Текст книги "Далекий след императора"

Глава 6

Иногда история диктует и свои условия. Чтобы в чем-то разобраться, постичь происшедшее, надо перелистать ее назад. Сделав это, вы узнаете… Будущий великий князь Литвы, Жмури и Руси Гедимин пока что довольствовался древней столицей Кернова, спрятавшейся за густые леса. Но его деятельная натура не могла найти выхода в этом городишке. И случай помог ему.

Однажды на охоте, переправившись на левый берег Вилиси, среди густых пущ, ему понравилось одно место. Высокий лесистый холм возвышался над окружающим. Взобравшись на его вершину, Гедимин представил себе крепость на возвышенности, огражденную с востока рекой, что делало построенный замок труднодоступным для врага.

Он топнул ногой: «Здесь будет град!» Так возникла, ставшей Троками, новая столица Литвы. Для многих это было бы гордостью до конца жизни. Но только не для Гедимина. Он начал борьбу за Большую Литву. По-старому литовскому обычаю, перед походом ему надо было задобрить богов. И его путь пролег к устью реки Дубисен, где было устроено главное языческое святилище. Когда наступило время выбирать места ночевки, он это поручил своей свите, а сам с копьем в руках решил побродить по округе.

Каково же было его удивление, когда, пройдя несколько сот шагов, он вдруг наткнулся на огромного тура, спокойно пасшегося у подножия горы, впоследствии названной Турской. Зверь настолько был уверен в своей силе, что не обратил внимания на человека. Да и тот сразу не решился броситься на эту громаду. Но охотничий азарт взял свое. Со словами: «А, была, не была!» он ринулся на зверя. Понимая, что от точного удара будет зависеть его жизнь, он собрался, как перед грозным испытанием. Да, его удар оказался удачным, метким. Бык только издал такой рев, что он потряс землю. Зверь рухнул перед князем. Услышав этот рев, примчалась перепуганная свита. Увидев поверженного тура, она оцепенела: такого огромного зверя никому из них видеть не приходилось.

А ночью князь увидел странный сон. Ему приснился железный волк, который издавал не менее могучий рев. Жрец и гадатель Лиздейко, которому князь рассказал сон, подумав, сказал:

– Волк – это будущая твоя столица, которую ты должен построить на том месте. А его рев – это слава, которую ты будешь иметь.

Гедимин выполнил предсказания жреца и заложил город Вильно (Великий). К тому же он решил перенести из Ромова и святилище, которое поляки пытались разорить. Было определено место у устья реки Дубисен. Но тут великий князь не учел еще одного своего врага. Тевтонцы стали охотиться на святилище. Гедимин вынужден был вторично обезопасить его от нового врага. И он перенес святилище ближе к новой столице, в место, которое называлось Свинторог. Здесь великий жрец Криве (Кривейто) вскоре зажег вечный огонь перед идолом Перкунаса «Зничем».

Да, предсказания жреца сбылись. Великая Литва состоялась. Но Гедимину этого было мало. Еще была Московия, а там подобный ему великий князь Иван Данилович. Ох, как ему хотелось схватиться с ним. Порой ему казалось, что он со своими воинами победно шествует по улицам далекой русской столицы. Но умен Калита, умен. Знает, с кем надо дружить. Тронь его, тотчас на помощь примчится Узбек. Их не осилить, нет! А вдруг… Нет. Надо что-то делать. И придумал: отдал дочь за его сына, Симеона. Ее крестили, дали имя Анастасия. И принесла Анастасия Гедимину внука. Рад был старый воин. – Пусть внук будет русским. Но в нем есть Гедиминова кровушка! Есть! Ну, что, дед, помогать внуку будешь стать самым великим. А для этого начать надо с веры. Будут литовцы – единоверцы, легче будет соединиться. А уж тогда ни тевтонцы, ни Римская империя, даже татары… – громко рассмеялся князь, потирая руки, – да я правильно сделал, что создал свою православную митрополичью церковь в Новогрудках. Оттуда она шагнет по всей Литве. Только бы у меня сил хватило.

