Текст книги "Мангазея"

Те согласно закивали головами, дружно налегая на шесты.

Волок

– Ну и широк же Худосей! Не то что несчастная «переплюйка», на которой мы недавно стояли! – восхищенно воскликнул Афанасий, когда их дощаник, обогнув небольшой мысок, вошел в приток Таза-реки.

– Это уж так! – горделиво подтвердил Тимофей. – Узнаю красавца! А вон там, Савельич, с полверсты, пожалуй, будет, – показал он рукой вперед, – очень даже подходящее место для стоянки.

Подождав, когда все дощаники завершили поворот и вошли в приток, и убедившись, что ветер стал попутным, Афанасий громко подал команду:

– Ставь паруса!

И когда она была тут же исполнена, дощаники довольно ходко пошли под парусами вдоль берега Худосея даже против его не такого уж и слабого течения.

– Наконец-то хоть отдохнем, – устало сказал Степан, кладя шест вдоль борта. – Дождался ты все-таки, Поликарпушка, попутного ветерка, – не смог не подковырнуть он товарища.

Тот беззлобно огрызнулся:

– То-то ты с таким сожалением и избавился от шеста!

Казаки благодушно рассмеялись, радуясь возможности передохнуть.

– Ты не прав, Поликарп, упрекая Степана, – он ведь просто на время отложил шест по случаю приключившейся с ним малой нужды.

Теперь уже хохот сопроводил слова Серафима.

«Радуются мужики отдыху, – удовлетворенно отметил Афанасий. – Ишь, сразу же посыпались шуточки. Это хорошо, ведь впереди нас ждут еще не те трудности. Волок – не тещины блины… – вздохнул он. – И уже совсем недалече».

Дощаники были причалены к берегу, сразу же задымили костры, разгоняя ошалевший гнус. Афанасий подозвал стрелецкого десятника.

– Надо оговорить дальнейшие действия, – пояснил он. Тот согласно кивнул головой. – Стоянка будет долгой, ибо надо завялить всю пойманную рыбу. Ведь это наш ниспосланный свыше продуктовый запас.

– Завялить пойманную рыбу, конечно, надо, но ведь мы же будем все время идти реками, так что сможем на стоянках еще немало наловить ее, – возразил тот.

– Не совсем так, Семен. Во-первых, далеко не все речки, по которым будем плыть, мы сможем перегородить нашими сетями. Так?

– Так, – подтвердил тот, глянув на довольно широкий Худосей.

– А во-вторых, уже может закончиться нерест у большинства рыб и мы, к сожалению, никак не сможем более наловить ее в таком количества, как в благодатной Осетровке. Потому-то сохранение выловленной нами рыбы – очень важное дело. А посему простоим здесь до тех пор, пока не выполним его. Только проследи, Семен, чтобы твои умельцы оставили для ушицы стерлядок. Всех до единой, – улыбнулся Афанасий.

Улыбнулся и десятник Гурьянов:

– Зацепила, стало быть, тебя, Савельич, ушица из осетринки?

– И заметь, Семен, не только меня. А изловить больше ни стерлядок, ни тем более осетра, сдается мне, мы уже не сможем.

– Похоже на то, – вздохнув, согласился тот.

– А посему после обеда распорядись ставить шатры и приступай к вялению рыбы.

– Это само собой, Савельич! Вот только слышал я, как шептались промеж себя стрельцы, будто можно рыбу еще не только вялить, но и коптить. Что думаешь об этом?

Тот по-доброму улыбнулся:

– Твои стрельцы – умельцы не только по части ловли рыбы, но и по ее сбережению. Так что пусть они сами и решают, что с ней делать, как ее сохранить.

Афанасий с Тимофеем под прикрытием дыма от костра склонились над чертежом, продолжая его до этой остановки. Когда же эта кропотливая работа была окончена, то Афанасий спросил напарника, помнит ли тот дальнейший путь до начала волока. На что Тимофей утвердительно кивнул головой.

– Тогда начерти его вот здесь, – попросил Афанасий, подавая ему чистый лист писчей бумаги и гусиное перо.

Тот оторопело посмотрел на него:

– Да разве можно, Савельич, переводить столь ценную бумагу на мои каракули?

– Не можно, а нужно, Тимофей, – наставительно сказал тот. – Тем более что я прикупил ее в Мангазее целую стопку.

