Текст книги "Барбара Радзивилл (сборник)"

С первыми лучами солнца пани Барбара решительно направилась на половину мужа. Князь полулежал в кресле, и слуги прикладывали к его лбу смоченные в холодной воде тряпицы. Его одутловатое с похмелья лицо хранило угрюмое выражение. Как выяснилось, князю уже сообщили о происшедшем, и эта новость только усилила его телесное и душевное недомогание. Пани Барбара узнала, что гость бежал; вместе с ним ночью из Геранен отбыло и все его войско. Надлежало срочно устроить погоню, но князь в который раз проявлял малодушие и нерешительность. Он твердил, что искать волка, когда тот уже покинул овчар ню, – дело бессмысленное…

Весь день пани Барбара провела в костеле, и молитвы успокоили ее. Пресвятая Дева услышала ее и прогнала злодея, и этого было достаточно.

Последние события дали Барбаре понять, что жизнь полна непредвиденных опасностей. Впервые испытав настоящий страх, она несколько дней провела взаперти, отказывая в приеме даже князю. Шальной гость не просто испугал – он вселил в ее душу чувство, которое не было свойственно ее характеру, – подозрительность.

Пани Барбара обижалась на мужа за нерешительность. Когда она думала о князе, ей вспоминался ее отец – вот кто умел постоять за себя и своих родных! И хотя иногда он был суров с ней, она всегда чувствовала себя в безопасности благодаря его опеке. Нерешительность мужа (особенно то, что он не предпринял даже попытки разыскать своевольного гостя) не просто обидела пани Барбару, но и заставила изменить свое отношение к нему. Она перестала уважать его, ибо поняла, что, пока живет с ним, ей придется самой заботиться о своей безопасности. Это лишь усиливало ее боязнь, и она не могла освободиться от мысли, что на каждом шагу ей может угрожать опасность. Ей казалось, что пан Кветковский не покидал Геранен, что он притаился где-то в лесу у кладбища или в замковом цейхгаузе. Она была убеждена, что злодей еще не сказал своего последнего слова. Анисим, следуя за ней тенью, теперь не расставался со своей длинной старой саблей, но даже он не мог развеять ее боязни.

Постоянное ожидание чего-то страшного породило в душе пани Барбары естественное для любой нуждающейся в поддержке женщины желание: ей отчаянно захотелось иметь рядом друга. Невольно она стала мечтать об отношениях с каким-нибудь мужчиной, надеясь найти в нем то, в чем так нуждалась, – защиту. Она начала заглядываться на гонцов и даже на гарнизонных гайдуков, привезенных на службу из разных селений княжества.

Из окна ее комнаты просматривался со стороны въездной башни замковый двор, и Барбара видела всех, кто приезжал. Среди гостей нередко бывали важные особы – их отличали одежда, осанка и, конечно, число слуг. После случая с паном Кветковским князь редко знакомил кого-то из гостей с женой, разве что пожилых. Может быть, поэтому сердце пани Барбары все еще оставалось свободным для любви, ведь никто из новых знакомых не приближался к ее идеалу. Она хотела бы встретить не просто умного и уверенного в себе молодого человека, но одновременно веселого и красивого. Иногда она спрашивала себя: видела ли такого? И не могла припомнить. Образ идеального мужчины почему-то ускользал от нее. Иногда ей чудилось, что она видела его на балу у великого князя. Кажется, именно тогда, на балу, она и слышала какой-то голос, который шепнул ей: «Вот он, твой идеал!» Однако вспомнить, кто именно так восхитил ее, не могла.

С середины лета князь зачастил с поездками. Началась уборка хлебов, и это требовало присутствия на полях не только управляющего, но и господина. Иногда князь исчезал на целую неделю. В такое время о нем напоминали лишь гонцы.

