Текст книги "Далекий след императора"

– Хороший ты дал мне урок. Век не забуду, – и поцеловал его в щеку.

Боярин растрогался и его потянуло на разговор:

– Калита, – начал он, – берег людей, поэтому они, видя это, шли к нему. Не разбрасывая деньгу, он через монету решал свои дела. Ты, вел…

– Ну, будет! – перебил его Симеон. – Для друзей таких, как ты, я просто… Симеон. На худой конец – князь.

– Так вот, князь, он прибрал и Белозерск, и…

Симеон с улыбкой закончил:

– И Галич, и Углич!

– Князь! – восхитился Василий, – ты молодец! Все знаешь. Вот и иди стопами отца!

– Так и пойду! – ответил тот.

Боярин был на пороге, когда его остановил голос Симеона.

– Василий, кого бы послать в Торжок?

Боярин повернулся и ответил:

– Я те пришлю Миняя, он все знает.

Появление в Торжке московских сборщиков дани вызвало у местного воеводы что-то вроде шока. Смерть Калиты тут посчитали как освобождение от московской власти. И вот на тебе. Воевода срочно, тайно, отправил гонца в Новгород. Но пока оттуда не было никаких вестей, сборщики исполняли свои обязанности весьма сурово. Порой дело доходило до того, как когда-то Кочева и Миняй сделали с боярином Аверкием. Тогда они подвесили его за ноги, и тот враз выплатил всю дань.

В Новгороде, получив такую весть, всполошились не на шутку. Собрав воинство, спешно отправили его на помощь новоторжцам. И вот в разгар работы сборщиков в город ворвались новгородские воины. Они схватили московских сборщиков, а сами стали готовить город к осаде, понимая, что Москва так дело не оставит. В Москву же новгородцы послали гонца, чтобы он передал Симеону:

– Ты еще не сел у нас на княжение, а твои люди у нас насильничают.

В ответ Симеон решил действовать решительно, рассудив так: Новгород наглеет. Мало того, что он повоевал его земли. Он еще схватил его людей в Торжке, законно собиравших там дань. Прощать их обиды больше нельзя. И он собрал всех северных князей и объявил им, чтобы они приняли участие в походе на Новгород.

Между тем в Торжке прознали, что московский князь готовит поход и что собираются большие силы. в Новгород вновь был срочно послан гонец. Они испугались, что москвичи собираются и им отомстить за набег новгородцев.

Но… Великий молчал. Дальновидные бояре потихоньку оставляли город и убегали в Новгород. Чернь заволновалась. Успокоить их пришел боярин Семен Внучек и пообещал, что через день или два появятся новгородцы. Но их не было. Ни через день, ни через два, ни через три… А бояре уезжали.

Москва внимательно следила, что творится не только в Новгороде, но и в Торжке.

Решать вопросы помогал Кочева. Он рассказал Симеону, как Калита отрядил своих людей в Тверь, и там те, ловко орудуя, подняли бунт против татар и князя. В результате Александру пришлось бежать в Псков. Князь понял смысл сказанного и послал в Торжок Михаила Давыдова, знающего город. Михаил нашел там дьякона Днедко. Им был Петр Сорока, торжокский купец. Когда-то Давыдов выручил Сороку, дав ему в долг десять золотых. Давыдов нашел его в лавке. Узнав своего спасителя, тот упал ему в ноги.

– Не надо, Петро! – поднял он его. – Хочешь с Московией торговать?

– А кто не хочет? – ответил он.

– Тогда… – он что-то зашептал ему на ухо.

– Это мы могем, – улыбнулся купец и закрыл лавку.

Что купец говорил народу, Давыдов не слышал. Но народ поднялся и ринулся громить хоромы боярские со словами:

– Зачем вы призвали новгородцев? Они схватили московитов, а нам за это приходится погибать!

Семен Внучек, видя такое дело, в надежде, что его услышат, как и в прошлый раз, пришел их успокоить. Но его тут же убили, а хоромы разграбили. Все москвичи были освобождены.

