Текст книги "Отброшенные в Африку"

Так мы и сидели вдвоем в сумраке гостиной, дымили и молча слушали по транзистору новости из России, в которых говорили про либералов, Березовского и войну в Чечне.

В последнее время такие вечерние посиделки стали у нас обязательной частью распорядка дня, чем-то вроде традиции. Я старался впитывать все то, что он мне рассказывал, поражаясь его манере анализа событий, поначалу казавшихся сложными и запутанными. Словно какая-то поволока слетала с мозгов, все вдруг становилось понятно и было даже странно: как же это я сам до этого не допер?

А босс, хитро прищуриваясь, посмеивался над моей политической дремучестью и неумением логически размышлять применительно к политике. Я, конечно, оправдывался, говоря, что каждому свое, и в технических дебрях логики мне не занимать, но понимал, что такое однобокое развитие – это недостаток, который все равно нужно будет когда-то исправлять. И потому нужно внимательно слушать, учиться анализировать и делать выводы. Вот я и старался вникать во все, о чем говорил уже даже не босс – учитель.

Не менее актуальным для меня в то время было начать общаться на испанском языке с местными ребятами. Без языка приходилось туго, и меня это здорово расстраивало. Был у меня, конечно, резервный вариант в виде Наташи, продавщицы из продуктового магазина. В свое время она вышла замуж за гвинейца и приехала жить к супругу. Так здесь и осталась, родила троих девчонок-мулаток и теперь жила вдали от родины, как и несколько других наших землячек, раскиданных по всей Гвинее.

Из разговоров с ними я узнал, что вначале им пришлось хлебнуть и неустроенности, и бедности, и предвзятого к себе отношения. Половина из них развелись с мужьями, так и не приняв их жизненной философии и представлений о семейной жизни, которая сильно отличалась от той, которую они воображали, находясь еще в СССР. Я не хочу кого-то обсуждать – каждый, в конечном, сам пишет историю своей жизни, сам конструирует ее, преследуя собственные интересы и рассчитывая на хороший результат.

В общем, в отсутствии босса Наташа постепенно становилась посредником в нашем общении с доном Маноло. Но я и сам подналег на испанский, расписав все деревянные темно-синие двери в своих комнатах словами, постоянно встречающимися в обиходе. Я с удивлением открыл для себя, что когда у меня перед глазами в течении дня мелькают написанные на дверях слова, то они каким-то образом откладываются в памяти. Еще я стал доставать босса, постоянно спрашивая у него значение непонятных слов. Дело с языком, сдвинулось с мертвой точки.

….Только через двое суток мы вздохнули с облегчением. Из окна наших апартаментов мы увидели – а еще раньше услышали – возвращающуюся колонну машин. Среди них шел наш оранжевый мерседес, выглядел он вполне свежо и достойно.

После этого деловая обстановка вокруг нас явно активизировалась. Боссу стали часто звонить по телефону, к нему постоянно приезжали какие-то люди для консультаций, переходящих в обеды с доном Маноло. К тому же, самочувствие босса улучшилось, о чем свидетельствовали последние результаты обследования у Хустиныча. Все это создавало предпосылки для изменения нашего статуса. Мы должны были перестать числиться пострадавшими и какими-то размякшими неудачниками и стать активными создателями цепи событий – такими, какими были до Либревиля.

Вдобавок ко всему, мой энтузиазм от новизны всей этой возни в гараже с грязными грузовиками и угробленными моторами, которые, как говорят на флоте, приходилось ремонтировать на коленке, изрядно поутих. Дало о себе знать свойство моей натуры, время от времени приносящее мне неприятности. Мне было всегда интересно решить сложную проблему, но делать это повторно никогда не хотелось – настолько мне отвратительны рутина и полное отсутствие творческого момента.