Впервые после свадьбы Барбаре приходилось оставаться в замке без мужа. Стояла жара, и пани большую часть дня проводила в летнем помещении, располагавшемся на верхнем этаже дворца, под крышей. Сидя в кресле, она только тем и занималась, что смотрела в одну и ту же сторону, туда, куда узкой лентой уводила от замка дорога. В такие минуты ей отчаянно хотелось домой, в Вильно. Ее звали туда сладкие воспоминания. Прежняя жизнь казалась ей такой счастливой. Молодость, неудовлетворенность пылкого сердца взывали к свободе. Однообразная провинциальная жизнь наскучила ей, Барбаре хотелось уехать, хотелось совершить что-то такое, что вызвало бы всеобщее удивление и даже неодобрение.

Иногда, чаще вечерами, когда спадала жара, они с Анисимом отправлялись прогуляться верхом. Эти выезды наполняли ее сердце восторгом, но после них на душе бывало еще тяжелей. Утомленная дорогой, пани Барбара чувствовала расслабленность и негу, и ей хотелось, чтобы кто-нибудь приласкал ее, сказал что-нибудь приветливое, нежное. За одно ласковое слово она готова была отдать половину своих драгоценностей. Барбара вслушивалась в тяжелую тишину замка и ждала. Но тщетно…

Особенно тяжело бывало ночами. С некоторых пор она стала плохо спать – все боролась с видениями. Стоило ей закрыть глаза, как начинало грезиться, словно ее комнату окутывал дым. Дым кружил голову, сжимал тело, приподнимал над кроватью. Она словно находилась в забытьи. Барбара чувствовала усталость, но заснуть не могла, и это вызывало в ней раздражение. Неясное томление мучило ее, не отступало, и к утру простыни на ее кровати были скомканы, подушки сброшены, и отдыха такие ночи не приносили.

Иногда в ее спальню приходил муж, но ласки князя не пресыщали Барбару, а напротив, только усиливали ее неясные волнения. Удовлетворив желание, князь удалялся на свою половину, отдуваясь и покряхтывая, точно мужик, тащивший мешок с зерном. Между тем пани Барбаре хотелось большего. Она хотела утомиться, чтобы заснуть, как засыпала она в детстве – с блаженной мыслью о том, что у нее все хорошо и что завтрашний день будет еще лучше, еще счастливее. Она лежала и с грустью думала о том, что лишена известных каждому божьему существу радостей, и оттого собственная жизнь виделась ей неполноценной.

В середине августа князь заговорил об отъезде. Время его отпуска заканчивалось, и ему надлежало вернуться в Новогородскую крепость, чтобы приступить к служебным обязанностям. Барбара же оставалась в замке. Эта новость не только не обрадовала ее, но и поселила в душе недоброе предчувствие. Пани вдруг подумала, что в Новогородке князь может встретиться с паном Кветковским. В то, что эти двое помирятся, она не верила и начала бояться, что потеряет мужа. Однако простились они легко, без слез. Кажется, оба не возражали побыть какое-то время друг без друга. Что касалось пана воеводы, то он даже желал этой разлуки, ибо у него появлялась возможность вернуться к жизни, которую он вел прежде, – его вновь манил звон бокалов и смех блудниц.

После отъезда князя в жизни пани Барбары почти ничего не изменилось. Все так же в полдень ее пугал выстрел башенной пушки, все так же угнетала тишина, прятавшаяся в комнатах и залах замкового дворца. И эта глухая тишина порой приводила ее в отчаянье. Все чаще Барбара ловила себя на мысли, что если в скором времени в ее жизни ничего не изменится, то она совершит какое-нибудь преступное сумасбродство.

Однажды, сидя в своей просторной спальне у окна, она вдруг услышала непонятный шум. Ей показалось, что «заговорил» камин. Сначала в его нише прозвучали отдаленные голоса, потом застучали падающие осколки кирпича. Барбара настороженно смотрела на камин. Шум не затихал ни на мгновение, более того, он усиливался. Через некоторое время хорошо освещенную комнату стал застилать какой-то серый туман, запахло горелым… Пани Барбара решила было позвать Анисима, но странная сила удержала ее – ей захотелось самой разобраться в том, что она видела и слышала. Любопытство взяло верх над осторожностью. Не успела она и охнуть, как в каминной нише вдруг появились чьи-то длинные ноги, и через минуту из топки вылез высокий, стройный черноволосый человек. Его домотканая, изрядно выцветшая и перепачканная куртка была перепоясана веревкой, на которой был закреплен рожок; рейтузы, грубые черные чулки и большие, на деревянной подошве, башмаки были осыпаны слоем сажи. В саже было и лицо гостя, поэтому трудно было определить его действительный возраст. Незнакомец отряхнулся, поправил длинные, спадающие на плечи кудри. Заметив пани, он вздрогнул и застыл, как изваяние. Его стеснение приободрило пани.

