Текст книги "Арктические зеркала"

Унылая картина грязи и дикости сохранялась на протяжении большей части XVIII в. – несмотря на популярность в России французской примитивистской литературы. Если во Франции мудрый Гурон был полезен как беспристрастный критик государства, то в России – в атмосфере всеобщего энтузиазма вокруг достижений науки и бюрократии – он был по большей части неуместен. Русские путешественники прекрасно знали, что отсутствие цивилизации и просвещения (невежество) может расцениваться как отсутствие гордости и страстей (невинность)[251]251
  См., напр.: Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. С. 368; Зуев В.Ф. Материалы по этнографии Сибири XVIII в. С. 52.


[Закрыть], но прежде всего иx поражало невежество. Вплоть до последней четверти столетия в русской литературе так и не появилось благородного Тунгуса или проницательного Бурята, и первое «Рассуждение» Руссо было встречено суровыми упреками со всех сторон[252]252
  Лотман Ю.М. Руссо и русская культура XVIII в. // Эпоха Просвещения. С. 223–228; Neuhдuser R. Toward the Romantic Age. Р. 91.


[Закрыть].

Глупость, дурачество и прочие формы незрелости можно было преодолеть путем образования. Теоретически обращение в христианство оставалось важной целью, но как логика доводов Татищева, так и результаты крестового похода Филофея с очевидностью говорили о том, что христианизация была лишь началом долгого пути. Чтобы стать истинно просвещенным, необходимо было восполнить пробелы (недостаток разума, законов, манер, одежды и т. д.) и таким образом перейти от детства к зрелости, т. е. повзрослеть. Для охотников и собирателей Арктики, «дичайших» и наиболее инфантильных обитателей Российской империи, повзрослеть означало воспринять «лучший образ строения их домов, выгоднейшую жизнь, удобнейшие орудия к ловле зверей и рыб» и «легчайшие способы доставать себе все потребности», которые принесли им русские[253]253
  Болтин И. Примечания на Историю древния и нынешния России г. Леклерка. СПб., 1788. Т. 2. С. 146.


[Закрыть]. Иными словами, просвещение, как и крещение столетием ранее, означало русификацию. И снова двери теоретически были открыты для всех: туземец, воспринявший русские способы удовлетворения своих потребностей, мог стать русским. Как писал Иван Болтин, многие из неустрашимых жителей сибирских окраин были туземцами, которые «обрусели, приняли их [русских] закон, сообразилися их нравам и обычаям, породнилися с ними»[254]254
  Там же.


[Закрыть]. Некоторые авторы полагали, что такое превращение не подразумевает ничего, кроме обучения рационально мыслящих индивидов[255]255
  Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. С. 411; Мирзоев В.Г. Историография Сибири. С. 107.


[Закрыть], другие ожидали длительной борьбы с последствиями сурового климата[256]256
  Болтин И. Примечания на Историю древния и нынешния России г. Леклерка; Описания о жизни и управлении… С. 94, 99; Радищев А.Н. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 64–67.


[Закрыть], но все соглашались, что окончательный успех обеспечен. Таким было единодушное мнение европейских наставников России и главное условие успеха самой России в деле приближения к полному совершенству.

Государство и ясачные люди

Какое бы положение ни занимал «дикарь» в цепи бытия, главным было его место в структуре государства. По словам Крашенинникова, вновь приобретенное научное знание «наипаче нужно великим людям, которые по высочайшей власти имеют попечение о благополучном правлении государства и о приращении государственной пользы»[257]257
  Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. С. 87.


[Закрыть]. Государственное благо – польза, в отличие от выгоды, было важнейшей причиной существования чужаков, истинной целью просвещения и, задним числом, основным оправданием русского продвижения на восток. «Полезность» Сибири, согласно Миллеру, состояла в том, «чтоб тамошние места более Российскими жителями наполнить, дабы завоеванных народов удержать в послушании, и впредь бы оных от часу более присовокуплять к Российской державе»[258]258
  Миллер Г.Ф. Описание сибирского царства и всех происшедших в нем дел, от начала, а особливо от покорения его Российской державе по сии времена. СПб., 1750. Гл. 4, § 24. См. также: Болтин И.Н. Примечания на Историю древния и нынешния России г. Леклерка. Т. 2. С. 143; Фишер И.Э. Сибирская история с самого открытия Сибири до завоевания сей земли Российским оружием. СПб., 1774. С. 111–112.


