Текст книги "Мангазея"

Улыбнулся и Афанасий.

– Тогда уточняю свой вопрос, – невозмутимо произнес Тимофей, не обращая внимания на их смешки. – В ней, в этой самой рыбине, была икра или молоки?

Семен задумался.

– Да вроде как не было ни того ни другого… – неуверенно ответил он и, хлопнув себя ладонью по лицу, показал ее уже со следами крови.

– Так вроде или точно? – настаивал Тимофей, не обращая внимания уже на ладонь десятника.

– Точно, Тимофей, пустая была рыбина. Одни кишки в утробе, и ничего более. А тебе-то что от этого?

Тот же, обмахнувшись веткой от надоедливой мошкары, таинственно улыбнулся:

– А то, что теперь мне все ясно. – Афанасий с видимым интересом глянул на него, явно заинтригованный его последними словами. – Дело в том, – стал пояснять Тимофей, ставший вдруг центром внимания всей троицы, – что сейчас у рыб, как мне говорили те же рыбаки, подходит время нереста, на который они и пойдут в верховья Таза и его притоков. Стало быть, эта рыбина, поднявшись в половодье вверх по этой речушке, отложила икру где-то в ее верховье в каком-нибудь подходящем для этого небольшом омуте, где и вода будет потеплее, чем здесь, да и поспокойнее, а теперь, сделав дело, возвращалась назад в Таз-реку.

Афанасий с усмешкой посмотрел на него:

– Но ведь тебе же должно быть известно, что для продолжения рыбного рода эту самую икру надо еще непременно покрыть и молоками. Стало быть, эта рыбина никак не могла быть здесь одна. Мыслишь, Тимофей?

– Да мыслю, Савельич… Однако вторая рыбина могла уже успеть и уйти в Таз-реку. А могла и не успеть, – заметил тот.

– Ну и что из этого? – нетерпеливо спросил Афанасий, пытаясь понять ход его мысли.

– А то, что вот эта рыба, которую поймали наши умельцы, была вроде бы как разведчиком. И теперь все остальные рыбы, которых будет множество, будут идти на нерест только вверх, все время вверх по ее течению, попадая в расставленные нами сети. – Тимофей победоносно посмотрел на них. – Стало быть, теперь успех нашей рыбалки будет вне всяких сомнений.

Афанасий порывисто обнял его.

– Спасибо тебе, Тимофей, за твою светлую голову! – И посмотрел на стрелецкого десятника. – Если наша рыбалка, как сказал Тимофей, будет удачной, то можно будет задержаться здесь и на несколько дней, разбив стан и поставив шатры. Как твое мнение, Семен?

– Да такое же, как и твое, Савельич. Ведь будет гораздо приятнее побаловаться свежей осетриной, чем давиться солониной, туды ее в качель, – улыбнулся он. – Думаю, что и весь отряд будет того же мнения, можешь не сомневаться.

– К тому же, – заметил Афанасий, – и сиг тоже очень даже неплохая рыба, хотя и поменее осетра будет. Да и стерлядка, признаться, далеко не последней рыбой будет. Так что будем ждать результата очередного замета. А теперь давайте-ка двигаться к кострам да отведаем ушицы из той рыбины, что Бог послал, а то у меня уже прямо-таки слюнки текут.

Афанасий с Тимофеем подсели к костру с подветренной стороны, куда ветерком тянуло легкий дымок, как, впрочем, это сделали и все казаки.

– Дюже, однако, гнус дым не уважает, – заметил костровой. – Хоть, конечно, и нам самим не очень-то сладко по причине его едкости для глаз. Но зато без энтой осточертевшей мошкары, будь она неладна. Благодать!.. Дайте-ка я, мужики, еще лапника подкину в костер-то маненько. Вы-то не против того будете?

– Давай, давай, Ипполит, подбрасывай лапник, а то ведь и начальство как раз возвернулось.

Подброшенный в костер лапник густо задымил, разъедая глаза.

– Потерпи, Савельич, маненько, а затем пообвыкнешь, – заботливо посоветовал опытный Ипполит. – Зато вокруг никакой нечисти виться не будет. Красота, да и только!..

– Да уж, намахались мы с Тимофеем ветками, отгоняя от себя гнус, будь он неладен! – рассмеялся Афанасий.

– Это уж точно! – подтвердил проводник.