– То-то лавочник остался довольным, – усмехнулся проводник, озадаченный, по его мнению, расточительностью начальника отряда, так как высокую стоимость писчей бумаги он знал. – И все-таки, думаю, можно обойтись и без бумаги, – убежденно сказал он.

– Это как же? – подозрительно спросил Афанасий.

Тимофей снисходительно усмехнулся:

– Да вон там, на бережку, – показал он рукой, – песочек аккурат намыло. Так вот я на нем-то и начерчу путь до волока палочкой. И ежели что будет не так, то легко будет и подправить. А уж ты, Савельич, если будет тебе надобно, то сможешь перенести его уже и на бумагу.

Тот усмехнулся:

– Голова у тебя, Тимофей, однако, неплохо кумекает. – Тот расплылся в улыбке. – Да вот незадача – гнус нас там с тобой поедом съест. Это уж точно.

– Эка невидаль… Хотя можешь и попросить того же Ивашку обмахивать нас веткой, пока мы с тобой будем колдовать над песочным чертежом. Нам подмога, да и ему, однако ж, польза – пусть на ус мотает эти премудрости, – и рассмеялся, – хотя такового у него еще и не имеется.

– Ну что же, пожалуй, тогда так и сделаем, – заключил Афанасий.

Теперь они сидели уже на корточках у небольшого песчаного наноса у самой кромки реки, а Ивашка обмахивал их двумя сосновыми ветками и горделиво посматривал на стрельцов и казаков, которые с некоторого расстояния наблюдали за их священнодействиями.

– Вот здесь находимся мы, – пояснил Тимофей, ткнув палочку в песок. – А вот так на восток тянется Худосей, который затем вот здесь поворачивает к северу. Но там нам, Савельич, как понимаешь, делать нечего. – Тот согласно кивнул головой, следя за концом палочки, оставляющим след на песке. – Однако вскоре после его поворота в Худосей впадает приток, текущий с востока. Вот он-то нам и нужен. Но и он вскоре тоже поворачивает, но теперь уже на юг.

– А виноват в этом водораздел, – как бы между прочим заметил Афанасий.

Тимофей непонимающе посмотрел на него.

– Водораздел – это возвышенное место, от которого реки текут в разные стороны. В нашем случае он, то есть этот самый водораздел, тянется с севера на юг, а потому Худосей, как и его приток, течет от него на запад, а речки, впадающие в Турухан, – соответственно, на восток. Я понятно говорю?

– Конечно, понятно, Савельич, – с благодарностью ученика за преподнесенные ему знания посмотрел на него Тимофей. – Понятнее и быть не может.

– Потому-то, дядя Савельич, Худосей и поворачивает вот здесь на север, а его приток – на юг, вот сюда, – вступил в их разговор Ивашка, показывая концом ветки направления их поворотов. – Ведь речки течь на косогор никак не могут, а только лишь вдоль него, – пояснил он свою мысль.

– Правильно мыслишь, казак, – похвалил его Афанасий.

А радостный Ивашка обернулся: слышали ли служивые, как сам начальник отряда похвалил его?

– А нам-то ведь надо продвигаться на восток, – продолжил Тимофей. – Однако по правому, восточному, берегу притока Худосея тянется непроходимое урочище[46]46
  Урочище – участок, отличный от окружающей местности, например болото, лес среди поля.


[Закрыть]. Как быть? – хитровато посмотрел он на Афанасия. – А очень просто, – ухмыльнулся он. – В одном месте, еще перед его поворотом на юг, его берег очень даже проходим и вполне пригоден для волока. И когда мы, возвращаясь с Турухана, волоком тащили дощаник по тундре, то вышли к притоку Худосея как раз в этом самом месте. И я на отдельно стоящем на небольшом пригорке высоком кедре сделал топором зарубку, чтобы по ней можно было определить начало волока на восток, к Турухану. Хотя и сам кедр, честно говоря, трудно не заметить или тем более спутать его с каким-нибудь другим деревом.

Афанасий по-дружески хлопнул его по спине:

– Молодец, Тимофей! Ведь любая зарубка – самая надежная память. Вот теперь-то я спокоен за выход к волоку. Еще раз спасибо тебе за помощь. Ведь не зря же воевода Жеребцов заверил, что, мол, проводник не разочарует меня в походе.

