Текст книги "Шахидки. Роман"

Арест

1.

– Двое в форме приезжали, офицер и сержант, – сообщила Валя Пинегина шепотом. – Тобой интересовались. Дед Рамиль сказал, что ты уже две тренировки пропустила.

– У тетки гостила, – с беспечным видом объяснила Юлька.

– Что им от тебя надо?

– Откуда мне знать?

Перед дедом Рамилем Юлька предстала смирненькая и виноватая. Он укоризненно покачал головой, но вслух не упрекнул.

– В оружейную, и на рубеж!

Искательно глядя ему в глаза, она попросила:

– Можно мы постреляем сегодня из винтовки Драгунова?

– Можно, девочки. Пора вам выползать из коротких штанишек.

Они отстреляли норму. Выбили с Валей по одинаковому количеству очков, опередив всех остальных. Дед Рамиль распустил секцию. Юлька и Валя прошли с ним к мишеням. На спортивные мишени дед Рамиль прикнопил боевые – с зеленым силуэтом, на котором был нарисован небольшой черный кружок с белым пятнышком в середке. Затем повел их в оружейную комнату. Вручил винтовки Драгунова, по десять патронов и показал на самый дальний огневой рубеж – двести метров.

Стреляли они из положения «лежа с упором». Юлька успела сделать восемь выстрелов из десяти, когда услышала команду тренера:

– Отставить стрельбу, девочки!

Недоуменно оглянулась и увидела двух милиционеров. Один – громила под два метра, другой плюгавый, с прыщами на продолговатом и низколобом лице.

Дед Рамиль забрал у них винтовки. Громила обратился к Юльке и довольно вежливо произнес:

– Мы за вами, Башкирова. Пройдемте.

– Куда? – с вызовом спросила она.

– С вами хотят побеседовать.

– Никуда я не пойду.

– Не заставляйте нас применять силу.

Дед Рамиль, слушавший этот диалог с недоумением и растерянностью, не выдержал:

– Почему «силу»?.. Вы не имеете права забирать девочку. Она несовершеннолетняя. Разговаривать с ней можете только при родителях. Я не пущу с вами девочку!

– Не вмешивайся, старик, – вмешался Прыщ. – Дольше проживешь.

– Я свое уже прожил. О себе беспокойся, чтобы дольше прожить! – начал заводиться тренер.

– Заткнись, дед! – фистулой выкрикнул тот.

Дед Рамиль заткнулся. В его узких коричневых глазах заплескались растерянность и гнев. Валя стояла с открытым ртом.

Громила сказал:

– Ну, ну, не надо шума.

Юлька не заметила, как Прыщ зашел ей за спину. Только вдруг ощутила его пальцы на локтях. Ее руки оказалась за спиной, и к запястьям прикоснулось железо.

– Что вы делаете? – закричал тренер. – Кто дал вам право ковать ребенка! – бросился к Юльке.

– Отвали, старик! – снова профистулил Прыщ.

– Я буду жаловаться!

– Валяй!

– Зачем наручники? – спросила Юлька.

– Чтобы не царапалась, – ответил Громила.

– Не буду царапаться, – заверила она. – Пойду, куда скажете.

– Сыми, – велел он напарнику.

Тот с недовольным видом снял наручники. Валя пристроилась рядом с ней.

– А ты куда? – спросил ее Громила.

– С ней поеду.

– Про тебя ничего не велено. Пыли в сторону.

– Папу, Валь, предупреди, – проговорила Юлька…

Железная дверь щелкнула, и она оказалась в полутемной камере с голыми топчанами, на которых лежали молодые девахи. Трое сидели на корточках у стены и курили. Воняло потом, перегаром и сигаретным дымом.

– Еще одна! – сказала толстуха с крайнего топчана. Она была явно старше остальных. – На кого пашешь, на Мурата?

– Ни на кого не пашу, – ответила Юлька.

– Единоличница, что ли?

Юлька не поняла и промолчала.

– В гостинице взяли? – продолжала допытываться толстуха.

– В тире.

– Это где же такой топтогон?

– В подвале. Недалеко от мэрии.

– Поди-ка сюда, девуля. Что-то я не пойму тебя, присаживайся.

Она подобрала ноги, и Юлька присела на топчан.

– Без мамки работала?

Юлька поняла, что ее снова приняли за девицу с панели. Как когда-то на Воровском рынке. Неужели она смахивает на проститутку?.. А камера, похоже, была ими и набита.