– И что же там, Савельич, вокруг-то деется? – полюбопытствовал казак, бывший по возрасту старше остальных.

– Да ничего особенного, Игнат. Тундра как тундра… Вот только в версте отсюда обнаружили старое стойбище самоедов, у которого осталось шесть груженных тюками нарт.

Ябко, толмач, сразу же насторожился.

– И что, людей вокруг никого? – удивленно спросил один из казаков.

– Ни души, Поликарп!

– Вот чудеса-то…

– И что же, никто их так и не тронет? – недоверчиво спросил другой.

– Нет, конечно, Степан, – заверил того Афанасий и повернулся к толмачу: – Объясни им, Ябко.

Теперь уже все дружно повернулись к тому.

– Так делают все тундровые ненцы, которых ваш начальник правильно назвал самоедами. К лету они перегоняют стада олешек поближе к Студеному морю, где ягель погуще да и понежнее будет, а все ненужные зимние вещи оставляют на грузовых нартах у старого стойбища. Когда же к зиме они возвращаются назад, то забирают эти нарты с вещами и ставят новое стойбище, но подальше от старого, где ягель еще не вытоптан олешками, – объяснил тот и выжидательно посмотрел на Афанасия, как бы спрашивая: все ли правильно сказал?

Тот утверждающе кивнул головой, и лицо толмача расплылось благодарной улыбкой.

– Вот дела… Это, мужики, не то, что у нас, понимаешь, на Руси. Коли что оставишь даже на самое недолгое время, то потом ищи-свищи…

– А ты как думал, Серафим? Правда, и людишек-то здесь будет поменее, чем у нас.

Казаки согласно закивали головами.

– А вот скажи-ка мне, Ябко, откуда это у твоих соплеменников набралось столько зимних вещей, что хватило на целых шесть нарт, да еще к тому же и грузовых?

Тот непонимающе посмотрел на него:

– Так ведь только одних олешковых шкур, которыми зимой покрывают чумы в два слоя, сколько будет.

Казаки рассмеялись.

– Ну что, утешил свое любопытство, Емельянушка? – усмехнулся Поликарп.

– Да ну вас… – обиженно махнул тот рукой. – Как будто бы вы все знали, что чумы зимой покрываются шкурами в два слоя…

– А где это ты, Ябко, научился так хорошо говорить-то по-нашему? – поинтересовался Игнат.

– В съезжей избе, при которой я и нахожусь уже несколько лет, – с готовностью пояснил тот. – И когда русские отправляются по стойбищам собирать ясак, то меня приставляют к ним толмачом.

– Стало быть, ты должен непременно знать Макара, писца съезжей избы? – спросил Афанасий.

– А как же, начальник! – воскликнул Ябко так, как будто был убежден в том, что все без исключения люди, проживающие в Мангазее хотя бы даже временно, непременно должны были бы знать этого человека. – Очень хороший человек! Ведь он-то как раз и учил меня говорить по-русски.

«Теперь-то ясно, каким это образом Ябко попал в наш отряд», – усмехнулся про себя Афанасий.

– А ты, Серафим, что это рот-то разинул, слушая толмача?! Раз назначен кашеваром, то насыпай ушицу по мискам! Да не забудь и мясца осетрового подкладывать, а не только одной жижи. Ты же, Ерофей, разноси их добрым мо́лодцам, которые уж давно, как вижу, слюнки глотают только лишь от одного ее запаха.

Казаки дружно заулыбались.

– Сей минут, Игнат! – засуетился Серафим. – И мясца рыбьего, не сумлевайся, тоже не забуду подкинуть.

– Да, хороша ушица! Так бы ел ее и ел, не переставая… Молодцы все-таки стрельцы – порадовали осетринкой православное воинство! Не зря, стало быть, взяли их в отряд.

– А ты что, Егорушка, никак собирался облагать ясаком самоедов лишь десятком казаков? – усмехнулся Степан.

Однако тот, ничуть не обидевшись, пояснил:

– Да нет, конечно. Ведь это я сказал к тому, что Савельич очень даже удачно подобрал стрельцов в наш отряд. А ведь тех-то было около сотни, никак не меньше. И теперь мы его стараниями уплетаем эту чудо-ушицу. – Казаки благодарно посмотрели на того. – Но, как говорится, хороша кашка, да мала чашка.