Это событие донеслось до Москвы. Князья потянулись в Москву. А некоторые обещали присоединиться по дороге. Когда вопрос встал о том, кого поставить над объединенными силами воеводой, Симеон назвал князя Пожарского, зная о его успешном походе на Можайск. Но, как оказалось, против были воеводы Александр Иванович, Федор Акинфович и бояре Федор Хлебович, Дементий Давыдович и другие, мотивируя это тем, что, мол, он имеет небольшой военный опыт и один поход ни о чем не говорит. Великий князь растерялся. «Как жаль, – подумал Симеон, – что нет Кочевы. Тот бы подсказал». Он только вздохнул и… согласился, отдавая преимущество Федору Акинфовичу.

В первый поход Симеона вызвалась проводить Анастасия, взяв с собой сыновей – старшего, Василия, и младшенького, Константина. Отец приказал посадить Василия на коня, чтобы он ехал рядом. Надо было видеть малого, как он возгордился этим! У него проявлялись отцовские черты. Несмотря на весьма юный возраст у него и посадка на лошади была отцовская: левый бок выдавался вперед. Княгиня заволновались, но когда рядом появился Савел, Анастасия успокоилась. Она привыкла к этому немтырю: умному, осторожному, услужливому.

А между тем зима накатывалась неотвратимо. И никакая сила не могла ее остановить. По утрам стоячие воды покрывались тонким прозрачным и фигурным льдом. По ночам порой выпадал снег. Утром дети, вылезая из теплой кареты, с радостным криком принимались играть в снежки. Младшенький, Константин, от меткого снежка Василия принимался было за плач, да дядька, приставленный к княжичу, басил:

– Ты че… девка аль мужик?

– Му… му… зик! – сквозь слезы отвечал тот, вытирая их рукавом.

– Тогда че нюнишь?

Младшенький быстро усмирялся.

Леса, спрятав свой наряд, стояли точно раздетые, жеманные девицы перед холодной речкой. Вскоре Константин засопливел и стал кашлять. Княгиня сказала мужу, что ей с детьми надо возвращаться домой. Князь кивнул головой. Дав согласие, он тут же поправился:

– До Твери остался один переход, может…

Княгиня не дала ему договорить:

– Нет, милый, дальше будет еще холодней. Все равно надо возвращаться. Костик-то, видишь, как простыл.

– М-да… – промычал князь недовольно.

Да, князю не хотелось расставаться с Анастасией. Вот как в жизни бывает. Себе жену он не выбирал и хорошо помнит, как это случилось. Отец вызвал и просто объявил, что ему в жены предназначена дочь самого Великого князя Литовского Гедимина. Он тогда ничего не сказал отцу, только так зыркнул на него, что этот взгляд можно было расценить как внутреннее несогласие. Семен, так тогда звали княжича, боялся, что она будет спесивой, гордой и надменной женой. И, как он представлял себе, страхолюдиной.

Но как показала их совместная жизнь, быстро развеявшая все его опасения, лучшей жены он себе не представлял. Ее доброта, мягкость, уступчивость покорили его. А ее женское обаяние в сочетании с женскими прелестями окончательно приковали княжича.

И вот это расставание не могло не огорчить князя. Это хорошо было видно по его настроению. В душе Анастасия очень радовалась этому, напуганная в детстве рассказами о русских как о звероподобных людях. И как она была счастлива, когда рассеялись все ее страшные сомнения! Одним словом, это была счастливая семья.

Князь отлично понимал, что до окончания похода было далеко. Они продвигались медленно, дожидаясь не подошедших еще князей. Ему не хотелось появляться перед новгородцами с разрозненными силами. И князь терпеливо ждал, когда все соберутся, чтобы показать противнику всю мощь Московии. Пусть задумаются.

Он проводил жену и детей до деревни Козлово. Там они попрощались. Княгиня даже вытерла слезы. Особенно не хотел ехать назад Константин. Он раза два принимался реветь.

– Возьми, батяня, мня с собой!