[Закрыть]. Поскольку Российская держава стала европейской империей, а Сибирь – российской колонией, существование покорных завоеванных народов рассматривалось как важный источник международного престижа[259]259
  Bassin M. Russia between Europe and Asia. P. 5–6 [в рус. пер.: Бассин М. Россия между Европой и Азией. С. 282–283. – Примеч. ред.]; Idem. Inventing Siberia. P. 768–770.


[Закрыть]. У России были свои собственные законные дикари, поскольку «ощутительно… сходство образа жизни, нравов и свойств грубых наших Народов со многими дикими других частей Света»[260]260
  Георги И.Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов. С. Х.


[Закрыть]. И если величие измеряется количеством и разнообразием завоеванных народов, то в мире не было другого «Государства и Владения», которое могло бы сравниться с Россией[261]261
  Там же. С. VI.


[Закрыть]. Греция и Рим, Старый Свет и Новый «могут хвалиться ироями своими сколько хотят», но неизвестно, «удалось ли бы им покорить чрез осмьдесят лет… осмую часть земли». И не просто одну восьмую, но «неудобнейшую и опаснейшую между всеми частями, где голод и стужа вечное свое имеют жилище»[262]262
  Фишер И.Э. Сибирская история. С. 630. См. также: Болтин И.Н. Примечания на Историю древния и нынешния России г. Леклерка. Т. 2. С. 145; Миллер Г.Ф. Описание сибирского царства… Гл. 2, § 1.


[Закрыть]. Парадоксальным образом Россия могла стать и богатейшей – если ее сокровища, местоположение и коренных обитателей сделать «полезными»[263]263
  Болтин И.Н. Примечания на Историю древния и нынешния России… Т. 2. С. 144, 149; Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 422.


[Закрыть].

Полезность туземцев по-прежнему равнялась величине поставляемого ими ясака, но на протяжении XVIII в. количество и качество последнего продолжало снижаться[264]264
  Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири. С. 48.


[Закрыть]. Типичной реакцией со стороны Петра и его преемников было стремление повысить эффективность бюрократии. Первый сибирский губернатор, князь М.П. Гагарин, был казнен в 1721 г., иркутский воевода – в 1722 г., а вице-губернатор Иркутска – в 1736-м[265]265
  Рафиенко Л.С. Следственные комиссии в Сибири в 30–60-х гг. XVIII в. // Освоение Сибири. С. 161.


[Закрыть]. Множество чиновников низшего ранга было повешено, «бито кнутом нещадно» или наказано вырыванием ноздрей; а в 1730 г. Сибирский приказ, ликвидированный в горячие дни первых Петровских реформ, был восстановлен ради более эффективного контроля над местной администрацией.

Первые перемены наступили в 1727–1728 годах, когда правительство отменило государственную монополию на торговлю соболями, повысило тарифы, разрешило уплату ясака в денежном эквиваленте и переложило перевозку собранного ясака с плеч российских чиновников на плечи туземных старшин[266]266
  Залкинд Е.М. Ясачная политика царизма в Бурятии в XVIII – первой половине XIX в. // Экономика, управление С. 237; Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири. С. 49–50, 107; Raeff Marc. Siberia and the Reforms of 1822. Seattle, 1956. P. 93.


[Закрыть]. Однако реформа привела к обратному результату: ясачные люди продавали шкуры купцам, а затем выплачивали государственным сборщикам деньгами; купцы по-прежнему успешно уклонялись от налогов; а государственные сборщики возмещали свои потери за счет более энергичного «воровства». Проиграв конкуренцию, правительство быстро восстановило государственную монополию на пушнину и запретило частным торговцам въезжать в ясачные волости[267]267
  Залкинд Е.М. Ясачная политика царизма в Бурятии. С. 238; Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири. С. 52.


[Закрыть]. Однако, судя по непрестанным жалобам чиновников на купцов, политика разделения не дала желаемых результатов. Население Севера, как русское, так и туземное, слишком зависело от торговли, чтобы обращать внимание на увещевания из Петербурга.