– Не расстраивайся, Егор, – ушицы хватит и на добавку, а то и не на одну, – успокоил того Серафим, деловито помешивая черпаком в котле.

– Дай-то Бог тебе здоровья, Серафимушка, на долгие годы за труды твои праведные!

– И на том спасибо, Егор!

– Сейчас бы, мужики, да под такую закусочку самое время было бы принять чего-нибудь эдакого, – мечтательно произнес один из казаков, подмигнув товарищам.

– Терпи, казак, – атаманом будешь! Ведь теперича заглянуть в шинок сможешь лишь тогда, когда возвернемся в Мангазею, – заметил другой. – А когда это будет, одному Господу Богу известно. Да начальникам нашим, – уточнил он, мельком глянув на Афанасия.

Так, с шутками и прибаутками казаки и ели, а вернее, уплетали знатную ушицу.

«А ушица-то и впрямь ох как хороша, – размышлял Афанасий, разжевывая нежную осетрину и запивая ее наваристым бульоном. – Придется-таки задержаться здесь, у этой речушки, делая рыбный запас, даже и в том случае, ежели больше и не попадется в сети эта чудо-рыба. Ведь и сиг-то тоже хорош, чего уж душой кривить. Тем более что на стоянке в устье Худосея, которую я планирую сделать, нашими сетями эту широкую, по словам того же Тимофея, реку уже не перекроешь. Так что будем ставить шатры, – уже твердо решил он и в который раз удивился: – Ну кто бы это мог только подумать, что в этой «переплюйке», по выражению одного из казаков, можно изловить такое чудо… В общем, все как в той пословице: мал золотник, да дорог, – улыбнулся он своим мыслям.

Запил ушицу крепким сладким чаем. «Не пожалел, стало быть, Серафим, сахарку для своего начальника, – усмехнулся Афанасий. – А теперь, пожалуй, можно, и отдохнуть после трудов праведных».

– Ипполит, ты уж как хочешь, а обеспечь мужикам защиту от гнуса. Лапника не жалей!

– Само собой, Савельич! Не волнуйся – все будет в наилучшем виде! – заверил его костровой.

– Всем отдыхать! – распорядился он и пошел к дощанику взять какую-нибудь подстилку: лето летом, а земля-то еще ох, как холодна, не дай Бог, прострелит поясницу.

* * *

Когда же после отдыха подошло время проверить поставленные сети, на берегу возле них собрался весь отряд.

– Дай Бог, еще одну осетровую рыбину споймаем! – высказал общую надежду один.

– То-то была бы удача! – вторил тому другой.

– Не каркайте под руку! Ишь, губы-то раскатали! – осадил их третий.

А когда вытащили одну сеть, то в ней оказались два серебристых сига и стерлядка длиной в локоть[42]42
  Локоть – русская мера длины, равная приблизительно 0,5 м.


[Закрыть].

– Тащи другую, служивые! – раздались нетерпеливые голоса.

– Спешка нужна при ловле блох. Али не ведаете, православные? – степенно ответил стрелец, бывший у рыбаков за старшего.

– Да не томи-то душу, Спиридон! – взмолились стрельцы.

– Не мешкай – тяни и вторую! – поддержали тех казаки.

И когда рыбаки потянули ее, перебирая веревку руками, то вдруг напряглись.

– Никак еще одна такая же рыбина! – задорно воскликнул один из них, налегая на веревку.

– Тяни, тяни, паря! – подбадривали его из толпы.

И после очередного рывка рыбаков на берегу забился огромный, почти в сажень длиной таймень в окружении еще двух сигов и чебака[43]43
  Чебак – то же, что лещ.


[Закрыть].

– Ну и здоров же, мужики! Никак, однако, не менее пяти пудов будет! – удовлетворенно заметил Спиридон, вытирая пот со лба.

Стрелецкий десятник удовлетворенно посмотрел на Афанасия:

– Ну вот, Савельич, ожидали увидеть очередное чудо-юдо, а вытащили вон какого борова! Стало быть, опять повезло.

– Это так, Семен! Рыбалка действительно удалась. А посему распорядись ставить шатры. Будем здесь делать рыбный запас.

Чертеж

– А теперь, Тимофей, – обратился Афанасий к проводнику, – пока мужики будут ставить шатры, продолжим, пожалуй, делать чертеж Таза-реки по свежим, так сказать, следам. Ты-то не против?