Тимофей прямо-таки зарделся от его похвалы.

– А сейчас тащи от костра все наши причиндалы, и я перенесу твой чертеж с песка уже на бумагу.

В это время стрельцы ставили две коптильные печи. Короба сложили из бревен. Трубы тоже сделали из них. Для этого распустили бревно вдоль, затем топорами выбрали у его половинок сердцевину, сложили их и связали в отдельных местах веревками. А уже затем распилили его пополам.

Короба обложили с большим трудом найденным – тундра все-таки – и нарезанным дерном. Чем не коптилки!

А после ночи дымления, условной, конечно, когда солнце лишь на самое малое время уходит за горизонт, угощали служивых разделанными вдоль копчеными сигами, вызывая у них всеобщий восторг. А чему было удивляться? Ведь копченый лосось во все времена представлял собой деликатес наивысшего качества.

Стрельцы-коптильщики ходили гоголями, а остальные мужики собирали по берегу мелкий сушняк и ломали низкорослые кусты тальника для большего, как говорили они, вкуса и запаха копченой рыбы.

* * *

Когда же дощаник повернул в небольшой приток Худосея, ведущий на восток, а за ним вошли в него и все остальные, Афанасий громко подал команду:

– Ставь паруса!

– А теперь, Савельич, надо смотреть в оба, – предупредил Тимофей. – Не пропустить бы, часом, кедр с зарубкой.

Тот усмехнулся:

– На твоем песочном чертеже этот приток течет, как по струнке, а на самом деле петляет туда-сюда, как полоумный.

– Вот это как раз-то и хорошо.

– Не понял?! – удивился Афанасий.

– Да все дело в том, – пояснил Тимофей, – что в том месте, где растет этот самый кедр с зарубкой, приток течет уже почти прямо, только чуть-чуть изгибаясь, и саженях в пятидесяти и должен быть виден его поворот вправо, уже на юг.

Афанасий опять усмехнулся:

– Так что же это ты задергался, когда мы только что вошли в этот приток?

Тимофей с хитрецой посмотрел на него:

– А чтобы не расслабиться и, не дай Бог, пропустить этот самый кедр. Ведь тогда придется развертываться и возвращаться назад, снова отыскивая его. А мне же никак нельзя ошибиться, дабы не упасть в глазах служивых. Понимать надо!

– Мне бы твои заботы! – вздохнул Афанасий.

– У каждого свои заботы, – буркнул тот.

Помолчали. Но когда частые изгибы притока закончились, Тимофей снова напрягся, всматриваясь своими острыми глазами промышленника в левый берег. У Афанасия же часто застучало сердце. Еще бы! Ведь они подходили к волоку, который ему даже не раз снился во сне.

– Вон, вон он! – возбужденно воскликнул Тимофей, показывая рукой на одиноко стоящий высокий кедр.

– Ты уверен? – с волнением в голосе спросил Афанасий.

– Почти… – суеверно ответил тот. – Хотя, как я уже говорил, спутать его с другим каким деревом никак нельзя.

– Игнат, правь вон к тому кедру, на который указал Тимофей! – распорядился Афанасий.

– Понял, Савельич! – с готовностью ответил тот, ворочая рулевым веслом.

И перед тем, как дощаник должен был коснуться бортом берега, Афанасий приказал убрать парус, а Трофим, не дожидаясь, когда его поставят на чалки, выпрыгнул на берег и, утопая в вязкой тундровой почве, чуть ли не бегом устремился к кедру. Вот он взобрался на пригорок и стал напряженно осматривать ствол дерева.

– Есть! Есть зарубка! – донесся его победный возглас, и он вприсядку пустился в пляс вокруг кедра.

На дощаниках все радостно обнимали друг друга – они все-таки пришли к долгожданному волоку!

Глава 4
К Турухану

На берегу задымили костры, спасая людей от накинувшегося на них гнуса, а кашевары с помощью добровольных помощников налаживали над ними котлы.

Енисейский волок

– Мужики, а не попросить ли стрельцов поставить сети? – заметил Поликарп, заинтересованно глядя на приток. – Уж больно хороша речушка для этого.

– Дельно говоришь, – тут же откликнулся Егор. – Но только при условии, что весь улов ты, Поликарпушка, потащишь через волок на своем горбу. А нам как-то ни к чему тащить его за собой в дощанике. И без него плечи натрем-то до кровушки на волоке – одна только пищаль чего стоит!