И только пообещав, что в следующий раз они поедут с ним и будут до конца похода, малой согласился вернуться в карету. Махнув вознице: «давай!», князь глядел им вслед, пока карета с дружинниками не исчезла из вида.

Вернувшись в лагерь, князь увидел появившегося там тверского князя Константина. Они обнялись, расцеловались.

– Да… вот своих проводил, – объяснил Симеон свое отсутствие.

– Как жаль! – воскликнул тверичанин.

Симеон посмотрел на него.

– Да хотели мы пригласить вас к себе. На денек. Не проезжать же мимо дорогому соседу.

Он почему-то не называл его великим князем. Только что получивший этот титул молодой князь еще наслаждался своим величием.

– Так получилось. Не знали. А почему меня не хочешь пригласить? – великий князь с улыбкой смотрит на Константина, но взгляд был холодный.

– Да отчего… и тебя, великий князь, – он, наверное, почувствовал в этом взгляде соседа свою оплошность и постарался ее исправить.

– Вот и здорово! Я проголодался.

– Тогда, – вскакивая на коня, воскликнул Константин, – поехали! Милости прошу! После кончины убиенного в Орде не без помощи Калиты брата Александра, он занял его хоромы, переселив вдову в свои. Княгиня Анастасия редко проживала в городе, все больше ездила к родне в Кашин. Нужно признаться, не без влияния Михайловича. Трудно сказать, отчего это происходило. Может, его жена ревновала мужа к красивой вдовушке, и тому надо было показать, что не испытывает к ней никаких чувств, дабы избежать домашних скандалов. Или по каким другим причинам, но той частенько приходилось покидать город, в котором у нее так счастливо началась семейная жизнь.

Константин ничего не делал со своими хоромами. Когда-то в молодости Александр, супруг Анастасии, в ожидании дорогого гостя, великого Московского князя, который получил довольно странное прозвище Калита, практически перестроил хоромы и заменил мебель. Так что новому князю не о чем было заботиться. Анастасия догадывалась, что после той встречи с Иваном Даниловичем в ее жизни стали происходить разные не очень приятные события. А его признание в любви к ней! Оно и льстило, и пугало. Богопослушная княгиня очень боялась такого греха. Хотя… да что об этом… Что было, то прошло. Ан, не прошло. Узнав, что в гости к деверю приехал знатный гость, она не выдержала, ибо какая-то сила неудержимо потянула ее туда, где когда-то состоялась их первая встреча с Калитой. И, взяв дочь, они пришли к князю Константину с проведкой, прикинувшись, что ничего не знают о приезде. Но как не взглянуть на его сына, узнать черты того, который пронес любовь к ней в своем сердце через всю жизнь? В этом она нисколько не сомневалась и внутренне была горда.

Она вошла в светлицу, когда оба князя, сидя друг против друга, вели беседу. Константин, грозно сдвинув брови, повернул голову. «Кто посмел?» Но, увидев Анастасию, сменил гнев на милость:

– Проходи! – он встал и пошел к ней навстречу.

– Ты прости, что мы, – она посмотрела на Марию, – ворвались к тебе. Я и не знала, что у тебя гость! Она сделала в сторону гостя легкий поклон. Симеон приподнялся и тоже кивнул ей. Константину ничего не оставалось, как представить их друг другу.

– Великий князь Симеон Иоаннович, – он впервые назвал его по всей форме, – княгиня Анастасия, жена… – он кашлянул в кулак, – Александра. А это… княжна Мария, юное создание.

Мария безразличным взглядом огромных лучистых глаз скользнула по фигуре московского князя, чтобы потом уставиться в окно. А вот ее мать так и впилась в лицо гостя. «А он красивее отца, несомненно. Какой гордый взгляд! Какие брови, словно у девицы! Какое приятное лицо!» Князь был чисто выбрит. И без того аккуратная бородка пострижена.