– Кто вы и что здесь делаете? – строго, стараясь подражать отцу, приступила она к допросу.

Незнакомец не отвечал, только испуганно смотрел на пани. На перепачканном сажей лице глаза его просто сияли голубизной. Барбара невольно залюбовалась гостем, только теперь она заметила, что незнакомец молод и хорош собой. И выражение лица, и его поза выражали крайнее смущение.

– О, ваша милость, покорнейше прошу прощения, – наконец сумев справиться с собой, сказал он, – никак не хотел помешать. Я – каминщик. Волею управляющего и по указанию непосредственно старшего надо мной пана Винцука имею обязанность осмотреть дымоходные стены во дворце, – неожиданно он низко поклонился.

Его запоздалый жест приветствия и особенно виноватая улыбка рассмешили пани Барбару. Ей почему-то подумалось, что перед ней один из ее бывших кавалеров, и у нее возникло желание поболтать с ним. Размышлять о причинах этого желания было некогда – каминщик в любую минуту мог откланяться и уйти. Чтобы задержать его, она решила разыграть сцену недовольной хозяйки.

– А ну-ка подойди, – требовательно попросила она.

Каминщик помедлил, потом сделал робкий шаг к ее креслу.

– Ближе, ближе, – строго указала ему пани Барбара. Продолжая смотреть ей в глаза, каминщик сделал еще шаг и наконец остановился с явным намерением больше не приближаться. Робость нежданного гостя доставила молодой пани невыразимое удовольствие. Ей захотелось подшутить над ним.

– Значит, ты спустился только для того, чтобы осмотреть каминную стену? – спросила она.

– Именно так, ваша милость.

– А ты не лжешь? Гость опустил голову, переступил с ноги на ногу. То ли от неожиданности вопроса, то ли от страха он не знал, что ответить.

– Может быть, тебя привело сюда любопытство? Может быть, ты захотел посмотреть, чем занята воеводина жена?

Пауза, последовавшая за этим, доказала пани Барбаре, что каминщик страшно напуган. Продолжая игру, она поторопила его:

– Ну, отвечай! Ее забавляло наблюдение за гостем. Даже под маской сажи вдруг стало заметно, что каминщик покраснел. Он стыдливо прятал глаза и молчал. Пользуясь его смятением, пани Барбара дала себе волю – стала любоваться им. Кажется, первый раз она почувствовала влечение к мужчине, ей захотелось, чтобы красавец обнял ее…

– Если тебя помыть, – стала размышлять она вслух, – и прилично одеть, ты можешь сойти за знатного шляхтича. Боже правый, ты так похож на Аполлона! Хочешь, я сделаю тебя своим приближенным?

Каминщик закашлялся. Он понял, что над ним смеются, но не знал, как дальше себя вести.

– Сейчас я распоряжусь, чтобы тебя сводили в баню, после этого мы продолжим наш разговор.

– Но это невозможно, ваша милость, – вдруг обрел дар речи парень. Ему явно хотелось поскорее покончить с этой комедией. – Меня ждет пан Винцук. Я должен делать свою работу.

Словно в доказательство его слов из каминного проема донесся свист. Очевидно, гостю напомнили, чтобы он поднимался. Каминщик сейчас же снял рожок и, шагнув к лазу, ответил взывавшему громким низким трубным звуком. Затем, повернувшись к пани, он сказал:

– Мне пора, ваша милость.

– Ты уже уходишь? – в голосе пани Барбары прозвучала растерянность.