– Я не по этому делу, – объяснила она толстухе. – Случайно попала.

– Случайно попадают, куда не надо, только сперматозоиды.

– Меня забрали в тире, где я готовилась к соревнованиям.

– Подстрелила кого, что ли?

– Нет.

– За что же тогда?

– Понятия не имею.

– Имеешь, девонька, – толстуха пытливо вгляделась в нее. – Ни в чем не признавайся. Мы-то по утрянке выйдем. Заплатят за нас, и выйдем, чтоб точки не пустовали. А тебе, верно, придется куковать. Может, в мою семейку пойдешь? Шепну, кому надо, отмажут.

– Я ни в чем не виновата.

– За виной у них не заржавеет. Либо баксы готовь.

В сей момент лязгнула дверь, и плюгавый конвоир выкрикнул:

– Башкирова! На допрос!

Юлька поднялась.

– Торопятся что-то они с тобой, – пробормотала толстуха. – Видать, хорошо залетела…

В комнате, куда ее ввел Прыщ, было накурено и мусорно. За столом сидел бритоголовый мужик с мелкими, словно пришитыми к черепу, ушами. Футболка с силуэтом полуголой девицы обрисовывала его мускулатуру. На продавленном диване – ее старый знакомый прокуратурский сморчок по фамилии Какашин, что приходил к ним домой.

– Здравствуйте, – вежливо произнесла Юлька.

– Садись, – показал на табурет Бритоголовый.

Она села, стараясь взять себя в руки и не паниковать. Бритоголовый повернул настольный прожектор в ее сторону.

– Фамилия, имя, отчество?

– Вы же знаете, – ответила Юлька.

– Отвечай, как положено.

Она назвала себя

– Расскажи по часам и минутам, где находилась и что делала вчера.

– У тетки в Шакше была. Читала, телевизор смотрела, корову училась доить.

– По часам и минутам! – повторил он. – Во сколь вчера проснулась, чем занималась, кто тебя видел?

Мысли ее заметались: сказала им тетка или нет, что вчера она не ночевала у нее. Отец, тот человек бесхитростный, врать не умеет, наверняка сообщил, что к тетке она уехала почти неделю назад и навещала его за это время лишь дважды.

– Вчера… – протянула Юлька, – проснулась в восемь. Примерно.

– Где проснулась? – перебил ее Бритоголовый пельмень.

– Как где? В кровати с шишечками.

– Не корчь из себя навороченную! В чьем доме проснулась?

– В теткином.

– Ну-ну, в теткином… Дальше!

– Позавтракали. Потом я готовилась к экзаменам. После обеда пошла на пруд. Потом съездила на базар, купальник хотела купить… Когда возвращалась, у Зинкиного дома стрелять начали.

– Кто такая Зинка?

– Она с армянином Ашотом живет, – с этого момента Юлька могла обойтись без вранья. – Испугалась и забежала к ее соседу – Вилю Львовичу Крылову, можете у него спросить. Когда перестали стрелять, вернулась к тетке. У нее был дядя Саня Наумов. Поела вместе с ними.

– Все? – спросил Бритоголовый.

– Все.

– Сегодня что делала?

Ничего не утаивая, да и нечего было утаивать, она выложила все по порядку, кроме ревизии Гериной сумки. Бритоголовый толкнул по столу листок.

– Сколько раз ты виделась с этим фраером?

Сначала она не узнала Георгия. Глаза на рисунке были круглее, нос больше и с горбинкой, а губы тоньше. Но все же сходство уловить было можно.

– Один раз видела его, – сказала. – Когда он стрелял в тире, а потом развез нас с Валей Пинегиной на своей машине по домам.

– Похож?

– Копия, – соврала Юлька. – Только уши побольше надо оттопырить.

– Это наемный киллер, – вмешался сидевший на диване прокурорский сморчок. – Мы уверены, что гибель генерала Лебедева на его совести. Вы, девушка, должны рассказать нам все, что знаете о нем.

– Стреляет классно, сама видела. Больше ничего не знаю.

– Как он в Шакше оказался?

– Так это его вчера там ловили? – захлопала она ресницами.

Бритоголовый шлепнул ладонью по столу, как выстрелил.

– Не лепи горбатого, сучонка! Ты подсказала ему в Шакше укрыться?

