Текст книги "Своя не своя жизнь"

Коля разливает «Каберне» и под мелодию тройственного хрустального перезвона неожиданно, по крайней мере для меня, провозглашает:

– Горько!

Мое лицо моментально покрывается пунцовой краской. Словно новогоднюю маску кто-то на меня нацепил. Пальцы, напротив, холодеют и ослабевают. Только бы успеть поставить этот несчастный фужер на стол, не разбить, не расплескать. Кажется, удалось. У меня даже получается направить взгляд на Еву. Значит, мышцы лица еще работают, хоть что-то не отказало мне. Ева тоже сидит крайне смущенная. Даже не знаю, кто из нас покраснел больше. Зеркала рядом нет, поэтому себя не вижу. Может, это и к лучшему. Я медленно начинаю подниматься.

– Андрей, перестань, мальчик пошутил, – голос Евы выражает сопротивление, но весьма слабое.

– Ничего я не пошутил, – обиженные нотки Коли, словно спусковой крючок, стряхивают с меня оцепенение.

Я подаю Еве руку. Опираясь на нее, моя жена поднимается, машинально поправляя на себе жакет. Ее лицо, раскрасневшееся и манящее, уже совсем близко. Я закрываю глаза и наощупь, одними губами, ловлю ее губы. Какое блаженство! Весь мир куда-то проваливается, есть только Ева. Больше нет ничего, даже времени.

– …Двадцать семь! Двадцать восемь! – откуда-то издалека ко мне начинают прорываться звуки Колиного голоса. – Двадцать девять! Тридцать!!!

Я отпускаю губы Евы в свободное плавание и наконец открываю глаза. Передо мной плывут цветные пятна, за которыми улавливается силуэт Коли.

– Ну вы даете! – с восхищением произносит сын.

* * *

Я сижу, уставившись в тарелку с каким-то удивительно вкусным салатом. В обычных обстоятельствах такая вкуснота непременно уже перекочевала бы внутрь меня, но сейчас оценившие творение Евы вкусовые рецепторы никак не могут достучаться до мозгового центра. И неудивительно! Всего за каких-то минут 15–20 я проделал путь от первого робкого поцелуя, охарактеризованного Евой как уровень девятиклассника, до подхватившего меня, словно щепку, и бросившего в пучину неукротимой страсти Колиного «Горько!» Наконец у меня появляются силы поднять глаза и взглянуть на Еву.

Лицо ее все еще залито завораживающей, манящей к себе красной краской. Какое-то даже не шестое, а, наверное, девятое чувство подсказывает мне, что Ева сейчас ощущает то же, что и я. Наши эмоции слились в неразделимое целое. А ведь для нее происходящее – это повтор 24-летней давности. Или не повтор? Может быть, тогда было по-другому? Интересно, а сколько длился свадебный поцелуй в тот первый раз? Впрочем, это уже не столь важно. Теперь у нас с Евой есть своя, наша и только наша свадьба, наша и только наша история.

– Мальчики, а чего вы ничего не едите? – Ева приходит в себя первой. – Я что, зря старалась?

– Мама, я уже полтарелки салата съел, – отчитывается Коля. – Ты просто не заметила, да и понятно почему. Никогда не думал, что вы с папой такое можете!

– Сын, а подглядывать нехорошо! – заявляет Ева и поворачивается ко мне. – А все ты! Нашего мальчика в шок вогнал и меня, старую дуру, в авантюру вовлек!

Поддерживать строгие нотки в голосе моей жене удается плохо.

– А почему вы никого не позвали? – спрашивает Коля.

– Мы хотели вдвоем, в камерной обстановке, – я решаю взять на себя инициативу ответа.

– То есть я тоже лишний на этом празднике жизни? – подхватывает мою игру Коля.

– Ты у нас никогда не лишний! И вообще давайте кушать. Мясо уже должно быть готово, – Ева находит повод удалиться на кухню, чтобы окончательно прийти в себя.

– Как дела в институте? – я перевожу разговор на нейтральную тему.

– Слушай, отец, а что ты взял в привычку в последние дни меня постоянно об этом спрашивать? Раньше ты так часто не интересовался. Я ведь не на первом курсе уже учусь.