Поэтому я как мог обучил самых толковых парней из гаража, рассказав и показав наглядно, как ремонтировать технику в наших условиях. За собой я оставил только участие и контроль за сложными моментами монтажа и настроек, а сам все чаще стал появляться на нашем пароходике.

Он одиноко стоял в порту с всегда показательно бодрым боцманом по кличке Автопилот на борту. Боцман демонстрировал уникальное качество постсоветского флотского мичмана: быть мутным, но не пьяным. «Интересно, где он этому научился», – думал я, наблюдая за Автопилотом.

На кораблике я то и дело запускал механизмы, не давая им застаиваться, а еще заменил штатный, выработавший свой ресурс советский дизель-генератор. Вместо него на верхней палубе установил подаренный доном Маноло движок с воздушным охлаждением, что решило в одночасье целую кучу технических проблем. Кстати, процесс погрузки дизель-генератора с берега на верхнюю палубу находящегося на плаву судна без применения автокрана открыл для меня еще один аспект местных отношений.

Этот традиционно сложившийся метод управления и общения испанца-хозяина с его людьми я бы назвал «отец и дети». Гвинейцы, которые привезли на грузовике агрегат, открыли деревянные борта, и я увидел довольно объемный и тяжелый механизм. Ладно привезли, а как его теперь сгрузить с машины и погрузить на судно?

Я стоял, погрузившись в обдумывание этой технической проблемы, но так и не мог придумать ничего путного. Что же делать дальше? Потом я спросил на своем только-только формирующимся испанском: «А сколько он весит-то?»

«Восемь гвинейцев», – произнес тихо подошедший сзади дон Маноло. Из-за шума, создаваемого местными парнями, которые, как оказалось, распределяли между собой, кто будет делать работу, а не возмущались, как мне сначала показалось, тем, что работу придется делать вручную, я не заметил приезда хозяина. Поняв его слова по-своему, я стал прикидывать, сколько может весить стоящий передо мной гвинейский молодой пацан, размахивающий руками и доказывающий свою правоту в каком-то споре. Ну, похоже, около 60 килограммов. Ну, умножить на 8, получится около 500 килограммов.

Ну и что дальше? Даже если агрегат весит столько или даже меньше, все равно невозможно перетащить его вручную из кузова стоящей на берегу машины на борт находящегося на плаву парохода, минуя все леера и трапы, не сломав или демонтировав их, а заодно не переломав рук и ног грузчиков.

По привычке я все пытался придумать сколько-нибудь приемлемые способы погрузки и рассказать о них дону Маноло, но в ответ тот посоветовал мне обозначить мелом место, где ЭТО нужно поставить на корабле, а самому постоять в сторонке, а еще лучше – взять Автопилота и пройтись до находящегося поблизости бара. «Пойди поздоровайся с барменшей, а то она постоянно спрашивает, почему этот белый последнее время не заходит выпить пива или кока-колу и уже начинает подозревать, не заболели ли вы все», – сказал дон Маноло.

Но, хотя боцман дергал меня за руку, я никуда не пошел. Я стоял и не верил своим глазам. Сначала меня поразило, как хозяин по-отечески учил и разъяснял каждому его роль в столь сложном деле. Потом подошел ко мне и сказал, что нужно добавить еще двух людей: оказалось, что восемь человек – это не вес дизель-генератора, а их совокупная физическая способность выполнить его погрузку.

Все организовав и подключив к руководству операцией своих индусов, Маноло сел в машину и стал наблюдать за процессом. Несколько раз он выбегал из машины, давая какие-то корректировки. И через 40 минут деревянный поддон с привязанным мотором, как по волшебству, стоял на обозначенном мною мелом месте.

И ни тебе криков, ни тебе оскорблений, ни тебе начальственного гонора – только тихий тон указаний и приказов. Это с одной стороны, а с другой – полная вера в сказанное и порученное, основанная на безусловном авторитете отца у сына. Вот такие вот возникли у меня ассоциации. Бешеный контраст с манерой общения покойного кэпа, в которой, скорее всего, и заключалась причина его инфаркта.