– Ты что, Савельич, в своем ли уме, коль спрашиваешь меня об этом?! – чуть было не обиделся тот. – Ведь по этому чертежу нашему пойдут еще многие русские люди и не единожды скажут нам с тобой большое за него спасибо. Да ведь разве кто-нибудь или что-нибудь сможет удержать их от дальнейшего похода на восток, уже за Турухан и далее, к самому Восточному морю?!

Афанасий благодарно пожал руку своему верному спутнику. А мысленно поблагодарил воеводу Жеребцова за столь дорогой для него подарок в лице проводника.

– В шатре будет, пожалуй, темновато, а ежели откинуть полог для света, то комарье загрызет, – рассуждал он. – Так что давай-ка устроимся лучше у костра. Согласен, Тимофей?

– А то нет?!

– Тогда захвати в дощанике обрезок доски с чертежом и прочие письменные причиндалы.

– Я мигом, Савельич! – с готовностью воскликнул тот, предвкушая работу по составлению чертежа, пусть и кропотливую, но зато такую интересную.

«Повезло же мне с начальником, – подумал он, поспешая к дощанику, – умнейший мужик, да и грамоте-то как обучен!»

Они склонились над чертежом, приколотым к доске, лежащей на дне перевернутого ведра.

– Сколько же мы, Тимофей, по-твоему, проплыли после предыдущей остановки?

– Думаю, верст пять… А может, и шесть…

Афанасий достал из кармана часы, и проводник – в который уж раз! – с восхищением глянул на них.

– Судя по часам, мы плыли вдоль берега почти четыре часа, правда, с небольшими остановками для передыха. Так что получается, как ни крути, все восемь верст будет.

– Не может быть!

– Очень даже может быть, Тимофей.

Тот задумался.

– Против твоей «игрушки», Савельич, не попрешь. Стало быть, пригодился тебе воеводский подарок? – улыбнулся он.

– Вот как раз для этого он мне и подарил часы. Сказал, мол, пригодятся в походе, когда чертеж всего пути делать будешь. Умнейший мужик, должен тебе сказать…

Тимофей рассмеялся:

– Чай, дурака на Тобольск-то не посадят…

Афанасий скептически посмотрел на него:

– Всякое бывает…

– Так, стало быть, это он, тобольский губернатор, – уточнил проводник, – повелел тебе составлять чертеж всего пути, который пройдет отряд? – не унимался дотошный Тимофей.

– А кто же еще? – как о само собой разумеющемся, ответил вопросом на вопрос Афанасий.

Тот ненадолго задумался.

– Опять же, стало быть, это тобольский воевода назначил тебя начальником нашего отряда, а не мангазейский?

– Конечно, тобольский, Фома неверующий, – усмехнулся Афанасий непонятной для него пытливости Тимофея. – Ну да ладно. Поболтали, и будет. Давай-ка работать. Итак, восемь верст. И берег все это время был почти прямым. Ведь так?

– Так, – подтвердил тот. – За исключением лишь небольшой заводи перед мыском почти посередине этого пути.

Афанасий согласно кивнул головой и, обмакнув гусиное перо в плошку с чернилами, вывел на чертеже почти прямую линию с небольшим изгибом, продолжив предыдущую. Затем нанес и противоположный берег реки и, отстранившись, посмотрел на чертеж.

– Вроде бы как и ничего…

– Лепота! – уточнил Тимофей. – Головастый ты все-таки мужик, Савельич!

Тот усмехнулся и провел от конца только что проведенной линии еще одну тонкую извилистую, перпендикулярную берегу.

– Никак это та самая речушка, вдоль которой мы с тобой ходили? – догадался Тимофей.

– Она самая… А вот как мы ее назовем? У тебя есть какие-нибудь соображения?

Тот неопределенно пожал плечами и заметил, что мужики, вроде как называли ее «переплюйкой».

– Ясно, – усмехнулся Афанасий. – Верно по сути, но никак не подходит для этого случая, – и призадумался. – В таком случае давай-ка назовем ее Осетровой! Каково?

– Замечательно, Савельич! Лучше и не придумаешь! Ведь именно в ней мы и изловили огромного осетра.

И тот аккуратно надписал над этой тонкой извилистой линией ее название.

Тут к ним подошел стрелецкий десятник.

– Не помешаю, Савельич?

Тот поднял голову:

– Уже нет.