– Именно потому я и интересуюсь, что не на первом. Это как в авиации, – приходит мне в голову сравнение. – Самое опасное в полете – взлет и посадка. Взлет ты успешно выполнил. А скоро надо будет завершать полет, институт заканчивать.

– Университет, – перебивает меня Коля.

– Извини, университет. Это я на автомате. Для меня МИФИ привычнее институтом называть, чтобы как раньше.

– Да я все понимаю, чего ты извиняешься. Дела по учебе идут нормально. Я тебе серьезно говорю. Научник тоже доволен. По крайней мере, претензий не высказывает.

Меня подмывает начать расспрашивать о Рите, но я не решаюсь. Слишком это тонкая материя, можно погореть на первой же фразе. Я ведь даже не знаю, как она выглядит.

Ева кричит из кухни:

– Коля, помоги мне блюдо с мясом принести! Папа, он, конечно, не догадался, но ты-то мог подумать, что матери помочь стоит.

Мы с Колей одновременно поднимаемся и направляемся колонной по одному. Он впереди, а я – замыкающий.

– Явились? – оглядывает нас Ева. И показывает пальчиком на содержимое кухонного стола. – Вот мясо, вот тушеная капуста. Взяли и понесли! Желательно ничего по дороге не расколотить. Я минут через пять приду.

Мы гордо несем кулинарные творения. Позади слышится шум открываемой воды. Ева зашла в ванную. Наверное, хочет оценить, как она выглядит, кое-что подкрасить. А по мне, так не надо сейчас ничего подправлять. Вот такая Ева с разметавшимися после поцелуя волосами прекраснее всего на свете. Неужели это и есть счастье?

Из комнаты Коли доносятся трели мобильного телефона. Он бегом устремляется к себе. Я успеваю заметить в зеркале, как сын берет аппарат в руки, смотрит, кто звонит, и тут же плотно закрывает дверь. Рита! Тут и к гадалке не ходи.

Я ловлю себя на ощущении, что внезапно остался в этой квартире один. Странно, как быстро человек может отвыкнуть от привычного, сложившегося годами и даже десятилетиями. Раньше квартира почти всегда встречала меня звенящей пустотой. Конечно, бывали дни, когда по этой самой комнате ходили гости, сидели в кресле. Иногда квартира слышала женские шаги и по ночам. Но это выглядело как случайное, внезапно занесенное откуда-то снаружи, на короткий миг потревожившее покой дома и мой покой наедине с мечтами о Еве.

Сейчас же квартира стала совсем другой, не представляющей своего существования без голосов ее постоянных обитателей. И я, сам того не заметив, за считанные дни, даже часы, привык к новой реальности, причем привык настолько прочно, что мимолетное одиночество за накрытым столом кажется чем-то искусственно проникшим из незнакомого, другого мира.

Мои философские размышления прерывает появление закончившей мониторинг своей внешности Евы:

– А ты чего, один остался? Где Коля?

Я молча киваю головой в сторону закрытой двери в комнату сына.

– Понятно. Давай тогда без него начнем, а то мясо и впрямь остынет, – предлагает Ева.

– Ну, не будет же он час по телефону разговаривать. Может, подождем немножко?

– Если только совсем немножко. Но вообще-то мне не нравится. Коля должен понимать, что ужин сегодня не рядовой. Да и мой труд ценить тоже. Ведь я столько времени и усилий вложила в готовку.

– Ева, я думаю, что он все понимает, – почему-то мне хочется обязательно защитить Колю.

– Незаметно. Ладно, давай сменим тему. Мне в голову пришло интересное предложение. Угадай с трех попыток!

– Поцеловаться еще раз?

– Ну, почему у мужиков все на одном зациклено? Заруби себе на носу: целоваться и то, что далее, хорошо с тем, с кем и без поцелуев тепло и приятно.

– А со мной неприятно? – я боюсь услышать вердикт Евы, но все равно зачем-то спрашиваю.

– Не искажай мою мысль. Я такого не говорила… У тебя еще две попытки.

– Может быть, нам совершить сейчас тур до ЗАГСа и назад? Посмотреть на его стены?

– Слушай, я до такого не додумалась! На самом деле интересно. Но давай не сегодня, на такой поход надо настроиться. Вот что! Давай на следующий год твою идею осуществим. Ведь серебряная свадьба будет. Я предлагаю создать оргкомитет по подготовке к ней!