Интоксиканты (спиртное, табак, чай), металлоизделия (в частности, котелки и топоры), орудия промысла (включая капканы) и некоторые продукты питания (особенно мука, масло и сахар) к тому времени стали незаменимыми элементами культуры аборигенов. Согласно чукотским преданиям, в число их соседей входили народы, которые могут расщепляться пополам и отдают крупную рыбу и выдр в обмен на табак; карлики ростом не больше руки от пальцев до локтя, которые платят за табак шкурами рыси и выхухолей; и косматые создания с человеческими лицами и телами полярного медведя, которые отдают целую куницу за маленький кусочек нагара из курительной трубки. «Все люди этой страны жаждут табаку в течение всей своей жизни»[268]268
  Богораз[-Тан] В.Г. Чукчи. С. 84.


[Закрыть].

Зависимость от торговли касалась не только ясачных людей и арктических кентавров. С упадком торговли пушниной и превращением иноземцев в инородцев большинство русских поселений в тайге и тундре потеряли свое коммерческое и военное значение. Между 1700 и 1782 г. в Березов, который Миллер назвал богатейшим городом Севера, переселилось только восемь новых семейств[269]269
  Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 37–48. См. также: Сафронов Ф.Г. Русские на северо-востоке Азии. С. 182–184.


[Закрыть]. Менее богатые остроги и зимовья стали совсем небогатыми: в 1731 г. в Охотске было тридцать казаков, живших на рыбе и кореньях в разрушенных стенах, к середине века в Олекминске осталось тридцать постоянных жителей, а в Среднеколымске – шестьдесят[270]270
  Сафронов Ф.Г. Русские на северо-востоке Азии. С. 187, 204, 210. Русские поселения на Камчатке (до сих пор подверженной землетрясениям), Анадырске и позже на Гижиге едва ли были более населенными. См.: Гурвич И.С. Этническая история северо-востока Сибири. С. 123–132.


[Закрыть]. Большинство детей и внуков первых поселенцев были охотниками-метисами, которые пользовались местными товарами и полагались на местных духов, причем «из пищалей и луков стрелять не умеют… а на боях противники, видя их простоту и незаобыкность, смело поступают»[271]271
  ПСИ. Т. 1. С. 406. См. также: Сарычев Г.А. Путешествие по северо-восточной части Сибири. С. 40; Гурвич И.С. Этническая история северо-востока Сибири. С. 125, 127; Щукин Н.С. Поездка в Якутск. СПб., 1844. С. 228–229; Dobell Peter. Travel in Kamchatka and Siberia. London, 1830. Vol. 1. P. 153; Hill S.S. Travels in Siberia. 1854; reprint, New York, 1970. Vol. 2. P. 197–199.


[Закрыть]. Не прошло и года, как Петр отменил свой указ о ношении немецкого платья в Сибири, и в начале XIX в. казакам было позволено носить кухлянки (верхние меховые рубахи) при исполнении официальных обязанностей[272]272
  Андриевич В.К. Исторический очерк Сибири. Т. 2. С. 108; Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 106.


[Закрыть].

Казачье житье на Камчатке не разнствует почти от камчадальского, ибо как те, так и другие питаются корением и рыбою, и в тех же трудах упражняются: летом промышляют рыбу и запасают в зиму, осенью копают коренье и дерут кропиву, а зимою вяжут из оной сети. Вся разница состоит в том: 1) что казаки живут в избах, а камчадалы по большой части в земляных юртах; 2) что казаки едят больше вареную, нежели сухую [рыбу], а камчадалы больше сухую; 3) что казаки из рыбы делают различные кушанья[273]273
  Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. С. 505.


[Закрыть].

По мере истощения открытых для большинства русских поселенцев охотничьих угодий добытые у туземцев меха, кожи, рыба и бивни мамонта стали единственными товарами, которые они могли предложить купцам с юга в обмен на хлеб, орудия промысла и одежду. К концу XVIII в. значительное число бывших казаков и крестьян сделали своим единственным занятием торговое посредничество между ясачными людьми и остальной империей[274]274
  Гурвич И.С. Этническая история северо-востока Сибири. С. 129; Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 68–78.


[Закрыть].