Князь тоже впился в нее взглядом. Еще в детстве он слышал это имя. Помнит, как его мать в отсутствие отца ругала эту «ведьму». «Да она и сейчас прекрасна», – отметил он про себя, догадываясь о причинах ненависти матери к этой женщине. Нежный овал лица, красивый разрез губ. Большие глаза под густыми стрельчатыми бровями. Начинал портить ее облик второй подбородок, появилась дряблость щек. Вся ее слегка расплывшая стать говорила, что в девичестве княгиню можно было сравнить с гибкой тростиночкой. После такой оценки он перевел взгляд на дочь. Та по-прежнему не обращала на гостя никакого внимания, занятая наблюдением за парой голубей, ворковавших на подоконнике. Зато гость удосужил ее долгим взглядом. Мать, поймав этот взгляд, внезапно заторопилась:

– Ой, простите, простите, – защебетала она, – нам пора.

Москвич не удержался от того, чтобы не проводить взглядом юное создание. Когда они скрылись, у Симеона вырвалось:

– Уродятся же такие! – тихо произнес он.

– Ты, Симеон, что-то сказал? – участливо спросил хозяин.

– Да, так! – махнул он рукой.

Вскоре вошла княгиня и пригласила гостя и мужа в трапезную.

– А я думал, ты забыла про нас! – пошутил Константин, поднимаясь, и движением руки предложил Симеону откликнуться на зов жены.

Отобедав, гость поднялся.

– Мне, князь, пора! – проговорил Симеон и поблагодарил хозяйку за прекрасный обед.

Гость не только внешне был приятен, но и манеры его говорили о том, что он был достаточно хорошо воспитан, что редко встречалось в их кругу. Княгиня была просто очарована московитом. Князь Константин вызвался его проводить. За разговором несколько верст промелькнуло быстро. Как и зимний день. При расставании тверской князь пообещал присоединиться с войском в Торжке.

Почему-то это слово запало Симеону в голову. Ранее он не думал даже туда входить, спеша скорее к Новгороду. Но тут у него промелькнула мысль, что в Торжок он зайдет обязательно. И не только для того, чтобы дождаться тверича. А он подумал о том, что новоторжцы, увидев его войско, поспешат сообщить об этом своим покровителям. А не худо будет, если он, как и в Торжок, пошлет в Новгород умелого человека. Только кого?

Над этим вопросом князь думал весь остаток пути. Прибыв в лагерь ночью, он распорядился, чтобы утром к нему позвали Пожарского. Его победа под Можайском не выходила у него из головы. А он так хотел, чтобы его первый поход был победоносным и, по возможности, бескровным. Не хватало еще княжение начинать с крови. Кем его назовут потомки?

Князь Пожарский оказался среди войска. Едва начало светать, как он был на ногах. Но утро по времени растянуто. Прийти рано, не дай бог, разбудишь. Вертеться около его походного шатра, как черному человеку, не позволяла княжеская гордость. Промучившись некоторое время, он все же решил к нему ехать. И… опоздал. Подъехав к шатру, он увидел, что воины его разбирали. Андрей спросил:

– Где князь?

Один из них махнул рукой:

– Туды поехал.

Князь пришпорил коня.

Вскоре он увидел ссутулившуюся спину великого князя. «Дремлет!» – догадался Пожарский. Но на этот раз он решил проявить настойчивость.

– Слушаю, великий князь, – раздался громкий голос.

Симеон, действительно вздремнувший, от неожиданности вздрогнул. Повернув голову, узнал всадника.

– А, это ты князь!

– Я, великий князь. Я тебе нужен? – подъезжая ближе, спросил Пожарский.

– Нужен. Ты чем тут командуешь? – поинтересовался Симеон.

– Да… – замялся Андрей, – собрал с сотню своих людишек…

Симеон рассмеялся.

– Решил меня поддержать? – уверенно проговорил Симеон.

Пожарский ответил серьезным тоном:

– За тобой Русь. А я для Руси сделаю все. Жизнь готов отдать.

Симеон посмотрел на него широко открытыми глазами.

– И я также! Вот тебе моя рука.