– И ты, естественно, председатель?

– А как же! По-другому и быть не может! Но ты не отвиливай, осталась третья попытка.

– Посмотреть свидетельство о браке, – я вспоминаю, что до сих пор не узнал, какую фамилию носит моя жена.

– Не угадал, но на сей раз чуть теплее, – резюмирует Ева и тут же набрасывается на вошедшего Колю. – Сын, невежливо так делать. Пришел на свадьбу, да еще к собственным родителям, покричал «Горько!» и сразу же слинял! Что я, зря мясо готовила? Старалась ведь.

– Мама, прости! – Коля наклоняется к Еве и целует ее в щеку. – Я как-то не подумал.

– В следующий раз думай, пожалуйста. А сейчас разложи мясо и капусту по тарелкам. Это кто был, Рита?

Коля смущенно кивает головой. Ева переключает свое внимание на меня:

– Раз угадывать не умеешь, то слушай, что умные люди предлагают! Давай свадебные фоточки посмотрим.

Как же сам я до сих пор не догадался, что должны быть визуальные свидетельства прожитых не мною лет? Фотографии, конечно фотографии! И свадебные, и все остальные.

– Коля, достань альбом, – просит Ева и тут же корректирует свое решение. – Нет, мальчики, давайте покушаем сначала, а фото – на десерт! Не буду я мясо разогревать – и так уже упарилась за вечер. Итак, вилки – в левую руку, ножи – в правую и дружно начинаем! Вино налито?

* * *

Вкуснейшее мясо незаметно исчезает с моей тарелки вместе с капустой. Странно, но я даже не успел им насладиться. А всему виной ожидание. Что же я увижу через какие-то минуты, в крайнем случае десятки минут, на фотографиях? Свою непрожитую жизнь? Счастливую Еву 24 года назад? Сидящего рядом с ней другого Андрея, который я и не я одновременно?

– Мама, ты восхитительна! – возглас Коли помогает мне вернуться из мира грез.

– Я или мое мясо? – обращенные ко мне глаза Евы блестят искренней радостью, а ее вопрос адресован сыну лишь формально.

– Конечно ты, ма. Но и мясо тоже. Спасибо огромное! Я столько съел, что больше уже не могу.

– У нас же десерт еще впереди.

– Может быть, – осторожно вступаю в разговор я, – сделать перерыв на полчасика? А потом с новыми силами приступим к десерту. Наверняка нас ожидает нечто сногсшибательное!

– Да ничего особого, на самом деле, – отвечает Ева. – Будет торт-мороженое из магазина. Ладно, я согласна, давайте сделаем паузу небольшую.

Коля чуть ли не бегом устремляется в свою комнату.

– Ссылки обещанные не забудь мне переслать! – вдогонку ему успеваю прокричать я, прежде чем дверь в комнату сына плотно закроется.

– Дались тебе эти параллельные миры, – недоуменно замечает Ева. – Нет, я согласна, что интересно, но тебе не кажется, что ты слегка зациклился?

– Не знаю, – как можно правдоподобнее отвечаю я. – У тебя разве такого не бывает, что какой-то вопрос вдруг покажется интересным и ты не можешь успокоиться, пока не разберешься в нем?

– Бывает, конечно, – соглашается Ева и погружается в состояние задумчивости.

Мы молчим. Мой взгляд скользит по лицу и плечам Евы, а ее устремлен куда-то сквозь стену, словно в параллельный мир.

– А мы хотели фотографии свадебные посмотреть, – перехожу я через Рубикон.

– Да, хотели, – в голосе Евы слышен чуть заметный вздох. – Давай неси альбом.

Вот это номер! Где он хранится, этот самый альбом? Как же глупо я попался. Объяснить незнание в данном вопросе никакой порядочный муж не сможет. А быть непорядочным для меня просто невозможно. Что же делать?

– Ну, – Ева замечает мое смятение, – что же ты сидишь?

Искра спасительной надежды снова, как уже много раз за эти несколько дней, пролетает у меня в голове. Похоже, палочка-выручалочка найдена:

– Евочка, у меня другое предложение. Давай я отнесу на кухню тарелки, помою их. То, что надо на холод, в холодильник поставлю. А ты в это время достанешь альбом.