– Пан Винцук очень строг… Барбара надула щечки. Она представила себе, что красавец сейчас влезет обратно в камин – и исчезнет из ее жизни на веки вечные. В ее глазах стояли слезы. Этот человек успел пробудить в ней надежду, всколыхнул приятные воспоминания и чувства – и ей было страшно представить, что все это сейчас уйдет от нее и опять вернутся одиночество и скука. Предчувствие того, что все именно так и будет, отозвалось в ней болью. Она закрыла ладонями лицо и тихо заплакала.

– Я обидел вас, ваша милость? – воскликнул каминщик. Такой поворот событий напугал его еще больше. – О, простите, простите меня.

Барбара продолжала плакать. Она понимала, что ведет себя глупо, но успокоиться не могла. Этот перепачканный сажей холоп уже виделся ей ангелом, казалось, что Господь послал ей его, чтобы наконец-то порадовать, и ей не хотелось вот так просто лишаться радости. Продолжая всхлипывать, пани Барбара наконец собралась с духом. Тихо, не столько голосом, сколько дыханием, она отозвалась:

– Останься…

Сказав это, она вздрогнула. Ей стало ясно, что она только что совершила недозволенный поступок, грех, и, будучи богобоязненной женщиной, посчитала, что Господь накажет за это. Она знала, что поступила плохо, но не пыталась ничего изменить – странное упрямство в эти минуты было в ней сильнее сознания того, что она обязана поступать как-то иначе…

Этот день изменил жизнь пани Барбары. Простой каминщик, холоп, стал ее тенью, частью ее самой, радостью, усладой, блаженной мыслью. Нет, она не была в него влюблена, но юноша помог ей познать то, чем не поделился с ней муж. Он заполнил в ней ту нишу жизни, какая до сих пор оставалась пустой.

Сохранить в тайне все то, что отныне происходило с ней, было трудно. О каминщике и его новых «обязанностях» вскоре узнали все в замке, но осуждения пани не услышала. Даже Анисим ни разу не упрекнул ее в этой преступной связи.

Пани Барбара не отпускала от себя молодого слугу ни днем ни ночью. Отныне, отправляясь кататься, она оставляла Анисима дома – во всех поездках ее сопровождал новый приближенный. Приятный день теперь заканчивался для нее еще более приятной ночью. Нежность любовника-слуги на какое-то время заставила пани забыть о страхах и хандре.

День проходил за днем. Жизнь пани Барбары, получив новое развитие, как будто обрела смысл. Но и такая жизнь не была тем идеалом, о котором она мечтала. Ей хотелось не просто утех – хотелось любви, настоящей, взаимной, чтобы рядом был не послушный манекен, но друг, чтобы жизнь каждый день дарила что-то новое. Барбара чувствовала, что достойна куда большего.

Затянувшаяся осень посеяла в душе пани Барбары новую, куда более глубокую, чем прежде, тоску. Но жалоб от нее никто не слышал – воспитание и гордый характер помогали скрывать ей свое состояние души. Пани тихо ждала того дня, когда судьба соблаговолит сделать ей настоящий подарок. Челядь, воины из замковой охраны, курьеры из Новогрудка и Вильно привыкли видеть ее в одном из окон верхнего этажа замкового дворца. В строгой готической рамке окна она казалась драгоценным камнем – перлом в искусной диадеме. Расчесывая свои длинные светлые волосы, Барбара упрямо смотрела на дорогу. Ее поза, выражение лица, движения ясно говорили о том, что она утомлена ожиданием и что ей отчаянно хочется, чтобы замок посетил тот, кто наконец избавит ее от снедающей тоски.

В полдень, как обычно, громко стреляли из башенной пушки. Исполнял это всегда один и тот же человек – Кукуля-пушкарь. Этот выстрел, как бы ни ждала его пани Барбара, всякий раз заставал ее врасплох. Стоило ему прогреметь, как кровь волной пробегала по ее телу, лицо покрывал румянец – и ей уже чудился стук копыт, крики гонца у замковых ворот, время ускоряло свой бег, и жизнь менялась… Выстрел Кукули тревожил не только пани. Стоило ему прогреметь, как становились слышны крики, смех, ржание лошадей, в своей комнате начинал ворчать Анисим. Выстрел будил от дремы весь тот замкнутый, окаменевший мир, в котором все они жили.