Десятник с видимым интересом покосился на чертеж, однако сказал совсем о другом:

– Я хотел бы обсудить с тобой один вопрос. – Афанасий согласно кивнул головой. – Дело в том, что рыбы, как мы уже убедились, будет довольно много, а солнце-то так и не заходит круглые сутки. Как бы, часом, она не попортилась. А посему думаю из оставшихся сетей сделать что-то вроде заводи и опускать в нее пойманную рыбу. А вода-то в речушке вон какая холоднющая! И даже уснувшая рыба в ней никак не испортится.

– Дельное предложение, Семен! Так, пожалуй, и делай. Только смотри, чтобы пойманная рыба из той заводи ненароком не умыкнула. – Тот снисходительно улыбнулся. – Вот тогда-то, уверяю тебя, будет уже совсем не до смеха.

– Как можно, Савельич! – чуть было не обиделся тот. – Уверяю тебя, что даже самый малый подлещик или какой там окушок не уйдет из этой заводи!

– Не обижайся, Семен! Это я так, к слову. А у меня ведь тоже есть предложение. – Тот вопросительно посмотрел на него. – Как я убедился, среди твоих стрельцов есть умельцы, понимающие толк в рыбе.

– Это само собой! – расплылся в улыбке десятник.

– Тогда разузнай у них, можно ли уже сейчас, на стоянке, начать вялить рыбу? Ведь нам нужно еще добраться с ее немалым запасом до Худосея. А вот уже там мы могли бы и довялить ее за время стоянки на нем.

– Интересная мысль, Савельич! Обязательно все подробно разузнаю и тут же доложу тебе.

Видя, что Афанасий уже не занят чертежом, к ним приблизились казаки, за которыми потянулись и стрельцы. Все с интересом посматривали на чертеж, лежавший на перевернутом ведре, – столь дивную и невиданную для них вещицу.

– А что это там такое написано, дядя Игнат? – тихонько спросил Ивашка, любопытствуя.

– Река Осетровая, – прочел тот.

– Неужто вот эта самая речушка, у берега которой мы сейчас стоим, тут и обозначена? – восхитился казачок, завороженно глядя на чертеж.

– Она самая, Ивашка, – пояснил Афанасий, видя его неподдельный интерес. – А почему это ты догадался, что именно эта речушка означена вот здесь, на чертеже? – хитровато улыбнулся он.

– Так чего же проще, дядя Савельич, – удивился тот, – коли мы именно в ней и споймали этого самого большущего осетра?

Окружавшие их казаки и стрельцы заулыбались смекалке казачка.

– Правильно мыслишь, казак. – Лицо того засветилось радостью. Еще бы было не радоваться! Ведь сам начальник отряда признал в нем казака, да еще и при всем честном народе! – А вот грамоте ты, как вижу, не обучен, – вздохнул Афанасий.

– Да когда же, дядя Савельич, было ей обучаться, ежели я с малолетства гусей пас, а потом, как говорил тятя, быкам хвосты крутил. А как только он сгинул в очередном походе, – тяжко вздохнул казачок, – меня как сироту на кругу[44]44
  Круг – общий войсковой совет казаков, высший орган самоуправления.


[Закрыть] и определили в казачье войско.

Афанасий ласково погладил его по голове, бывшей еще без чуба, положенного казаку.

– В отряде есть еще не знающие грамоты? – спросил он.

Поднялось несколько рук.

– Тогда сделаем так. Когда обустроим на Турухане зимовье, – окружающие многозначительно переглянулись, – то я буду лично заниматься с вами грамотой. Полярная ночь длинная, а запас свечей у нас, слава Богу, предостаточный. Да и бумага писчая с гусиными перьями сыщется.

– И я, дядя Савельич, смогу тогда читать? – завороженно глядя на него, спросил Ивашка.

– И писать тоже. – Тот преданно прижался к его плечу. – А теперь, – обратился Афанасий к служивым, – ежели есть желание, могу объяснить вам, что это к чему на этом чертеже значится.

– Конечно, есть!

– Сделай одолжение, Савельич! – загудели те, еще плотнее обступая его.

– Осторожнее, мужики, не напирайте, – взмолился Тимофей, – а то, чего доброго, ненароком опрокинете плошку с чернилами, и тогда чертежу придет полный кирдык.