Этот совсем не рядовой случай, когда была блестяще выполнена сложная и опасная работа, откорректировал мои понятия о стиле общения с этими людьми. Принцип русского панибратства, с возложением руки на плечо и совместным распитием спиртного здесь только во вред. Принцип отцовства, пожалуй, единственный, который работает в этих местах. Это как раз тот ньюанс, который был непонятен нам с кэпом и, по нашему мнению, нарушал морской закон и подрывал единоначалие на корабле.

Конечно, если судить по книгам и фильмам, в Африке бывало всякое. Но то, что я увидел, реально работало. Правда, авторитетом для местных являемся точно не мы, русские. Хотя в сердцах они и поминают недобрым словом всю испано-французско-португальскую компашку, но если дело касается серьезных вещей, то идут они уж точно не к нам. Да и вообще, стараются уехать на работу или полечиться ну никак не в Россию. Другой мир, другое мышление и воспитание, другие учебники истории, это уже на генном уровне, наверно. Так что мы для них не семья и послушают тебя только после того как рак испанский отсвистит. Ну и бог морской с ними.

В конце концов у меня есть выздоровевший начальник. Перед отлетом в Европу он бухнул передо мной ящик с видеокассетами и произнес следующий текст:

«Фильмы тебе помогут быстрее освоить испанский. Остальное ты делаешь пока что верно. Не превышай тропических доз спиртного и прежде чем спросить у женщины или девушки «где здесь поворот на Париж?», узнай, из какого она городка-пуэбло. И если из Монгомо, немедленно извинись и скажи, что с кем-то ее перепутал. В остальном разберешься сам – не маленький. Связь через дона Маноло, напарника-сменщика пришлю, как только найду»

Все было предельно ясно, вот только причем тут Париж? С мыслями о Париже и Монгомо я открыл ящик и обнаружил, что все видеофильмы на испанском языке. Я понял идею босса. Почти все фильмы я уже смотрел на русском, поэтому смысл их был мне понятен. Наиболее часто звучащие слова я записывал, запоминая при этом, в каких ситуациях и в каком контексте они употреблялись, а затем уже смотрел их точный перевод в словаре.

В общем мне было чем заняться на досуге. К тому же, в результате всяческих переговоров и совещаний нарисовалась тактика использования нашего кораблика, носящего теперь имя «Моту Овен». Определился треугольник «Бата-Малабо-Дуала-Бата», и очень скоро дон Маноло пригласил меня в офис и представил нового капитана, «самого лучшего в этом регионе»

10.

Это был типичный африканец, сенегальского покроя, из разряда «постоял в рубке железной каюки – и можно надевать пиджак с галунами по локоть». Держал он себя высокомерно, казалось, все его длинное тощее тело вибрировало от гордости от осознания себя КАПИТАНОМ.

Естественно, наша советская техника (радар аналоговый c трубой-окуляром и зеленой ниткой, бегающей по центру круглого экрана; эхолот размером с чемодан, пишущий рельеф дна на специальной бумаге; радиооборудование, полностью занимающее отдельное помещение) в восторг его не привела, а можно сказать – напугала. На всем на этом нужно было уметь работать, а он практиковался на французских «рыбаках» где-то в Камеруне и Сенегале. Аппаратура на них была, конечно, с нашей не сравнить, так что на нашем оборудовании он был полный ноль.

Но, как говорится, что имели, то и пользовали. Единственный плюс заключался в том, что сенегалец начал плакаться хозяину и ныть: что это, мол, за прошлый век в обличии пароходика, который бороздит просторы Гвинейского залива, да еще и под флагом такой уважаемой компании.

Это затронуло гордость дона Маноло, и нам поменяли (не сразу, конечно) аппаратуру, а я устроил себе мастерскую на месте радиорубки, из которой убрали старый радиопередатчик "Шторм" вместе с радиоприемником.

