Текст книги "В долине Маленьких Зайчиков"

Праву взял блюдо и поблагодарил.

– Вы ничего не слыхали об одном нашем пастухе? – осторожно заговорил Арэнкав. – Он ушел из нашего стойбища. Не захотел с нами жить…

– Его зовут Коравье? – спросила Наташа.

– Женщина знает его? – удивился Арэнкав.

– Он живет у нас в поселке. Собирается стать укротителем железного зверя – трактора. Способный парень.

– Мы не удерживаем людей, которые хотят жить по-другому, – многозначительно заметил Арэнкав.

– Выходит, он не погиб в тундре? – озадаченно проговорил Эльгар. – И с ним у вас ничего не сделали?

– А что с ним сделается? Живет хорошо, сын растет.

– А с его лицом ничего не сделали? – продолжал допытываться Эльгар.

Наташа рассмеялась:

– Потолстел только, может быть.

– Не клеили его лицо на бумагу-паспорт? – Эльгар замер, ожидая ответа на свой коварный вопрос.

– Слушай, дед, – сказала доктор Наташа. – Когда я была вот такой маленькой, – она показала на полметра от земли, – и то не верила сказкам, которые ты мне сейчас рассказываешь. И никто в нашем селении не верил, кроме выживших из ума старух.

Арэнкав неодобрительно посмотрел на шамана, и тот отошел в сторону, растерянно моргая глазами.

На обратном пути в поселок Сергей Володькин набросал в блокнот впечатления о первом посещении стойбища Локэ. Украдкой он наблюдал за Праву.

– Надо было хоть дать Наташе походить по ярангам. Вон она дуется, – миролюбиво заметил он, окончив записи.

Занятый своими мыслями, Праву не обратил внимания на обиженный вид доктора. Взглянув сейчас на нее, он почувствовал себя виноватым и мягко сказал:

– В другой раз, Наташа. Не все сразу…

Он не сказал о том, как расстроила его выходка Володькина в такой напряженный момент. Неужели он не мог потерпеть?.. Ну встал, и дело с концом. Но зачем пускаться в объяснения?.. Дисциплины совсем у парня нет… Испортил все. Да Сергей вообще его не считает за своего начальника.

Тарахтел трактор. Балок тащился по мокрой тундре, переваливаясь с боку на бок, как лодка на волнах.

Праву подумал о предстоящем разговоре с Ринтытегином. Ринтытегин, конечно, потребует подробного рассказа о поездке. Праву почему-то побаивался Ринтытегина. Ему все казалось, что тот посматривает на него и про себя ехидно усмехается: а ну, как ты справишься с этим делом, образованный историк? Какую пользу способен принести людям, которые живут сегодня?.. Может быть, надо было остаться в аспирантуре? Чтобы заведовать красной ярангой, не обязательно кончать университет… Первое поручение выполнил из рук вон плохо. Повел себя как мальчишка… Научный работник!.. Праву вспомнил о тетрадке в клеенчатом переплете, приготовленной для записи научных наблюдений над жителями стойбища Локэ, и с горечью обнаружил, что забыл даже взять ее… Может быть, если бы Наташи не было, – все пошло бы не так. Это она смущала все время: у нее взгляд как у Ринтытегина… Трудно будет вернуть жителей стойбища из прошлого… Показать бы им всем сегодняшнюю Чукотку, нынешнюю жизнь и сказать: выбирайте! Арэнкав, Мивит и Эльгар, конечно, отмахнутся. Но именно они заслоняют настоящую жизнь от своих соплеменников! Значит, надо прежде всего обезвредить их.

Праву выглянул из балка. Уже виднелись домики колхозного поселка Торвагыргын и два белых самолета, распластавших крылья на посадочной площадке.

Торвагыргын строился. С восходом солнца заводиле песню пилорама, за ней вступал в хор утренних голосов дружный перестук плотницких топоров. Возводилось сразу несколько домов. На стройке трудились шумные веселые люди в солдатской одежде, но без погон.

Праву и Ринтытегин, перешагивая через бревна, шли к дому сельсовета. Свежий утренний воздух бодрил. Да и все кругом не располагало к грусти, звало к движению, к деятельности.

Понемногу яркое утреннее солнце разгладило хмурь на лице Праву и даже вызвало некое подобие улыбки.