Афанасия тронула его забота: «Стало быть, действительно верный и надежный товарищ», – подумал он про себя, а вслух сказал:

– Хорошо. А ты, Ипполит, тем временем подкинь-ка в костер лапника, а то от такого скопища людей гнус прямо-таки осатанел.

И стал водить палочкой по чертежу, подробно объясняя окружающим все его премудрости: течение реки, берега, леса на них и болота, и отвечая на их вопросы. А затем подвел итог:

– Этот чертеж я с помощью Тимофея, – все заинтересованно глянули на того, – буду вести да самого Турухана и далее, до реки Енисея. Потому как еще многие русичи пойдут этим путем, присоединяя к Руси все новые и новые земли на востоке. А ведь мы с вами пройдем этот путь с запада на восток первыми!

Лица служилых людей засветились радостью и гордостью за сопричастность к этому, как они поняли, великому делу.

– А что это, Савельич, за река еще такая, Енисей? – спросил один из них, и все дружно закивали головами, поддерживая тем самым заданный ему вопрос.

«Заинтересованные, стало быть, в походе люди, – удовлетворенно отметил тот, – а не просто служилые люди, привыкшие исполнять то, что прикажет начальство».

– Это такая же большая сибирская река, как и Обь, по которой мы плыли на коче в Мангазею, – пояснил Афанасий.

– А за ним-то что находится, какие земли?

– Да все та же Сибирь, которая простирается аж до самого Восточного моря.

– И кто же это обретает в тех землях?

Афанасий улыбнулся их дотошности:

– Да те же самые туземцы, что и самоеды, которых мы идем приводить под высокую руку нашего государя.

Спрашивающий задумчиво погладил бороду и изрек:

– И сколько же это еще предстоит совершить походов русским людям, пока они доберутся до этого самого Восточного моря? И сколько же еще изопьют эти паршивые гнусы православной кровушки?

– Ты прав: никто и ничто уже не остановит их для продвижения на восток, встречь солнцу! Но это дела будущего, а нам же с вами надо сделать лишь первый шаг для продолжения славных дел Ермака Тимофеевича.

Глаза всех без исключения служилых людей, с замиранием сердца слушавших его, загорелись священным огнем первопроходцев. Еще бы! Ведь они не просто шли в поход покорять самоедов, а, оказывается, прокладывали тропу многим русским людям в неведомые доселе восточные земли…

– Какой же грамотности человек!

– Повезло же нам с начальником!

– Так абы кого начальником отряда не поставят! – шушукались между собой и казаки, и стрельцы.

И Игнат, чтобы поставить все на свои места, громко сказал:

– Что это вы там шушукаетесь промеж себя, служивые? И не ведаете того, что наш-то Савельич – сын боярский!

– Вот это да!

– Ну и ну…

– А ты думал, как! – снова зашелестели возгласы восхищения.

Афанасий недовольно посмотрел на того:

– Ты что это, Игнат, возмущаешь честолюбивое воинство? – упрекнул он.

– А чтобы те знали, под кем ходят, а не шушукались промеж себя! Ведь родовитость никогда лишней не бывает. Ведь так, мужики?

– Так, так, Игнат! – раздались многие голоса.

Поближе к нему протолкнулся казак:

– Так вы бы, Савельич, нам сразу и сказали об этом.

Тот гневно посмотрел не него:

– Ты что это, Поликарп, сразу «завыкал»? – Тот смущенно опустил глаза. – И при чем тут чины и звания, когда мы идем в поход во славу Святой Руси! А посему никаких «вы»! Мы же ведь все с вами делаем одно общее, государево дело! Понимать надо… А теперь, служивые, расходитесь и занимайтесь своими делами. Хватит лясы точить!

Гроза

– Что-то небо, однако, заволакивает, – заметил Тимофей, тревожно поглядывая на клубящиеся черные тучи, идущие с запада. – Как бы гроза, чего доброго, не разразилась…

Афанасий, заметив, как стали испуганными раскосые глаза толмача при последних словах проводника, усмехнулся:

– Детей бояться – в лес не ходить, гласит народная мудрость. Хотя, надо признаться, гроза на реке, как мне говорил один знакомый кормщик, не столь уж и безопасное дело. Ведь шальная молния может так шандарахнуть в дощаник, что тот разлетится на мелкие щепочки. Особливо ежели по берегу нет ни одного сто́ящего дерева.