Старый экипаж капитан принял с саркастической улыбкой. До этого он попробовал обсуждать кандидатуры в офисе, мы это уже проходили. В Гвинее мало хороших моряков, и все они уже здесь, на борту «Моту Овен» – так ответили ему в офисе.

Но порядки на судне поменялись кардинально. Понятия у сенегальца были такие: я приехал – сел на капитанский стульчик, порулил – уехал в отель, и все, что ниже рубки – мне неинтересно, для этого есть специальные люди, которые должны сами все понимать и выполнять без напоминаний. То есть никакого командного социума, полный эгоизм с индивидуализмом. Его последнего привозили на судно на офисной машине из отеля и первого же увозили.

Нервы у меня набрякли. Гвинейцы, которые были недовольны флотскими порядками покойного кэпа, в полной мере ощутили братскую любовь и заботу нового капитана, заметно погрустнели и начали потихоньку кучковаться вокруг меня. Они вспоминали все, чего хлебнули в предыдущих рейсах – а, как известно, ничто не сближает лучше совместно пережитых трудностей – и им становилось страшно от мысли, что будет и кто возьмет на себя управление кораблем, если опять шторм или рифы, или непростой заход на пузе, перегруженными, в Бату, или мы заблудимся в устьях рек, как уже не раз бывало из-за слишком крупного масштаба морских карт, или случится какая-то другая беда, каких в море случается великое множество.

Не буду описывать, как постепенно, в течение двух последующих месяцев накалялась обстановка и как все громче визжал наш капитан по поводу перегрузов в порту Дуалы. Надо сказать, что к перегрузам мы вполне уже привыкли, а вот шум по их поводу очень не приветствовался представителями центрального офиса. В общем, произошло именно то, что я и предвидел.

Рейс в Дуалу под специально для нас сформированный груз нам объявили неожиданно. Мы еще не освободили трюм, а нас уже начали грузить пассажирами и попутной мелочевкой для камерунского офиса. Все происходило медленно, шел сильный накат с океана, что здорово мешало. Я уже видел, что придется идти на ночь глядя.

Индус-агент подгонял – в Дуале ночью должны были запустить в порт грузовики с нашим грузом, и, если мы не придем вовремя, очередь пройдет, автомобили выведут за территорию и будут грузить следующее, уже ошвартованное судно. А это будет означать потерю времени и денег, которые уйдут за простой грузовиков.

Поэтому все спешили, старались как могли, и только нашего капитана ничего не трогало. Позвонив агенту и сказав, что приедет из города, когда все будет готово, он отключился.

Закончив разгрузку поздно вечером, мы с Автопилотом с грустью посмотрели на переливающуюся гамму огней бара «Ганди», нависшим всем своим ассортиментом еды и спиртного, прямо над портом. Еще там работали душевные и добрые к нам, морякам, официантки. Правда, их доброта очень зависела от наличности в наших кошельках, но мы, годами болтающиеся по африканским отстойникам без домашнего и душевного тепла и прочих уже забытых человеческих радостей, на такие нюансы просто не обращали внимания. И наслаждались этими фальшивыми добротой и заботой, пока сидели в баре.

Сглотнув слюну и выпив по банке пива, мы с боцманом отвернулись от разноцветных грез над портом и занялись подготовкой к отходу на Дуалу. Провернув все механизмы, я запустил главный двигатель и начал уже нервничать, когда почти уже наступившую темноту разрезали лучи от фар подошедшего такси с капитаном.

Переместив свое величество в кресло в рубке, он что– то буркнул по поводу позднего отхода, в чем я был с ним солидарен, и мы, дав ход, начали медленно, с разворотом уходить в темень. Минут через десять, когда мы стали менять курс параллельно берегу и из-за мыса нам открылась освещенная панорама ночного Малабо, по крыше рубке раздались звонкие щелчки с визжащим рикошетом.