– Отличные ребята! – не удержался от похвалы строителям Ринтытегин. – Я их встретил в Анадыре. Только что демобилизовались и собирались ехать на строительство комбината. Вот тут-то я и перехватил их – под самым носом представителя совнархоза! Говорю: строить комбинат в тундре, конечно, почетно, но кто из строителей может похвастаться, что возводил новый колхозный поселок для чукчей тундры? Я не стеснялся и расписал им стойбище Локэ. Словом, дал понять, что от них зависит судьба людей… Загорелись у ребят глаза – решили ехать к нам. Представитель совнархоза ругался, но ничего не смог поделать: все по закону. А закончат у нас строительство – пожалуйста, пусть идут на комбинат. Работы на Чукотке им хватит на всю жизнь и еще детям останется…

В комнате сельсовета Ринтытегин уселся в бархатное кресло. Каждый раз при виде этой роскошной для тундры мебели, гордости Ринтытегина, Праву испытывал чувство, похожее на неловкость.

Володькин рассказывал, как Ринтытегин купил и перевез эту мебель. Началось с того, что по случаю окончания финансового года Анадырь отпустил неслыханно большую сумму на приобретение обстановки для сельсовета. Однако в магазине окружного центра, кроме кабинетного гарнитура китайского производства, никакой другой мебели не было. Ринтытегин загорелся купить этот кабинет, но не знал, как его перевезти. Помог случай: в Торвагыргын летел самолет для уточнения состояния посадочной площадки. Ринтытегин уговорил командира погрузить мебель на самолет…

Председатель сельского Совета окинул хозяйским взглядом комнату и кивнул Праву:

– Рассказывай.

– Мало сделали, – сказал Праву. – Можно считать, что поездка не удалась. О самом главном с жителями стойбища так и не поговорили. Даже не решились посмотреть больных, а они ведь наверняка там есть… Не знаю, с чего и начинать, – вздохнул он. – Тут опыт нужен, мне его не хватает. – Он взглянул на Ринтытегина, но тот молчал. – Заправилы там Арэнкав и Мивит. Пока они в стойбище и люди им верят, вряд ли мы сделаем…

– Праву, – перебил Ринтытегин, – самокритика – хорошая вещь, но в меру. А то гляди, как себя расписал: ничего не удалось, опыта мало!.. Но ты же коммунист! Не имеешь права сдаваться!..

– Но я ведь правда не знаю, как все-таки быть!

– Чувствуй себя комиссаром!

– Может быть, арестовать Арэнкава и Мивита, а заодно с ними шамана? – высказал вслух заветную мысль Праву.

– За что?

– Ну, как бы сказать, – замялся Праву, – за сопротивление Советской власти, что ли…

– Эх ты! – дружески улыбнулся Ринтытегин. – У тебя в руках такое средство, которое сильнее всяких принуждений! Умей только им пользоваться!

– Какое?

– Правда! Правда на твоей стороне, жизнь тебе первый помощник! Разве этого мало? И Коравье должен стать твоей правой рукой!..

В конце разговора Ринтытегин пообещал в ближайшие дни съездить вместе с Праву в стойбище.

Направляясь домой, Праву по обыкновению завернул в медпункт.

Коравье сидел на крыльце. Мирон спал в коляске.

– А где жена? – спросил Праву.

– Учится русскую еду готовить, – ответил Коравье, беспечно щурясь на солнце.

Праву заглянул в дверь и увидел большой фанерный лист с пельменями, обсыпанными мукой, а в глубине тамбура Росмунту и Наташу Вээмнэу в цветастых передниках.

– Приглашаем на пельмени! – поздоровавшись, сказала Наташа.

– Спасибо, – ответил Праву и спросил: – Вы еще обижаетесь на меня?

– Нет уже, – ответила девушка. – Простила. Возьмете в следующий раз?

– Обязательно, – пообещал Праву. – Ринтытегин тоже поедет.

Праву присел рядом с Коравье на нагретые солнцем дрова и спросил:

– Как живешь?

– Хорошо, – ответил Коравье и доверительно сообщил, показав на радиостанцию: – Я слушал там далекие голоса. По-чукотски говорили. Сначала ничего нельзя было разобрать; вроде бы слова наши, а понять невозможно. Потом прислушался. Говорили о люрэнских оленеводах, которые на тракторах пасут оленей. Правда?