– Соглашайся, Поликарп! – заметил улыбающийся Степан. – Зато на том конце волока знатной ушицы после трудов праведных отведаем.

– Тебе только дай языком почесать, насмешник! – обиделся тот.

– Не печалься, Поликарп. В притоках Турухана наловим не меньше так милой твоему сердцу рыбешки, – утешил того Тимофей под дружный смех казаков.

Рассмеялся и Афанасий, а затем уже деловым тоном распорядился:

– Ты, Ивашка, передай стрелецкому десятнику, чтобы ставил шатры, дабы все смогли без этого мерзкого гнуса как следует отдохнуть перед трудной работой на волоке.

– Я мигом, дядя Савельич! – с готовностью сказал тот и побежал выполнять полученное приказание.

– Ну а мы с тобой, Тимофей, давай-ка прогуляемся по волоку да посмотрим, что к чему, пока готовится ушица из последних оставшихся стерлядок, так приглянувшихся тебе.

– А ты, Савельич, вроде бы как прямо-таки и смотреть на них больше не можешь! – рассмеялся тот, дружно поддержанный казаками.

Тот тоже рассмеялся и, дружески хлопнув Тимофея по плечу, направился по еще видным прошлогодним вмятинам, оставленным катками в мягкой тундровой почве, на восток. За ним поспешил и проводник.

Они шли по волоку, осматриваясь по сторонам.

– А волок-то, слава Богу, не так уж и крут, как мне представлялось, – удовлетворенно заметил Афанасий.

– Не то что не крут, а почти что ровный, – не согласился с ним Тимофей. – Правда, с небольшим подъемом, да и то лишь до его середины, – уточнил он. – К тому же и длиной не более версты, пожалуй, будет. – А затем, прикинув что-то в уме, заметил: – Хотя идти по нему вроде бы и ничего, а вот когда потянем дощаники, то не раз всю нечистую силу недобрым словом вспомним.

– Отчего так, Тимофей?

– Да оттого, что по этой мягкости катки не катятся, как им вроде бы и положено, а застревают в ней, и потому приходится дощаники не катить по ним, а тащить, надрывая пупки.

– Да это ведь и по вмятинам, оставшимся от них во мху, видно, – вздохнув, покачал головой Афанасий и задумался.

– А если нам облегчить дощаники? Как полагаешь?

– Это как, Савельич?

– Да очень просто. Заранее перенести на себе все, что можно, на тот конец волока, к берегу озера, а уже затем тащить их по нему полупустыми. Как смотришь, Тимофей, на мое предложение?

Тот с восхищением посмотрел на Афанасия:

– Ну и светлая же у тебя голова, Савельич! Ведь тогда мы их одним махом по волоку протащим! А вот нам-то, дуралеям, когда возвращались в Мангазею, в голову так и не пришла твоя смекалка. – И вдруг задумался. – А как быть с пищалью? Тяжела же она, зараза!..

– Пищаль трогать нельзя. – И, видя немой вопрос в глазах спутника, пояснил: – Она установлена опытными корабельными мастеровыми на деревянной станине с таким расчетом, чтобы дощаник выдерживал ее откаты при выстрелах. Разумеешь? – Тот понимающе кивнул головой. – Так что рисковать нам нет никакого смысла. А вот огневые припасы к ней можно переносить безо всякой опаски.

– Стало быть, тогда будем облегчать дощаники, – уже решительно произнес Тимофей. – Ведь вещи перетаскать за версту пусть и за несколько ходок – дело не такое уж и хитрое. Зато какая будет подмога для служивых при перетаскивании облегченных дощаников!

– Именно так, – подтвердил Афанасий.

Когда же затем он изучающе посмотрел направо, Тимофей тут же пояснил:

– Непроходимое болото. И ежели бы не оно, то волок-то был бы и еще короче. А так нам приходится вроде как обходить его, это самое болото. – Афанасий согласно кивнул головой. – А слева от нас лес. И хотя он не такой уж и густой, однако волок по нему никак не проложишь. И потому мы с тобой, Савельич, и идем как бы по дороге между двух урочищ.