Как-то после выстрела гайдук решительно сказал госпоже:

– Матушка, велите Кукуле, чтобы оставил манеру палить каждый божий день. Так он у нас всех ангелов распугает, а чертей накличет. На то и часы на нашей башне, чтобы время знать.

– Будь милосерден, – ответила ему пани. – Кукуля стреляет не для нас, а для всего княжества. Полдень – время святых, надо же его как-то обозначить.

Было очевидно, что старик возражал не столько против выстрела, сколько против той скуки, которая оплела жизнь его госпожи. Он переживал, потому что понимал: такая жизнь не для нее. По этой причине он ни словом упрека не обмолвился даже тогда, когда пани Барбара связалась с каминщиком, хотя и ревновал ее, как слуга может ревновать свою госпожу. Старик смотрел на холопа-красавца свысока, как вельможа смотрит на лакея. Встречаясь с ним с глазу на глаз, он, подражая пану Анджею, подавал ему для поцелуя свою разлапистую, будто гигантский паук, ладонь и окидывал юношу презрительным взглядом, что, по его разумению, должно был внушать молодому фавориту по меньшей мере боязнь.

Как-то, столкнувшись с ним в одной из комнат, Анисим грозно приказал:

– Ну-ка, сядь!

Он указал на диван у стены, а сам, приподняв фалды своего длинного кафтана, важно, насколько умел, насмотревшись за двадцать лет на разных высоких особ, прошел к креслу напротив.

Глядя в глаза собеседнику, Анисим умел выдержать паузу, и эта тягостная пауза более всего пугала красавца. Каминщик успел покраснеть и даже покрыться испариной, а старик все смотрел на него и молчал, словно собирался раздавить своим взглядом. Казалось, он намерен был сказать: «И кто пустил тебя сюда с нечистым рылом! Понимаешь ли ты, дикарь, что не стоишь даже мизинца своей госпожи?!» Старик не считал ровней этого нахала, годившегося ему в сыновья.

– Чтобы каждый день менял воротник! – не зная, к чему придраться, указал ему Анисим.

– Я и так… – попытался было ответить бедняга.

– И чтоб туфли блестели, как зеркала! Вольностей, знаешь, и всяких малодуший я не люблю! Где вольности, там и распутство! Веди себя, как приличествует тебе в твоем положении! – он вдруг заговорил тише, очевидно, желая, чтобы его собеседник с особым вниманием прислушался к его словам: – И не дай Бог тебе скомпрометировать мою хозяйку! Запомни, красавец, если хоть словом обмолвишься князю, хотя бы под пыткой, разговор у меня с тобой будет коротким, – и он показал свой громадный, чем-то похожий на булыжник, кулак. – Я с таким, как ты, расправлюсь живо, не успеешь даже покаяться. Помни, помни каждую минуту, что ты – мошка!

Каминщик с тоской посмотрел на кулак старика. Он и сам был не рад той роли, которую вынужден был исполнять. Очередное напоминание о князе только усилило его уныние.

Пан воевода вернулся к Рождеству, но в Гераненах пробыл недолго. Уже через две недели он вынужден был опять уехать и отсутствовал несколько месяцев. Потом появился ненадолго и снова уехал. Во время приездов домой он не отходил от жены: рассказывал ей о перипетиях службы, о походах, вслух мечтал о том, какая жизнь у них будет, когда он подаст в отставку и переселится в замок. Он хотел иметь детей и очень печалился, что Барбара никак не могла забеременеть.

Чаще всего князь приезжал домой, когда заболевал. Воинская жизнь успела заметно истрепать его здоровье, но он продолжал служить. Его разговоры о будущем являлись скорее самообманом, желанием успокоить как себя, так и молодую жену. Слушая его рассказы, Барбара печалилась. В живописаниях князя она чувствовала дух свободы – то, чего, казалось, так недоставало ей, но между своей жизнью и жизнью мужа она видела пропасть и понимала, что князь не скоро исполнит свое обещание подать в отставку. Сознание этого только усиливало ее тоску.