– Раз об этом говорят по радио – значит, правда.

– Посмотреть бы! – воскликнул Коравье. – Вот, должно быть, интересно!

– Если хочешь, можно это сделать. У оленеводов нашего колхоза тоже есть тракторный домик. В бригадах Нутэвэнтина и Кымыргина. Попросим колхозного начальника Елизавету Андреевну и поедем туда…

– А разве не ты главный начальник здесь?

– Нет, – ответил Праву, не подозревая, как разочаровал этим Коравье.

– В твоем стойбище мы разговаривали с тремя мужчинами. Среди них был старик Эльгар. Знаешь его?

– Как же не знаю! – ответил Коравье.

– Так вот, этот старик все опасался, что мы твое лицо испортили и наклеили на бумагу…

Коравье смущенно улыбнулся:

– Глупый! Я этому тоже когда-то верил. Но теперь убедился, что, если человек не захочет, с его лицом насильно ничего не сделают и не наклеят на бумагу.

Праву полез в карман и вытащил бумажник. Извлек паспорт, полученный в василеостровском отделении милиции Ленинграда, и раскрыл его.

– Вот смотри!

Коравье вцепился обеими руками в паспорт. Несколько раз взглянул на Праву, потом на фотокарточку.

– Похож? – спросил Праву.

Коравье помедлил с ответом. Затем, подбирая слова, чтобы не обидеть Праву, сказал:

– Это, конечно, ты. Очень похож… Но вроде тот, который на бумаге, умер, хотя и очень похож на тебя. Он похож на мертвого, а ты ведь живой!

Праву взял паспорт, пораженный суждением Коравье, и стал рассматривать фотографию. С маленькой карточки на него смотрел худощавый молодой человек с утомленными глазами. Сколько лет прошло с тех пор, как он снимался? Года три? Что ж, того Праву, который на фотографии, действительно нет… Коравье по-своему прав.

– Видишь, для того чтобы сделать такую вещь, как мое лицо, человеку, мастеру этого дела, потребовалось времени меньше мигания. Причем он даже не притронулся к моему лицу… Может быть, и ты попробуешь?

– Нет, – покачал головой Коравье. – Подожду… Знаешь, Праву, ты молодой, как я, но для меня и Росмунты ты стал как бы отцом. Мы верим тебе и знаем, что плохого ты не пожелаешь нам. Мы тебе очень верим, верим и Вээмнэу, но многое, что вы делаете, нам непонятно…

– Слушай, Коравье, что я скажу. Эту новую жизнь, какую ты видишь вокруг, помогли нам построить русские, особенно лучшие люди среди них, которые носят имя коммунистов. Все, что они делают, нам на пользу. Плохого они нам не посоветуют, даю тебе слово.

– Как лучшее имя русского? – переспросил Коравье.

– Коммунист.

– Все люди, которые живут в поселке, – коммунисты?

– Не все, – ответил Праву. – Например, Сергей Володькин не коммунист.

– Что же так? – удивился Коравье. – Такой хороший человек, а лучшего русского имени ему не дают. Часто заходит к нам. Разговаривает, правда, плохо по-нашему, но Вээмнэу ему помогает.

– Придет время, дадут, – обнадежил Праву. – Мне же дали.

– Ты же не русский? – не понял Коравье.

Праву пришлось объяснять, кто такие коммунисты. Но, у Коравье, по всему видать, сложилось убеждение, что коммунист – это лучшее русское имя, которое дается самым достойным, пусть даже не русским.

6

Праву шел домой с партийного собрания.

Съехались из тундры коммунисты колхоза. Сколько здесь оказалось замечательных людей! Взять Нутэвэнтина. Это не просто пастух. У него зоотехническое образование, отличное знание тундры. Или бригадир Кымыргин – мудрый оленевод, заботящийся о стаде, как о своей семье.

Елизавета Андреевна Личко упрекнула оленеводов за то, что они не торопятся отпускать свои семьи в поселок.

– Уже десять домиков готовы и пустуют. Для кого же строим? Зачем вам таскать такую обузу в тундре? Для ваших жен здесь столько работы… Смотрите, как бы ваши дома не заняли люди стойбища Локэ!

Праву крикнул с места:

– И для них нужно строить дома!

– Знаем, Праву, – спокойно ответила Елизавета Андреевна. – Но сначала обеспечим жильем своих колхозников.