– Ты сегодня такой обходительный и предупредительный! Даже странно… Но приятно! Хорошо, мой тарелки. Хотя Коля вполне мог это сделать. Совсем белоручкой растет, но это уж мы с тобой виноваты.

Я начинаю медленно и осторожно, по одной тарелке двумя руками, переносить содержимое стола на кухню. Ева смотрит на меня чуть насмешливо:

– Ты как будто в средневековом замке перемену блюд на званом обеде у какого-нибудь герцога производишь!

– У герцогини!

– Согласна… Фужеры оставь. Вино вкусное, посмакуем его еще немножко.

Наконец стол зачищен в должной мере, и я начинаю медленно, с особой тщательностью мыть каждую тарелочку, потом протирать и рассматривать степень приобретенной посудой чистоты.

– Вообще-то, я жду уже, – Ева заглядывает на кухню. – Сколько можно? Впрочем, я и одна могу посмотреть, раз некоторым неинтересно.

– Я же заканчиваю. Сейчас прибегу!

Ева поворачивается, и сквозь шум льющейся из крана воды раздается неземной перестук ее каблучков. Ну все, чему быть, того не миновать! Надо заканчивать с этим мытьем тарелок, и так уже довел каждую до состояния стерильности, хоть в космос отправляй. Сейчас вытру посуду и за эти несколько минут постараюсь прийти в себя… Нет, не удается. Сердце аж выпрыгивает из груди. Выход только один: надо идти и смотреть альбом. А пульс-то – словно у астронавта при посадке на Луну.

Медленно и нерешительно переступая порог комнаты, сразу замечаю забравшуюся на тахту с ногами Еву с толстым альбомом в руках. Его коричневая обложка с каким-то не очень различимым тиснением золотистого цвета мне совершенно незнакома. Такого альбома у меня точно не было. Если быть точным, у меня никакого не было. Фотографии родителей, мои детские, школьные, университетские и немногочисленные более поздние разрозненно ютятся в больших конвертах для писем формата А4. Много раз я давал себе зарок, что разберу их, систематизирую и даже куплю альбом. Но не было то времени, то желания. Если уж совсем честно, отсутствовало именно желание. Будь оно, время нашлось бы. Слишком печальной представлялась мне собственная жизнь, чтобы заботливо раскладывать ее фотомгновения по полочкам.

– Наконец-то появился! – реагирует на меня Ева, не поднимая глаз от альбома. – Будешь смотреть или я тебе за полжизни надоела?

– Как ты могла такое подумать! Конечно буду.

– Так я и знала. Ты отреагировал только на первую часть моей фразы, а насчет того, что я тебе надоела, умолчал. Смотри, Пимушев, я это тебе припомню.

– Ева, я как раз и имел в виду, что ты мне никогда не надоешь!

– Не изворачивайся и не выкручивайся! Твой ответ был построен иначе, и я это запомнила.

– Евочка!

– Перестань! Все, проехали. Садись рядом!

Мало что соображая, я занимаю указанное Евой место рядом с ней и устремляю взгляд на открытую страницу альбома.

На фотографии моя фигура, заметно склонившись к столу, застыла над лежащим документом, а рука водит по нему ручкой. Рядом стоит Ева, неимоверно красивая. Я ее такой восхитительной никогда в жизни не видел. На ней белоснежный костюм с юбкой чуть выше колен. Ева внимательно наблюдает за движением ручки в моей руке, прижимая к груди огромный букет роз. Таких же алых как те, что сейчас стоят в вазе на столе. По другую сторону стола перед нами с Евой стоит совершенно незнакомая мне женщина с торжественно-официальным выражением лица.

Теперь можно перевести дух и рассмотреть тех, кто на заднем плане. Дядя Володя, тетя Тоня, чуть поодаль нахмурившийся Леша. Видимо, он и в этой жизни не смог избавиться от неприязни ко мне из-за квартиры. Рядом с тетей Тоней стоит Анна Борисовна. Их лица обращены друг к другу. Наверное, делятся впечатлениями. За Анной Борисовной виднеется молодой человек, которого я не могу определить. Кто же это? Стоп, кажется, я узнал. Это Митя, младший брат Евы. У них приличная разница в возрасте, почти семь лет. Взгляд Мити печален. Для него Ева всегда была ориентиром в жизни. Еще бы: старшая сестра, второй после Анны Борисовны человек по значимости. А тут какой-то Андрей Пимушев уводит Еву из его повседневной жизни. Есть из-за чего печалиться. Я бы на его месте вообще расплакался, но Митя ничего, держится из последних сил.