– Слава Богу, что хоть эта дорога образовалась, а то бы мы таким коротким волоком, думаю, никак бы не отделались…

– Золотые слова, Савельич! Ведь когда мы год назад подошли на дощанике к западному берегу озера и нашли вот этот проход к притоку Худосея между урочищами, то артельщики говорили теми же самыми словами. Чудно даже как-то…

– Чего же тут чудного? Раз обстоятельства одни и те же, почему же и мысли должны быть разными?

– Так-то оно, конечно, так, но все-таки…

Уже молча дошли до перегиба волока, когда Тимофей радостно воскликнул, протянув руку вперед:

– А вон и озеро блеснуло!

Афанасий напряженно глянул в указанном проводником направлении и ускорил шаги. Когда же вышли к берегу озера, он осмотрелся и удовлетворенно произнес:

– Прекрасное озеро и, главное, долгое! Видишь, даже дальнего берега не видать. С попутным ветерком благодатно пройдемся по нему без напряга. То-то служивые будут довольны после тяжких трудов на волоке…

– Уж это точно! – задорно блеснул глазами Тимофей. – А в самом его конце будет узость и затем и другое озеро.

– Такое же долгое?

– Да нет, поменее этого будет.

– А затем опять волок? – озабоченно спросил Афанасий.

Тимофей ободряюще посмотрел на него:

– Нет, Савельич, там из него будет вытекать протока до некой речушки со странным, однако, названием, какое ей дали тамошние самоеды, которая затем впадает в речку Баиху, а уже та – в Турухан-реку. Так что теперь все время будем плыть по течению, не упираясь шестами. Благодать…

– Спасибо тебе, Тимофей! – растроганно сказал тот. – Ведь без тебя бы мы тыкались в разные там берега, как те слепые щенки в поисках мамкиной титьки.

– Да чего уж там… – смущенно произнес тот, порозовев, тем не менее, от его похвалы. – А более благодари мангазейского воеводу, который свел меня с тобой. Ведь я же вернулся-то с Турухана не один, а с артелью из семи промышленных людей.

– Воевода – мудрый мужик, а посему и знал, кого назначить в мой отряд проводником. Вот так-то! – с подъемом произнес Афанасий, а затем с интересом глянул на Тимофея: – Кстати, а как это ты со товарищи оказался на Турухане?

Тот нехотя ответил:

– Да длинная эта история, Савельич…

– А если коротко?

Тимофей вздохнул, но отказать кому-кому, а уж Афанасию-то никак не мог. А посему и поведал свою историю.

– Вскорости, а точнее, через несколько лет после основания Мангазеи, прознали мы…

– Кто это «мы»? – поинтересовался Афанасий.

– Да мангазейские промысловики, – пояснил тот и продолжил: – Так вот, прознали, стало быть, мы, что на притоке Оби, Кетью называемом, заложен Кетский острог и что служилые люди из него по волоку уже выходили на Енисей. Потому-то и решили разузнать о возможностях добычи соболя и других пушных зверей по лесам вдоль него. Для чего сколотили артель из семи добровольцев, в числе которых оказался и я, и, договорившись с кормщиком коча, который отправлялся из Мангазеи в верховья Оби, прицепили к нему наш дощаник. У Кети отцепились от коча и уже своим ходом добрались до Кетского острога. А оттуда по известному уже так называемому Кеть-Касовскому волоку вышли на Енисей.

Трофим смахнул с лица комаров, вытер пучком травы ладонь со следами крови на ней и продолжил:

– Однако получить какие-нибудь сведения о пушных зверях у остяков[47]47
  Остяки – устаревшее название хантов, проживающих в Сибири.


[Закрыть], живших по левому берегу Енисея, не удалось, ибо те относились к нам очень даже враждебно. А посему продолжали спускаться вниз по Енисею, надеясь уже на удачу. И только лишь у Турухана, его левого притока, встретили уже ненцев, которые отнеслись к нам хоть и настороженно, однако не враждебно.

Когда же нас по Турухану проводили до стойбища их князца, то отношения между нами и ненцами, которые называли себя самоедами, наладились окончательно. Получив у них все необходимые сведения, хотя, – усмехнулся он, – приходилось больше разговаривать на пальцах да на рисунках на песке, хотя наши артельщики немного и могли балакать на их языке, научившись у самоедов, кочующих возле Мангазеи. От них же узнали и о том, как можно перебраться с Турухана на Таз-реку. Что и сделали, хоть и пришлось немного потыркаться по его притокам. Вот, собственно, и все, – облегченно вздохнул Тимофей.