В перерыве Праву подошел к Ринтытегину и высказал ему неудовольствие тем, что Елизавета Андреевна относит стойбище к «чужим».

– Ничего, разберемся, – успокоил его Ринтытегин. – Как идут дела?

– Хочу Коравье уговорить вступить в колхоз.

– Правильно. И еще вот что: у них сын не зарегистрирован. Надо ему выдать свидетельство о рождении.

Уже возле своего домика Праву встретил Наташу Вээмнэу.

– Помогите мне!

Праву испуганно спросил:

– Что случилось? Коравье? Росмунта? Мирон?

– Коравье.

– Заболел? Что с ним?

– Здоров, – улыбнулась Наташа. – Но мне нужно его осмотреть, а он никак не соглашается. Даже Росмунту не слушает.

– Что же его смотреть? – удивился Праву. – Он здоров.

– А мне нужно. И медицинской науке это тоже нужно, – серьезно сказала доктор Наташа.

Коравье, как обычно, сидел на дровах, а рядом в коляске играл большой оленьей костью сын Мирон.

– Хочется в тундру, – признался Коравье. – Не может человек так долго вдали от стада.

– Об этом и я думаю, – обрадовался такому повороту разговора Праву. – Но в стойбище Локэ ты возвращаться не хочешь, а другие олени все колхозные. Выходит, надо вступать в колхоз. Ты видел пастухов, которые приехали. Разве они хуже тебя? А они все колхозники, даже больше того – коммунисты.

Коравье недоверчиво глянул на Праву и сказал:

– И я думаю об этом. Вот только, как это сделать, не знаю. Не готов я, наверно, быть колхозником… Многое не понимаю… Вот со мной недавно разговаривала Вээмнэу…

– Ну и что же?

– Приглашала в лечебное жилье.

– Сходи, если приглашала.

– Но она хочет, чтобы я разделся совсем… Не понимаю, что ей от меня надо. Росмунта ее хвалит; хороший доктор.

– Раз хороший доктор, отчего не показаться ей?

Коравье помолчал, потом решительно заявил:

– Не пойду. Нечего мне у нее делать.

– Это ты зря, – сказал Праву. – Она, конечно, не слепая и видит, что ты здоров. Даже очень. А она лечит людей, то есть делает их здоровыми… У нее должен быть образец здорового человека. Вот она увидела тебя. Подумала: хороший образец, надо его осмотреть, пощупать, чтобы по нему лечить людей… Я бы на твоем месте не отказывался.

Коравье заколебался:

– Я бы, пожалуй, согласился… Но только с тобой.

В тот же день Коравье в сопровождении Праву пришел в медпункт.

В сияющей белизной комнате стало тесно, как только туда вошли все трое – Праву, доктор Наташа и Коравье.

– Раздевайся, – сказала Наташа, и Коравье послушно снял верхнюю одежду, оставшись в одной рубашке.

– И рубашку снимай.

Коравье снял и рубашку.

Доктор Наташа взяла стетоскоп и приложила черный кружок, похожий на звериное ухо, к груди Коравье. Он едва сдержал себя, чтобы не вздрогнуть от холодного прикосновения. Наташа вертела Коравье и так и сяк, прикладывала звериное ухо то к груди, то к спине, стучала пальцами по ребрам… Потом велела лечь, помяла живот и попросила спустить брюки. Коравье умоляюще посмотрел на Праву. Но тот был серьезен, как будто присутствовал на важном жертвоприношении.

Измерив рост и грудную клетку, доктор Наташа разрешила измученному от напряжения Коравье одеваться.

Выйдя вместе с ним из медпункта, Праву укоризненно сказал:

– Видишь, ничего страшного не случилось, а ты боялся. Слышал, как доктор тебя нахваливала?.. И еще вот что, Коравье. Когда человек приезжает в другое стойбище, он старается жить так, как живут хозяева, а не устанавливает свои обычаи. По закону Советской власти каждый новорожденный должен быть записан в книгу, а твой Мирон еще не прошел такого обряда. Если думаешь о колхозе, то не забывай и о сыне.

– Где его записывать нужно?

– У Ринтытегина. А лицо не надо делать.

– Хорошо, посоветуюсь с Росмунтой, – кивнул Коравье.