На фотографии есть еще двое: молодой человек и девушка с надетыми через плечо широкими красными лентами. Я так понимаю, что это свидетели. С молодым человеком все понятно. Это Мишка Шварц, мой одноклассник, потом закончивший истфак МГУ, а в начале 90-х вместе с родителями, женой и двумя маленькими детьми перебравшийся на историческую родину, в Германию. Значит, Мишка был свидетелем на нашей с Евой свадьбе? А ведь мы с ним изредка в «Фейсбуке» переписываемся. Впрочем, переписываемся мы в той прежней моей жизни, а вот как тут – неизвестно. Остается девушка. Она на фото не очень хорошо получилась, тень на лицо попала. И прическа сложная, специально для свадьбы сделанная, в обычной жизни такие тогда не носили, а сейчас и подавно. По-моему, это Лиза Мясникова, наша с Евой одногруппница. Правда, она сейчас не Мясникова, а… Никак не могу вспомнить, какая теперь у Лизы фамилия. Но тогда она была Мясниковой. Лиза поздно вышла замуж, в тридцать с хвостиком, и, как мне кажется, не по любви, а чтобы окончательно не остаться в одиночестве.

Да, сложная у Мясниковой прическа, на китайскую пагоду похожа. То ли дело Ева! Ее темные волосы расчесаны на прямой пробор и ниспадают на плечи, челка аккуратно выровнена, а сверху гордо восседает белоснежный бант в форме розы. Просто восхитительно, глаз отвести не могу! Стоп, а где же у Евы фата? И почему она в костюме, а не в свадебном платье?

– Слушай, Ева, это как раз момент, когда мы расписываемся? – я начинаю осторожно выяснять подробности.

– Это ты расписываешься, – со слегка язвительной улыбкой реагирует моя жена. – Я еще не успела приступить к этой процедуре. Надо было подумать тогда хорошенько! Может, и не стоило свою подпись ставить? Нашла бы потом мужа себе получше!

Ева показывает мне язык и смеется.

– Там же нас до этого спрашивали, хотим ли мы стать мужем и женой, и ты ответила согласием, – поскольку я пересказываю стандартный сценарий бракосочетания, то ошибок быть не должно.

– Ну, промычала тогда «да» себе под нос. И что из этого?

– Не промычала, а весьма отчетливо ответила!

– Ладно, спорить не буду. Конечно, отчетливо, попробуй в ЗАГСе по-другому ответить!

– Да, смотрю я на Мишку Шварца и думаю. Вот стоит он и не знает, что с ним дальше в жизни произойдет, – фраза моя предельно обтекаема, ведь неизвестно, в какой точке земного шара в этом мире проживает мой школьный приятель.

– Так все не знают. И хорошо это. Иначе жить было бы невыносимо. Помнишь, у Франсиса Карсака есть повесть, где обитатели какой-то планеты узнавали свою судьбу и на обратном пути в пропасть бросались многие? А у Мишки все вроде сложилось, прижился в Германии. Может, нам к нему в гости съездить? Он же приглашал.

– Да, у Карсака здорово это описано. Ты «Горы Судьбы» имеешь в виду?

– Да, только я название забыла, спасибо, что напомнил.

– Костюм на тебе очень красивый! Белоснежный такой!

– Это же ты тогда придумал! Зачем, мол, какое-то свадебное платье до пят. Чего с ним потом делать. А костюм пригодится, можно в нем на работу летом ходить, да и погулять тоже. А на самом деле ты просто ножки мои хотел созерцать! Помнишь, я сначала сопротивлялась? Но ты мою маму уговорил, а она уже меня. Мама всегда на твоей стороне была, ты на нее словно магнетически воздействовал!

– Вот только фата…

– А что фата? Снова ты настоял! Зачем фата, если не платье, а костюм. Мол, не вяжется одно с другим. Вот так я без фаты на свадьбу и осталась.

– Ева, я был неправ. Сейчас смотрю на фото и думаю, что фата с костюмом вполне сочеталась бы.

– Наконец-то мой муж начал признавать свои ошибки! Правда, для этого, как выясняется, чуть ли не четверть века требуется!