Но эта его радость была омрачена страшной новостью: гибелью крепости Пунэ. Долго не было оттуда вестей. А кто мог сообщить? Живых-то никого не осталось. Случайность помогла открыть эту тайну. Один охотник забрел в эти места. Когда он увидел, что осталось от Пунэ, то пришел в ужас. Забыв об охоте, он поспешил в Вильно. Так Гедимин узнал о случившемся. Великий князь был взбешен и приказал готовиться к срочному отъезду. Когда дворский осторожно спросил: «Куда?», Гедимин сквозь сжатые зубы выдавил: «Пунэ». Как показалось служке, князь сильно изменился. Его и без того удлиненное лицо еще больше удлинилось, а острый нос сильнее заострился, твердый взгляд стал еще более твердым.

И вот перед князем и его сопровождающими предстало черное пепелище. На него не прилетели даже вороны. С тоской смотрел великий князь на эту картину. Желваки на щеках так и ходили.

– Кто мне расскажет, что здесь произошло? – ни на кого не глядя, спросил князь.

В ответ – молчание. И вдруг послышался чей-то скрипучий голос:

– Я, князь!

Из-под ветвей выползает какое-то странное существо. Сразу и не разобрать. Когда оно оказалось ближе, стало ясно: человек. А когда совсем приблизилось…. О, господи! Да это старуха!

– Ты кто, матушка? – наклонившись, спросил князь.

Да, трудно было узнать в ней ту жрицу, которая умертвила свою правнучку. Сама же она оказалась живучей. Даже тевтонские копья не смогли лишить ее жизни.

Она-то и поведала о битве, которая произошла здесь. И о том, как повел себя их князь, его люди. Как бок об бок сражались пруссы.

– Пруссы?! – удивленно воскликнул князь.

– Да, пруссы. Сыновья Дивона. Особенно Гланда Кам… – но она не смогла договорить.

Силы покинули ее. Ее душа отлетела.

– Такой пруссак заслуживает быть литовским князем, – громко проговорил он и добавил: – Похороните старуху с честью, подобающей нашим героям.

Наверное, у любого владыки, даже у самого могущественного, есть не только друзья, но и враги, открытые и скрытые. Открытые враги часто могли попасть и в друзья.

В зависимости от ситуации. А скрытые – никогда. Были они и у Гедимина. Среди простого народа их трудно было найти. А вот среди бояр… Особенно таких, как Спудас, Драйнас. Во первых, они завидовали. Ведь о его появлении на свет говорили разное: что он незаконный сын Бутвидаса, его мать – простая русская рабыня или что он обманом, с помощью… да не будем воротить старые сплетни. Ясно одно: он велик! Кто бы он ни был. Это-то и вызывало зависть и раздражение. Все, что теплилось в них, пробудилось и забурлило, когда Гедимин открыл христианскую митрополию.

– Христианами нас хочет сделать. Не нравятся ему боги, которых почитали наши предки, – говаривали они желчно в своем кругу.

Оттуда-то и поползла ядовитой змеей по Литовской земле эта весть. Добрым примером по защите их веры были литовцы, погибшие в Пунэ. А тут еще одна весть: пруссака хотят сделать князем. Как будто своих таких героев у них нет. Не мог Гедимин проникнуть в их мысли, а поэтому с пепелищ поехал к Дивону.

Удивлен был прусс таким посещением. На вопрос князя, где его сыновья, Дивон, помявшись, ответил:

– Старший, раненый, попал в плен к тевтонцам, а младший, Гланда, один поехал выследить, где его прячут.

Когда Гедимин узнал об этом, в его сердце вспыхнула настоящая любовь к этому человеку, который, рискуя жизнью, отправился в логово врага. Мало таких, кто способен на такой подвиг. И объявил его отцу, что, когда Гланда вернется, он сделает его князем.

– Если… вернется, – как-то тяжело проговорил отец.

На прощание они обнялись. Уже сидя на коне, Гедимин бросил:

– Мы отомстим!