Он вылез из-за стола и оказался ниже, чем можно было ожидать. Ноги-подставки были явно коротковаты для такого накачанного тела. Подошел к Юльке вплотную, засопел и вдруг тюкнул безо всякого замаха ладонью в ее подбородок. Она слетела с табурета, шмякнулась на грязный пол. Ощутила боль в боку и на кончике языка, видно прикусила при ударе.

– Колись!

– Я ничего не знаю.

Он снова уселся за стол. Юлька продолжала валяться на полу.

– Чего разлеглась? Трахать тебя потом будут!

Она поднялась, как в тумане, и вползла на табурет.

– Это тебе профилактика, сучонка. Разделка впереди, если не перестанешь вешать лапшу на уши. У тетки ты ночевала только последнюю ночь. Дома не ночевала четыре ночи. Где была? Если загуляла, скажи, где и с кем.

Юлька не стала отвечать. Решила молчать, как партизанка перед фашистами.

– Где скрывается Кацерик, если он Кацерик?

– Не знаю, – разлепила она губы.

– Звони, – подал с дивана голос Сморчок.

Бритоголовый коротыш подвинул к себе телефон. Набрал номер.

– Упирается, сучка. Темнит на целые сутки… Узнала. Копия, говорит… Продолжать или в разделку?.. Слушаюсь, – положил трубку и закурил, выпуская кольца дыма.

– У меня астма, – поморщился Сморчок.

– Перебьешься, – и Юльке: – После разделки все равно заговоришь.

Она не отвечала. Сидела в полузабытьи и заставляла себя вспоминать день, проведенный с Георгием в Зинкином доме. Вспоминалось плохо. В голову лезли мысли о папе и маме. Каково папе сейчас? Тычется, наверное, во все стороны и не знает, как дочу выручить. Был бы в городе Георгий, придумал бы.

Дверь в кабинет без стука распахнулась, и появился Его Величество – Холеная морда с нафабренными усами. Бритоголовый вскочил со своего места, уступая кресло начальнику. Сам плюхнулся на диван рядом со Сморчком.

Мирзоев оглядел Юльку то ли с сожалением, то ли с любопытством. Выдержал паузу. Сказал сочувственным тоном:

– А ведь я хотел взять тебя и твою подругу на спецслужбу. На хорошую зарплату. А ты с бандитом связалась. Что молчишь?

– Мне нечего сказать.

– А ты подумай. Поможешь его поймать – выпишу приличную премию.

Она глядела в его золотозубый рот и видела в дымке перекрестие прицела. Слова просачивались, будто сквозь вату. Юлька не воспринимала их.

– Молчать будешь?

Она не реагировала. Мирзоев повернул голову к Сморчку.

– В дежурке этот старый придурок из тира с целой толпой спортсменов. Дуй туда! Скажешь им, что увезли на опознание в соседний район.

Юлька встрепенулась. «Придурок из тира» – это, конечно, дед Рамиль. И отец, наверное, там. Валя должна была его известить.

Сморчок поднялся и вышел. Полковник сказал Бритоголовому:

– Колян, ее – через боковой ход в разделку. На полпроцедуры, с нее хватит. И пусть Гнилой не вздумает ее трахнуть! Самого пущу на разделку!.. Когда расколется, к фельдшеру. Потом в кишлак. Понял?..

2.

Последние сутки смешались для Юльки в одну большую боль. Из памяти напрочь выбило детали, осталась лишь лунообразная харя с бензиновыми глазами. И еще появлявшийся на коротких ногах в разделке Бритоголовый, обещавший, что она все равно расколется.

Он садился у двери на поносно покрашенный табурет, закуривал и глядел, как сдавливают ее две доски. Юлька, собиравшаяся молчать, как партизан, начинала задыхаться и верещать, словно подстреленный заяц. Когда в глазах появлялись прорвавшиеся сквозь темноту звезды, сознание успевало уловить команду бритоголового Коляна.

– Не перестарайся, Гнилой! Шеф велел половинку.

Наверное, гнилой кат был немым, за все время он не произнес ни слова. Коротконожку слушался беспрекословно. Отпускал какие-то зажимы, чтобы Юлька глотнула воздуха. И она снова являлась на свет божий.

Поначалу она все ждала, что откроется дверь, и кто-то объявит, чтобы ее выпустили. Надеялась, что папа нажаловался мэру, позвонил своим московским друзьям-ученым, чтобы те подключили столичную прокуратуру. Но никто не появлялся с вестью о воле.