– Посему-то ты так упорно и тащил меня к речному песочку чертить свои рисунки? – усмехнулся Афанасий, а тот, хитровато улыбаясь, согласно кивнул головой. – А вот крючок-то вам по Оби и Енисею пришлось сделать ох какой изрядный. Не позавидуешь…

– Уж это точно.

– Мы-то с отрядом уж который день пробиваемся к волоку. И это, заметь, с проводником, то бишь с тобой. Да ведь скоро вот и вода станет убывать в речушках, затрудняя продвижение по ним.

– Не волнуйся, Савельич, до Турухана-то успеем добраться. А эта река уже серьезная, ее водные перепады не касаются.

– Ну да ладно. Спасибо за поучительный и интересный рассказ, Тимофей. И давай-ка, пожалуй, возвращаться назад, если хотим успеть отведать горячей ушицы.

– Из стерлядок? – сглотнув слюну, уточнил Тимофей.

– Из них самых, – улыбнулся Афанасий, – которые уже, к сожалению, в наших запасах, сделанных еще в Осетровке, заканчиваются.

На что тот заметил:

– А вот в Турухане и его притоках, сдается мне, стерлядки уже вроде как и не водятся.

– Потому-то, Тимофей, и давай поспешать…

* * *

На стоянке густо дымили костры, от которых тянуло не только дымом, но и заманчивым запахом уже готовой ушицы. Стояли и три шатра, обещая послеобеденный отдых без назойливого гнуса.

– Как раз вовремя подоспели, – удовлетворенно заметил Тимофей, вдохнув аппетитный запах содержимого казацкого котла.

– Никак, Серафим, ушица готова? – спросил Афанасий, подходя к костру.

– А как же, Савельич! Вот только тебя с Тимофеем и поджидаем.

– Ну тогда и насыпай ее в миски.

Когда же Ерофей собрал у казаков уже пустые миски, Афанасий попросил Ивашку передать стрелецкому десятнику, чтобы тот привел своих стрельцов к их костру.

– Итак, служивые, – сказал он, когда подошли стрельцы, – после отдыха начинаем перетаскивать наши дощаники к озеру, до которого мы дошли с помощью Тимофея.

– Наконец-то!

– Слава Богу, дождались!

– Давно бы пора! – раздались голоса.

Афанасий поднял руку, требуя тишины, и голоса стихли.

– Перетаскивать дощаники будем в два этапа. Вначале перенесем к озеру все вещи, которые будут нам под силу.

– Это, Савельич, для того, чтобы облегчить дощаники? – догадался один из стрельцов.

– Совершенно верно, – подтвердил тот. – Дело в том, что почва здесь до самого озера тундровая, мягкая, а посему катки будут застревать в ней и не катиться. И тогда придется, надрываясь, тащить дощаники по ним, а не катить, как и было бы положено.

– Светлая у тебя все-таки голова, Савельич! – заметил кто-то из стрельцов.

Тот же усмехнулся про себя: ведь именно теми же словами похвалил его и Тимофей по дороге к озеру.

– Ты, Семен, – обратился Афанасий к стрелецкому десятнику, – останешься здесь, на стоянке, присматривать за порядком. Ведь присмотр никогда лишним не бывает, – усмехнувшись, заметил он. – Только имей в виду, что самое большое количество вещей находится на четвертом дощанике: там ведь пропитание для отряда почитай что на год да товары для обмена с самоедами на мягкую рухлядь и всякие хозяйские причиндалы. – Тот согласно кивнул головой. – А посему проследи, чтобы все после того, как освободят от вещей свои дощаники, помогли перенести вещи и с него. А сейчас сворачивайте шатры. Я же с Ивашкой буду у озера, чтобы проследить за тем, как будут складываться вещи с дощаников, а то потом черт ноги сломит, разыскивая, какие из них с какого из дощаников.

– А как быть с пищалью, Савельич? – озабоченно спросил Игнат.

– Пищаль не трогайте. А вот ее огневые припасы: бочонки с порохом и ядра – спокойно переносите на берег озера, – распорядился Афанасий. – Ну что, казак, – обратился он к Ивашке, – потопали?