Доносящийся с мыса глухой стрекот чего-то крупнокалиберного подтвердил догадку и заставил нас рухнуть на палубу. Вся спесь с капитана улетучилась мгновенно, он на карачках и очень быстро пополз в открытую дверь моей новой мастерской, бывшей радиорубки. Я только и успел крикнуть ему вдогонку: «гвардокоста»! (береговая охрана)

Так и есть, этот нехороший человек тупо не запросил «добро» на отход у пограничников, стоящих на мысу у входа в бухту Малабо, а ведь там кроме пулеметов, еще и пушка стоит, это я точно знал. Агент, понадеявшись на капитана, решил не беспокоить военных, а портовые власти по причине позднего времени и принятого презент-вина, тоже расслабились, закрыв двери на замок до утра.

В общем, быстро связавшись с погранцами по радио и выяснив, что никого не потеряли ни убитыми ни ранеными, мы весело прогудели на прощание веселящемуся яркому городу и ушли в тьму океана.

Единственной надеждой на благополучный исход этого ночного рейса был комплект новых навигационных приборов (GPS, радар и эхолот), недавно присланных большим боссом и установленных мной в нашей ретро-рубке. И вот, когда наш рулевой, а эту роль сейчас исполнял капитан, отвернулся от радара и стал вглядываться в контуры далекого камерунского вулкана, меняя курс с рекомендованного по карте на какой-то мне непонятный, я занервничал.

Позвав в качестве толмача боцмана, который уже начинал понимать мой испанский, я выяснил, что этот сенегальский уникум плевать хотел на приборы и карту, потому что эти места он и так хорошо знает, ловил здесь недавно рыбу на французском траулере, и может идти по береговым ориентирам.

Когда я вышел из рубки и посмотрел на береговые ориентиры, то понял: этот товарищ элементарно не знает, как ходить по навигационным приборам – ни по нашим ретро, ни по присланным современным. На этом расстоянии береговым ориентиром камерунского берега была гора высотой в 4000 метров, ну и слабое свечение какого-то города на горизонте. Все остальное – сплошная темень.

Пока я размышлял, каким именно способом лучше казнить этого вруна, набившего себе цену и убедившего кое-кого в своей компетенции мореплавателя, с морем начало происходить что-то непонятное. С носа и по всей длине парохода послышались странные удары, скрипы и треск. Я в панике включил палубное освещение – на переходах мы его обычно гасили, чтобы лучше было видно горизонт – и меня едва не хватила кондрашка. Мы плыли по лесу.

Форштевень раздвигал заросли растущих из воды тонких голых стволов, по-моему, бамбука. Мой второй механик Висенте с каким-то рычагом в руке пробкой выскочил из машинного отделения и залег на палубе. Боцман Автопилот на четырех точках отползал в тень под фальшборт. Остальных я не видел, наверное, тоже рассредоточились кто куда смог.

Я слегка отошел от столбняка и перевел ручку хода в положение СТОП. Имя капитана было Джебриил, но после всего случившегося я со спокойной совестью назвал его Дебилом и, показав руками на лес вокруг, дал ему понять, что всех нас интересует, куда завел нас этот идейный двойник нашего национального героя Сусанина.

Судно стояло между стволов как вкопанное. Не боясь течений и дрейфа, я стал разбираться с помощью GPS и карты, куда нас занесло по капитанским «береговым ориентирам». Гвинейцы шумно обсуждали событие, то и дело произнося слово «пираты».

Поколдовав над картой и определившись с нашим местоположением, я понял, почему мой второй механик выскочил из машинного отделения, прихватив с собой железный рычаг. Весь этот район входил в зону повышенного риска пиратских нападений. Услышав громкие удары о борта кораблика, а в машине они отдаются резче и сильнее, он подумал, что нас опять обстреливают, отсюда такая воинственная реакция.