И, видя уже ужас на лице толмача, успокоил того:

– Не боись, Ябко! Как говорят на Руси, Бог не выдаст – свинья не съест. Слыхал ли об этом?

Тот попытался улыбнуться, глянув на Афанасия:

– Слыхал, конечно. Да я вроде как и ничего, начальник…

– Ну и правильно, – похлопал тот по плечу толмача и, усмехнувшись, добавил: – Будем живы – не помрем!

А тот благодарно посмотрел на Афанасия.

Опасения Тимофея подтвердились: дальние раскаты грома усилились, а молнии стали блистать все ближе и ближе.

– Правь к берегу! – приказал Афанасий Игнату, стоящему у рулевого весла.

И когда левый борт дощаника коснулся мягкого берега, отдал команду:

– Накинуть чалки на колья!

Все уже было отработано до мелочей, и все дощаники были быстро подтянуты к берегу.

«Только бы не повредить сети, – обеспокоился Афанасий, так как в них вдоль бортов тащили немалый запас рыбы, пойманной в речушке Осетровой и еще по недостатку времени не завяленной. – Хотя чему быть, того не миновать, – философски рассудил он и безнадежно махнул рукой: – Семь бед – один ответ!»

В это время совсем близко ослепительно блеснула молния и раздался оглушительный раскат грома. И все, истово крестясь, со страхом смотрели на противоположный берег, на котором свечкой вспыхнула одиноко стоявшая лиственница.

– Не приведи Господи, если бы эта самая молния да попала в один из наших дощаников! То-то беды бы наделала.

– Не гневи Бога, Ипполит, а то и впрямь беду накаркаешь…

– Молчу, молчу, Игнат… – послушно произнес тот, опасливо глянув на клубящиеся над головой черные тучи и истово крестясь.

«Напуганы служивые при виде столь красноречивого проявления мощи разбушевавшейся стихии», – решил Афанасий, глянув на горящую ярким пламенем лиственницу, и понял, что надо любым способом снять охватившее их оцепенение.

– Всем под навесы! – перекрывая раскаты грома, во всю силу легких прокричал он так, чтобы его услышали на всех дощаниках.

И не успели все по его команде юркнуть под навесы, как на них обрушились потоки ливня.

– Разверзлись хляби небесные…

– Господи, спаси и сохрани!

– Не выдай, Пресвятая Дева Мария! – раздавались возгласы казаков, не единожды насмерть бившихся в сечах с супостатами.

«Вот что значит ожидание неведомого и неотвратимого. Ведь они, даже при всем желании, никак не могут повлиять на происходящее, – рассуждал Афанасий, поглаживая по голове Ивашку, который, как малый ребенок, прижался лицом к его груди. – Думает, наверное, глупенький, что сейчас это самое безопасное место на всем белом свете», – усмехнулся он.

А разряды молний следовали один за другим, сопровождаемые оглушительными раскатами грома прямо над их головами, подавляя волю этих в общем-то бесстрашных людей.

«Не зря предупреждал меня Тихон, что гроза над рекой – это совсем не то, что гроза над сушей, – продолжал рассуждать Афанасий, с благодарностью вспоминая кормщика коча. – Правда, как говорили ему же знающие люди, еще страшнее гроза в высоких горах, когда эхо во много раз усиливает и так оглушительные раскаты грома».

– Тонем, братцы! – вдруг раздался истошный крик, выводя его из раздумий.

Под навесом дощаника почувствовалось нервное движение.

– Да как же это ты, дура, утонешь, когда дощаник-то привязан чалками к берегу? – «успокоил» того Игнат под смех казаков. – Вот гроза пройдет стороной, и откачаем воду из дощаника черпаками. Только-то и всего, утопленник, – насмешливо добавил тот, вызвав новый взрыв хохота.

«Молодец Игнат! Вовремя снимает напряжение у подавленных стихией людей, – отметил Афанасий. – Добрый у меня будет помощник. Да и авторитет у него среди казаков, надо отметить, очень даже высок».

И как ни буйствовала стихия, но всему приходит конец. Вот закончился и ливень.

– Выбирайтесь, славяне, из-под тента на свет Божий! – громко сказал Афанасий. – Разомните со страху косточки. Надеюсь, никому не придется портки менять?

Громкий смех был ответом на его слова. «Ожили мужики, освобождаются от былых страхов», – удовлетворенно отметил он.