Счет часам и суткам Юлька потеряла. Время текло в полузабытьи. Может, она и засыпала, но то было просто беспамятство. Погружаясь в него, молила Бога, чтобы отключка продлилась дольше, и знала, что такого не будет. Кат окатывал ее из шланга ледяной водой. Она снова начинала ощущать боль в груди, животе, в пальцах левой руки. Боль расползалась по всему телу, и Юлька разлепляла глаза.

Ее нагота уже не беспокоила мозг, ей было все равно. Казалось, что если бы она смогла вытянуть ноги и опустить на колени руки, боль отпустила бы. Но ноги были зацеплены под скамейкой, а разведенные руки схвачены вмурованными в стену наручниками. Как в тумане, видела она луномордого ката, примостившегося на краешке стола, и сидящего на табурете коротконожку с сигаретой в зубах.

– Колись! – приказывал он.

Юлька и так уже раскололась. Призналась, что любит Георгия, что провела с ним сутки в Зинкином доме и убежала через окно, когда началась стрельба. И про Георгия рассказала, как он уходил огородами. Умолчала лишь о прослушанной записи и о его сумке. Надеялась, заставляла себя надеяться, что хватит силы не признаваться в этом и дальше. Понимала, что подпишет себе этим приговор.

Гнилой снова окатил ее из шланга водой. Сознание восприняло это самым краешком. Но полностью включаться не хотело. Юлька уже не ощущала своего распятого тела. Еще раз обрушилась на нее струя, и стало легко, как в полете. Парит над городом, внизу дома-кубики и люди-букашки. И ей почему-то надо улететь от них. Туда, где большая разноцветная поляна уходит за горизонт. И она улетела.

Еще не очнувшись, Юлька поняла, что уже не сидит прикованной к тумбе-скамье. Руки и ноги были свободны, но пошевелить ими она боялась. С трудом разлепила глаза. Белая комната, у стены – стол и шкаф с пробирками. «В больнице», – подумала она. Но окна были с решетками, и лежала она по-прежнему нагая, на кушетке без простыней. Лишь сверху была накинутая белая тряпица. Хотела повернуться на бок, но боль затопила грудь и перехватила дыхание. Наверное, она застонала, потому что тотчас приблизилась костлявая женщина в белом халате и с мужскими чертами лица.

– Оклемалась, милочка! – голос у нее был, как у куряки со стажем.

Она откинула с Юльки тряпицу, стала ощупывать. Юлька вскрикивала, когда пальцы касались больного места. Но прикосновения не были грубыми.

– Через пару неделек станешь, как новая, – сказала усатая врачиха.

И продолжала оглаживать Юльку. Если это был способ лечения, то Юльке вроде бы стало легче. Она разлепила губы:

– Где я?

– В больничке, милочка.

– Меня сюда папа привез?

– Нет. Из пыточной принесли. И велели поставить на ноги.

– Давно я здесь?

– Половину суток. Но ты не волнуйся, милочка. Больших повреждений нет. Видно, пожалели тебя. Даже не снасильничали… Тебя как зовут?

– Юля.

– А меня Зина. Хочешь, дружить будем?

Ее предложение как-то не вязалось ни с обстановкой, ни с Юлькиным состоянием. Она не ответила.

– Если будем дружить, я тебя в больничке на недельку оставлю. А там что-нибудь придумаем. Когда выйдешь на волю, будешь в гости ко мне приходить.

– Домой хочу, – прошептала Юлька.

– Домой, милочка, тебе путь пока заказан. Без моей помощи не выкарабкаешься.

Юлька не шевелилась, потому боли не чувствовала. В слова врачихи вслушивалась, как в посторонние звуки. Они лишь слегка касались сознания.

– Доложить, что ты очухалась?

– Докладывайте, – прошептала она.

3.

Все-таки врачиха немного подлечила ее, потому что через трое суток Юлька сама проковыляла по длинным коридорам, опираясь на железное плечо конвоира. Куда они шагали, она понятия не имела. Редкие двери были без табличек, навстречу никто не попался. И лишь когда поднялись по цементному скосу, что-то стало проясняться. Щелчок железной камерной двери все расставил по своим местам. Камера была той же, куда Юльку поместили после того, как привезли из тира. Однако обитатели в ней сменились, хотя и относились все к тем же жрицам любви. Их стало заметно меньше.