Мы находились почти на мысу, у входа в устье реки Вури. И после допроса капитана выяснили, что эти палки установили местные собиратели мелких ракушек. Моллюски колониями селились на подводной части ствола, так что оставалось только вытащить палку из ила, счистить урожай в установленные в лодке емкости и снова воткнуть ствол в илистое дно.

Пиратам в этом захолустье делать, конечно же, было нечего, но ведь и сами собиратели ракушек в свободное от собирательства время вполне могли быть по совместительству джентльменами удачи. Поэтому нужно было убираться.

Капитан заперся от народного гнева у себя в загородке, но был извлечен и приведен в рубку. Так как выходить на рекомендованный курс было далеко, и мы потеряли бы на это уйму времени, можно было рискнуть и продолжить движение по этим местам, надеясь не попасться рассерженным за поломанные палки ребятам. А если нам повезет, то мы, срезав очень большой угол и миновав якорную стоянку и проклятую дуалинскую трубу, сразу ныряем в канал, ведущий в порт.

Опять авантюра, и почему-то я опять поддался на уговоры. Через полчаса мы вошли в густую полосу не то дождя, не то тумана, где радар уже не помощник, а еще через 20 минут завыл эхолот, предупреждая о резком подъеме дна, и мы со всего хода сунулись в песчаную отмель. На мели, посреди леса и посреди моря, да еще в темноте. Очередной африканский дурдом.

Хорошо еще, что трюмы пустые. При отходе из Малабо начинался отлив, значит, здесь сейчас малая вода, и при приливе есть возможность без особой мороки сойти с гребня дюны. Я проанализировал картинку на экране радара, который показывал засветку на удалении до 12 миль. Весь берег и мыс, определявший поворот в залив и устье реки, был скрыт мелкой густой моросью, и эта гадость могла продолжаться долго. Дождь – он тяжелый, он сразу вылился бы из тучи, прояснив горизонт на радаре, а эта засветка надолго, тем более что ни маяков, ни элементарного светового ориентира в виде фонарей на берегу нет. Да и двигаться мы тоже не могли.

И тут, чтобы привлечь к себе внимание, я гаркнул командным голосом на народном русском и потом еще с минуту выдерживал паузу, грозно глядя на людей, собравшихся на освещенной палубе. Таким образом я дал всем время уяснить, что отменяю всю ту галиматью, которую нес этот недоделанный французами кусок непонятного полуфабриката, ибо отныне на борту присутствует образ настоящего русского капитана со всеми вытекающими отсюда порядками.

Я почувствовал себя вернувшимся на 100 -200 лет назад, в саму историю открытия и освоения этих территорий, когда подобные истории могли происходить и происходили на парусных судах, когда нужно было гасить панику и сильные люди брали все в свои руки и приводили оставшихся или к гибели, или к победе, но – под жестким единоначалием, а не под лепет и всхлипы слабаков.

Ситуация была гипнотическая. Все вдруг стали понимать громко и резко произносимые мною русские слова, а меня самого как будто что-то изменило или, правильнее сказать, окрылило. Я знал, что говорить и сказанное мною доходило до всех! Чувство непередаваемое, не хватало только флага с Веселым Роджером, шляпы с пером и обнаженного кортика в руке.

Я усмехнулся про себя и спустился от своего ангела-хранителя на палубу застрявшего где-то на границе великого океана и тропических джунглей маленького кораблика с перепуганными и растерянными людьми. Приказав поднять на борт катер, на котором хотел спасаться сенегалец (после этого случая, слово «капитан» по отношению к нему было для меня непроизносимым табу) я через боцмана Автопилота разъяснил людям ситуацию и, расставив вахту на корме и носу, сыграл нормальный корабельный отбой.