В ожидании перемен, в разочарованиях и надеждах на лучшее прошел для пани Барбары год, а за ним, без всяких изменений, еще два. За это время она привыкла к одиночеству. Та веселая, счастливая жизнь, о которой она мечтала, так и не стала для нее реальностью и виделась ей только в фантазиях. Иногда она представляла себе, как едет, сидя в высокой колеснице, запряженной четвериком, по божественно прекрасному саду, где кроны деревьев напоминают фигуры животных. Она сама правит, погоняет лошадей – и чувствует, как от скорости замирает сердце. Мелькают деревья, проплывают зеркальные пруды, сказочные строения с пикообразными верхушками. А рядом – тот, кого она желает, дух во плоти…

После подобных фантазий она старалась угадать, кто он, этот дух? Но тщетно – тот, о ком она думала с таким воодушевлением, оставался неизвестным. Однако ее не оставляло убеждение, что это действительно реальный человек и что она уже не раз видела его…

Постоянное отсутствие мужа заставляло Барбару искать развлечений. Одно из них – прогулки по замковой насыпи – если не забавляло, то хотя бы быстрее вращало стрелки башенных часов. Вглядываясь в необозримые просторы, пани Барбара думала о том, что жизнь, настоящая, полноценная, та, которой она пока не знала, проходит вдали от этого Богом забытого замка, а потому сравнивала свою нынешнюю жизнь с длинной зимней ночью. С какой же тоской и тревогой она ждала утра!

За три года ей довелось познакомиться с каждым закоулком, с каждой ступенькой Гераненского замка. Секретов для нее здесь больше не существовало. Со временем она облюбовала себе место в верхнем помещении Чертовой башни. Оттуда, из окна, ей хорошо заметно было движение на виленской дороге. Но не только это влекло пани сюда. Уже при одной мысли о том, что она находится в башне, овеянной легендами, ее охватывало волнение. Она знала, что когда-то в этих подвалах содержали под стражей разбойника по прозвищу Черт. Были времена, когда этот негодяй наводил панический страх на жителей княжества. Иных, ограбив, он отпускал восвояси, других, по какой-то одному ему известной причине, отправлял на тот свет. Пойманного, его свезли в столицу, где четвертовали…

Глядя из окна башни на виленскую дорогу, пани Барбара вспоминала детство и дом родителей, и всегда при этом на глаза наворачивались слезы. Ей становилось куда легче, когда она отправлялась погулять в сад. По ее распоряжению в саду высадили несколько яблонь из дядиной усадьбы, и всякий раз, когда она видела эти деревья, ей вспоминалась давняя встреча со своим поклонником…

Случалось, что она выезжала в Роцкишки, на фольварок, где у Гаштольдов был охотничий дом на берегу обширного болота. Там, в небольшом парке, на одной из полян стояли мраморные скульптуры, и Барбаре доставляло удовольствие время от времени осматривать их. Именно там, в Роцкишках, мечты ее обретали крылья. Сон будто становился явью. Но даже тогда она никак не могла угадать, о ком именно думает с таким упорством и благоговением.

Затянувшееся ожидание перемен нередко обрывается бедой.

Холодной, метелистой зимой, пан воевода вернулся домой очень больным. Выяснилось, что заболел он давно и, отчаявшись вылечиться в гарнизоне, приехал, уже ни на что не надеясь. Прежде его приезды вносили в замковую жизнь оживление – съезжались гости, чуть не каждый вечер устраивались пирушки. На этот раз все было иначе. Болезнь успела отнять у князя Станислава силы, и он потерял интерес к жизни. Его перестали волновать хозяйские заботы, он не спрашивал о делах в гарнизоне. Создавалось впечатление, будто князь смирился с каким-то ужасным предсказанием. Его излечением занялся замковый лекарь, но не преуспел. Тогда из Вильно попеременно стали вызывать других лекарей. Каждый приезжал со своими лекарствами и каждый обещал, что поможет, но время шло, а лучше больному не становилось. Вскоре князь уже не мог передвигаться, у него появилась одышка – недуг прогрессировал на глазах.