Рост торговли привел к установлению постоянной коммерческой сети, которая связывала общины поселенцев с обитателями тундры и тайги. У большинства ясачных людей были «друзья», которым те приносили свои товары и у которых получали свежие припасы. «Дружба» была обычным способом формализации отношений обмена на доколониальном Севере, и при отсутствии наличных денег русские быстро втянулись в эту систему. В рыночных терминах такие отношения были равносильны частной монополии: каждый купец имел исключительное право на продукцию своего «друга» (иногда включая ясак). Однако способность охотника выполнить условия контракта была существенно ослаблена грабежом со стороны сборщиков ясака, истреблением пушных зверей и последствиями употребления самого желанного на Севере товара – алкоголя. Как отметил один чиновник, «те ясашные тунгусы многие живут… по деревням у пашенных крестьян в работе и пропиваются на пиве и табаке и ясаку не промышляют»[275]275
  Цит. по: Окладников А.П. Курейские тунгусы. С. 118. В Северной Сибири было тем не менее очень мало крестьян; большинство людей, приписанных к этому сословию, на самом деле были торговцами, охотниками, рыболовами или ямщиками.


[Закрыть]. Таким образом, монопольные «дружеские» отношения действовали в обоих направлениях: если ясачному человеку не удавалось представить ясак, то торговец, капитал которого обычно был невелик, вынужден был брать взаймы у своего поставщика с юга практически на тех же условиях, на которых «инородец» брал взаймы у него самого[276]276
  Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 69.


[Закрыть]. Впрочем, отношения обмена были далеки от равенства: русские торговцы действовали в двух экономических системах и делали все возможное, чтобы извлечь выгоду из своего положения посредников[277]277
  Там же. С. 70.


[Закрыть].

Другим источником дохода казаков был сбор дани. По словам ительменского «изменника»,

учинили мы за несносную от сборщиков обиду и служилых людей, которые ездят за сбором [ясака] к нам. А именно в [1]730 году камисар Иван Новгородов посылал ко мне на Еловку за сбором ясашным брата своего Матвея и брал он с меня за родников моих двойной ясак, да сверх оного ясаку себе брал по пяти голов с человека за чащину соболями и лисицами, а у ково взять нечево, и лопотью, мужеским и женским полом. Да при нем же, Новгородове, был пишик Еким Мухоплев, буди за сбором изнасиловал блудным грехом жену мою венчальную[278]278
  Колониальная политика царизма. С. 70. На следующий год сборщики были другие, но результаты – такие же; и когда повстанцы схватили третьего брата Новгородова, они убили его вместе с его женой и четырьмя детьми (Иван был казнен российскими властями, а Матвей и Мухоплев были биты кнутом). См.: Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. С. 497.


[Закрыть].

Камчатка и Чукотка оставались относительно «немирными», но работа сборщика ясака была такой же по всему Северу: он нес полную ответственность за доставку ясака и являлся единственным источником информации о численности ясачных людей, а также о качестве и цене пушнины, которую они поставляли. Такое сочетание оказалось фатальным как для государственной казны, так и для плательщиков ясака. В 1720-е годы чиновники Томского уезда не смогли переписать 83 % своих ясачных людей; а с 1752 по 1762 г. в Якутске велось расследование по 1500 случаям «похищения интереса [т. е. казенных имуществ]» (при том, что воинских чинов в городе было вполовину меньше)[279]279
  Копылов А.Н. К вопросу о принципе ясачного обложения. С. 64; Рафиенко Л.С. Следственные комиссии в Сибири. С. 146; Кабузан В.М., Троицкий С.М. Численность и состав городского населения Сибири в 40–80-х годах XVIII в. // Освоение Сибири. С. 173.


[Закрыть]. В некоторых областях снижение поставок ясака усугублялось сокращением численности ясачного населения. Хотя разнообразные в хозяйственном отношении скотоводческие общины якутов и бурят продолжали расти и расширяться, большинство групп охотников и собирателей росли очень медленно или не росли вовсе. К XIX в. численность юкагиров, коряков, енисейцев и ительменов резко сократилась (в случае юкагиров – до нескольких сотен человек)[280]280
  Кабузан В.М., Троицкий С.М. Численность и состав населения Сибири в первой половине XIX в. // Русское население Поморья и Сибири (Период феодализма) / Ред. А.П. Окладников. М., 1973. С. 271–277.


[Закрыть].