Комичность положения открылась с первыми признаками видимости. Хотя, конечно, в том, что мы сорвали рейс, и компания по нашей вине понесла убытки, смешного было мало. Но на тот момент эта мысль меня волновала в последнюю очередь, нужно было слезать с «меляки». Я проверил вахтенных и задремал, сидя в рубке. А проснулся от удара лбом о штурвал. Мы качались на свободной воде от приливной волны, а метрах в 30 от нас стояла бамбуковая хибара с пальмовой крышей – по всей видимости жилье сборщиков ракушек, росших на палках, которые мы пропахали изрядно.

Нужно делать ноги, не хватало нам еще разборок с аборигенами. Быстро разбудив экипаж, я запустил главный двигатель и без дизель-генератора (мы его заглушили, чтобы не разбудить всю округу) дал задний ход. Видуха была еще та: кораблик весь окруженный палками и сидящий носом чуть ли не в окне африканской хибары. Картина маслом, как говорил персонаж какого-то фильма.

Пятясь задним ходом по проложенному коридору, мы около часа выгребали на свободную воду, а меня разбирал смех, наверное, на нервной почве. А на палубе, как всегда, увидев мою веселую рожу, танцевали мои родные аннабонцы во главе с мутным боцманом Автопилотом, которого я планировал сделать первым гвинейским капитаном.

Выйдя на оперативный простор, мы почувствовали себя слоном в посудной лавке, так как увидели такую движуху, о которой даже не подозревали. Хотя, если подумать, как еще людям передвигаться по густонаселенной территории, представляющей сплошную сеть заливов, рек и островов, да еще и скрытую джунглями?

Мы увидели небольшие, очень колоритные деревни с причалами и длинными носатыми лодками, которые сновали как им заблагорассудится. Все это напоминало движение автомобилей в африканских городах, только без сигналов.

Я думаю такой бардак и недисциплинированность в движении происходят от очень сильно развитого эгоизма, отсюда неприятие правил, когда подумать об удобстве соседа не хватает ни времени, ни мозгов. Какой-такой сосед, ведь это нужно мне, здесь и сейчас!

Позже я поинтересовался статистикой лодочных крушений. Ее, конечно, никто здесь не вел, но случаев пропажи лодок с пассажирами очень много.

А еще бывают неистовые тропические ураганы, возникающие буквально ниоткуда. За какие-то 30-40 минут райское место превращается в поле боя, на котором схватились две мощные стихии – то ли решившие продолжить давние споры, то ли не захотевшие уступать друг другу право первой потолкаться на этой территории. И горе всем, кто оказался там, где ветер и вода в своей слепой ярости кружили в схватке, сминая все на своем пути, растаптывая судьбы и жизни, меняя очертания берегов и русла рек, снося крыши строений и мочаля листья пальм, превращая деревья в рваные ошметки.

Несколько раз мне приходилось наблюдать за такими поединками – даже вспоминать о них приятного мало.

Так что и нам пришлось подчиниться существовавшему здесь порядку, точнее – беспорядку, к тому же нужно было спешить в порт под погрузку, а до причала, судя по карте, пилить еще два часа. Я дал полный вперед, погудел чтоб боялись, и наш старичок, как будто вспомнив молодость и чистый от ракушки корпус, разогнался не на шутку. Давненько такого с ним не случалось, но это, конечно, благодаря попутному течению, помогавшему нам в этих дебрях.

По пути нам встречались лодки с рыбаками, лупившими по воде длинными приспособлениями, похожими на гигантские вантузы. Таким способом они загоняли рыбу в сети. Рыбаки махали нам руками и своими вантузами, а потом прыгали в воду. Вряд ли они делали это в качестве приветствия. Скорее всего, волна, которая шла за нами, казалась им настоящей цунами, обрушившейся на их спокойный мирок, и они искали спасения от нее в воде.

Кого-то я сам себе напоминал, и, ухмыльнувшись, на этот раз я подумал уже о своем собственном первородном эгоизме. А вообще, хорошо бы нам не заглохнуть, иначе есть риск на своих спинах ощутить восхищение местных жителей ходовыми качествами нашего «чайного клипера».