Росмунта шла впереди, толкая коляску с Мироном, за ней, немного отстав, Коравье и Праву.

Коравье посмотрел на спину жены и тихо спросил Праву:

– А когда мне дадут такой же, как у тебя, паспорт?

– Когда хочешь. Но только раньше нужно сделать лицо, а ведь ты боишься этого…

– Ты плохо обо мне думаешь, – обиженно сказал Коравье. – Я готов хоть сейчас подставить лицо для того, чтобы с него сделали другое.

– Хорошо. Может быть, это удастся сделать даже сегодня.

В сельском Совете их встретил торжественный Ринтытегин. Он был в темно-синем костюме, на лацкане пиджака горел орден Ленина и медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Председатель был чисто выбрит, и на щеке красовалась бумажная заплатка.

Родители сели на стулья, обитые красным бархатом, и. Ринтытегин раскрыл первую, чистую страницу книги «Записей актов гражданского состояния».

– Фамилия? – спросил он по-русски и, спохватившись, тут же перешел на чукотский язык: – Как твое имя?

– Ты же меня знаешь, – удивился вопросу Коравье.

– Такой обычай, – официально ответил Ринтытегин.

– Коравье.

– Мать как зовут?

Коравье вопросительно посмотрел на Росмунту, потом на Ринтытегина.

– По обычаю кому отвечать на вопрос: мне или жене?

– Ладно, – махнул рукой Ринтытегин. – Я уже записал. А русское имя у тебя и Росмунты есть?

– Нет. Еще не взяли.

Вдруг Ринтытегин стукнул себя по лбу:

– Что я делаю?! Я же нарушил закон! Как я могу выдать свидетельство о рождении, когда не зарегистрирован брак?

Праву поймал на себе беспокойный взгляд Коравье.

– Разве нельзя сделать что-нибудь? – спросил Праву у Ринтытегина по-русски. – Не портить же праздник Коравье и Росмунте. Они получают первый советский документ, и мне кажется, не столь уж важно, что это: свидетельство о браке, паспорт или свидетельство о рождении.

Ринтытегин развел руками:

– Получается заколдованный круг: если я, действуя по инструкции, не выдам свидетельство о рождении, то окажусь бюрократом, но, с другой стороны, мне, председателю сельского Совета, неловко нарушать закон…

После долгих колебаний Ринтытегин наконец выписал свидетельство о рождении, и Коравье принял его со взволнованным и радостным видом. Он помахал красочной бумажкой перед лицом маленького Мирона:

– Смотри, ты первый из нашего стойбища, удостоенный бумаги!

Удостоенный бумаги сосал палец и что-то говорил на своем, одному ему понятном языке.

У Володькина был фотоаппарат «Зоркий» В большом чемодане, задвинутом под кровать, имелось все необходимое для съемок и печати, даже небольшой запас матовой немецкой фотобумаги для портретов. Все это Праву извлек на свет при удивленно молчавшем Володькине и сказал:

– Ты должен сфотографировать Коравье и Росмунту.

– Это приказ начальника или дружеская просьба? – шутливо поинтересовался Володькин.

– Дружеская просьба. Это нужно сделать побыстрее. Скоро приедет начальник паспортного стола райотдела милиции. Он привезет паспорта Коравье и Росмунте.

– Хорошо, сделаю, – пообещал Володькин.

Он зарядил кассету, проверил лампу-вспышку и через несколько минут объявил:

– Я готов.

– Счастливо.

Володькин ушел. Но не прошло и десяти минут, как он вернулся.

– Они хотят фотографироваться непременно в твоем присутствии!..

– Вот странные! – жаловался Володькин по дороге. – Сколько раз я у них бывал, разговаривал, а они отнеслись ко мне, как к чужому. Обидно… Только вчера Росмунта со мной откровенничала. Смотрела-смотрела на себя в зеркало, потом повернулась ко мне и спросила: «Мы с тобой, Володькин, наверно, одного племени?»

– Ну, и что ты ответил? – заинтересовавшись, спросил Праву.

– Ничего не ответил, – буркнул Володькин. – Перевел разговор на другое. Но красавица! Никогда не встречал такой женщины, честное слово!

Коравье не скрыл радости при виде Праву, тот упрекнул его:

– Что же ты, Володькина испугался?