Юлька стояла, прислонившись к кирпичному косяку, выискивала взглядом свободный топчан. Знакомый голос вывел ее из оцепенения:

– Ты, из тира! Иди сюда!

Оказывается, не все обитатели камеры сменились. Осталась «мамка». У нее появились подушка, матрас и простыни. Юлька не заметила ее сразу, потому что она лежала, накрыв лицо цветастой косынкой. А теперь села и показывала ей на лежанку рядом.

Юлька, покачиваясь, двинулась к ней. Опустилась на топчан.

– Эк, тебя отделали! – сочувственно произнесла мамка. – Говорила тебе, что без баксов тут – полный улет.

Она свесила на грязный пол босые ноги. Расстегнула кофточку, теснившую мощную грудь. Юлька попыталась улыбнуться ей.

– Вот и зубки твои попортили… Не горюй, девуля! Если выберешься, мост поставишь. Все до свадьбы заживет. А с рукой что? – кивнула она на перебинтованную кисть.

– Врачиха сказала, пальцы вывихнули.

– Вправила?

– Не знаю.

– Видно, большой зуб на тебя менты нарисовали. Когда ты не вернулась в тот вечер, думала, что тебя в кишлак на потеху кинули. А ты под пресс угодила. Ну, да хрен редьки не слаще… Набашленных из твоей родни никого нет, чтобы выкупить?

– Нет.

– Плохо дело, девуля… Меня вот тоже в тираж, верно, решили списать. Девок выкупили, а про меня забыли. Не в угоду стала: шибко хорошо к семейке относилась. Не сдавала девок отморозкам, старалась приличным людям сдать. Вот и накапали на меня хозяину.

– Кто? – спросила Юлька, чтобы не обидеть «мамку» невниманием.

– Кто-кто… Те же отморозки и накапали… Малость еще подожду и сама подсуечусь. Если не просветит, из своих заплачу по тарифу. Скопила чуток на черный день. Да ты полежи. Отойти тебе от прессухи надо.

Юлька прилегла. Мамка пошарила под подушкой. Достала две плоские фляжки. Протянула одну Юльке.

– Попей, морс из малины.

Юлька глотала кисловато-сладкую жидкость и никак не могла оторваться.

– Хватит, – сказала мамка. – Теперь из этой фляжки, – сунула ей вторую. – Глотни, чтобы болячки отупели. И вот тебе конфетки на закусь.

Юлька приняла из ее рук вторую фляжку, положила на колени. Шевельнулась мысль, что в последний раз она ела дома. Может, еще врачиха-лесбиянка подкормила, но это из памяти улетучилось. Помнила лишь, как глотала воду, которой поливал ее из шланга немой кат.

– Сколько дней меня не было? – спросила она.

– Говори громче, девуля, не слышу.

Юлька повторила вопрос.

– Послезавтра неделя будет… Да ты глотни – не отрава. Сама на бессмертнике и на корнях девясила настаивала.

Юлька поднесла фляжку к губам, глотнула. Обожгло гортань. Но она сделала еще три глотка и отдала фляжку «мамке». Та сама сняла с конфеты обертку. Затолкала ей конфету в рот, когда ее голова уже покоилась на жестком изголовье. Так со сладостью во рту Юлька и провалилась в тяжелый сон.

Спала она беспокойно, даже во сне ощущала тупую боль и слышала, как стонала. Очнулась, когда ее окликнула мамка:

– Вставай, девуля. Полсуток ухо давишь.

Она раскрыла глаза. Утро ли, вечер ли – понять было невозможно. Узкое оконце сверху пропускало свет скупо. Девки в камере громко переговаривались и даже всхахатывали. Не впервой, видно, попадать им в такую переделку.

– Вставай, вставай, – повторила мамка. – Питаться надо.

Юлька села. Тело ныло, но острой боли не ощущало.

Мамка протянула ей термосок.

– Что это? – спросила Юлька.

– Куриный бульон.

– Здесь дают куриный бульон? – удивилась она.

– Жди-ка!.. Здесь баланду дают. А нас за бабки питают.

– Как это?

– Если кошель толстый, хоть из ресторана еду принесут. Не задарма, само собой. Давай, питайся.

– А вы?

– Мы уже отобедали. Твой черед.

Юлька пила теплый бульон прямо из термоса и отщипывала маленькие кусочки от сдобной булки. Пила и удивлялась, почему это ей раньше не нравился куриный бульон.