Видя столь неуклонную «утрату е.и.в. интересу», правительство издавало бесчисленные указы, направленные на защиту ясачных людей, и посылало бесчисленные «следственные комиссии», результатом деятельности которых становились публичные порки и казни местных чиновников[281]281
  ПСЗ. Сер. 1. Т. 9. № 6407 и 7009. С. 131–132, 876–879; Башарин Г.П. История аграрных отношений в Якутии: 60-е годы XVIII – середина XIX в. М., 1956. С. 47; Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири. С. 52–53; Рафиенко Л.С. Следственные комиссии в Сибири. С. 143–146; История Сибири с древнейших времен до наших дней / Ред. А.П. Окладников и др. Л., 1968. Т. 2. С. 311.


[Закрыть]. Русским людям всех сословий запрещалось нарушать пределы туземных областей «без дела ея императорского величества и без самых крайних нужд», торговать вне особо указанных ярмарок «под опасением жестокого штрафа и истязания» и вмешиваться в судебные дела ясачных людей (каковые дела могли вестись «не на гербовой, а на простой бумаге» или даже «на словах»)[282]282
  Колониальная политика царизма. С. 85; Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 239–240.


[Закрыть]. В попытке остановить недооценку пушнины правительство объявило в 1738 г., что сборщики ясака не несут ответственности за падение цен на московском рынке. Вздохнув с облегчением, сборщики начали продавать лучшие шкурки на сторону, а худшие сдавать в казну. Четырьмя годами позже новый закон был отменен, чтобы быть восстановленным в 1754 г. вместе с призывом по возможности не принимать в уплату наличные деньги[283]283
  Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 234–235; Башарин Г.П. История аграрных отношений в Якутии. С. 47–48.


[Закрыть].

Пока правительство тасовало административные и правовые предписания, всё больше высокопоставленных чиновников, глав следственных комиссий и ссыльных доброхотов приходило к выводу, что спасение ясачного человека заключается в его изоляции от русских[284]284
  Рафиенко Л.С. Следственные комиссии в Сибири. С. 143–146; Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 242.


[Закрыть]. Будучи логичным продолжением давней политики, этот взгляд приобрел важное моральное измерение в 1760-х, когда на смену стойким антипримитивистам-немцам пришли энциклопедисты-французы; в ранних журналах Хераскова зародился русский сентиментализм; а В.К. Тредиаковский опубликовал свой знаменитый перевод «Телемахиды» Фенелона (известной в тридцати различных версиях)[285]285
  Neuhäuser R. Towards the Romantic Age. P. 37, 45–46; Reed E. The Ignoble Savage.


[Закрыть]. С восшествием на трон Екатерины II российская монархия стала просвещенной; российские мусульмане стали хорошими подданными; Сибирь стала «царством»; и ее дикие обитатели стали благородными – или, по меньшей мере, не вполне звероподобными. Как таковые, они нуждались в защите не только во имя «интересов» Ее Величества, но и ради их собственной изначальной чистоты. В своих наставлениях капитану Дж. Биллингсу Екатерина II рекомендовала ласковость и щедрость на том хорошо известном основании, что они «всегда имели у непросвещенных народов наилучшие успехи, и чрез такие ласковые способы учиненные покорения народов всегда были прочнее других», но далее пояснила, что «несчастные твари» «покрыты мраком паче невежества, нежели лютости» и что европейцы сами провоцируют их на проявления «любомстительности»[286]286
  Сарычев Г.А. Путешествие по северо-восточной части Сибири. С. 289–290.


[Закрыть]. По мере превращения инородцев в несчастных тварей презрение и отвращение образованных путешественников сменялось жалостью и некоторым (сдержанным) восхищением. А.Н. Радищев, первый ссыльный мученик русской революционной традиции, нашел коренных жителей Сибири глупыми и не слишком отличающимися от животных, но подчеркнул, что они «ежели и неразумные, то, по крайней мере, чувствующие и страдающие»[287]287
  Радищев А.Н. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 135, 424–425.


[Закрыть]. Капитан Сарычев, заместитель Биллингса и человек, не склонный к философствованию, писал о тунгусах, что «сколь ни бедно кажется состояние сих людей, но они гораздо им довольнее, нежели просвещенные, в непрерывном довольстве живущие богачи. Сует и беспокойств они не знают, нужды их ограничены, и все их благополучие заключается в одном изобилии рыбы»[288]288
  Сарычев Г.А. Путешествие по северо-восточной части Сибири. С. 60.