– Давай перелистнем страничку!

– Давай!

На следующей фотографии мы той же компанией стоим на крыльце ЗАГСа. Перевернув еще страничку, я оказываюсь в той же самой комнате, где мы сейчас сидим на тахте с Евой. Застолье. Какие-то тарелки, бокалы, букеты цветов. Впрочем, не какие-то, а те самые, что я несколько минут назад в волнении до блеска мыл на кухне. И стол тот же, за которым мы сегодня празднуем 24-летие. Только на фотографии он в раздвинутом положении. Людей-то побольше, чем сегодня. Впрочем, никого нового нет. Те же, что и в ЗАГСе были.

А вот это уже очень интересно! На следующем развороте альбома мы с Евой, стоя, целуемся. Вот оно, то настоящее, классическое «Горько!» Интересно, кто тогда кричал? Держу пари, что Мишка Шварц. Он из всех представленных на фото наиболее для данного дела подходящий.

– Смотри, Ева, – я показываю на Мясникову. – Лиза загнула пальцы. Видимо, считает, сколько времени мы целуемся.

– А чего считать-то? От силы до пяти. Мне тогда показалось, что ты до меня губами только прикоснулся – и все, сразу в сторону! Это сегодня разошелся, первый раз в жизни я такой поцелуй почувствовала. До сих пор в себя прийти не могу!

– Сегодня Коля уж очень проникновенно «Горько!» произнес.

– Да нет, обыкновенно произнес. Шварц тогда гораздо лучше это делал. Так что сыну нашему есть у кого поучиться.

– Ну, Мишка был мастер своего дела. Знаешь, я все никак не могу налюбоваться на твой белоснежный костюм.

– Сегодняшний мой тебе не нравится?

– Нравится, конечно, но тот настоящий свадебный. Вот было бы здорово, будь он на тебе сегодня.

Произнося эту фразу, я и представить себе не мог, к каким последствиям это приведет. Ну почему мой рот не захлопнулся сам по себе в нужном месте, а эти проклятые слова вылетели из него? Глаза Евы моментально приобретают оттенок грозовой тучи, из которой вот-вот ударят молнии.

– Ты что, нарочно издеваешься надо мной? – кричит она. – И это в такой день! Ты для этого предложил мне его отпраздновать? Мерзавец!

Я сижу совершенно ошеломленный и непонимающий, что произошло, какое событие в не прожитой мною жизни вызвало такую реакцию моей жены. Не зря я боялся, что когда-то проколюсь. Вот тебе, бабушка, и пришел Юрьев день! Но я даже не понимаю, а что такого было сказано? В чем причина?

– Евочка, прости меня! – я пытаюсь обнять жену за плечи, но она отдирает мои руки и старается отбросить их подальше.

На шум и крики заглядывает Коля. Я машу ему рукой:

– Принеси маме воды. И побыстрей!

– Не надо мне никакой воды! Уйди, видеть тебя не могу! Все ты, ты! Про костюм вспомнил! И стыда никакого нет!

Коля все-таки отправляется на кухню за водой, а я пытаюсь нащупать хоть какой-то способ успокоить жену.

– Евочка, не плачь! Ну пожалуйста, прости меня, – мои глаза умоляюще смотрят на Еву, хотя за что она должна меня простить, до сих пор не представляю.

– Если бы не Коля, – Ева продолжает всхлипывать, но уже тише, – разве я согласилась бы продать тогда свадебный костюм? Ты что, не помнишь, как уговорил меня сдать его в скупку? И еще уверял меня, что найдешь деньги потом его выкупить. А Коля совсем крошечный, годика нету. И денег нет, даже на молочную кухню не хватает. А он, сыночек мой, пузыри ртом пускает, кушать хочет. А костюм так жалко, словно что-то очень дорогое в жизни теряешь.

– Евочка, давай мы новый костюм тебе такой же закажем, сошьем, хорошо?

– Не нужен мне новый! – снова заливается слезами Ева. – Я тот хочу! Он один-единственный, другого нет. И почему ты его не выкупил? Обещал ведь.

Коля наконец несет стакан с водой:

– Мама, возьми.

– Зачем это? Разве я просила?

– Мне папа сказал.