Долго Дивон смотрел в широкую спину великого князя, пока тот не скрылся за кромкой леса. Придя к себе, он задумался. Стало тревожно в груди: «А если заметили? Тевтонцев-то было пятеро. Вдруг кто-то из них видел Камбила?» До этого он почему-то о нем не думал. Наверное, не выветрилась из его сознания отцовская обида, что Камбила не все сделал для спасения брата. Но неожиданный приезд… и кого! Самого великого Литовского князя, дал ему понять, каким непростым человеком был его сын. «Что же делать? Пускаться на его розыск? Глупо. Дорог там не считано. Да и рыцарских замков немало. Куда ехать, где искать? А пока попрошу Божунос, Божью Матерь «Умиление», пусть-ка она проявит жалость и поможет моим сыновьям». В укромном уголке непроходимого леса, принеся в жертву белую курицу, он на коленях умолял богиню помочь его детям.

А тем временем Камбила, следуя по тевтонскому следу, ломал голову над тем, что ему делать. Тот первый порыв, который толкнул его на этот шаг, дорогой развеялся, как дым. У него было время все обдумать, сопоставить. Крепость Пунэ показала ему, как трудно ее брать. «Не зажги рыцари деревянные строения, еще не известно, чья бы взяла. А говорят, у тех – все из камня. Так как быть? Ну, узнает, где он. Сколько мы наберем своих людей: двести, триста? Столько же придут на помощь? Но разве такими силами их одолеть?». Не находя ответа, он упрямо продолжал слежку. Похоже, рыцарь и его охрана не очень торопились к себе. Дивон в достатке снабдил их питьем и припасами, и они старательно уничтожали эти запасы, подолгу проводя время у костра.

Вот и теперь они выбрали полянку и расположились под развесистым дубом. А эта полянка, если смотреть на нее с птичьего полета, кажется цветущим ковром, разметавшим в обе стороны, как птица крылья, свои узоры. А посредине – огромный зеленый круг. Этим видом они могли наслаждаться. Он поднял руки вверх и несколько раз махнул ими. Затем, отвязав мешок с припасами, несколько раз как бы взвесил его в воздухе. Он значительно полегчал. Выложив запасы, он с ножом в руках стал прикидывать, на сколько частей их разделить. Сначала хотел на пять, но части получались очень маленькие, и разделил на три. То же проделал и с овсом.

– Ты, дорогой, – похлопав жеребца по крупу, – сказал Камбила, – можешь подпитываться и травкой. Иди-ка.

Быстро проглотив свой пай, ссыпав крошки в ладонь и отправив их в рот, он все уложил в мешок, крепко перевязал и, отложив его в сторону, приподнялся. Трава, замерев от безветрия, серебристым цветом отражала солнечные лучи. Но преследуемых он не увидел. В голове тревожно забилось: там или нет? Камбила метнулся к первому попавшемуся дереву и, как кошка, вскарабкался на вершину. Они спали кто в какой позе.

Он не торопясь спустился, проверил коня и сам прилег на мягкую травку. Сорвав соломинку, стал ее покусывать и рассуждать: «А стоит ли мне таиться? Они меня не видели, не знают». И тут же задал себе вопрос: «А не боюсь ли я лихих людей?» и ответил: «А что мне их бояться? Брать у меня нечего. Пустой мешок сам отдам. Конь? А что конь! Мало их бродит?». Вдруг до него донеслось лошадиное ржание. Он приподнялся и увидел, что тевтонцы седлают коней. Его конь не очень-то обрадовался появлению хозяина. Видать, набрел на вкусную травку.

Решив, что постарается к ним пристать, Камбила стал раздумывать, как это лучше сделать. Их догнать… или лучше обогнать, чтоб они его догнали. Пока Камбила раздумывал, до его ушей донеслись крики, звон мечей. «Кто-то напал на них!» – пронеслось в голове. Но необдуманного шага решил не делать, поэтому не ринулся очертя голову на помощь. А, углубившись в лес, осторожно стал подъезжать к месту сражения.

Подъехав совсем близко, увидел ужасающую картину. Трое лежали на земле. Оставшиеся в живых двое тевтонцев отчаянно оборонялись от пятерых разбойников, неплохо вооруженных. В их руках мелькали сабли. На головах – шлемы, на телах поблескивали кольчуги. Глядя на это неравное сражение, ему пришла счастливая мысль: «Если сейчас он им не придет на помощь, вряд ли в дальнейшем выдастся такой подходящий случай». И он решился.