– Потопали, дядя Савельич! – с готовностью ответил тот, победно глянув на товарищей: видите, мол, что именно его берет с собой к озеру сам начальник отряда!

Афанасий же подошел к дощанику и вытащил из него по очереди три сетки с железными ядрами для пищали. Передав одну из них Ивашке, две другие закинул за плечо, взял в другую руку топор и пошел по волоку на восток. За ним, так же, как и его начальник, перебросив тяжелую сетку через плечо, заспешил и Ивашка.

– А зачем это вы, дядя Савельич, взяли с собой топор-то? – полюбопытствовал тот, когда они отошли от стоянки на довольно значительное расстояние.

– Да чтобы нарубить хвороста и лапника для костра, а то нас с тобой гнус у озера заживо заест, – пояснил Афанасий. – Да и мужики, придя туда с поклажей, хоть и немного, да передохнут у него без этого проклятого комарья, – и, опустив топор на землю, смахнул с лица гнус, густо облепивший его.

– Вот здорово! – обрадовался Ивашка и тут же забеспокоился: – А как же это мы разведем костер-то без спичек?

– Спички имеются, – успокоил его Афанасий, похлопав по карману полукафтана.

– Какой же вы, дядя Савельич, все-таки хозяйственный человек! – со смесью восхищения и зависти воскликнул Ивашка. – Ведь не только о нас обеспокоились, но и о служивых подумали, которые подойдут с вещами-то к озеру.

Тот снисходительно улыбнулся:

– Вот подрастешь и тоже станешь хозяйственным казаком. А пока учись да примечай, что к чему.

– Да я и так все время присматриваюсь, глядя на вас, – признался Ивашка.

– Так и делай, пока мы вместе. Что же касается заботы о других, то ты должен знать, что начальник обязан заботиться о своих подчиненных. И вот тогда они будут беспрекословно выполнять его приказы не только по должности, но и по зову сердца. Запомнил? Ведь не всю же жизнь ты будешь казачком. Придет время, и тоже будешь каким начальником.

– Это навряд ли, – смущенно заметил Ивашка. – Вон дядя Игнат уже в годах, а все еще в рядовых казаках ходит.

– Что до Игната – то еще, как говорится, не вечер. Касаемо же тебя, то знаю, что говорю. Вот только подучу тебя грамоте, потому как без нее трудно чего-либо добиться в жизни. Уразумел?

– Конечно, уразумел, дядя Савельич! – преданно, счастливыми глазами глянул тот на своего кумира, перекинув тяжелую сетку с ядрами на другое плечо.

Афанасий же, оглянувшись назад, рассмеялся:

– Ну и мужики! Прямо-таки как муравьи, цепочкой спешащие с прибытком к своему муравейнику.

– Да так оно и есть, дядя Савельич, – рассмеялся и Ивашка. – Истинно муравьи. Ведь те же самые трудяги… – уточнил он и вопросительно глянул на Афанасия: правильно ли сказал?

Тот же согласно кивнул головой и подумал: «Сколько же им еще придется мотаться туда-сюда… Но дело-то нужное, да к тому же еще и артельное, так милое сердцу русского человека, когда вроде бы как само собой, и силы откуда-то прибавляются».

* * *

Когда Афанасий с Ивашкой вернулись к стоянке после того, как к озеру были перенесены последние вещи с дощаников, у костра казаков собрался весь отряд.

– Ну что, мужики, начнем перетаскивать дощаники? – обратился он к собравшимся.

В ответ послышались утвердительные возгласы. А так как канаты для их перетаскивания благодаря расторопности Семена, стрелецкого десятника, уже были прикреплены к носовым частям дощаников, Афанасий, повернувшись на восток, снял неизменную шапку и, истово троекратно перекрестившись, воскликнул:

– С Богом, мужики!

Все, так же истово перекрестившись, разошлись к своим дощаникам.

– Ты, Игнат, – распорядился Афанасий, – будешь подкладывать перед дощаником катки через… – и вопросительно посмотрел на Тимофея.

– Примерно через аршин, – подсказал тот.

– Стало быть, через аршин. А ты, Ивашка, будешь подавать ему катки, освободившиеся у его кормы. Понял?

– Конечно, понял, дядя Савельич! – заверил тот.