[Закрыть]. Гораздо более изощренный в литературном отношении англичанин Мартин Сауэр, секретарь Биллингса, был целиком «очарован мужественными занятиями [тунгусов]» и, цитируя Драйдена, провозгласил их «столь же свободными, сколь первый человек, сотворенный Натурой»[289]289
  Sauer Martin. An Account of a Geographical and Astronomical Expedition to the Northern Parts of Russia. London, 1802 (репринт. изд.: Richmond, England, 1972). P. 46.


[Закрыть].

Сарычев и Сауэр писали в 1780-е годы, когда сентименталистский канон стал общепринятым в России, но язык монарших указов начал меняться с первых дней екатерининского правления. В 1763 г. Екатерина приказала майору Щербачеву ехать в Сибирь, наказать всех виновных в разорении «безгласных и беззаступных ясачных» и вернуться в столицу с планом улучшения их участи и увеличения доходов от пушнины, ибо: «Мы не можем без особливого Нашего Матерняго соболезнования и на мысль себе представить о таковом происходящем в отдаленных частях Нашей Империи неустройстве и народной тягости, которую принуждены Наши верноподданные сносить с крайним оскорблением, единственно от насильства, грабежа и утеснения сборщиков ясака и их помощников»[290]290
  ПСЗ. Сер. 1. Т. 16. № 11749. С. 154.


[Закрыть].

Так старая проблема ясака и новая интеллектуальная мода сошлись в деле реформы – тем более своевременной, что Екатерина была занята переустройством своей империи в соответствии с законами разума. Как она объясняла губернаторам, повышение благосостояния ее подданных доказывало «неоспоримую истину, что все целое не может быть отнюдь совершенно, если части его в непорядке и неустройстве пребудут»[291]291
  Там же. С. 716.


[Закрыть]. Ясачных людей Севера, среди прочих, следовало так защитить, «чтобы все токмо служило к их спокойному в Империи Нашей пребыванию, да и казне было б полезно»[292]292
  Екатерининскую «Инструкцию Лейб-Гвардии Семеновского полка Секунд-маиору Щербачеву» см.: Булычев И.Т. Путешествие по Восточной Сибири. Ч. 1: Якутская область, Охотский край. СПб., 1856. С. 254.


[Закрыть].

Решение, предложенное Екатериной и детально разработанное комиссией Щербачева (Первой ясачной комиссией), состояло в максимальной изоляции «безгласных и беззаступных ясачных» или, вернее, в установлении прямой связи между арктической пушниной и имперской короной. Подушный ясак был официально заменен групповой данью с целой волости; взятие аманатов было запрещено, а Сибирский приказ ликвидирован (все шкурки должны были поступать в распоряжение Кабинета императрицы). Каждой туземной общине была назначена особая форма ясака, который должны были собирать местные «князцы и старшины» и передавать государственным чиновникам на специальных сборных пунктах. Нормы ясака были фиксированы, но в случае падения цен или охотничьей добычи требуемая пушнина могла быть заменена выплатой в деньгах или натурой. Торговля дозволялась только на ежегодных ярмарках, священники должны были держаться подальше от своей паствы перед наступлением времени сбора ясака, а ясачных людей не следовало вызывать в город, каковы бы ни были их недоимки[293]293
  Там же. С. 251–268; Залкинд Е.М. Ясачная политика царизма в Бурятии. С. 239–240; Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 242–243; Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 128–130; Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири. С. 58–59, 116–118.


[Закрыть].

По большей части реформа лишь подтверждала существующую практику, но отмена должности разъездных ясачных сборщиков лишила поселенцев важного преимущества перед ясачными людьми. Ограничения на деятельность церкви тоже оказались довольно эффективными: местные администраторы давно боролись против миссионеров, требовавших денег и пушнины; заручившись поддержкой Петербурга, они могли окончательно избавиться от опасного конкурента. Митрополит Павел, который три года отказывался признать поражение, был смещен в 1767 г., а в 1791 г. комендант Петропавловской крепости Василий Шмалев не пустил миссионеров на Курильские острова, заявив, что «это большое отягощение камчадалам, а потому самому Богу, яко милосердному человеколюбцу, приятно быть не может таким образом доставление проповеди слова Божьего»[294]294
  Сгибнев А. Исторический сборник главнейших событий в Камчатке // Морской сборник. 1869. Т. 7. С. 42. См. также: Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 129–130; Андриевич В.К. Исторический очерк Сибири. Т. 5, ч. 2. С. 98.


