонной трубке что-то такое, от чего побледнел и выдал нам свое решение: хоронить на кладбище в Либревиле.

Его слова «нужно срочно заканчивать и уходить» подстегивали нас сильнее чем плеть. Агент каким-то образом купил место на кладбище и приличный склеп, после чего мы втроем поехали в морг на последнее опознание и церемонию прощания. Уже по дороге на кладбище, на перекрестке на выезде из города нас остановили для проверки военные. Они что-то трещали по-французски, заглядывая в салон кадиллака, и я подумал, что сейчас, чего доброго, нас заставят открыть крышку гроба.

Но тут наш шофер что-то произнес презрительным тоном, и вояки буквально отскочили от машины, замахали руками, давая дорогу. Шеф задумчиво обронил, что-то насчет того, что Эбола – лучший пропуск, и мы поехали дальше.

На каждой развилке стояли бронетранспортеры, к тому же нас сопровождал вертолет, державший нашу грустную процессию (кадиллак с гробом и раздолбанная машина) под прицелом своего пулемета. Такое внимание было неспроста – кладбище, как оказалось, находилось недалеко от габонской президенции, и я молил морских богов о том, чтобы у пулемета не оказалось пьяного сержанта, похожего на нашего боцмана.

Из-за шума винтов зависшего над нами вертолета французского Почетного легиона мы почти не слышали кюре, отпевавшего кэпа. Минут через 40, закинув по жмене земли на могилу и установив венок в небольшой склеп с маленькими колонками и плитой с именем покойного, мы выехали на трассу, ведущую в город.

Душевное состояние людей, только что похоронивших товарища на чужбине и самих находящихся под угрозой больших неприятностей, описывать бесполезно. Оно было никакое. Хотелось как можно быстрее все закончить и убраться из ставшего ненавистным города. К тому же меня все больше и больше беспокоило состояние большого босса.

После кладбища он как будто расслабился. Хотя, насколько я его знал, он никогда не расслаблялся, не закончив дела, так что спокойно мы могли себя почувствовать только на палубе нашего суденышка, ковылявшего от границы Габона в сторону родной Экваториальной Гвинеи. Я, конечно, ничего не понимал в симптомах всяких инфарктов, инсультов и прочей дребедени – по возрасту было рановато. Моя чуйка мне трезвонила что-то, но разбираться с ней было некогда.

На улицах стояли бронетранспортеры, вооруженные военныепровожали нас долгими настороженными взглядами. Гражданских на улицах не было. Мы боялись, что власти ввели чрезвычайное положение и закрыли границу страны.

Вертолет исчез, как только мы отъехали от территории президенции, огороженной украшенным гербами забором. Бросив раздолбайку агента на какой-то стоянке, мы пересели на ритуальный кадиллак с венками и ехали теперь без остановок. Шофер согласился отвезти нас в порт за дополнительную плату, и это сэкономило нам много времени.

Расплатившись с шофером, мы с агентом вышли из машины и направились к трапу судна. Но через пару шагов, у меня в мозгу словно сверкнуло: боса нет, не вышел! Подскочив к задней дверце, я увидел бледное лицо даже не пытавшегося вылезти из машины начальника. Мы с агентом быстро подняли его на руках на палубу и уложили в кэповский шезлонг с компрессом из холодной воды на груди.

Растолкав заснувшего поперек (чтобы никто не прошел) прохода в рубку боцмана, я стал быстро готовить судно к отходу. Шеф лежал бледный с закрытыми глазами, агент был возле него, и я, пробегая мимо, услыхал их тихий разговор. «Слава богу живой и при памяти», мелькнуло в голове.

Когда мотор пароходика заурчал, агент сошел на берег. Он должен был закончить потихоньку все дела в Либревиле и, пересидев смуту, вернуться самолетом. Мы тепло попрощались. Хотя я и не понимал, как это возможно – пересиживать Эболу, когда нужно спасаться от нее, но я тогда еще многого не понимал в жизни Африки и этих в принципе хороших, но других людей. Я и до сих пор не понимаю, как нам дали уйти пограничники, наверное, наблюдавшие сначала за выгрузкой кэпа, а затем, через пару суток, погрузкой большого босса.