Выскочив из очередного протока, мы почувствовали, как в лицо пахнуло простором залива и увидели угадывающиеся в сероватой дымке высотки Дуалы. Ну вот и закончилось очередное неизбежное, подумал я, ошвартовавшись у причала. Но тут же почувствовал, что ошибся в своих расчетах на предмет выпить свежего пивка в портовом баре и немного расслабиться.

Ко мне приближались двое представителей камерунского закона. Выглядели они как-то не очень решительно, видать, была какая-то нестыковка в их коррупционной теории, наспех состряпанной для обоснования наезда на кого-то. Этим кем-то был, конечно же, я, и явно с подачи разжалованного мной капитана Дебила. Из короткой речи, произнесенной парнем в фуражке с кокардой, я понял, что меня обвиняют в расизме. А чуть позже, уже в участке мне перевели: «в избиении африканского представителя очень уважаемой испанской фирмы»

Дело серьезное. Но в дверях уже толпились мои аннабонцы с боцманом во главе и что-то выкрикивали по-французски. Не хватало только плакатов «Свободу Юрию!». Их приняли, а меня оставили в коридоре под охраной.

Я знал, что, поскольку боцману Автопилоту край нужно было замутиться пивком, а денег у него как всегда не было, и он рассчитывал на мой кошелек, то он будет хорошим адвокатом и найдет убийственные аргументы в пользу моей невиновности – во всем и навсегда.

А если еще и учитывать презент в виде ящика хорошего испанского картон-вина PENESOL, особо ценимого в Дуале и, как я подозревал, изъятого из трюма и приготовленного для реализации совсем при других обстоятельствах, но самоотверженно принесенного для смягчения представителей камерунской фемиды, то на душе у меня было совсем спокойно. Но при этом тягостно – от мысли о невозможности срочно выпить бокал свежего разливного камерунского пива и съесть пожаренную на углях и обмазанную острым, красным соусом свежую рыбку, приготовленную симпатичной торговкой Франциской.(Стефанией)

Но уже через час мои мысли материализовались в стол, накрытый на берегу реки под сенью большого мангового дерева. Кошелек мой основательно похудел, так как пришлось поить и кормить не только всех аннабонцев, но и присоединившихся к нам друзей-полицейских – тех, что сначала на меня наехали.

Денег, естественно, не хватило, но Франциска(Стефания), уже знавшая наизусть всю героическую историю от счастливого и уже мутного боцмана, который обнимал ее и что-то шептал на ухо, благосклонно позволила мне себе задолжать. Тем более, что Дебил нагадил когда– то и ей, он здесь, оказывается, известная личность.

Как я и опасался, из-за блужданий в «лесу ловцов марискос» (назовем его так) мы пропустили свою очередь на погрузку. Ситуация неприятная. Некое подобие порядка, более или менее выстроенного в малом каботажном порту Дуалы, старались не нарушать, ведь на очереди были завязаны и поставщики, и производители, и много кто еще.

Разобравшись с внутрисудовыми делами и получив от индуса Рамеша –представителя компании в Дуале – все необходимые инструкции, мы перешвартовались к отстойным судам, пропустившим свою очередь. Здесь факт нашего прибытия с удовольствием приняли к сведению полчища крыс и тучи тараканов. Стоически восприняв новое соседство как отрицательный бонус за произошедшее, мы развернули профилактические мероприятия по противодействию попыткам проникновения на борт вышеназванных тварей.

В войне с крысами мы применяли почти ту же тактику, известную мне с первых дней службы на флоте, когда мы заходили в Сирию, в славный город Тартус. В 1980-е годы это было единственное место, где наши моряки, словно в награду за страдания, перенесенные за время шестимесячных боевых патрулирований в Средиземном море, могли затариться с целью дальнейшей перепродажи джинсами, жвачкой и оконной тюлью.