– Мне не нравится этот глаз, – оправдывался Коравье, кивая на объектив. – Может быть, ты сам раньше попробуешь?

Володькин установил штатив и сфотографировал Праву.

При щелчке аппарата Коравье вздрогнул. Праву поднялся со стула и сказал:

– Вот и все.

Коравье внимательно осмотрел Праву и только после этого согласился сесть на стул, После него место перед фотоаппаратом заняла Росмунта. Она все время улыбалась Володькину, и ему долго не удавалось сделать снимок для паспорта, где не требуется улыбки.

Разохотившийся Володькин предложил сфотографировать и Мирона, но Коравье наотрез отказался.

Нетерпение Росмунты и Коравье увидеть свои лица на бумаге было так велико, что Володькин обещал в этот же день отпечатать снимки.

Фотографии получились на славу. Коравье разглядывал себя, затем брал фотографию Росмунты. Клал рядом маленький и большой снимок и сравнивал их.

– Хоть ты, Праву, и утверждаешь, что на свете чудес не бывает и все можно объяснить, но это для меня чудо, – сказал он задумчиво.

Праву решил составить план следующего посещения стойбища и строго придерживаться его. Вооружившись авторучкой и раскрыв блокнот, он уселся напротив окна за шатающийся столик и задумался.

Прямо перед ним, по ту сторону дороги, вырастал новый дом. Вчера были только стены, а сегодня уже возведены стропила под крышу… Интересно, кто поселится в этом доме?

Праву перевел взгляд на чистый лист блокнота… Хорошо бы посоветоваться с Ринтытегином, да неловко. Опять напомнит о высшем образовании… Что же делать? Вот доктор Наташа знает, что ей делать. Если что-нибудь не ясно, откроет учебник и найдет ответ. А как быть ему? На самодельной полочке из неоструганной доски стоят книги, привезенные из Ленинграда. «История первобытного общества» Равдоникаса, «Первобытная религия» Штернберга, «Первобытное мышление» Леви Брюля, «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса… Чем они могут помочь Праву?

Праву сердито захлопнул блокнот и встал из-за стола. Все же нужно пойти к Ринтытегину и честно признаться, что ничего не надумал.

Ринтытегин, несмотря на поздний час, находился в сельсовете.

– А, пришел? – приветствовал он Праву.

В ответ на жалобы Праву он спокойно возразил:

– А чего там этот план писать? Все и так ясно: в кратчайший срок сделать жителей стойбища Локэ полноправными товарищами нашей жизни. Что тут сложного? А для этого прежде всего открыть школу.

– Почему именно школу? В конце концов наша цель не только научить грамоте детей стойбища Локэ…

– Верно. Только в нашем положении самую верную помощь окажут именно мальчики и девочки стойбища. Через них мы впустим новую жизнь в яранги обманутых людей… Вот так. Надо переписать детишек, осмотреть их, а осенью посадить за парты. – Ринтытегин захлопнул книгу и спрятал в ящик письменного стола. – Не знаю, как считает наука, а я считаю, что историю делает молодое поколение…

Праву вспыхнул:

– Почему вы все время подтруниваете над моим высшим образованием?

– Извини, – похоже, искренне смутился Ринтытегин. Он открыл ящик стола и снова вытащил книгу. Это оказался учебник истории СССР для начальной школы. – Видишь? Я не могу не завидовать тебе. Для меня это много значит – чукча с высшим историческим образованием. Завидую и хочу, чтобы ты не только носил знания в себе, а разумно делился с другими…

– Я всегда рад, – пробормотал пристыженный Праву.

– Я не про лекции и прочее, хотя это тоже нужно, – пояснил Ринтытегин. – Ты образованнее всех нас – с тебя и спрос больше. Ты поступил сейчас в новый университет – университет жизни, и если пройдешь его с честью, из тебя выйдет настоящий человек, коммунист в полном смысле этого слова. Может, конечно, я неудачно тебя подталкивал к тому, чтобы ты не столько гордился своим дипломом, сколько продолжал учиться у жизни… А что касается стойбища Локэ, – проговорил он загадочно, – то я припас одно секретное средство, которое нам должно здорово помочь.

В стойбище Локэ отправились пешком. Ринтытегин нес портативную палатку на трех человек, Коравье – продукты, Праву – примус и керосин. Володькин, как наиболее слабый, шел налегке, с фотоаппаратом и лампой-вспышкой; доктор Наташа несла свой обычный черный чемоданчик.