– И, кроме того, – продолжил он, – будешь обмахивать казаков ветками лапника от гнуса на кратковременных остановках для передыха. А посему сейчас же наруби веток и положи их в дощаник.

– Я сей минут, дядя Савельич! – отозвался Ивашка и, схватив топор, кинулся к еще невысокому кедру, росшему невдалеке чуть выше по течению притока.

– Разбирай канаты, мужики! – приказал Афанасий, беря в руки один из них. – Да подложите на плечи тряпки какие, а то изотрете кожу на них до крови. А ты, Игнат, возьми из дощаника дюжину катков и разложи их перед носом дощаника. Ты же, Ерофей, помоги ему вынуть катки и, как только он разложит их, снимай чалки и рулевым веслом разверни дощаник поперек притока, разумеется, носом к берегу, – усмехнулся он своей дотошности, – и удерживай его в таком положении, пока мы не вытащим его на берег. К тому времени вернется и Ивашка с ветками. Все поняли?

Те дружно закивали головами в знак согласия.

Когда же Игнат разложил катки, а Ерофей поставил дощаник поперек притока, Афанасий скомандовал:

– Раз, два, взяли!

И все дружно налегли на канаты, перекинутые через плечи. Дощаник как бы нехотя, словно задумавшись, задрал нос, замер, а затем резко опустил его на катки.

– Давай, мужики, ходом, ходом! – подбадривал их Афанасий, хрипя от натуги.

И наконец дощаник выполз всем своим плоским днищем на катки.

– Стоп! – подал команду Афанасий. – Передых! – И вытер пот со лба. – С почином, мужики!

– Ведь не зря же говорят, что как начнешь, так и закончишь! – поддержал его Степан, вытирая рукавом пот со лба.

– Это уж так! – согласились казаки.

– Маши, маши ветками, Ивашка, а то гнус одолевает. Дай Бог тебе здоровья, паря!

– И так стараюсь, дядя Серафим! – радостно ответил тот, размахивая ветками перед потными лицами тружеников.

Подошли стрельцы.

– С почином вас, казаки! Лихо выдернули дощаник из реки! Ей-богу, даже завидно! – поздравил их стрелецкий десятник. – Теперича, чай, полегче будет. Так что с Богом! А мы уж за вами потопаем…

– Да смотри, Семен, далеко-то не отставай. Вы же, никак, без пищали будете, можно сказать, налегке, – невинно улыбнулся Игнат.

– Так у вас-то и народу поболее нашего будет, – заметил тот.

– Как говорится, в чужих руках кое-что завсегда больше, чем у тебя, кажется, – парировал Игнат, и взрыв хохота потряс стоянку.

– Ну ладно, мужики, побалагурили, и будет, – примирительно сказал Афанасий. – Разбирайте канаты и вперед с песнями!

– Тут точно запоешь, только с тоски, Савельич! – рассмеялся Егор, перекидывая канат через плечо.

– Это уж как получится. Раз, два, взяли! – последовала команда Афанасия, и днище дощаника заскрипело по каткам.

– Вроде бы и невелик подъем, а силы-то человеческие далеко не бесконечны, – заметил Афанасий на очередном передыхе, смахивая ладонью с лица градом катящийся пот вперемешку с раздавленными комарами, успевшими напиться крови. И усмехнулся, глянув на ладонь с кровавыми подтеками: – А утереться рукавом не моги, ибо к концу волока будет весь в крови, как после сечи с супостатами. Спасибо Ивашке, а то бы гнус непременно высосал всю нашу кровушку до последней капельки.

А тот, улыбнувшись его похвале, усиленно обмахивал ветками лица казаков, восстанавливающих силы на краткой остановке.

– Понимаешь, Савельич, гнус и так охоч до человеческого тела, а уж от потного так просто сатанеет, – со знанием дела заметил Тимофей. – Но ничего, до хребтины водораздела, как говорил ты, осталась самая малость, а там уже будет полегшее.

Тот усмехнулся, заметив:

– Это так. Ведь там же дощаник уже сам покатится прямо к озеру, – вызвав смех казаков, и повернулся к толмачу: – Скажи-ка мне, Ябко, как это вы, я имею в виду твоих сородичей, – пояснил он, – выносите такую пытку, кочуя по тундре? Неужто к этому можно когда-нибудь да привыкнуть?