[Закрыть].

Чтобы новая система работала, «князцов и старшин» нужно было найти, укрепить и приручить. Местные администраторы надзирали за «выборами», уделяя особое внимание тому, чтобы на них были представлены все семьи волости (полагая, что таким образом будет выбран «подлинный» предводитель). Принеся присягу при вступлении в должность, вновь избранный князец или старшина (название зависело от местной традиции или от наличия старых титулованных грамот) получал детальные инструкции относительно сбора ясака и судебных процедур, а также табак, бусы, медали и прочие знаки отличия. Некоторые «родовые старшины» были сделаны служилыми людьми на основе постоянного вознаграждения и были освобождены от уплаты ясака[295]295
  Рабцевич В.В. К вопросу об управлении аборигенным населением Сибири в 80-х годах XVIII – первых десятилетиях XIX ст. // Вопросы истории Сибири досоветского периода / Ред. А.П. Окладников. Новосибирск, 1973. С. 237–240; Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири. С. 118–122.


[Закрыть]. Степень успешности в деле создания туземной элиты зависела от местных условий. Среди якутов, к примеру, переход важных административных обязанностей к избранным начальникам серьезно беспокоил местных чиновников, которые жаловались на разорение и указывали на опасность оставлять «верных ясачных людей» на милость их старшин[296]296
  Башарин Г.П. История аграрных отношений в Якутии. С. 69, 71–74. См. также: Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири. С. 118–122.


[Закрыть]. С другой стороны, среди большинства охотников и собирателей даже «лучших» людей трудно было превратить в сборщиков налогов. Уже до 1763 г. некоторые ясачные сборщики были вынуждены выдавать специальные «отписи», ярлыки или «бирки» – палочки с зарубками для местных князцов, но идея не принесла ожидаемых результатов из-за продолжающихся разногласий относительно сопоставимости цен[297]297
  Башарин Г.П. История аграрных отношений в Якутии. С. 51–52; Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 235–236.


[Закрыть]. После реформы суть отношений не изменилась: местные чиновники остались неподконтрольными, а большинство туземных старшин оказались безвластными за пределами своих семей. Создание титула «главный самоядин» привело к большой путанице и вскоре было отменено в пользу старой системы, по которой березовские ненцы платили дань хантыйским князцам[298]298
  Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 179–181.


[Закрыть].

Другой серьезной проблемой было то, что в целях предотвращения спекуляции комиссия установила форму и стоимость ясака раз и навсегда. Поскольку рыночные цены продолжали расти, было все меньше смысла платить дань в «окладных шкурках», если их можно было продать за гораздо более высокую цену частным торговцам. В попытке игнорировать или удобным образом интерпретировать закон многие местные чиновники требовали наилучших мехов и отказывались принимать деньги, но им трудно было соперничать с купцами, которые могли (нелегально) приехать в стойбище туземца и предложить лучшую цену[299]299
  Залкинд Е.М. Ясачная политика царизма в Бурятии. С. 240–241.


[Закрыть].

Конфликт между купцами и чиновниками был в центре северной политики (как ее понимали русские). Достаточно острый в XVII и XVIII вв., он перерос в открытую войну в период с 1805 по 1819 г., когда Сибирью управляли генерал-губернатор Иван Пестель и гражданский губернатор Иркутска Н.И. Трескин. Оба были физиократами, стремившимися поощрять свободную торговлю и крестьянское хозяйство, и оба воспринимали купеческие монополии как важнейшее препятствие на пути экономического развития. Купцы, со своей стороны, без симпатии относились к принципу laissez-faire и продолжали добиваться монополий на поставки зерна, бартерный обмен с туземцами и торговлю с Китаем (легализованную Екатериной за год до создания комиссии Щербачева)[300]300
  Raeff M. Siberia and the Reforms of 1822. Р. 21–38.