А может, это и не пограничники закрыли на все глаза, но ангел хранитель, спустившись, в очередной раз укрыл нас крылом – на этот раз от глаз пограничников и всех портовых бюрократов. Этот же ангел послал нам свежий океанский ветерок, и через некоторое время босс, которому стало полегче, попросил воды.

Вот так, с ошалевшим от свалившейся на него ответственности, но гордым и полу-протрезвевшим боцманом, которого мне пришлось срочно и жестко учить держать курс по компасу (впоследствии я дал ему кличку «Автопилот»), и приболевшим шефом, по хорошей погоде через 20 часов мы пришвартовались в Бате. Трудно представить, чем бы закончилось это путешествие, если бы нас не отпустили пограничники и мы застряли в Габоне на время эпидемии Эболы и переворота. Удалось ли бы самим избежать этой смертельной болезни? Где бы пришлось пережидать смуту с больным боссом и что из этого могло получиться? А если бы мы попали в шторм, и босс не перенес бы болтанку?

Это потом все прокручиваешь в голове и в очередной раз благодаришь про себя и от всего сердца того, кто тебе пока помогает. По-моему, все опять прошло под крылом нашего ангелочка.

На причале в Бате нас ждал просторный кондиционированный автомобиль с озабоченным Маноло и заряженным медикаментами Хустинычем. Мы дома, и в очередной раз на меня накатила послестрессовая слеза. Ну что тут скажешь – бывает. Осталась, похоже, пара нежных прядей и на моих нервах.

Оставшись один на остывающем пароходе, я долго сидел в пустой рубке и все спрашивал себя: а на самом ли деле все это произошло со мной, на последнем – нет, крайнем – изгибе моей жизненной синусоиды? И только отсутствие ставшего уже почти родным кэповского бурчания – то недовольного, то назидательного – доказывало реальность всего произошедшего.

Я растерялся и не знал, что делать. Упаси морской бог, что-то случится с большим боссом, и что тогда? Подозрение на инфаркт – это серьезно. Я чувствовал себя пассивным и беспомощным наблюдателем за неотвратимо накатывающими событиями. Тоскливое чувство, уже испытанное мной однажды, когда я и мой товарищ, капитан морского транспорта, на котором я был стармехом, оказались по поручению неких благотворительных структур в гуще событий, связанных с уходом Грузии из СССР.

Помню, как пережив секунды панического страха, мы лежали на полу в рубке и лихорадочно перебирали в голове варианты дальнейшего развития ситуации. А какие могли быть варианты, когда ситуация развивалась в условиях полного беспредела, и на нас был наведен ствол пушки танка Т-64, вылетевшего на пассажирский причал порта города Батуми.

Поручение неких благотворительных структур заключалось в том, чтобы в один из рейсов заодно с грузом или даже в ущерб коммерции вывезти как можно больше русского населения, желающего покинуть Батуми.

Последние визиты в этот славный город становились все более напряженными. Мы старательно избегали любых конфликтов и не реагировали на надуманные претензии и оскорбления со стороны крепких парней, понимающих английский язык и тщательно контролирующих погрузку судов.

И вот, наконец, наш малый транспорт, получив в капитании порта насмешливое «Убирайтесь давайте отсюда!» потихоньку разворачивается носом к выходу из акватории порта. Мы явно перегружены: пароход забит русскими беженцами, некоторые из которых прихватили с собой свое мычащее и гавкающее хозяйство, а кто-то даже ухитрился втиснуть на корму старый грузовик ЗИЛ, треть которого комично выдавалась за борт.

С парохода мы видели, как по улицам города, среди деревьев мелькала проходящая куда-то военная техника. Мы торопились распрощаться до лучших времен с этой некогда уютной и доброй страной, с ее вкусными шашлыками, с горами зелени, и песнями под вино, которые мы пели с друзьями, радушно встречавшими нас в каждый наш приход.

И вдруг мы видим, как из проходящей по улице колонны вывернул один Т-64, со скрежетом свернул на дорогу, ведущую к пассажирскому порту и на форсаже попер прямо на причал, разворачивая башню со стволом прямо на нашу рубку. Мы с кэпом похолодели и кулями повалились на палубу, бросив управление и застопорив ход. Мой нос и пламегаситель ствола пушки танка разделяло всего 20 метров воды и неизмеримо тоскливое ожидание дальнейших событий.