Издав воинственный вопль, он, как разъяренный зверь, напал на них сзади. Его неожиданное появление внесло смятение в стан нападавших. Это роковым образом отразилось на них. Гланде удалось с ходу зарубить одного, да и второй вряд ли долго протянет с разрубленной шеей. Одного завалил тевтонец, оставшиеся разбойники развернули коней и, махая плетьми, поскакали наутек.

К Гланду подъехал главный тевтонец:

– Кто ты? – спросил он по-немецки.

Но Камбила сделал вид, что не понимает. Тогда тот спросил по-литовски:

– Ты литовец?

На что Камбила обрадованно несколько раз повторил:

– Да, да, да.

– Я твой должник. Вот тебе моя рука в знак нашей дружбы.

Камбила торопливо подал свою.

Тряся его руку, рыцарь продолжил:

– Поступил ты по-рыцарски, придя нам на помощь.

Оставив своего сопровождавшего разбираться с повергнутыми, главный тевтонец предложил Камбиле продолжить путь.

– Далеко ли путь держишь, храбрец? – спросил он.

На что Камбила только пожал плечами.

– Почто так? – поинтересовался рыцарь.

Камбила поведал о своей будто бы тяжелой жизни.

– Понятно, – кивнув головой, произнес тевтонец и спросил: – как тебя кличут?

Гланда на мгновение задумался. Многие говорили, что его имя очень похоже на литовское, и назвал себя:

– Гланда.

– А я граф Конрад фон Вернер, рыцарь Тевтонского ордена. Значит, ты ищешь, где можно хорошо заработать? – поглядывая на Гланда, задал вопрос рыцарь.

Тот опять закивал.

– Знаешь что? – произнес рыцарь, – я вижу, ты ответственный человек. Несмотря на молодость выглядишь как опытный воин, поэтому я предлагаю тебе быть моим оруженосцем.

Гланда не сразу ответил. Это рыцарю понравилось: парень знает себе цену. Как бы в подтверждение, тот спросил:

– А сколько будешь мне платить?

Рыцарь, чувствуется, не был готов к такому вопросу и задумался с ответом, потом сказал:

– Ну… пять ногат.

Камбила сморщился. Рыцарь удвоил ставку. Но, чтобы придать своему предложению вес, добавил:

– Это золотом.

На что Гланда философски заметил:

– Золото приносит несчастье.

Рыцарь удивленно посмотрел на Камбилу. И чтобы дать понять, чьи эти слова, сказал:

– Но я не Сигурд, убивать не буду.

Они оба рассмеялись. Тевтонцу все больше нравился этот непростой парень. Ему не хотелось отпускать его.

– Ну, как? – чуть не заглядывая ему в глаза, спросил он.

– Я… согласен.

Рыцарь, облегченно вздохнув, стегнул коня:

– Тогда вперед!

Глава 7

Служка, худенький, лысоватый мужичонка с быстрыми сообразительными глазами, узнав, что его требует боярин, вошел в светлицу. Там боярин с дворским вели подсчет расходов. Робко вошедший служка остановился у порога. Боярин повернул в его сторону голову и поманил пальцем. Когда тот подошел, он распорядился на счет Егора. Выслушав хозяина, служка зыркнул взглядом на Петра, может, тот чего добавит? Но, увидев его безразличное лицо, тихо проговорил:

– Ну, я пошел.

Боярин кивнул и принялся за прерванную работу.

После такого неожиданного решения Осипа Захаровича служка разыскал Егора и с трудом переодел его во все новое: порты, льняную рубаху до колен с поясом, дал мягкие кожаные чоботы, заставил сбросить лапти, которыми так дорожил Егор. Глянув на переодетого и подпоясанного парня, дворский, щелкнув языком, брякнул:

– Девки совсем с ума сойдут!

Егор исподлобья посмотрел на него, ничего не сказал и пошел к выходу.

– Эй, – окликнул его тот, – ты куды? Те, браток, надо искать деда Варлама, он у тя старшой, и ехать с ним.

Дед Варлам, плечистый, грудь колесом, выглядел не совсем дедом. Так его прозвали за полуседые волосы до плеч, покрывавшие его голову, да густые стариковские брови. На это он не обижался. Но иногда, чтобы заткнуть рот не в меру болтающему, дед легко поднимал бочку, которую не могли осилить и двое мужиков, и спокойно ставил ее на повозку.