[Закрыть]. Содействие торговле неизбежно обернулось войной против торговцев – войной, описанной в бесчисленных купеческих жалобах и увековеченной историками XIX в. как борьба общества против бюрократии[301]301
  См., напр.: Вагин В.И. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 г. СПб., 1872. Т. 1. С. 6–42; Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. СПб., 1882. С. 299–321; Шашков С.С. Сибирские инородцы в XIX ст. // Исторические этюды. СПб., 1872. С. 170–175. Противоположную точку зрения см.: Щапов А.П. Сибирское общество до Сперанского // Щапов А.П. Сочинения. СПб., 1905–1908. Т. 3.


[Закрыть].

С точки зрения интересов ясачных людей, торговля без торговцев означала большее «покровительство», а значит – меньше водки, табака, муки и боеприпасов. Некоторые оседлые сообщества побуждались к занятиям сельским хозяйством, но охотники и собиратели тайги и тундры должны были продолжать охотиться и собирать под бдительным оком местных администраторов, надзирающих, «чтоб никто и ни под каким предлогом не осмеливался отвлекать их от их промыслов»[302]302
  Сгибнев А. Исторический сборник главнейших событий в Камчатке. № 7. С. 96.


[Закрыть]. В соответствии с этим принципом бдительные администраторы выдворяли купцов из ясачных волостей и разворачивали свои собственные торговые сети[303]303
  Cochrane John Dundas. A Pedestrial Journey through Russia and Siberian Tartary from the Frontiers of China to the Frozen Sea and Kamchatka, performed during the years 1820, 1822, and 1823. London, 1824. P. 405–411; Прутченко С.М. Сибирские окраины. СПб., 1899. С. 109, 112–113; Вагин В.И. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири. Т. 1. С. 89; Окунь С.Б. Очерки по истории колониальной политики царизма. С. 110–111; Богораз(-Тан) В.Г. Чукчи. С. 56–57.


[Закрыть]. В 1815 г. Трескин заключил, что «любовь к путешествиям» уже «разорила жителей Камчатки до основания», поскольку «камчадалы и прочие жители почти во всякое время года только тем и занимаются, что развозят всех, начиная от начальника до последнего казака и купца, кои все под разными видами службы во весь год беспрерывно разъезжали для торговли»[304]304
  Сгибнев А. Исторический сборник главнейших событий в Камчатке. № 7. С. 105. См. также с. 37.


[Закрыть].

Решение губернатора состояло в том, чтобы запретить практически всякие контакты с туземцами, «чтобы… не только нижние воинские служители, но никто из чиновников, ниже сам начальник не ездили по Камчатке»[305]305
  Там же. С. 101.


[Закрыть]. Священники тоже не должны были вторгаться в места проживания туземцев: согласно одному проекту, им дозволялось посещать олекминских тунгусов один раз в три года[306]306
  Вагин В.И. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири. Т. 2. С. 113–117; Cochrane J.D. A Pedestrial Journey through Russia and Siberian Tartary. Р. 409, 416–417.


[Закрыть]. Подобной политике – пусть не всегда столь бескомпромиссно – следовали во всех ясачных областях, и хотя нелегальная торговля продолжала существовать, многие заполярные общины столкнулись с серьезной нехваткой товаров и неоднократно просили об отмене торговых ограничений[307]307
  Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 249–250.


[Закрыть]. В то же самое время, в противовес правительственной политике по отношению к туземцам, но в полном согласии с новым курсом в деле экономического развития российской Сибири, не связанные с ясаком повинности ясачных людей к концу XVIII в. существенно возросли. В сочетании с неблагоприятными условиями торговли обязанность прокладывать дороги, предоставлять средства передвижения, отапливать казармы и служить на пограничных аванпостах все более подрывала экономическое положение коренных народов[308]308
  Там же. С. 248; Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири. С. 36–48, 70; Вагин В.И. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири. Т. 1. С. 486; Т. 2. С. 27; История Якутской АССР. Т. 2. С. 207–208; Окунь С.Б. Очерки по истории колониальной политики царизма. С. 109.


[Закрыть]. Ясачные люди без ясака, дикари без надежд на быстрое просвещение и несчастные создания, в равной мере страдавшие от автономии и протекции, народы Заполярья превратились в серьезную проблему для правящих рационалистов.