Сначала шли вдоль трассы будущей автомобильной дороги. Коравье едва узнавал знакомые места. Мощные бульдозеры разворотили землю. Кругом раскинуты большие палатки, пылают костры.

В конце первого дня путники с перевала увидели строящийся комбинат. Праву охватило странное чувство. В голове не укладывалось, что всего лишь в двух днях пешего пути отсюда люди живут в далеком прошлом, среди них нет ни одного грамотного человека, а самым мудрым считается шаман…

Над долиной высились стрелы башенных кранов, тарахтели моторы лебедок, трещали пневматические перфораторы, вгрызаясь в вечную мерзлоту. Заметно обозначились над землей будущие корпуса обогатительной фабрики. Гора Мэйнытин сотрясалась от взрывов.

Пока Праву и Ринтытегин договаривались с начальником строительства о продаже комбинату оленьего мяса, Коравье бродил по улицам нового поселка. Строители окликали его, угощали папиросами, а он ничего не мог произнести в ответ: не решался говорить по-русски, хотя знал уже немало слов.

– Мэй, тумгытум![11]11
  Мэй, тумгытум – товарищ, друг.


[Закрыть] – вдруг позвал голос.

Коравье несколько раз оглянулся. Кругом никого не было. Догадался посмотреть наверх и увидел высунувшуюся из кабины башенного крана голову.

– Микигыт?[12]12
  Микигыт? – Кто ты?


[Закрыть] – спросил Коравье.

– Не узнаешь?

– Как же тебя узнать? – ответил Коравье. – Ты там высоко, – у самого неба, а я стою на земле.

Крановщик спустился.

Коравье, пристально всмотревшись в него, узнал юношу, который первым весной пришел к ним в стойбище Локэ.

– Я Еттытегин. Разве ты меня забыл?

– Вот теперь-то я узнаю тебя! Ты сильно подрос и возмужал. Но там, на высоте, тебя, конечно, сразу не узнать, – сказал Коравье, оглядывая Еттытегина.

– Хочешь взобраться на кран? – предложил Вася.

– А можно?

– А почему нет? – важно ответил Еттытегин. – Я здесь главный.

– Ну, раз ты главный, я соглашусь.

По металлическим ступеням они поднялись в остекленную кабину башенного крана.

Коравье посмотрел вокруг.

Еттытегин следил за выражением его лица.

– Ну как, нравится? – спросил он.

– Много разворотили вы земли, – задумчиво сказал Коравье.

– Здесь будет первый промышленный город на Чукотке… Вот там видишь крышу-скелет? Растет дом для хорошего настроения. Дворец культуры! А здесь, под нами, дом в три этажа. Люди заживут друг над другом, у них будут ванны – металлические лохани, в которых они смогут мыть свое тело.

– А горячую воду возьмут из Гылмимыла? – спросил Коравье.

– Нет, до Гылмимыла трубы далеко тянуть. Сами будем делать горячую воду…

Пока Коравье с помощью Еттытегина знакомился с обликом будущего города, Ринтытегин и Праву сбились с нот, разыскивая его.

Они расспрашивали каждого встречного. Некоторые его видели, но куда он запропастился, никто не знал.

Ринтытегин предположил, что Коравье удрал в тундру.

– Испугался техники. Пока мы тут его ищем, он уже в стойбище Локэ грызет оленью ногу и посматривает на дорогу: скоро ли мы покажемся?

– Не забрался ли он в рудник? – беспокоился Праву.

– Не может быть, – успокаивал его начальник строительства Иван Николаевич Аникеев. – Там надежная охрана – идут взрывные работы.

Праву проходил мимо башенного крана, как вдруг над головой услышал голос Коравье:

– Смотри, где я!

– Как ты туда попал? – удивился Праву.

– Земляк тут у меня, – весело ответил Коравье. – Мой старый знакомый Еттытегин.

В это время высунулась голова Васи.

– Праву! – радостно закричал он. – И ты здесь?

– Мэркычгыргын! – выругался Ринтытегин, завидя крановщика. – Как тебе не стыдно? Пожилые люди вынуждены из-за тебя рыскать по всему поселку!

– Ну, положим, мой брат не такой еще пожилой! – огрызнулся Еттытегин.