Наконец раздался лязг открывающегося люка. Я на карачках подполз к двери рубки и высунул голову наружу. На броне во весь рост стоял рыжий грузин и, ухмыляясь, махал нам рукой. Если этот баран хотел покрасоваться и напугать при этом безоружных людей, то своей цели он достиг с перебором. С палубы раздавались проклятия на местном и русском языках. А позади танка на пирс въезжала кавалькада черных представительских мерседесов, из которых выскочила охрана в черных костюмах и компактными, похожими на Узи автоматами в руках.

За охранниками повылазили, по всей видимости, представители новой власти. Момент был знаменательный. Старые русские на карачках и новые грузины на черных мерседесах. Правда, у нас в рубке, в ящике под спасательными жилетами лежал заряженный РПГ -7 – на случай встречи с любителями пограбить мирный транспорт. В то время такие случаи были нередки в районе Абхазии. Это я к тому, что от обиды в наших с кэпом головах возникли очень опасные мысли. И точно я знал, что если после выстрела танка в рубке останется кто-то живой, то этот кто-то успеет пару раз разрядить РПГ – и по кортежу с начальниками, и по ухмылке рыжего генацвале. Поэтому мы с кэпом тоже помахали ему ручками и тоже ухмыляясь.

По мере того как все это медленно прокручивалось у меня в голове, настроение начало понемногу приходить в норму. И в самом деле: жизнь моя насыщена событиями совсем не рядового порядка, это правда, но ведь со всеми трудностями я справляюсь? Справляюсь. Значит, прорвемся и здесь.

В общем, из слезливого состояния духа и сожалений по поводу своей тяжелой судьбы я вышел совсем другим человеком. Самое главное – это чтобы босс вылез из переделки живым и здоровым. А так как 8-часовой перелет в Европу в этом состоянии Хустиныч ему категорически запретил, то я, чтобы быть к боссу поближе, переквалифицировался на ближайший месяц в заведующего гаражом сеньора Маноло.

9.

Пока офисные директора-индусы разрабатывали новую тактику эффективного использования нашего кораблика, я потихоньку занимался ремонтом любимого грузовика сеньора Маноло, который как будто молил: оставьте меня как есть, и скоро я виде груды железа отправлюсь в Индию.

Такие путешествия «механическим пенсионерам» устраивали индусы и нигерийцы, сидевшие на этом бизнесе. Но тут точка зрения Маноло о том, что грузовик не подлежит ремонту, столкнулась с принципиальным утверждением большого босса о том, что я могу попытаться восстановить этот Ниссан.

Принимаясь за дело, я, конечно, понимал, что это очередной тест на мой профессионализм, но совершенно не догадывался о еще более глубоко скрытой подоплеке этого испытания. Через три недели «механический пенсионер» ожил, обдав толпу неверующих в мой технический гений синим дымком от попавшего в цилиндры масла. Это произошло из-за еще не приработанных новых маслосъемных колец, снятых мною с другого грузовика. Запасных частей на Ниссан этого года выпуска не выпускали вот уже лет десять.

Погоняв «старичка» по дороге в порт и обратно, я передал объект принципиального спора удивленному сеньору Маноло. А самое главное, что в результате моих усилий полегчало на душе (а это почти сердце) у большого босса. В сочетании со стараниями доктора Хустиныча, занимавшегося медикаментозным лечением, мы обеспечили положительные эмоции как выздоравливающему боссу, так и мне, измученному мрачными мыслями о собственных жизненных перспективах.

К тому же, очень скоро я узнал о скрытой подоплеке моего недавнего испытания. В порт пришли пять мощных 10-тонных карьерных Мерседесов, закупленных и доставленных для нашей компании. Их собирались переоборудовать под другой, не саморазгружающийся, кузов и отправить развозить по всей Экваториальной Гвинее продукты, привезенные морем. Демократическое и индустриальное развитие набирало обороты, и народ нужно было кормить.

После того, как был сделан, выражаясь морской терминологией, головной проект Мерседеса с огромным, обшитым красным деревом кузовом, возникла проблема, словно предвиденная большим боссом. Думаю, именно поэтому я и сидел тогда в гараже, а не на корабле.