– Папа еще и не такое скажет. Слушай его поменьше! – несмотря на резкий тон, становилось заметно, что буря в душе Евы затихает.

– Коля, достань торт из холодильника, – я стремлюсь овладеть ситуацией.

– Не буду я никакого торта! Коля, ничего не неси!

Сын замирает на полушаге, не зная, чье указание ему выполнять.

– Коля, доставай торт, доставай. Он же из мороженого сделан. Потом вкус уже не такой будет, – спокойно и твердо гну я собственную линию, удивляясь, откуда берутся на это душевные силы.

Удивительно, но Ева на сей раз не возражает. Плечи ее еще подрагивают, но не более. Коля приносит огромный торт-мороженое с великолепной красной розой наверху.

– Приступаем! – как можно более бодро возвещаю я и отрезаю три куска.

Коля с видимым удовольствием перемещает один из них на свою тарелку:

– Я к себе в комнату пойду, надо кое-что доделать.

– А чай? – уже спокойным голосом спрашивает его Ева.

– Ма, я недолго, минут через десять вернусь.

* * *

Мы сидим с Евой за столом. Дразнящий обоняние торт-мороженое начинает таять. Я смотрю на заплаканное лицо Евы:

– Ну не сердись на меня, пожалуйста. Если бы я мог вернуться в прошлое…

– И что, если бы мог?

– Я обязательно выкупил бы твой костюм из скупки или вообще не позволил бы тебе его сдавать туда.

– Не надо, Андрей, не говори чепуху. Ты же помнишь, что было. Я дома, в декретном отпуске, денег шиш. У тебя на работе зарплату не платят. Что мы только не перепробовали! Помнишь, как ты на базаре чайниками торговал?

Я киваю головой. Неужели все это действительно было с другим Андреем? А я что в 92-м и 93-м году делал? Тоже выживал, но без семьи и ребенка, конечно, все гораздо проще было.

– А тогда мы совсем без денег остались. Хотели кресло продать или еще что-то, но не берет никто. Пальто еще мое зимнее. А тут костюм подвернулся. Продавщица в скупке аж руками всплеснула, у нее в тот день точно такой костюм кто-то спрашивал. И размер, и цвет – все подходит. Жалко, конечно, до слез. Зато Коле в молочной кухне все брать можно. Своего-то молока у меня нет. Ой, да зачем я рассказываю, ты же все это знаешь.

– Знаю. Но я ведь не случайно сегодня попросил тебя нашу жизнь пересказать. Вот прожили мы с тобой много лет, а я, получается, до сих пор не знаю, что ты чувствовала во многих случаях. Разве это правильно?

– Я твою идею восприняла как причуду, как шутку неудачную. А сейчас думаю: может, действительно в этом что-то есть? Посмотреть на прожитое глазами друг друга. Андрюша, ты не обижайся, но мне кажется, что в последние годы мы стали часто недопонимать друг друга. Может, как-то приелись один другому, новизна пропала? Вдруг твоя идея поможет?

– Конечно поможет. Я потому и предложил, что тоже чувствую: шероховатости у нас с тобой есть. Так что начни рассказывать. Ты идешь назад в прошлое, а я с дня нашего знакомства буду двигаться тебе навстречу. И мы где-то встретимся.

– Только не сегодня, Андрей. Сегодня я выжатая как лимон. Воспоминание о костюме меня подкосило. Сейчас даже не понимаю, почему меня колотить стало. Ну, подумаешь костюм, не человек же. Ты меня прости, накричала на тебя.

– Нет, это ты меня прости. А к серебряной свадьбе мы купим или сошьем тебе точь-в-точь такой же костюм.

– Стоит ли, Андрюша?

– Стоит, Евочка, обязательно стоит. Я так решил!

– Наконец-то я могу ощутить себя слабой женщиной, раз ты решил! Заметь, впервые за весь вечер и не только… Все, хватит о грустном. Торт тает, давай его есть! А где Коля?

– К себе пошел, вместе с тортом. Давай вдвоем посидим?

– Нет уж, хочу я знать, почему наш сын родителей игнорирует в такой день! Коля! Ты где?

Сын реагирует мгновенно и уже стоит на пороге комнаты:

– Ма, я тут. Ты звала?

– Звала, конечно. Ты почему так невежлив по отношению ко мне с отцом?

– Ма, я просто подумал, что тебе с папой надо побыть вдвоем.