Однажды вечером, когда больной почувствовал себя как будто лучше, между ним и пани Барбарой состоялся следующий разговор.

– Я скоро умру, – с пугающей уверенностью сказал ей князь.

Он полулежал на диване, возле камина, в котором пылали поленья. За решетчатыми окнами лютовала пурга. Казалось, злой гений пытался ворваться в жарко натопленную комнату, швырял россыпями снега в стекла, выл, как голодный волк. Пани Барбара, сжавшись от страха, с тревогой посмотрела на мужа.

– Умирать не страшно, поверь, – продолжал больной, устремив на жену усталый взгляд. – Гнетет другое… то, что у меня нет сына… Род Гаштольдов угаснет с моей смертью.

В голосе князя слышался упрек, и это задевало пани Барбару. Она не считала себя виновной в том, что до сих пор не беременна. Раскрасневшись от негодования и стыда, она отвернулась.

– Теперь, когда я чувствую близость вечного часа, – продолжал князь, – хочу сделать тебе одно признание. Дело в том, что я… любил тебя. Я и женился-то на тебе не в угоду родителям, а потому, что страстно желал этого. Да, я был не лучшим мужем, и сожалею об этом. Наша жизнь не сложилась так, как этого хотелось бы…

– Ваша милость, – мучаясь болью за умирающего, не выдержала Барбара, – зачем вы говорите в прошедшем времени? Нет, вы для меня есть и будете! – она уже забыла про его упрек.

Князь Станислав тяжело вздохнул и ответил:

– Нет, душа моя, скоро мы расстанемся. Я чувствую, я уверен, именно поэтому и спешу. Я хочу благословить тебя. Благословить на твое будущее счастье. Никто не сделает это более искренно, чем умирающий. Прошу у Господа, чтобы он сделал тебя счастливой, ибо ты заслуживаешь этого.

– Мы будем счастливы вместе, ваша милость. Князь Станислав будто не услышал ее и продолжал:

– Ты будешь любить и будешь любима. И меня, на небесах или в преисподней, это будет радовать.

Барбара соскользнула со стула, упала к ногам мужа и, схватив его белую, распухшую руку, стала целовать ее, повторяя чуть не в истерике:

– Нет! Не хочу без вас! Вы не умрете! Вы справитесь! Ведь вы сильный! Заклинаю вас, ваша милость, поправляйтесь! Я тоже люблю вас! Кого же мне еще любить, как не вас!

Сердце ее разрывалось от боли за князя. В эту минуту она действительно верила в то, что любит мужа. Она винила себя в его болезни. Высшие силы, – с отчаяньем думала она, – мстят ей за грехопадение.

– Простите меня, ваша милость, простите, – повторяла она. – Я виновата перед вами, так виновата!

Поняв это признание по-своему, князь усмехнулся, ласково провел ладонью по ее лбу и вискам.

– Иногда меня посещает одно невероятное желание, – чему-то блаженно улыбаясь, вдруг признался он. – Я мечтаю, чтобы мы когда-нибудь встретились на том свете. Может быть, тогда, во второй нашей жизни, мы смогли бы избежать тех ошибок, которые допускали в этой.

Барбара заплакала. Она думала о своем, а князь – о своем. До этого дня именно так они и жили: каждый сам по себе. Ничто не связывало их в клубок, который зовется семьей, даже любовные утехи не доставляли им настоящей радости. И только теперь, когда между ними начинала вздыматься стена вечности, они искренно желали продолжать оставаться вместе.

С этого дня пани Барбара приказывала стелить ей в соседней, рядом со спальней больного, комнате; она почти неотступно находилась около князя, покидая его только тогда, когда посещала костел.

Чем хуже становилось умирающему, тем с большим благоговением относился он к своей жене. Проснувшись, князь искал ее взглядом, а заметив, блаженно улыбался, словно счастливый ребенок. Такое его поведение усиливало душевную боль Барбары.