Через некоторое время после погрузки и торжественной отправки грузовика головного проекта в город Монгомо (а это горный регион) из офиса выбежал расстроенный дон Маноло, и, размахивая руками, дал указание шоферу восстановленного Ниссана собирать грузчиков и ехать перегружать продукты из аварийной машины на свой борт и продолжать выполнять рейс.

Вторая машина ушла с жестким буксиром – тащить головной проект на базу. С головными такое случается частенько, только дон Маноло об этом не знал и очень расстроился, когда по телефону ему сообщили, что на перевале у «нового» Мерседеса застучал мотор. А чего вы хотите от бедного грузовика, выработавшего моторесурс на серпантинах карьеров Германии?

Утром во дворе главного офиса компании собрался консилиум всех крутых испанцев – друзей дона Маноло. Нас туда не пригласили. Большой босс чувствовал себя неважно и находился под присмотром Хустиныча, который колдовал над ним, когда я уходил на работу. Мы с боссом жили вдвоем здесь же, в хороших пятикомнатных апартаментах и, спустившись во двор, я стал прислушиваться к разговору уважаемых в стране белых людей.

Каждый из них возглавлял какой-то род бизнеса в стране. Например, дон Муньоз занимался металлоконструкциями, дон Хуан – запасными частями для автомобилей, дон Санти – разработкой и экспортом древесины. В общем, куда мне было лезть со своими советами, тем более, что никто моего мнения не спрашивал. Но из громкого спора горячих испанских мужчин, почти тореадоров, я понял, что они склоняются к замене моторов. Причем на всех пяти грузовиках.

Когда все разошлись, и во дворе остался один расстроенный Маноло, я подошел и попросил разрешения осмотреть машину. Он только обреченно махнул рукой, сказал «комо керезчико» (как знаешь, парень) и поднялся по лестнице к себе.

Я же хотел выкатить и посмотреть коренные подшипники моторов, особенно последний восьмой. Состояние его шейки и вала сразу скажут мне о целесообразности переборки мотора и возможности обойтись, как говорится, малой кровью.

Недолго думая, я полез под грузовик. Разобрав что положено, я вставил хитрую вставочку в дырочку шейки коленвала и выкатил самый последний, обычно наиболее страдающий от недостатка масла рамовый подшипник. Так и есть: равномерный износ гальванического покрытия подшипников на фоне беспроблемного зеркала шеек коленчатого вала.Это по-простому, если не вдаваться в тонкости вроде промеров диаметров шеек.

И если установить новые подшипники ремонтного размера, сменить кольца на поршнях (а зеркало втулок терпимое), то грузовик вполне можно будет эксплуатировать на режимах, соответствующих выработке его ресурса. Решив, что нагрузки у Мартинеса куда меньше нагрузок, которые автомобиль испытывал в карьере, я выложил все эти соображения большому боссу.

Он внимательно выслушал, а потом раздолбал за то, что я до сих пор ни хрена не говорю и не понимаю по-испански. Потому что все то, что я сказал сейчас боссу, я должен был сам объяснить Маноло, который слушает каких-то торгашей и дровосеков.

Да, подумал я, босс явно собирается потихоньку съезжать в Европу, поэтому для него так важно, чтобы я научился говорить по-испански и, похоже, тема ремонта грузовика вскоре получит развитие. Да к тому же теперь, когда история с старым ниссаном закончилась благополучно – теперь можно заняться и мерседесом. Босс видел ,что к выводам консилиума «испанских грандов», Маноло потерял доверие.

Через три недели, получив из Нигерии посылку с заказанными мною деталями на двигатель и установив их, я испытал машину. И уже на следующий вечер, Мерседес, обдав стоявших в воротах выхлопом, косолапо попер партию товара по тому же маршруту, с которого его ранее приволокли на буксире.

По понятным причинам хозяин нагрузил камьон (машину) так же, как грузил наш кораблик, который, к слову, грустно ожидал нас в порту. То есть раза в полтора больше допустимого. Ну-ну, думал я, нелегко гордым испанцам смириться с тем, что их мордой об асфальт. Хотя очень переживал за результат этого рейса, а чего уже говорить про большого босса! Он даже трубку с ароматным табаком закурил, что было категорически запрещено Хустинычем. Я поцыганил у него табачку и скрутил сиротскую самокрутку.