– Вдвоем побыть мы всегда успеем. А ты что, считаешь, что прокричал один раз «Горько!» – и все на этом?

– Ма, я могу и второй раз.

– Вот этого, сын, как раз не надо. Хватит на сегодня. Я просто человеческое внимание имела в виду: посиди с нами, расскажи что-нибудь.

Я смотрю то на Еву, то на Колю, слушаю их разговор, и в моей груди разливается волна тихого семейного счастья. Как же здорово ощущать, что они вдвоем у меня теперь есть! Только бы не провалиться отсюда назад, в тот мир, где я жил. Жаль, что я в бога не верю, а то сейчас бы помолился. Но, говорят, бог, если он есть, всем помогает: и кто верит и молится, и кто просто просит. А попросить ведь и я могу, от веры это не зависит: «Пожалуйста, позволь мне до конца жизни быть тут, где Ева рядом, где Коля есть, где мне сейчас так удивительно тепло и спокойно».

– А сколько времени сейчас? – спохватывается Ева. – Еще посидеть хочется, но завтра же рабочий день. А почему у меня мобильный выключен? Нажала, что ли, случайно?

– То-то я смотрю, что звонков никаких нет, – вставляет свои «пять копеек» Коля, не подумав о негативных последствиях.

– Что у тебя мать – болтушка? Ты это хочешь сказать? Не ожидала! Растишь, растишь сыночка, и вот он – результат. Ты тоже так считаешь? – Ева переключается с Коли на меня.

Я в некоторой растерянности. Точнее, вместо озвучивания успокаивающего Еву ответа задаюсь вопросом, а есть ли у нас домашний телефон. Или, как теперь говорят, стационарный. У меня он был, только в последние годы фактически бездействовал, разве позвонить в ДЭЗ какой-нибудь, мастера вызвать. Вспомнил, тут телефон тоже имеется, в коридоре на тумбочке стоит. Оранжевого цвета, все привычно. Но я за эти дни ни разу не слышал, чтобы он звонил. Хотя сейчас все друг другу на мобильные звонят, домашний телефон стал атавизмом.

– Я не услышала ответа, – не унимается Ева. – Я болтушка?

– Нет! – не сговариваясь, но практически синхронно выпаливаем мы с Колей.

– Что, я с подругами пообщаться не могу? – похоже, Ева успокоилась и говорит уже для проформы, но это я зря расслабился. – Это тебе никто не звонит. Где твои друзья-приятели? Всех растерял за эти годы! А все потому, что эгоист.

– Да они разъехались по большей части, – я снова надеюсь проскочить на зеленый свет за счет абстрактно-правдоподобных фраз. – Вон Шварц в Германии, но мы же переписываемся.

– На Шварце свет клином не сошелся. Ладно, проехали! – подытоживает Ева, включая свой телефон. – Так и знала! Пять пропущенных звонков. Марина трижды звонила.

Кто такая Марина – понятия не имею. Хорошо хоть имя ненароком узнал. Видимо, Евина подруга. Надо поосторожнее быть, а то я что-то расслабился сверх меры. Да, это тебе, Андрей Николаевич, не жену 30 секунд под «Горько!» целовать, тут головой думать не мешает.

– Пойду-ка с ней поговорю, а то обидится, – Ева привычным движением надевает сброшенные под столом туфли и удаляется в направлении кухни, не забыв прихватить с собой тарелочку со вторым куском торта.

Коля смотрит ей вслед и тихо говорит мне:

– Плохо получилось. Мама обиделась. И зачем я про ее телефон вообще упомянул?

– Коля, не переживай. Просто вечер сегодня такой… эмоциональный.

– А что она на тебя вдруг кричала?

– Да так, вспомнили кое-что из прошлого. Это еще до твоего рождения было, даже до свадьбы. И я был неправ. Так что маму понять можно. Ну а женщины – существа эмоциональные. Ты сам, наверное, знаешь. Рита тоже вспылить может? – аккуратно щупаю я незнакомую почву.

– Да, может, – улыбается Коля. – А что такого случилось тогда, до моего рождения, что мама так реагирует до сих пор?

– А вот это пусть останется нашей тайной. Может быть, когда-нибудь потом и расскажу. Ты лучше ответь: ссылки мне когда пришлешь?