– Вася! Спусти человека на землю! – крикнул Праву.

Коравье спустился и восхищенно объявил:

– Молодец мой друг! Такой молодой, а может управлять огромной машиной! Быть ему большим начальником!

Праву, скрывая нежность, смотрел на спускавшегося следом за Коравье младшего братишку. Праву привык видеть в нем школьника, нуждающегося в опеке старших, и теперешняя его самостоятельность немножко удивляла и вызывала гордость. Все же он слегка пожурил его и спросил:

– Как живешь?

– Видишь, на кране работаю, – с оттенком хвастовства ответил Еттытегин. – А ты все еще заведуешь красной ярангой?

– Заведую, – ответил Праву, не уловив в тоне вопроса скрытого упрека.

– Ты помнишь Лонлы?

– Помню, – Праву не понимал, зачем брату понадобилось упоминать заведующего красной ярангой из их родного села.

– Отец пишет, что он спился и сейчас сторожит мясной склад от собак, – сказал Еттытегин.

Теперь Праву догадался, в чем дело: брат недоволен его незначительным служебным положением.

– Что еще пишет отец? – спросил Праву, вспомнив, что со времени приезда удосужился послать домой лишь телеграмму, сообщил адрес.

– Собирается приехать сюда, – ответил Еттытегин. – Ругается, что сыновья покинули его с матерью… Ты заедешь на обратном пути?

– Заеду, – обещал Праву.

По долине Маленьких Зайчиков пролегала временная дорога. Аникеев дал свой вездеход.

Машина, подпрыгивая на буграх, мчалась по тундре, Коравье изумлялся:

– Никогда по земле так быстро не ездил!

– Это еще что! – сказал шофер. – Вот закончим строить, положим бетон, тогда покатим!

Но автомобильная езда оказалась недолгой, дорога оборвалась.

В стойбище добрались вечером. Коравье повел спутников в свою ярангу.

– Мы будем ночевать в ней, если даже кто-нибудь успел ее занять, – заявил он.

Никто не вышел встречать путников. Лишь собаки несмело залаяли, но потом притихли и спрятали морды под лапы.

В яранге Коравье никого не оказалось. Она выглядела сиротливой и покинутой.

Коравье нерешительно постоял посреди чоттагина и сказал:

– Здесь у меня должны быть дрова.

Он пошел в угол и разворотил большую кучу хвороста, покрытую вытертыми оленьими шкурами. Скоро запах запустения, устоявшийся в яранге, вытеснился дымом.

Пока готовился ужин, Коравье осматривал свое жилище. Как он им гордился! Росмунта сшила полог, рэтэм, а Коравье вытесал жерди. Что говорить, его яранга не худшая в стойбище! Жерди, подпирающие свод, еще крепки и до блеска отполированы. Даже рэтэм, который столько времени не чинили, вполне прочен… Земляной пол крепко утрамбован и выровнен. – Будем сидеть так и ждать, пока нас соизволят посетить? – нетерпеливо сказал Праву.;

– Подождем немного, – отозвался Ринтытегин. – Поужинаем. Если к тому времени никто не придет, отправимся сами.

– Кто-то приближается к нашей яранге! – объявил Володькин. Он сидел у входа, спасаясь от дыма костра. Коравье выглянул и сообщил:

– Эльгар… Не понимаю, почему он один? Где. же Арэнкав и Мивит?

Вдруг Праву пришла в голову озорная мысль. Он приказал Коравье!

– Спрячься куда-нибудь. Володькин, дай фотографию Коравье!

Коравье послушно присел за кучей хвороста.

Вошедшего Эльгара подчеркнуто приветливо встретил Ринтытегин:

– Пришел? Очень рады! Проходи в чоттагин.

Эльгар заморгал, оглядывая чоттагин, и, не найдя ничего подозрительного, прошел к костру.

– Издалека прибыли? – спросил он гостей.

– Нет, – ответил Праву. – Ты ведь знаешь: мы живем теперь недалеко от вас.

Эльгар кивнул в знак согласия головой.

Праву вытащил большую фотографию Коравье и протянул шаману:

– Этого человека ты знаешь?

Эльгар отпрянул. Ему показалось, что на него глянул своими черными блестящими глазами сам Коравье. Шаман приблизил лицо к фотографии и тяжело вздохнул: