Текст книги "Арктические зеркала"

Десяток или около того чукчей из разных местностей пришли в палатку чиновника, и в присутствии уездного начальника казаки встретили их чаем, сахаром и печеньем. После того, как начальник при посредстве толмача произнес приличествующую случаю речь, сводящуюся к тому, что царь любит чукчей и посылает им подарки, каждый из туземцев сделал небольшой даннический взнос рыжей или полярной лисицей. Затем императорские подарки были подвергнуты осмотру, и к ним выпросили добавки, которые по большей части пожертвовал начальник, очень желавший выпроводить своих докучливых гостей. Результаты этого обмена были весьма благоприятны для чукчей. Они получили подарки, по стоимости намного превосходившие выплаченную ими дань; тем временем шкуры были торжественно маркированы официальным клеймом и препровождены в Санкт-Петербург как знак покорности чукчей[452]452
  Jochelson W. The Koriak. Р. 802–803. См. также: Аргентов А. Путевые заметки. С. 23–25; Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. С. 252.


[Закрыть].

Никто ничего не говорил о «произвольной» дани или верховных вождях – да и вообще между русскими и их «несовершенно зависящими подданными» велось мало разговоров. Чукчи никогда много не говорили по-русски, а к началу ХХ в., особенно после того как чукчи начали работать на американских китобойных судах, языком международного общения на западе Чукотки стал английский[453]453
  См., напр.: Melville George W. In the Lena Delta: A Narrative of the Search for Lieut.-Commander DeLong and His Companions. Boston, 1892. P. 4; Норденшельд А.Э. Путешествие вокруг Европы и Азии на пароходе «Вега». С. 421, 441.


[Закрыть]. В 1902 г. Северо-Восточное Сибирское общество полковника Вонлярлярского получило исключительное право добычи полезных ископаемых на Чукотке. Большинство акций новой компании принадлежало американским торговцам, и вскоре их лавки распространились по всему полуострову[454]454
  Tolmacheff I.P. Siberian Passage. P. 18–19, 209; Shklovsky Izaak V. In Far North-East Siberia. London, 1916. P. 134 [HRAF RY2, № 11]; Окунь С.Б. Очерки по истории колониальной политики царизма. С. 145–147; Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. С. 245–246.


[Закрыть]. Маршруты чукотских торговцев стали короче, часто не достигая русских поселений на Колыме, и некоторые торговые агенты-эскимосы сосредоточили в своих руках значительные средства[455]455
  Богораз-Тан В.Г. Чукчи. С. 83.


[Закрыть]. Чукчи оставались столь «несовершенно зависящими» и столь «загадочными», что многие русские считали их военной угрозой. Как сообщал подполковник Козик, «в 1877 году в Петропавловске ходили слухи, что чукчи воюют между собою и приближаются к Камчатке, что они хорошо вооружены ружьями и даже есть пушки, всем этим их снабжают американские китобои»[456]456
  Цит. по: Окунь С.Б. Очерки по истории колониальной политики царизма. С. 143. См. также: Tolmacheff I.P. Siberian Passage. P. 132, 172.


[Закрыть].

Семью годами позже чукчи обвинили торговца из Нижнеколымска в мошенничестве и конфисковали его товары. Обиженный торговец пригрозил чукчам карательным походом правительственных войск. Когда об инциденте стало известно властям, торговца посадили в тюрьму, а колымский уездный исправник потребовал «немедленно внушить всему русскому населению Нижнеколымской части, чтобы они отнюдь ни чем не раздражали чукоч, под страхом, в противном случае, ответственности по суду военному». В том случае, если это заявление не покажется чукчам удовлетворительным, исправник выразил желание лично встретиться с их «князьцами»[457]457
  Окунь С.Б. Очерки по истории колониальной политики царизма. С. 143–144; Богораз-Тан В.Г. Чукчи. С. 60.


[Закрыть].

Удаленные от важнейших центров русского влияния и неуловимые на своем малодоступном полуострове, чукчи находились на особом положении. Большинство других бродячих инородцев были «совершенно зависимыми», и если не игнорировались полностью, то редко воспринимались как источник опасности или дохода. Хотя случайные гости из Центральной России порой жалели или хвалили их, бродячие инородцы оставались особой категорией подданных и – за исключением вооруженных чукчей и нескольких преуспевающих торговцев – занимали низшие ступени общественной иерархии[458]458
  В некоторых старожильских областях обоюдно выгодные «дружеские» соглашения, возможно, могли привести к равенству статуса инородцев и старожилов. См.: Lindgren E.J. An Example of Culture Contact without Conflict.


[Закрыть]. В старожильческом поселке или приграничном городке инородец, часто пьяный и растерянный, был легкой добычей шутников или бросающихся камнями мальчишек. Многие коренные северяне смотрели на каждого русского как на начальника и поступали соответствующим образом; большинство туземных старшин считали русских писарей вышестоящими лицами и выполняли их приказы[459]459
  Ядринцев Н.М. Осужденные на смерть племена. С. 26; Рябков П. Полярные страны Сибири. С. 27; Bush Richard J. Reindeer, Dogs, and Snow-Shoes: A Journal of Siberian Travel and Exploration Made in the Years 1865, 1866, and 1867. New York, 1871. P. 202–203; Bogoraz W.G. The Chukchee. P. 723; Худяков И.А. Краткое описание Верхоянского округа. С. 82–86; Дунин-Горкавич А.А. Тобольский север: Географическое и статистико-экономическое описание страны по отдельным географическим районам. Тобольск, 1910. С. 59–62.


[Закрыть].

Для большинства коренных жителей Севера адаптация к меняющимся хозяйственным условиям происходила недостаточно быстро. На Оби и Амуре в особенности они беспомощно наблюдали за тем, как истреблялась рыба и сдавались в аренду рыбные угодья[460]460
  Erman. Travels in Siberia (1848; reprint). New York, 1970. Vol. 2. P. 94; Абрамов Н.А. Описание Березовского края. С. 412; Шашков С.С. Сибирские инородцы // Шашков С.С. Исторические этюды. С. 250–253; Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. С. 99–100; Он же. Осужденные на смерть племена. С. 9–12; Donner K. Among the Samoyed in Siberia. Р. 22–23; Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 159; Смоляк А.В. Этнические процессы у народов Нижнего Амура и Сахалина. С. 160; Бражников В.К. Рыбные промыслы Дальнего Востока. С. 45–52.


[Закрыть]. Постоянные эпидемии, а на Амуре еще и недостаток женщин делали положение еще более тяжелым. Тем временем потребности плательщиков дани росли быстрее, чем их платежеспособность. Некоторые из ввозимых товаров, такие как огнестрельное оружие, сети, капканы и домашняя утварь, становились частью местной экономической жизни (хотя и с потенциально дестабилизирующими последствиями); другие, такие как яркая ткань, бусы и кольца, приобретали символическую ценность, но не имели хозяйственного значения за пределами туземных сообществ; третьи, особенно водка, заметно ухудшали позиции инородца в его взаимоотношениях с торговыми партнерами[461]461
  Erman. Travels in Siberia. Vol. 1. P. 415–416; Абрамов Н.А. Описание Березовского края. С. 416; Кастрен М.А. Путешествие Александра Кастрена. С. 141, 182; Третьяков П. Туруханский край. С. 409; Поляков И.С. Письма и отчеты о путешествии в долину реки Оби. С. 69–70; Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь. С. 171; Этническая история народов Севера. С. 146.


[Закрыть]. Некоторые коренные северяне стали полностью несостоятельными как охотники, рыболовы или оленеводы и нанимались на работу к русским купцам или крестьянам. Кто-то голодал, кто-то сидел у причала в ожидании корабля для разгрузки, а кто-то просил милостыню у входа в кабак[462]462
  Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. С. 96–98; Он же. Осужденные на смерть племена. С. 12; Потанин Г.Н. Заметки о Западной Сибири. Б.м., б.г. С. 200, 213–214; Шашков С.С. Сибирские инородцы // Шашков С.С. Исторические этюды. С. 263–265; Donner, Kai. Among the Samoyed in Siberia. P. 22–23, 26; Смоляк А.В. Этнические процессы у народов Нижнего Амура и Сахалина. С. 174–175; Кастрен М.А. Путешествие Александра Кастрена. С. 194; Латкин Н.В. Енисейская губерния. С. 126, 131–132; Czaplicka M.A. My Siberian Year. P. 38–40; Rae Edward. The Land of the North Wind, or Travels among the Laplanders and the Samoyeds. London, 1875. P. 205–206; Иславин В. Самоеды в домашнем и общественном быту. С. 59–70; Энгельгардт А.П. Русский север. Путевые записки. СПб., 1897. C. 241–249.


[Закрыть].

Время от времени правительство пыталось вмешиваться. В рамках борьбы против купеческих монополий иркутский губернатор Н.И. Трескин учредил казенные хлебные магазины и побуждал «непредусмотрительных» туземцев запасать рыбу на случай весенней голодовки. Сперанский облегчил приобретение еды в казенных магазинах для бродячих инородцев: в случае голода хлеб следовало ссужать по первому требованию, а долги следовало взыскивать с умеренностью[463]463
  ПСЗ. Сер. 1. Т. 38. № 29126, пп. 270–285; Шашков С.С. Сибирские инородцы // Шашков С.С. Исторические этюды. С. 266–267; Вагин В.И. Исторические сведения о деятельности графа Сперанского в Сибири. Т. 1. С. 334–408.


[Закрыть]. Впрочем, скоро стало очевидно, что мера оказалась по большей части контрпродуктивной. Задолженность росла с такой скоростью, что местным властям, испытывавшим бюджетное давление со стороны вышестоящих органов, все труднее становилось прощать долги. У некоторых должников конфисковывали всю продукцию и выставляли ее на аукцион, а некоторых сгоняли на общественные работы, но даже такие меры не помогали покрыть расходы или предотвратить дальнейшие займы. Многие из туземных покупателей считали государственный хлеб подарком; другие исходили из того, что покупка хлеба у правительства является их обязанностью как российских подданных. Это последнее убеждение могло быть внушено казаками, охранявшими хлебные магазины (вахтерами), которым выгодно было переманивать туземцев у частных торговцев. Существовали и другие способы получить прибыль: казаки и торговцы могли заранее договориться о ценах, или торговцы могли купить государственные товары, а затем перепродать их инородцам. Впрочем, ни того, ни другого не требовалось в тех случаях, когда казаки и торговцы были одними и теми же людьми, что было типичным для некоторых областей[464]464
  Дунин-Горкавич А.А. Тобольский север. С. 56–64; Шашков С.С. Сибирские инородцы // Шашков С.С. Исторические этюды. С. 267–270; Третьяков П. Туруханский край. С. 445–447; Кривошапкин М.Ф. Енисейский округ и его жизнь. Т. 2. С. 125; Окунь С.Б. Очерки по истории колониальной политики царизма. С. 139–140; Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. С. 263–264.


[Закрыть].

Казенные магазины не только усугубляли хроническую задолженность местного населения, но и существенно усиливали его зависимость от внешних источников продовольствия. Перед началом зимнего сезона некоторые охотники приходили за мучными продуктами, чтобы взять их с собой в тайгу. Если они были много должны, вахтер имел право отказать им, но в таком случае они иногда не уходили вообще. Долг оставался неоплаченным, а казак мог оказаться вынужденным кормить их всю зиму[465]465
  Третьяков П. Туруханский край. С. 447–448.


[Закрыть]. В середине XIX в. правительство установило лимит на количество хлеба, который можно было выдавать в долг инородцам, и велело чиновникам выяснять, действительно ли данный инородец находится в отчаянном положении. Однако, как всегда с охотниками и собирателями, предоставляемую ими информацию было невозможно проверить, а кочующую «общину» невозможно было отыскать[466]466
  Там же.


[Закрыть]. Согласно А.Ф. Миддендорфу,

казна, в течение многих лет слишком великодушно поддерживавшая их из своих запасных магазинов, этим деморализовала их. О возврате займа не могло быть и речи… Когда, наконец, беднякам, с каждым годом все более должавшим… прекратили выдачу продовольствия, то они стали умирать с голоду. Я отметил у себя в дневнике, что при таких данных, по моему мнению, нельзя требовать от государства иной помощи, как распределение детей между русскими поселенцами[467]467
  Цит. по: Ядринцев Н.М. Осужденные на смерть племена. С. 14.


[Закрыть].

Фактически помощь государства ограничивалась созданием хлебных магазинов. Для инородцев не хватало ни времени, ни денег; организация регулярной медицинской помощи была неосуществимой, а единичные попытки открыть государственные школы окончились провалом из-за недостатка средств и протестов местного населения[468]468
  Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. С. 256–258; Унтербергер П.Ф. Приморская область 1856–1898. СПб., 1900. С. 20–32; Третьяков П. Туруханский край. С. 342, 525; Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. С. 117–121; Шашков С.С. Сибирские инородцы // Шашков С.С. Исторические этюды. С. 243–244; Bogoraz W.G. The Chukchee. P. 718–720; Окунь С.Б. Очерки по истории колониальной политики царизма. С. 137–138; История Якутской АССР. Т. 2. С. 328; Слюнин Н.В. Охотско-Камчатский край. С. 513–532.


[Закрыть]. Что касается местных администраторов, то большинство из них были сосланы в отдаленные северные уезды за различные прегрешения, и для них бороться с «инородческой проблемой» было не лучшим способом вернуться на «материк». Согласно Богоразу, который жил в Колымском уезде,

по всем округам, полицейским участкам и судам огромной империи рассылались поискные ведомости о разных лицах по тому или иному поводу. И вот на Колыму почта… приносила постоянно целые груды таких полицейских запросов. Ими были переполнены все местные архивы. Таков, например, запрос военного министра об отставном подполковнике фон-Штемпель, его сводной дочери Евгении Крумонес на предмет их ходатайства о приеме вышесказанной Евгении Крумонес в институт благородных девиц. Другой запрос относительно банкира Матвея Лейбиона, поступивший из города Гааги в Голландии, и множество других. Не стану говорить о розысках бежавших преступников, в том числе и политических, бежавших из южной Сибири. Никто из этих беглецов, конечно, не забрел бы в Колымск по собственной воле[469]469
  Богораз-Тан В.Г. Чукчи. Ч. 1. С. 64. В 1913 г. верхоянский полицмейстер получил официальное письмо, требующее от него усилить надзор за эсером Владимиром Зензиновым, сосланным в Русское Устье, «в виду предполагаемой в августе поездки Его Императорского Величества в Крым». Русское Устье находится в месяце езды (на оленях) от Верхоянска. Письмо прибыло в сентябре. См.: Zenzinov V. The Road to Oblivion. Р. 229.


[Закрыть].

Сообщалось, что колымские охотники внесли 3 руб. 35 коп. на памятник графу А.А. Бобринскому, 1 руб. 50 коп. на памятник композитору Глинке в Смоленске и неназванные суммы на госпиталь в Константинополе и на Добровольческий флот. Пока они этим занимались, уездные чиновники заполняли правительственные анкеты:

Ослов и муйлов [sic] …………………………..… 000

Верблюдов и буйлов [sic] …………………………. 000

Католиков ……………………………………………… 000

Протестантов ………………………………………….. 000

Посеяно ржи ……………………………………..……. 000.

И так далее[470]470
  Богораз-Тан В.Г. Чукчи. Ч. 1. С. 64.


[Закрыть].

Некоторые из местных администраторов шли дальше и производили на свет собственную статистику. Один составил детальный отчет о всех половых контактах на Нижней Колыме, надеясь установить источник эпидемии сифилиса; другой составил следующий отчет:

Петр Рыбин …………………………….. …52 года от роду.

Семен Березкин ……………………………43 года от роду, и так далее.

Итого всей деревне ………………… …2236 лет от роду[471]471
  Там же. С. 65.


[Закрыть].

Некоторые чиновники затевали далекоидущие реформы, пытаясь, например, запретить ловлю рыбы, идущей на нерест, или заменить все собачьи упряжки оленями. Обе реформы привели бы к голоду, и обе провалились[472]472
  Там же. С. 66.


[Закрыть]. Другие проекты даже не пробовали претворять в жизнь. Так, в Петропавловске один уездный начальник был объявлен невменяемым и выслан с полуострова после того, как он запретил торговлю спиртным, заставил торговцев платить за перевозки и допустил иностранных купцов к участию в пушном аукционе. Вскоре после этого он объявился в Хабаровске как издатель губернской газеты[473]473
  Сильницкий А. 14 месяцев службы на Камчатке // ИВ. 1909. № 11. С. 507–541; Окунь С.Б. Очерки по истории колониальной политики царизма. С. 141.


[Закрыть].

Подобные анекдоты смаковались и, возможно, раздувались потешающимися и негодующими приезжими, многие из которых оказались на Севере не по своей воле. Но даже если большинство северных чиновников были столь же внимательны к своим подопечным инородцам, как Гондатти и В.К. Бражников, очевидно, что у них не было ни средств, ни четких рекомендаций. Во всей Российской империи не было ни одной постоянной административной должности и ни одного учреждения, которые специально занимались бы инородческим населением. Губернаторы отвечали за все аспекты местного управления, и оседлые налогоплательщики поглощали все их время. «Я даже уверен, – писал один путешественник, – что многие местные администраторы даже не знают, что под их “просвещенной” рукой бродят “какие-то” дикари, стоящие на самой низкой ступени умственного развития»[474]474
  Максимов А.М. Наши задачи на Дальнем Востоке // Санкт-Петербургские ведомости. 1880. № 177–178. Цит. по: Браиловский С.Н. Тазы, или удиhэ // ЖС. 1901. № 2. С. 138.


[Закрыть].

С течением времени все больше путешественников и все больше читателей исходили из того, что администраторы – местные, и не только – не в состоянии просветить кого бы то ни было и что помогать дикарям продвигаться по пути прогресса – особая миссия особых людей, которые являются единственными правомочными представителями высшей стадии умственного развития («интеллигенция»). Согласно Петру Лаврову, большинство облеченных властью европейцев-колонизаторов являлись пассивными участниками европейской цивилизации, сводящими ее достижения к нескольким словам и правилам приличия («mi Deus вместо Мумбо-джумбо» и прикрытию наготы). За реальное дело приобщения дикарей к цивилизации – бродячих или оседлых, голых или одетых, гиляков или русских – должны взяться «люди мысли», которые «лучше туземцев различат недостатки общества, его нужды, его средства и лучше туземцев воспользуются средствами общества, чтобы исправить его недостатки»[475]475
  Лавров П.Л. Цивилизация и дикие племена // Отечественные записки. 1869. № 8. С. 292–293; № 9. С. 95, 101.


[Закрыть].

Среди сотен юных провинциалов, поступивших в Петербургский университет в пору лихорадочного возбуждения между 1858 и 1861 г., была небольшая группа русских сибиряков. Они носили бороды и длинные волосы, много курили, требовали освобождения крестьян, презирали начальство, говорили о революции, ходили на демонстрации, произносили речи на похоронах мучеников и боготворили Герцена и Чернышевского точно так же, как большинство других студентов[476]476
  Описание студенческой жизни того времени см.: Gleason Abbott. Young Russia: The Genesis of Russian Radicalism in the 1860s. New York, 1980. P. 114–160.


[Закрыть]. Но у них были необычные проблемы. В Сибири не было крепостного права, почти не было промышленности, совсем не было государственного вмешательства и, таким образом, было гораздо меньше возможностей для революционного самопожертвования, чем в других краях. Чтобы быть и патриотами, и «людьми мысли», младосибиряки[477]477
  Они не называли себя младосибиряками, но этот термин точно описывает как их возраст в то время, так и, по аналогии с разнообразными младоевропейцами, их идеологические предпочтения начала 1860-х.


[Закрыть] нуждались в своем собственном деле, которое связало бы их «удаленную область» с неотложными задачами освобождения[478]478
  Прекрасно написанную историю сибирского областничества см.: Watrous S. Russia’s «Land of the Future». Хороший обзор этой темы см.: Watrous Steven. The Regionalist Conception of Siberia, 1860–1920 // Between Heaven and Hell / Ed. by G. Diment and Yu. Slezkine. P. 113–132.


[Закрыть]. И им не пришлось долго ждать. И Герцен и Чернышевский клеймили централизованную бюрократию как врага народа; польский сепаратизм, поддерживаемый «Колоколом», был важным элементом студенческих волнений; а популярный профессор Н.И. Костомаров пропагандировал панславистский «племенной федерализм» и украинскую автономию[479]479
  Сватиков С.Г. Россия и Сибирь (К истории сибирского областничества в XIX в.). Прага, 1929. С. 40–53; Лемке М.К. Николай Михайлович Ядринцев: Биографический очерк. СПб., 1904. С. 33–41; Watrous S. Russia’s «Land of the Future». Р. 200–236.


[Закрыть]. В 1861 г. петербургских сибиряков воодушевило прибытие из Казани их земляка и известного историка Афанасия Щапова. Как он объявил своим студентам, «не с мыслью о государственности, не с идеей централизации, а с идеей народности и областности вступаю в университетскую кафедру русской истории»[480]480
  Щапов А.П. Сочинения. Т. 4. С. VI; Watrous S. Russia’s «Land of the Future». Р. 236–258.


[Закрыть]. Если концепция народности уже давно была краеугольным камнем радикальной мысли, то ее «областнический» аспект был одновременно новым и очевидным, поскольку, если сравнить «истинно народные» обычаи и учреждения, «много ли общего, например, между малороссийским, белорусским и сибирским народонаселением? Много ли общего между Польшей и Камчаткой?»[481]481
  Ibid. P. VII.


[Закрыть]. Наконец, и снова не без помощи Герцена и Чернышевского, младосибиряки открыли Америку – ту «молодую и мощную» землю, которая, как и их родина, была частью «Европы, но оторванной… от замков, от средневековья»[482]482
  Ядринцев Н.М. К моей автобиографии // Русская мысль. Июнь 1904. С. 156; Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1957. Т. 12. С. 339–340, 349. О представлениях Герцена и Чернышевского о Соединенных Штатах см.: Bassin M. Inventing Siberia. P. 788–792; Hecht David. Russian Radicals Look to America, 1825–1894. Cambridge, Mass. 1947. P. 16–39, 122–124.


[Закрыть].

Вывод казался неизбежным. С одной стороны, Сибирь была многострадальной колонией, эксплуатируемой из-за ее природных богатств, презираемой за отсталость и загрязнявшейся российскими отбросами. С другой стороны, это была молодая и полная сил страна, заселенная вольнолюбивыми землепроходцами, которые образовали новый народ точно так же, как это сделали англичане в Америке и в Австралии. У них была собственная история, определенная Щаповым как «вольно-народная» колонизация, собственные общественные учреждения, отличавшиеся сильной крестьянской общиной и отсутствием крепостничества, и собственный национальный характер, которому свойственно стремление к равенству и независимости. Если они в чем-то нуждались, чтобы исполнить свою миссию (и чтобы сравниться с Соединенными Штатами), – то в развитии, экономическом и культурном. Для первого требовалась отмена системы ссылки и массовая крестьянская иммиграция из России; для второго необходимо было создание университета и свободной прессы, с тем чтобы в Сибири смогли появиться свои собственные «Джефферсоны и Франклины»[483]483
  См., в частности, программное заявление сибирского областничества: Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. Приведенные слова из письма Г.Н. Потанина к Н.С. Щукину цит. по: Очерки русской литературы Сибири. Т. 1. С. 343. Детальный анализ этой проблемы см.: Watrous S. Russia’s «Land of the Future». Р. 272–295, 392–420.


[Закрыть].

Иными словами, Сибирь была по отношению к России тем, чем Россия была по отношению к «Западу»: неразвитой и потому неиспорченной, некультурной и потому нелживой, – землей, где отсутствия были одновременно недостатками и достоинствами[484]484
  См.: Bassin M. Inventing Siberia. P. 787–788; Watrous S. The Regionalist Conception of Siberia. Получившие широкий резонанс высказывания Герцена по этой теме см.: Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 8. С. 256–257; Т. 21. С. 45. Ср.: Басаргин Н.В. Записки. Пг., 1917. С. 189–190.


[Закрыть]. Страдавшие от ностальгии по первозданной чистоте их родины и от ревности к российскому технологическому и интеллектуальному превосходству, сибирские областники унаследовали герценовскую дилемму, и противоречивость их позиции ни в чем не проявлялась так ярко, как в так называемом инородческом вопросе. С одной стороны, коренное население страны составляло ее корни, ее отличительные особенности, «средство очеловечить сибирское общество»[485]485
  Потанин Г.Н. Областническая тенденция в Сибири. Томск, 1907. С. 18.


[Закрыть]. С другой стороны, оно являлось воплощением колониальной отсталости, провинциальности и недоразвитости. «Нравственность инородцев, – писал С.С. Шашков, – представляет странную смесь отвратительных пороков и патриархальных добродетелей»[486]486
  Шашков С.С. Сибирские инородцы. С. 246.


[Закрыть].

Отвратительные пороки оставались прежними: всех путешественников без исключения шокировала «нечистоплотность» инородцев, а также то, что инородческая женщина была «рабою, ибо [муж] приобретает ее как вещь»[487]487
  Третьяков П. Туруханский край. С. 365, 372, 386. См. также: Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем. М., 1978. Т. 14/15. С. 174, 178; Худяков И.А. Краткое описание Верхоянского округа. С. 179–181; Поляков И.С. Письма и отчеты о путешествии в долину реки Оби. С. 53–57, 71, 73; Латкин Н.В. Енисейская губерния. С. 132, 136; Слюнин Н.В. Охотско-Камчатский край. Т. 1. С. 379, 392, 455.


[Закрыть]. Такое поведение больше не оправдывали «глупостью» и редко списывали на «жестокость»; в эпоху Базарова оно считалось болезнью. Как писал доктор М.Ф. Кривошапкин, «честь и великая заслуга медицины» состоит в том, что она положила конец гонениям, вызванным невежеством, и «перевела в болезнь» многое из того, что прежде считалось преступлениями и отклонениями[488]488
  Кривошапкин М.Ф. Енисейский округ и его жизнь. Т. 1. С. 319.


[Закрыть]. Более того, благодаря популярности биологического и географического детерминизма список отклонений заметно сократился. Точно так же, как шаманство и «арктическую истерию» можно было объяснить химическими процессами в человеческом организме, кочевой образ жизни и неаппетитное питание можно было связать с физическими условиями Арктики – и таким образом расценить как нормальные (в данных условиях). Возражая на наиболее частые обвинения в адрес коренных жителей Сибири и цитируя пассаж из Сибирской летописи о «скотоподобии» северных «сыроядцев», Кривошапкин объяснял своим читателям, что сырая рыба является естественным лекарственным средством от цинги и что «западные» устрицы в любом случае «гаже»; Ядринцев доказывал, что с учетом их среды северяне были весьма передовыми и демонстрировали замечательную приспособляемость и изобретательность[489]489
  Там же. Т. 1. С. 320–324; Т. 2. С. 130–133; Ядринцев Н.М. Сибирские инородцы, их быт и современное положение. СПб., 1891. С. 159–166.


[Закрыть].

Для большинства путешественников, которые видели спасение в органическом единстве крестьянской общины, добродетели были более заметными, чем пороки. Инородцы «поражают путешественников своей феноменальной честностью и своими райскими правилами общественной жизни»: живут сплоченными коллективами и владеют всем сообща, никогда не воруют, высоко ценят равенство и независимость[490]490
  Потанин Г.Н. Областническая тенденция в Сибири. С. 50.


[Закрыть]. К несчастью, влияние русских чиновников, купцов и старателей начало разъедать райские правила: некоторые туземцы «искусились»[491]491
  Ядринцев Н.М. Осужденные на смерть племена. С. 21; Он же. Сибирские инородцы. С. 148–149.


[Закрыть], и даже всеобщие любимцы – тунгусы – были не столь привлекательны, как раньше. Согласно Н.В. Латкину, «пьянство, плутовство, лень, апатия и какая-то хилость, вследствие развитых между тунгусами болезней, оспы и в особенности венерических страданий… изменили характер этого народа, отличавшегося прежде мужеством, отвагою, ловкостью, добросердечием и правдивостью»[492]492
  Латкин Н.В. Енисейская губерния. С. 124. См. также: Третьяков П. Туруханский край. С. 377.


[Закрыть].

Оплакиваемое и, очевидно, безвозвратное исчезновение «райского» коллективизма было не главным аспектом «инородческой проблемы» (русский коллективизм занимал умы гораздо больше). Сибирские областники обнаружили, что инородцы оказались в таком безнадежном положении – как физическом, так и экономическом, – что только самое энергичное вмешательство могло спасти их от полного вымирания. Ядринцев, лидер областников и главный поборник «инородческого дела», взывал к нравственному чувству своих читателей, описывая больных, нагих, голодных, пьяных, обманутых и заброшенных обитателей тундры и тайги[493]493
  Ядринцев Н.М. Сибирь как колония, гл. 3 и 4; Он же. Осужденные на смерть племена. Художественное изображение этих явлений см.: Наумов Н.И. Собр. соч. Новосибирск, 1940. Т. 2. С. 18–63; Он же. Рассказы о старой Сибири. Томск, 1960. С. 169–185; Федоров И.В. (Омулевский). Полн. собр. соч. Омулевского (И.В.Федорова). СПб., 1906. Т. 2. С. 302–303.


[Закрыть]. Следуя переменам в представлениях радикальной элиты о «народе», областники переосмыслили дикость как бедность. Эволюционная схема не претерпела изменений, но важнейшим симптомом отсталости теперь была нужда, объяснявшаяся социальной несправедливостью (эксплуатацией) и правительственным равнодушием. У большинства областников (и у народников в целом) географический детерминизм уживался с верой в неограниченные возможности направленного социального прогресса, и, учитывая неспособность и нежелание самодержавия идти в ногу со временем, «люди мысли», осознавшие свою вину перед народом, должны были взяться за дело сами. Точно так же, как русская интеллигенция вызвалась отвечать за страдания крестьянина, сибирские патриоты, согласно Ядринцеву и его последователям, должны были взять на себя заботу о туземцах. В конце концов, именно русское завоевание, правление и торговля привели коренное население страны на грань вымирания. «Мы… должны каждый раз при вестях об их бедственном положении, – писал Ядринцев, – испытывать муки совести»[494]494
  Ядринцев Н.М. Осужденные на смерть племена. С. 29.


[Закрыть]. Речь шла не только о вине, но и о гордости. Русские доказали, что они были хорошими колонизаторами – не хуже испанцев и англичан. Теперь им нужно было показать, что они добрее и человечней. То, что произошло с американскими индейцами или с тасманийцами, не должно произойти с сибирскими аборигенами[495]495
  Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. С. 95, 157.


[Закрыть].

Первым шагом было просвещение русских. Прежде чем учить туземцев, им самим следовало поучиться, и большинство сибирских областников считали это своей главной задачей (русские старожилы могли быть морально здоровыми, но, согласно популярной формулировке Лаврова, которую принимал даже Н.К. Михайловский, стихийная «культура» была ниже «цивилизации» мыслящего человека)[496]496
  Там же. С. 124; Шашков С.С. Сибирские инородцы. С. 292.


[Закрыть]. Затем наступал черед практической работы по спасению и воспитанию: прогрессивные администраторы должны были сделать управление рациональным и гуманным; купцы и крестьяне должны были отказаться от нечестных приемов; а миссионеры должны были посвятить себя просветительской работе. Просвещение и христианизация – постепенные, тактичные, опирающиеся на национальные языки и народный опыт – должны были идти рука об руку. Все это было «обязанностью высшей расы, имеющей в виду привитие цивилизации»[497]497
  Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. С. 119.


[Закрыть], т. е. долгом цивилизации перед сибирскими аборигенами. Впервые с начала колонизации инородцы рассматривались как люди, имеющие «права» – не юридические права граждан, но права членов человеческого сообщества. Как писал Ядринцев, «сохранение инородческих племен, развитие образования среди них, так же как призвание их к гражданской и умственной жизни, есть настолько же историческое право инородцев на общечеловеческое существование, сколько исторический долг русской народности на Востоке»[498]498
  Там же. С. 124.


[Закрыть].

Были ли они способны на такое продвижение вперед? Ядринцев не сомневался в этом[499]499
  Ядринцев Н.М. Сибирские инородцы. С. 147–159.


[Закрыть], но не все были столь оптимистичны. Щапов, сосланный обратно в Сибирь вскоре после того, как он обратился в писаревскую «социально-антропологическую» веру, обнаружил, что инородцы не могут полностью усвоить «высших идей и чувств евангельской правды и любви к ближним». Причиной этого, по его мнению, было недостаточное развитие их «нервно-мозговых способностей» – заключение тем более неожиданное, что мать самого Щапова была буряткой; что бурятский улус оказался ближе к «правде» коллективизма, чем русская община, и что успех коллективизма был, согласно Щапову, результатом развития «высших нервных клеток больших мозговых узлов человеческой нервной системы»[500]500
  Щапов А.П. Сочинения. Т. 3. С. 607–608, 640; Т. 4: «Бурятская улусная родовая община».


[Закрыть]. Шашков тоже сомневался в способности инородцев эволюционировать в правильном направлении. Те из них, которые получили некоторое образование, предупреждал он, «с презрением относятся к своим соотечественникам, гордятся своими чинами и ведут себя так глупо-напыщенно, что не могут быть терпимы в сколько-нибудь порядочном обществе», а единственные истинно просвещенные инородцы (Доржи Банзаров и Чокан Валиханов), по его сведениям, вернулись к прежнему образу жизни и умерли от пьянства[501]501
  Шашков С.С. Сибирские инородцы. С. 243.


[Закрыть].

И все же ни Шашков, ни Щапов не отрицали возможности прогресса для коренных жителей Севера: их путь мог быть медленным и неверным, но он был возможен. Как неодобрительно заметил один консервативный критик, радикальная интеллигенция пыталась примирить идеи биологической наследственности и борьбы за существование с верой в равенство[502]502
  Миропиев М.А. О положении русских инородцев. СПб., 1901. С. 344–347.


[Закрыть]. Действительно, Варфоломей Зайцев был одинок в своем «научном» расизме[503]503
  Зайцев В.А. Ответ моим обвинителям по поводу моего мнения о цветных племенах // Русское слово. 1864. № 12; Библиографический листок. С. 20–24. 81–82; Billington James H. Mikhailovsky and Russian Populism. Oxford, 1958. P. 28–29.


[Закрыть]. «Разумные эгоисты» Чернышевского самоотверженно трудились во имя всеобщего братства, «мыслящие люди» Лаврова приобщали к цивилизации дикие племена, и даже «реалисты» Писарева признавали, что их индивидуализм должен будет послужить «всеобщему благу». Даже те, кто считал северных инородцев жертвами естественного отбора, верили, что образование может и должно обратить вспять этот процесс. Так, И.С. Поляков считал «подбор родичей у остяков» «самым неестественным, ослабляющим племенную крепость остяка и ведущим его к регрессу», но был уверен, что верная правительственная политика сможет предотвратить их вымирание[504]504
  Поляков И.С. Письма и отчеты о путешествии в долину реки Оби. С. 54, 102–103.


[Закрыть]. Убеждение, что прогресс не является неизбежным, если он аморален, было важнейшей частью философии российского народничества[505]505
  См. в особенности обоснование «субъективного метода» Н.К. Михайловским: Михайловский Н.К. Последние сочинения. СПб., 1905. Т. 1; Billington J.H. Mikhailovsky and Russian Populism. Р. 27–36.


[Закрыть]. Как писал Г.Н. Потанин, закон выживания наиболее приспособленного справедлив, но не обязателен. «Неразвитые племена при соприкосновении с цивилизованными исчезают, – признавал он, – но из этого еще не следует, чтобы это обстоятельство нельзя было предотвратить»[506]506
  Потанин Г.Н. Заметки о Западной Сибири. С. 204.


[Закрыть].

Каким бы ни было будущее положение «инородческих племен Сибири», все соглашались, что в настоящее время оно плачевно – столь плачевно, что привело к вырождению и развращению русских поселенцев. Ядринцев, Щапов и бесчисленные европейские путешественники снова и снова указывали на прискорбное «обынородчивание» русских сибиряков, и Ядринцев использовал этот факт как важнейший аргумент в своей кампании за усиление иммиграции из Европейской части России. «При преобладании инородцев над русскими, мы видим ослабление и вырождение русских», – писал он. Но «там, где русское население в Сибири преобладает, мы видим поглощение, ассимиляцию инородцев»[507]507
  Ядринцев Н.М. Сибирь как колония. С. 162.


[Закрыть]. Как все романтики-националисты в странах, считавшихся отсталыми, сибирские областники оплакивали вымирание «неразвитых племен» и в то же время выступали за действия, которые приводили к их вымиранию. Решение, предложенное Лавровым и особенно Михайловским, состояло в разграничении коллективного и индивидуального прогресса. Как писал Потанин,

если русский элемент поглотит финский, то все-таки соседство, густота населения, усложнение жизни сделает то, что хотя нация исчезнет, так по крайней мере каждая финская семья совершит свой жизненный путь счастливо, спокойно, без нужд. Это будет лучше, чем… лишать современных Остяков выгод русского соседства и выморить их[508]508
  Потанин Г.Н. Заметки о Западной Сибири. С. 206. Слово «финн» было в русском языке общим обозначением всех финно-угорских и самодийских народов.


[Закрыть].

Немногие правительственные чиновники, имевшие дело с коренными жителями Севера, исходили из того же предположения. Владимир Иславин оставил туземную администрацию за пределами своего исследования о европейских самоедах (ненцах), поскольку считал их ассимиляцию «народами сильнейшими» неизбежной[509]509
  Иславин В. Самоеды в домашнем и общественном быту. С. 140–141.


[Закрыть]. Пятьдесят лет спустя губернатор Энгельгардт заключил, что протекционистские меры, основанные на «преувеличенных требованиях сравнительно небольшой группы самоедского населения», окончательно провалились и что было бы экономически правильным и исторически целесообразным позволить русским и зырянам (коми) делать свою цивилизующую работу[510]510
  Энгельгардт А.П. Русский север. С. 229, 241–249 (в англ. изд.: Engelhardt A.P. A Russian Province of the North. Р. 270–271, 295–298).