Егор нашел его у погреба, откуда тот таскал припасы на стоявшую рядом повозку. Закончив работу, он стал веревкой увязывать поклажу.

– Лови! – крикнул он подошедшему Егору, бросая конец веревки.

Не ожидавший такой встречи парень все же сумел ее подхватить. На что дед одобрительно крякнул.

– Щас иди простись с зазнобой и едем, – он подмигнул ему.

А лицо выражало такую доброжелательность, что он сразу понравился Егору. Куда ехать, зачем, он объяснять не стал. Пока дед ходил в хоромы, Егор просидел все это время на корточках.

– Сидай, Егорушка, – сказал дед, сдвигая груз и освобождая место для себя и Егора.

Парень подивился, откуда дед узнал его имя. Потом догадался: дворский сказал.

– Но-о! – рявкнул дед, когда они уселись, и щелкнул кнутом. Лошади пошли рысью, телега затряслась. Дед подтянул вожжи:

– Тишить! А – то горшки побьются.

Конь пошел тише. Дед, бросив конец вожжи себе на плечо, повернулся к парню. Глаза у него были добрые. Подувший ветерок поднял со лба его космы.

– Простился? – дружелюбно спросил дед.

Егор покачал головой.

– Чего?

– Да нету тута никого, – пояснил он.

– А-а-а! – понятливо протянул дед, – тама осталась.

Егор закивал, а дед почувствовал, что с парнем что-то неладное. Он скосил на него глаза. Лицо Егора посерело. Дед все понял.

– Не горюй, парень, все будет хорошо!

Легко ему говорить. Заглянул бы он в душу Егора. Своим вопросом дед расстроил парня. Все это время, за работой, он как-то не вспоминал ни свой дом, ни Марфу. А тут вдруг в его душе впервые поднялась тревога: вдруг Марфу отдадут за другого?

И он был недалек от истины. Федор, отец ее, был настроен решительно. Заявление дочери он простить не мог. Дома ей, да и матери, которая, несмотря ни на что, вступилась за дочь, досталось. Если бы не сыновья, трудно сказать, чем бы все закончилось. В ответ Марфа перестала разговаривать. Молчала, как воды в рот набрала. Зато глаза смотрели решительно. Даже Федор не решался с ней заговорить, мудро решив, что время лечит.

Все можно удержать, только не время. Вроде незаметно, а пролетел год после отъезда Егора, и Федор, посчитав, что настала пора решать судьбу Марфы, при встрече со старостой, который каждый раз донимал его одним и тем же вопросом: когда засылать сватов, дал согласие. Федор выглядел решительным, твердым человеком, которому возражать просто опасно. Староста пришел домой радостным. Торжествующе, потирая руки, прямо с порога, выпалил:

– Все! Проклушу я женю!

Баба встрепенулась:

– И на ком жить?

– Как «на ком»? – важно произнес он. – На Марфе, как и должно быть! – и прошелся гоголем, важно поглаживая усы.

Жена давно не видела мужа таким. И поняла, что все, что он сказал, правда. Но она знала и Федьку. Тот своего не упустит. И осторожно спросила, чтобы не портить муженьку настроения:

– Федька-то… много запросил?

Муженек сник:

– Да… пять десятин. Да-а, – он вздохнул, – ну, ниче, обойдемсь. Налей – ка мне бражечки. Да похолоднее. Жара стоить, – и посмотрел в окно, – когда только кончится!

Баба быстро нырнула в погребок. Нацедила ему кружку браги. На закус отрезала кусок мяса от копченого свиного бока. Ради такой вести ей было ничего не жаль. Поставив все на стол, она, набросив платок на голову, нырнула в дверь.

– Пошла свистеть, – бросил он ей вслед, наливая в кубок брагу.

Понюхав свинину, жахнул первый кубок. Выдохнув и обтерев усы, принялся за закуску. Набив рот, заговорил сам с собой:

– А че… землицу-то жалко… Да все одно… еще прикуплю. Деньжата – то есть, а осенью еще прибавится.

Весть эта, пущенная матерью Прокла, молнией пронеслась по селу. Бабы побросали огороды, мужики разные поделки, стали обсуждать ожидаемую весть.

– Сколько же ен отвалил? – спрашивали одни.

– Деньгой аль землицей? – думали другие.

А бабы:

– Вот, гордячка, и живи с сопливым. Я свою ни за каки деньги не отдала бы ему.

– Да брось, – лузгая семечки, встревает соседка, – еще б и хвастала!

– Ето ты хвастала! – начинал подниматься скандал….

Так каждый день. Все перессорились, вновь подружились. Не обошлось и без драки. Одним словом, жизнь в селе забила ключом.

Вот и день венчания. С раннего утра старушки подмели и убрали у церкви лишнюю траву. Пацаны, как галки, облепляли ближние деревья. А в Федоровой избе бабы да девки собирают невесту. Она холодна и безразлична, точно все это ее не касается. Бабы меж собой незаметно толкуют:

– Ниче, поживется, слюбится. Бить-то не будет…. Чем плох мужик?

Марфа вроде и не слышит. Потом вдруг заговорила, повернувшись к вошедшей матери:

– Скажи-ка Петрухе, младший брат пущай Стрелку мою оседлат да едет на ней.

– Чегой-то так? – спросила мать, испытующе глядя на дочь. – Уж не задумала ли че?

Дочь только усмехнулась, сказав:

– Она одна у меня верная подруга. Если ее не будет, на свадьбу не пойду.

Мать только зыркнула, зная ее характер, и вышла искать Петруху.

И вот долгожданное:

– Идуть! Идуть!

Впереди сваты-соседи. Важные, ни на кого не глядят. Как же, самому старосте угождают. А кто на селе царь и бог? Боярин? Неточки! Он, староста. Боярин-то бывает раз в году. Да и то не всегда. А селянин чуть что, к кому? К нему, родному, к старосте. А тот – как посмотрит. Угождал ему по жизни, поможет. Был дерзок, себе на уме, ох, уж и поиздевается. Вот и обойди такого. До города далеко…. За ними идет сам староста. Всем видом старается показать свое положение. Несмотря на жару на нем становый кафтан с широкими рукавами. Из-под него виднеется белоснежная кошуля, одеваемая им только на Рождество и Пасху. Широкие портки заправлены в сапоги. Они обильно смазаны дегтем, запах от которых разносится на версту. Но главное, чем гордится староста, – золотая цепь с головой дикобраза, которая венчала его грудь. За ним телепается жинка. Высохшая, как доска. Не то хвора, не то кость такая. Она тоже постаралась одеться. Уж если мужики на нее не смотрят, как на бабу, пусть посмотрят на наряд. На голове – цветастый турецкий платок. А платье – не частина какая, а аксалит с голубым отливом. На шее – монисто, на руках – браслеты. Далее Федор с Ульяной. Одеждой и драгоценностями не блещут. Да что им, дочка-то не таких драгоценностей стоит. Жаль, судьба не улыбнулась. Они тащатся сзади. Кто-то ехидничает:

– Ишь, как идуть. Не вровень. Хотят, чтоб сопливый первым был.

Гости, поглядывая на жениха и невесту, которые следуют за своими родителями, хотя должны идти первыми, да староста все поломал, шепчутся друг с другом:

– Да Марфа Прокла вмиг под каблук спрячет!

Лицо невесты нерадостное. Печаль так и сквозит на нем.

– Ой, бабоньки, – всплескивает руками какая-то женщина, – не люб он ей, не люб.

Рядом одна из баб замечает:

– А ты-то сама полюбовно выходила? Да, поди, батяня взял вожжи в одну руку, косу в другую… Сразу согласилась.

Бабы улыбаются.

– А одета-то как!

Да, невеста одета бедновато. Голову венок украшает. На теле – цветастый сарафан, на плечиках – голубой завязанный у горла платочек. Зато хороша! Сколько парней завидуют сопливому и придурковатому Проклу! Рядом с невестой – два ее брата. Одна другой шепчет:

– Чтоб не убежала, – кивает она на невесту.

Другая добавляет:

– Когда его соплю увидит.

Обе смеются тихонько, не дай бог, если отец жениха услышит. А младший, Петруха, о чудо, на коне, позади, едет.

– Это еще для чего? – дивится народ.

– Да Федор конем хочет похвастаться.

Да, конь был отменным. Ноги высокие, тонкие, круп поджар, шея крутая. Такой сиганет…. Марфа коня выходила, когда он был хилым жеребенком, холила его.

Перед церковной оградой остановились. Прокл весь сиял от счастья. Даже забыл сопли убрать, хоть мать сто раз наказывала:

– Убирай свое добро, а то засмеют.

Нет, длиннющая, зеленая висит до самой губы. Глянула на нее Марфа, чуть не стошнило. «Где ты, Егорушка? Где ты?» – колотится ее сердце. Далек Егорушка. По приказу боярина он с ватагой на Печору едет. Зверя добывать, а что-то и так взять. А дума-то у него о ней, о своей ненаглядной Марфутушке. Да что с того? Сейчас поведут деву в церковь…. И все. Прощай, Егорушка!

Ударили колокола. Двери в церковь распахнулись. И вдруг Марфа, оттолкнув братьев, бросилась к коню. Скинув Петруху, ловко, по-мужицки, оседлала коняку, да как хлестнет его. Тот взвился на дыбы, да как сиганет. Народ в стороны, Марфу только и видели! А посредь улицы, меж старостиными хоромами да избой невесты, столы стояли. Несколько баб накрывают их к приходу хозяев и их гостей. Хоть время было голодное: новое еще не родилось, а старое поедено, однако столы ломились от разного закуса. Тут и рыбы разные: осетры, стерлядь, огромный сом. Много дичи: глухари, косачи. Пироги с капустой, тыквой, морковью. Медовуха, брага. Но главной изюминкой была зажаренная целиком нетель, сам староста ради такого случая пожертвовал скотину. Да и отец Марфы решил не отставать и отдал двух кабанов. Вот будут сельчане дивиться! Но что это? Мимо столов, точно вихрь, промчалось нечто. Как глянули – остолбенели… Да это ж Марфа! Куды это она?

А Марфа перескочила ограду, заскочила в избу, сбросила свадебный наряд. Что-то быстро собрала и опять на коня. И вовремя. По дороге во всю прыть несся Федор с сыновьями, а сзади бежал староста и орал:

– Держи! Держи!

Но давно известно: конный пешему не товарищ. Услышав крики, она перемахнула через ограду и понеслась прочь во весь опор. Крики только подстегивали ее, а она – коня.

Марфа знала, что за свой поступок она может лишиться и жизни. Но в этот момент она ей была не дорога. Только был страх перед побоями. И она гнала и гнала коня, летевшего и без того птицею, будто понимая, от какой беды он ее уносит. И вдруг он встал, как вкопанный. Марфа едва удержалась в седле.

– Но! Но! – она попыталась погнать коня вперед.

А тот, словно чуя беду, не поддавался на ее команду.

– Ну, что ты! – заплакала она, потянув его за узду.

– Ты куды ето, дева! – раздался за спиной чей-то скрипучий голос.

Она боязливо оглянулась. Меж стволов стоял сгорбленный старичишка, держа в руках лукошко с грибами.

– Там, – свободной рукой показал старик на полянку, – топуче место. Вота она, – подходя, дед кивнул на лошадь, – и не хотить туды.

– А мне все одно! – с каким-то отчаянием в голосе произнесла дева.

– Я ето и вижу. Смотри, как коняку загнала! – он погладил мокрый от пота лошадиный бок. – А тут что? – дед посмотрел на лошадиную грудь.

Во многих местах она была разодрана до крови.

– Ты куды, дева, так торопилась? Не то на свадьбу опаздываешь?

– Со свадьбы! – со злом произнесла она.

Дед вдруг взглянул на нее понимающим взглядом.

– А ну, доченька, – проговорил он мягким голосом, – пошли-ка со мной!

– Куды ето? Не пойду!

– Ты не бойсь, бабка у меня добрая, коняку полечит, те погадат. На ето она у мня ух… прямо волховка.

Он тихонько высвободил узду из ее рук, и они неторопливо направились в лес. Вскоре вышли на поляну, и Марфа увидела избенку из почерневших бревен, вросшую в землю. На лай собаки из открытых дверей показалась чья-то головенка со взбитыми волосами. Солнце било в глаза, и старуха, приложив ладонь ко лбу козырьком, прошамкала:

– Никак ты, Лука?

– Я, Марфуша, я! Встречай-ка гостю. Тя как кличут? – спросил он у девы.

– Марфа, – застеснявшись, произнесла она.

– Марфа! – длинная седая борода деда затряслась, глаза сузились, он неслышно смеялся, – я тя буду звать младшая Марфа.

Девушка поняла причину дедова смеха. Родившееся в ее груди отчуждение вмиг пропало. Подошел пес. Огромная пятнистая собака поглядывала то на деда, то на гостю, точно дожидалась команды хозяина. И дождалась:

– А ну, пошел отсель! – дед притопнул ногой.

Обидчиво глянув на хозяина, пес удалился. Подойдя к двери, дед, кивнув на девушку, сказал:

– Примай Марфушу. Да поволши ей, – подмигнув, он добавил: – со свадьбы сбегла!

Бабка все поняла.

– Идем-ка, дочка! – и взяла ее за руку.

Кожа на ладони старухи была сухой и грубой. Но как нежно она прикоснулась! Марфа поняла, что это была сердечная, добрая женщина, и сразу прониклась к ней доверием.

Внутри изба не представляла ничего особенного. Как и у многих: у входа мазанная глиной печурка. За ней широкий лежак со шкурами. В углу поставец. У мутного окошка стол с лавками. На входной стене развешана нехитрая одежонка. Отличалось жилье одним: у противоположной стены была вторая дверь. Старая Марфа усадила гостью на лавку у стола, а сама повернулась и вышла из избы. Вскоре вернулась с кринкой в руке. Достав из поставца краюху хлеба и кубок, она, налив молока, сказала:

– Ешь.

Есть Марфе не хотелось. Она было протянула руку за хлебом, но тотчас ее отдернула.

– Не хочу! – проговорила гостья и виновато посмотрела на хозяйку.

Та подсела к ней поближе, погладила ее руку.

– Ты, милая, поешь, – взгляд бабки добрый, ласковый, как и голос.

Марфа слегка откусила хлебец. Он был мягким, пахучим. Запила холодным молоком. Еда ей понравилась, точно опробовала это впервые. И вдруг появился аппетит. Когда Марфа расправилась с едой, нежелание смотреть на этот мир прошло само собой. Глаза ее оживились.

– Вот теперь, – заметив ее перемены, сказала старуха, – я те поворожу.

Она поднялась и взяла с полки холщевый мешочек. Запустив туда руку, зашумела чем-то сухим. Как потом оказалось, это были бобы. Бросив горсть на стол, она стала всматриваться в их расклад. Потом заговорила:

– Сердешные дела устремились в дальню дороженьку. Тот, о ком ты думаешь, тоже в пути. Но они у вас разные. Не печалься, дочка, – бабка посмотрела на нее и улыбнулась, – он тоже о те думат.

И у Марфы на душе посветлело от таких слов. Но сколько дева ни смотрела на этот расклад, ничего понять не могла.

– А как ты, матушка… – она как-то нечаянно назвала так бабку и посмотрела на нее.

Глазки у той заискрились.

– Че ты хошь? – спросила ласково старая Марфа.

– А… мы встретимся?

Бабка сгребла плоды, вновь перемешала их в мешочке.

– Нуть, – произнесла она, и бобы застучали по столу.

Долго вглядывалась старуха, потом, глядя на кучку бобов, заговорила:

– Вы встретитесь. Только… – бабка закусила губу и смахнула бобы в кучу. – Главное, вы встретитесь. А там как Бог даст. Вот че ждет тя, мила. Так че, не печальси. Дай-ка я те постелю, отдохнешь. У тя был трудный день.

– Бабушка, – на этот раз она назвала ее так, – я хочу те все рассказать.

И та поняла, что она стала считать ее близким и дорогим человеком.

– Расскажи, милая, – ласковый взор ее глаз устремился на девушку.

И Марфа начала свое повествование.