Бедные родители! Папа, наверное, уже позвонил маме. Она прилетела, поставила всех на уши, и самого первого – папу. Он, конечно же, рассказал ей и про ментов, и про тетю Любу, и про Геру. Такой уж он праведник.

Вспомнила Геру-Георгия, и в груди у Юльки потеплело. Не знает, не ведает супермен, что его возлюбленная терпит такие мытарства. И, между прочим, из-за него терпит.

Плавая в мыслях, Юлька не заметила, как термос опустел. Огляделась и удивилась наступившей тишине. Девки прекратили галдеж и сидели с настороженными лицами. Зато из коридора доносился шум. И даже не шум, а крик одного человека.

Мамка прижала палец к губам, хотя и так никто не издавал и звука. Встала, прошлепала к двери. Навострила ухо в сторону амбразуры.

Юлька, на всякий случай, улеглась и прикрыла лицо мамкиной косынкой.

Крик приближался. Не просто крик, а сплошная матерщина. Мирзоев кричал уже у их железной двери.

– Кто у тебя?

– Это самое, трахолюдины, товарищ полковник! – зычно выпалил дежурный.

– Гнать к едрене фене! Камеру вылизать! С порошком, мать твою!.. Принесут постели – проверишь, чтобы заправили по нитке! Понял?

– Так точно! Эту тоже гнать?

– Ты что, мудак, русский язык не понимаешь? Всех! Когда эти говнюки будут обход делать, отвечать на их вопросы, как положено! Понял?

– Так точно! – выкрикнул «мудак».

– Повтори, что понял?

– Доложить говнюкам, что всех трахолюдин – виноват – проституток выгнали к едрене фене!

– Колян!

– Я, – откликнулся знакомый Юльке голос, а чей – не поняла сразу.

– Замени этого мудака! Поставь с соображалкой!

– Слушаюсь! – то был голос бритоголового коротконожки.

– Кто в седьмой? – продолжал инспекцию Холеная морда.

– Гомики, – доложил Бритоголовый.

– Гнать!

– Они еще не отмазались.

– Никуда не денутся! Пускай погуляют… В которой наркоши?

– В девятой.

– Много их там?

– Битком.

– Троих пожирнее оставить. Пусть говнюки видят, что боремся…

Примерно через час дверь в камеру распахнулись. В проеме нарисовался вертухай.

– А ну, выметайтесь отсюда!

– Пошли, девки! – скомандовала мамка.

Она быстро покидала в пакет фляжки. Ухватила Юльку за руку и потащила за собой на выход. Следом потянулись остальные обитательницы камеры.

Юлька двигалась, как во сне. На крыльце их окатило солнце. От яркого света она замешкалась, но мамка дернула ее и поволокла к воротам. Страж с ухмылкой отодвинул засов, прогнусавил:

– До встречи, трахолюдинки!

Сокамерницы очутились на улице как раз напротив гостиницы, где останавливался Георгий, и наискосок от туристического агентства, Юлькиного первого наблюдательного пункта.

– Разбегаемся, девки! – велела мамка, продолжая держать ее за руку.

Так за руку и перевела на другую сторону улицы. Сказала:

– Не знаю, что в ментовке стряслось, но нам повезло: без баксов выпустили. А ты вот что, Юлька. Тебя этот придурок по ошибке вытурил. Полковник с него три шкуры спустит, нам с тобой от этого не жарко. Как дома побываешь, сразу линяй из города. У полковника хоть и длинные пальцы, но только в своей усадьбе.

Она подняла руку навстречу проезжавшей «Оке», пошепталась с водителем. Распахнула дверцу и велела Юльке лезть на заднее сиденье. Сама расположилась рядом с шофером. Обернулась к ней:

– Адрес?

– Чей? – не сразу вписалась Юлька.

– Твой.

Она с трудом вспомнила свой адрес. Назвала. Мимо поплыли знакомые улицы. Юлька словно бы узнавала их заново как после длительной разлуки. Вот и бульварчик, по которому она брела, вырвавшись из страшного кишлака. В конце его, на той стороне, родительский дом.

– Приехали, – сказала она.

– Который дом? – спросила мамка.

Юлька показала.

– Развернись – и к подъезду, – велела мамка шоферу.

Тот так и сделал. Мамка вылезла и выпустила ее. Повторила:

– Линяй из города, Юлька!