[Закрыть]. И, наконец, М.А. Миропиев, консерватор и суровый критик нераскаявшихся инородцев, писал, что русификация Сибири была не только желанной и неизбежной – она и была тем явлением, которое Ядринцев и прочие ошибочно принимали за вымирание. «Так называемое вымирание инородцев, – доказывал он, – есть в значительной степени слияние их с русскими» и представляет собой не что иное, как «благотворное, воспитательное воздействие русской культуры на диких и полудиких инородцев»[511]511
  Миропиев М.А. О положении русских инородцев. С. 318–319.


[Закрыть]. Иными словами, антиправительственные интеллигенты, правительственные чиновники и православные идеологи были согласны друг с другом, когда речь заходила о «диких и полудиких инородцах». Прогресс, гражданственность и спасение душ были неразрывно связаны с русификацией. Даже физическое выживание северных инородцев – а также вымирание, интерпретированное как выживание, – означало «слияние с русскими».

Самым старым и последовательным членом этого непризнанного альянса была православная церковь[512]512
  См.: Slezkine Yuri. Savage Christians or Unorthodox Russians? The Missionary Dilemma in Siberia // Between Heaven and Hell / Ed. by G. Diment and Yu. Slezkine. P. 15–31.


[Закрыть]. В отличие от союза социального прогресса с русским мессианизмом, провозглашенного Герценом после 1848 г., или отождествления Российского государства с русской народностью, ставшего официальной политикой при Александре III, совпадение православия и русскости воспринималось церковью как естественное с момента первого контакта между казаками и иноземцами-язычниками. С точки зрения большинства священников, «крещеный инородец» был оксюмороном до тех пор, пока инородец практиковал «дикие, страшные, отвратительные… обряды»[513]513
  Труды православных миссий Восточной Сибири. Иркутск, 1883. Т. 1. С. 370.


[Закрыть] и пребывал в своей «природной неразвитости, грубости нравов и легкомысленного отношения к предметам веры»[514]514
  Амурские инородцы и религиозно-нравственное состояние их // ПБ. 1896. № 8. С. 358.


[Закрыть] – т. е. до тех пор, пока он оставался инородцем. От обращенного в православную веру ожидали, что он станет русским в той же мере, в какой становился русским обращенный в веру прогресса и цивилизации. Согласно архиепископу Иркутскому и Нерчинскому Вениамину, «православие должно вести борьбу не просто с чужою верою, но и с чужою национальностию, с нравами, привычками и всею обстановкою обыденной жизни инородцев, – убеждать их в превосходстве русского национального быта, чтобы сделаться им не по вере только, но и по национальности русскими»[515]515
  Вениамин, архиепископ Иркутский и Нерчинский. Жизненные вопросы православной миссии в Сибири. СПб., 1885. С. 7. См.: Slezkine Yu. Savage Christians or Unorthodox Russians? Р. 23–24.


[Закрыть].

Даже тактика церкви все более напоминала ту, которую проповедовал Ядринцев и его учителя. В начале 1860-х годов «миссионерский» подход Лаврова к прогрессу пересекся с «прогрессивным» подходом к миссионерству, когда ученый и церковный деятель Н.И. Ильминский предложил радикально новую политику в деле обращения иноверцев[516]516
  Kreindler Isabelle Teitz. Educational Policies toward the Eastern Nationalities in Tsarist Russia: A Study of Il’minskii System. Ph.D. diss., Columbia University, 1969.


[Закрыть]. Согласно Ильминскому, инородцы сохраняют свою инородческую сущность, потому что у них не было возможности услышать христианское благовестие на родном языке. Если убрать эту искусственную помеху, то благовестие само позаботится о себе и «истинно, а не только наружно, обратит народ на путь христианства» (и тем самым – на путь окончательной русификации)[517]517
  Ibid. P. 132.


[Закрыть]. Как объяснял один из последователей Ильминского, «родной язык непосредственно говорит уму и сердцу. Как скоро в инородцах утвердились христианские понятия и правила, в них пробуждается любовь к русскому народу»[518]518
  Якобий А.И. О миссионерском стане в стране Надыми и о возможной постановке христианской миссии в странах русского инородческого Севера. Тобольск, 1895. С. 36.


[Закрыть]. Впрочем, одного языка было недостаточно, поскольку, даже если «благовестник» знает, что говорить, знает, как говорить, и находит тех, с кем нужно разговаривать (например, вступив в одну из вновь образованных «странствующих миссий»)[519]519
  Носилов К.Д. К проекту лучшей постановки Обдорской миссии // ПБ. 1895. № 9. С. 27–37; Якобий А.И. О миссионерском стане.


[Закрыть], его успех будет прочным лишь в том случае, если он направит главные усилия на обращение женщин. Только женщины, консервативные в лингвистическом и культурном отношении, но исполняющие жизненно важную роль наставниц, могут в подлинном смысле слова открыть двери в «сердца инородцев»[520]520
  Машанов М. Обзор деятельности Братства Св. Гурия за 25 лет его существования. Казань, 1892. С. 32. См. также: Труды православных миссий. Т. 1. С. 337; Базанов А.Г. Очерки по истории миссионерских школ на Крайнем Севере. Л., 1936. С. 57, 74; Сем Ю.А. Христианизация нанайцев, ее методы и результаты // Христианство и ламаизм у коренного населения Сибири / Ред. И.С. Вдовин. С. 208.


[Закрыть].