Однажды, в один погожий зимний день, князь встретил жену с особой радостью. Облокотившись на подушки, он приподнялся и вдруг попросил, чтобы его свози ли в Роцкишки. Сначала пани Барбара решила, что князь шутит, но, как выяснилось, он говорил вполне серьезно.

– Луна, волшебница луна влечет меня, – объяснил он причину своего желания. Князь улыбнулся своей детской улыбкой и вдруг сказал: – Когда-то еще дед мой говорил: Роцкишки – колдовское место, кто переночует там в лунную ночь, тому обязательно повезет. Я вспомнил, что мне ни разу не доводилось бывать там лунной ночью. Эта поездка исцелит меня!

– Даже думать об этом не смейте, – с тревогой ответила пани Барбара. – На дворе такой мороз!

– Но другой надежды нет, – упорствовал князь. – Я видел сегодня в окне месяц. Он сиял так ярко, будто источал саму надежду. Уверен, что если переночую там, то поправлюсь!

Лекари и пани Барбара в один голос продолжали отговаривать, но в князя словно бес вселился, и упрямство его вскоре победило. Послали гонцов в Роцкишки, чтобы в тамошнем доме потеплее протопили печи. После нескольких часов сборов небольшой, всего из пары экипажей и дюжины верховых, кортеж отправился заснеженной дорогой в сторону Роцкишек.

В этот день действительно неумолимо влекло на улицу. Сияло солнце, на многие версты просматривалось заснеженное пространство полей. Когда выехали, князь был весел, шутил, восхищался красотами природы, но на середине дороги, когда проезжали около пиарского монастыря, вдруг откинулся на подушки и затих. Пани Барбара приказала остановить. Князя осторожно вынесли и положили на расстеленном ковре, но он уже не нуждался в помощи. Лекарям ничего не оставалось, как констатировать смерть.

Пани Барбара, сдерживая слезы, встала на колени перед умершим. В эти минуты ее утешала странная мысль о том, что князь отдал Богу душу около святого места. Ей казалось, это знак того, что после смерти мужа ожидает спасение. Боли, раскаянья, страха наказания за то, что она отнеслась так хладнокровно к смерти и даже ждала ее, она не чувствовала. Пани было только жаль последних трех с половиной лет своей жизни – она вдруг ясно поняла, что эти безрадостные годы были прожиты зря. Пани Барбаре трудно было разобрать, чего больше подарила ей эта смерть – горя или надежды.

В тот же день тело князя в массивном дубовом гробе было выставлено перед алтарем в замковом костеле для отпевания. Барбара осталась с мужем. Слушая заунывные голоса певчих, она успела дать себе достаточно зароков. Как истинно верующая, она решила, что эта смерть послана ей в наказание за грехи. Господь дал знать, – думала она, – что видит ее поступки и помыслы. Болезнь и смерть мужа пани напрямую связывала со своей изменой, не думая о неизбежности и естественности того, что случилось. Боясь еще большего гнева небес, она вымаливала у Божьей Матери не прощения, но снисхождения. «Под твой покров прибегаю, Пресвятая Богородица!» – поддерживала она певчих. Она готова была пожизненно носить траур, только бы не слыть грешницей, не думать о том, что она и есть причина несчастья.

Традиция обязывала похоронить князя в столице в кафедральном костеле, поэтому на третий после отпевания день в Вильно из Геранен выехал похоронный кортеж. Катафалк с гробом запрягли осьмериком белых, как снег, лошадей с выкрашенными в пунцовый цвет гривами и хвостами и с пучками черных страусовых перьев на макушках. Впереди, как того требовал обычай, следовал отряд личной охраны князя, в доспехах и при оружии, а позади – золоченая карета пани Барбары с форейторами в длинных, крашеных в черное, заячьих шубах. За каретой тянулась цепь экипажей и верховых: соседская шляхта, камердинеры, наконец, гайдуки и выездные лакеи. На пути процессия останавливалась дважды – людей кормили, давали согреться. Выехав рано утром, участвующие в похоронах прибыли в столицу лишь поздним вечером, когда на улицах было уже безлюдно.