Она автоматически кивнула. Машина, нарушая правила, развернулась и укатила.

Лифт, как это случалось постоянно, в доме не работал. Этот привычный факт пробил в Юлькиных мозгах просвет, и она худо-бедно начала мыслить.

«Что произошло в милиции? – задала она себе вопрос, остановившись на первом лестничном пролете. – Может, чекисты прибыли? Но почему тогда они не арестовали Холеную морду?.. Почему вдруг он распорядился очистить камеры? Что за „говнюки“ должны делать обход?..»

Ни на один из вопросов ответа не было.

Устраивая передых на каждом пролете, Юлька, наконец, добралась до своей двери, обшитой рыжеватым дерматином. Нажала черную кнопку звонка. Дверь распахнулась почти сразу. Папа стоял на пороге. Выражение его лица невозможно описать: и растерянное, и горестное, и счастливое. Он обнял дочу, но, видно, силы оставили его в этот момент. Опустился на колени, продолжая обнимать ее ноги, и вдруг всхлипнул.

– Не надо, папуля, – сказала она, – видишь, жива.

Он тяжело поднялся и, держа Юльку за плечи, повел в гостиную.

– Мама не прилетела? – спросила она.

– Летит, – произнес он. – Я не сообщил ей сразу. Только вчера позвонил. Она уже где-то на подлете.

– Пап, – жалобно произнесла Юлька, – хочу салата из помидоров и огурцов.

Он торопливо поднялся с дивана.

– Совсем очумел я, доча. Сейчас все сделаю, – и посеменил на кухню.

Она на самом деле захотела есть. Впервые за все эти дни. И еще до умопомрачения пожелала забраться в ванну. Но и отрываться от мягкого дивана не хотелось. Однако пересилила себя. Достала из комода ситцевый халатик и трусики и отправилась смывать с себя арестантскую грязь.

Долго стояла перед зеркалом. Тело показалось ей худым и синюшным. Груди уже не торчали, как при свидании с Георгием. Хоть и не отвисли, но расползлись вширь. Открыла рот: вместо одного зуба темнела дырка, а второй, рядом, шатался. Ей стало тоскливо от увиденного, однако тоскливость уступила место злости, пролившейся в шипении: «Ну, погоди!».

Юлька отмокала в горячей воде, когда отец подал из-за двери голос:

– Все на столе, доча.

За столом она оказалась лишь через полчаса. Папа сидел напротив, глядел, как дочь глотает заказанный салат и аккуратно, чтобы не надавливать на шатающийся зуб, жует котлеты. Он заметно похудел, хотя и так был сухоньким.

– Тебя там били? – спросил он, запинаясь.

– Били, – не стала она скрывать.

– Негодяи! Неужели не найдется на них управы?

– Найдется, папа.

Он недоверчиво покачал головой, но промолчал Она же верила, что мирзоевская шайка свое получит. Георгий по своим каналам постарается, да и она сама еще не отказалась от задуманного плана.

– Тебя, Юля, совсем отпустили? – снова подал голос папа.

– Не знаю. И выложила ему историю своего случайного, как ей виделось, освобождения.

Он выслушал, не перебивая, переварил ее рассказ и сказал:

– Это, вероятно, ваш спаситель Георгий постарался.

Юлька ничего не поняла. Каким образом он мог быть причастен к тому, что произошло?

– Не мог же он знать, что меня арестовали, – произнесла она.

– Я ему сказал, что ты пропала.

Сердечко её затрепыхалось.

– Он что, к нам приходил?

– Нет, доча… Когда прибежала твоя подружка Валя и все мне рассказала, мы с ней сразу же помчались в УВД. Дежурный обещал навести справки. Пока наводил, появились какие-то спортсмены и твой тренер-татарин. Потом к нам вышел Сморчок, который, помнишь, к нам приходил?

Она кивнула.

– Сморчок объяснил, что тебя увезли в Белозерский район, где задержали какого-то преступника. И ты якобы должна его опознать.

– А причем тут Георгий?

– Я думал, что арестовали как раз его… На другой день поехал в район, но там только руками развели: знать, мол, ничего не знаем… Ходил на прием к мэру – принял помощник. Обещал доложить мою жалобу мэру. Стал звонить в Москву старым знакомым. Некоторые, оказывается, уехали за рубеж, только до одного дозвонился. Он посочувствовал и объяснил, что ничем помочь не может… Такое время, доча, люди перестали воспринимать чужую беду.