Ушли тучи, и опять ярко засветило солнце.

Казаки дружно вычерпывали из дощаника налившуюся в него воду от ливня. Кому же не хватило черпаков, черпали ее мисками.

– Побуянил, однако, Перун – воды-то никак не пожалел, почитай, что по колено налил.

– Ты, Ерофей, со страху никак и языческих богов вспомнил?

– Тут и черта лысого вспомнишь, ни дна ему ни покрышки!

– Уж это точно! – поддержал того Егор. – Но главное, мужики, все остались живы и здоровы!

– Ты что там копошишься у борта, Савельич? – спросил подошедший Игнат. – Небось сети проверяешь, часом, не порвались ли?

Тот согласно кивнул головой.

– Не боись! Тут мягкие берега, тундра… Это тебе, брат, не Яик-река[45]45
  Яик – река, современное название – Урал.


[Закрыть], – ностальгически вздохнул он.

– Тоскуешь по родным местам? – сочувственно спросил Афанасий.

– Былого уже не вернешь, Савельич… А с Яиком меня уже ничего не связывает – все потерял, что было. Бобыль я, одним словом, – и безысходно посмотрел куда-то вдаль, словно пытаясь найти там ответ на причину своего теперешнего одиночества.

– Я не стану, Игнат, утешать тебя. И не потому, что не хочу, а потому, что просто не смогу этого сделать. Однако всегда и во всем можешь рассчитывать на мою помощь.

Тот благодарно посмотрел на десятника.

– Спасибо тебе, Савельич! Во всем так же можешь рассчитывать и на меня.

И они пожали руки друг другу, закрепляя тем самым возникшие между ними дружеские отношения.

* * *

Ветер хоть и не сильный, но по-прежнему дул с запада, и поэтому пришлось опять продвигаться вверх по реке, отталкиваясь шестами.

– Натолкаемся опять шестами до чертиков в глазах, – буркнул Поликарп. – То ли дело плыть под парусом…

– Сидя на лавочке и сложив на груди белы рученьки, – усмехнувшись, продолжил Степан.

– Да ну тебя, Степа, и помечтать толком-то не дашь, – беззлобно заметил тот.

– Терпи, мужики. Как сказывал Тимофей, вскорости должен быть и Худосей, приток Таза-реки, куды и завертывать должны будем. А на нем-то как раз и стоянка, как сказывал он же, намечается. Вот там-то уж и отдохнем вволю…

– Скажи-ка на милость, Савельич, – просительным тоном спросил Поликарп, стоявший у борта дощаника с шестом в руках, – треплется опять Степан или же по делу говорит?

– По делу, по делу, Поликарп. Сам с нетерпением жду, когда устье Худосея откроется.

Довольный Степан усмехнулся:

– Вот так-то вот, Поликарпушка! Съел? Упирайся покрепче шестом-то в дно речное, а то так и не дождешься, несчастный, попутного ветерка, – ехидненько заметил он, вызвав дружный смех казаков.

– Кажись, Савельич, подходим к Худосею, – заговорщически шепнул Тимофей на ухо Афанасию.

Тот недоверчиво посмотрел на проводника и, видя, как сразу же насторожились казаки, вроде бы, как ни в чем не бывало, смотревшие по ходу дощаника, негромко спросил его, почему он так думает.

– Так смотри: течет себе Таз-река, течет встречь нам и вдруг как вроде замутилась вон там, где рябь по ней пошла. Стало быть, другой поток ей как бы в бок тычет, ища и своего места. Вот там-то и есть как раз Худосей, в бок ейный упирается. Точно говорю, Савельич! Я на эти самые притоки уже жуть как вдоволь насмотрелся…

– А ведь ты, пожалуй, прав, Тимофей, – так же тихо сказал Афанасий, вглядываясь в место, указанное тем, своими зоркими глазами. – Действительно, как сказал ты, кто-то там мутит воду. Дай-то Бог! Неужто и в самом деле добрались наконец-то до Худосея?!

– Точно, Савельич, он самый и есть! – уже в полный голос восторженно воскликнул Тимофей, а казаки многозначительно переглянулись. – Нажимай на шесты, мужики! Вскорости и войдем в этот самый Худосей!

– А мы как-то и не против этого, Тимофей! – заметил с улыбкой Степан. – Верно говорю, служивые?