В Юлькиной памяти всплыли слова тети Любы: «Раньше у народа было чувство локтя, а теперь чувство колена под зад». Так оно, наверно, и есть. Но ведь путанистая мамка помогла ей совершенно бескорыстно!

Она терпеливо ждала, когда папа перейдет к рассказу о Георгии.

– Тогда я сам решил ехать в Москву, – продолжал он, – в генеральную прокуратуру. Билет взял. Собрался уже звонить маме, чтобы она тоже вылетала в Москву. А тут звонок по межгороду. Думал, она. А это Георгий.

Папа замолчал. Юлька отложила вилку, ждала. Не выдержала:

– И что?

– Я обсказал ему все про тебя. И о том, что завтра вылетаю в Москву. Он спросил, в чем тебя обвиняют. Я ответил, что ни в чем не обвиняют, схватили и все. Он посоветовал никуда не двигаться и быть поблизости от тебя. Сказал, что в Москве сам займется твоим делом… Как видишь, сумел повлиять…

– Больше он ничего не говорил?

– Про какую-то сумку просил тебе напомнить.

– Что конкретно?

– Странный все же человек. С тобой несчастье, а он просил тебя забрать сумку из камеры хранения гостиницы и выбросить…

Ничего не странный, – подумала она. – Это он о ней беспокоился. Про гостиницу сказал для отвода глаз, если разговор вдруг подслушивают. Избавься, мол, от опасного вещдока. Нет уж, Герочка! Вещдок ей пригодится. Просто надо забрать сумку с теткиного сеновала и закопать где-нибудь в укромном месте, чтобы можно было легко и быстро достать.

– Как бы ни было, – сказал папа, – спасибо ему за то, что помог тебе. Вот только как он это сделал, ума не приложу…

Мамин самолет задержался, и она прилетела только вечером. Позвонила из аэропорта. Узнала, что дочь уже дома. И приехала на такси, загоревшая и решительная. После придирчивых разглядываний, ощупываний и ответов на ее вопросы она приняла категоричное решение:

– Поедешь на две недели в оздоровительный пансионат. Это недалеко, километров сорок. Там и зубы подправишь.

Хорошо это было или плохо – Юлька не врубилась сходу. А мама уже завладела телефоном и ушла с их с папой глаз в дочерину спальню. Юлька поняла: будет звонить шефу, которого она называла по фамилии – Адамов.

Папа собирал ужин. Она прошла вроде бы в туалет. Задержалась у закрытой двери своей комнаты. Услышала мамин голос, назвавший фамилию Мирзоева.

– Не может быть, Игорь! Ты – и платишь ему за крышу!.. – пауза… – Вот мерзавец! Неужели нет белого человека, чтобы приструнить его?.. – пауза. – Черт с ним!.. Так найдешь номер для Юлии?.. Нет, регистрировать ее не надо…

В комнате послышалось шевеление. Юлька быстренько шмыгнула в туалет, прикрыла дверь, спустила воду и с независимым видом прошла к папе на кухню. Он уже собрал на стол. Она села напротив него.

Юлькины мозги работали с явным замедлением, коли она не сообразила сразу, что пансионат ее устраивает больше, чем пребывание в доме. Там не будет круглосуточного надзора.

Телефонное рандеву закончилось. Мама вышла и объявила:

– Отвезу тебя послезавтра в «Елочки».

– Какие ёлочки?

– Так называется пансионат. Машину пришлют с работы.

Болячки Юлькины вроде бы поутихли. Даже пальцами левой руки могла безболезненно шевелить. Видно, палаческие «полпроцедуры» и рассчитаны на быстрое восстановление организма, особенно, если окружить организм заботой. Этого добра со стороны родителей ей хватило с избытком. Мама даже не особо обеспокоилась тем, что поступать в этом году в институт дочь не станет. Сказала: «Ладно, тебе сейчас надо восстановить здоровье». Такие они вот, родители.

Но все равно Юлька еще чувствовала себя разбитой, как на последнем привале длинной-предлинной дороги. Такое свое состояние она могла бы перебороть. Но напрягаться не хотелось.

Бессовестная я все же! – подумала Юлька. – Совсем забыла, что надо доложиться деду Рамилю и Вале Пинегиной. Они беспокоились о ней, разыскивали. Домашнего телефона тренера она не знала, а у Вали вообще телефона не было.