Это пожатие увидел Федор Акинфович. Его всего передернуло. Он, воевода, а князь его-то не особенно к себе подпускает. А тут… выискался князь… Он скрипнул зубами. Воевода долго глядел в их спины. Подъехать ближе не решался. Но было видно, что Пожарский в чем-то убедил князя. Тот похлопал Пожарского по плечу.

В ночь Пожарский куда-то ускакал с дьяком Нестерко. Перед этим Симеон наказал князю найти в Новгороде Камбилу и действовать через него.

– Это верный новгородец.

А на следующий день показался над вершинами деревьев соборный почерневший крест. Миновав лес, Симеон увидел крепостные сооружения. За ними прятался Торжок. Речка Тверица уже подмерзла и не могла служить надежным препятствием. Симеон принял решение пока в город не входить. Вызвав к себе воеводу, он лично указал, как расставить войско, чем весьма удивил воеводу. Федор Акинфович еще больше был удивлен, когда князь приказал зажечь костров в два-три раза больше обычного. «Все ето штучки Пожарского», – не без злобы подумал он. От этих ночных костров в Торжке было светлее, чем днем.

– Вот это войско! – изумился новоторжский воевода и… послал с этим известием нарочного в Новгород.

Его свободно пропустили.

Загнав коней, Пожарский и Нестерко вскоре были у новгородских стен. Но не только они быстро скакали. Новоторжец опередил их, зная более близкие дороги. Его рассказ о силе московского войска так напугал посадника, что тот приказал на ночь закрывать ворота. О решении посадника стража узнала от прискакавшего сотника.

– Закрывать, так закрывать, – поднимаясь с пригретого места, сказал один из них, потягиваясь, – пошли, робе! – позвал он товарищей.

Припорошенные снежком ворота поддавались с трудом. Им пришлось ногами расчищать площадку.

– Фу! – снимая шапку и обтирая вспотевший лоб, произнес один из них, берясь за створку и пробуя слабину. – Пойдеть! – чуть не крикнул он, толкая поскрипывающую воротину.

– Стой! – раздался крик его товарища.

– Че? – спросил тот, поглядывая на стражников.

– Глянь! – и он показал на дорогу, ведущую в город.

По ней скакали к городу двое неизвестных всадников.

– Подождем? – спросил тот, кто начал закрывать ворота.

– А че! Подождем! – откликнулся его товарищ. – Чай, двое-то нас не напужат!

Все рассмеялись.

Неизвестные оказались добрыми дядями, дав каждому по серебряной монете. На эту деньгу можно разгуляться! Да еще как. Видя довольные лица стражей, один из всадников сказал:

– Еще подзаработает тот, кто укажет дорогу к боярским хоромам Камбилы, а то в темноте, боюсь, долго проищем.

Тут же нашелся один из стражников, кто вызвался это сделать. Когда он вернулся, товарищи спросили:

– Ну как?

Тот показал целую горсть мелкого серебра.

– Повезло! – раздались завидные голоса. – Да на эти деньги ты конягу купишь.

Стражник махнул рукой:

– Коняга у меня есть. Зачем еще?

– Тогда в кабак! – дружно засмеялась охранная братва.

– Посмотрим, – неопределенно ответил тот, пряча деньгу в кисет.

А под Торжком наутро перед Симеоновым шатром появилась посыльная новоторжская братия: воевода, оставшиеся бояре. Они слезно просили великого Московского князя Симеона Иоанновича проявить к ним милость и войти в город. Симеон гордо выслушал их и важно махнул головой. Обрадованные новоторжцы упали на колени и поползли к нему:

– Спаситель! – протягивали они к нему руки.

Через несколько дней Симеон покинул Торжок, и пополнившееся войско пошло на запад.

А в Новгороде, не то от растерянности, не то от страха, кинулись собирать свое войско. Но по мере того, какие достигали их ушей слухи, меняли решения. На посаднических посиделках, которые, практически, проходили днем и ночью, кто-то из бояр предложил поискать помощи извне. И все стали думать, кого позвать. И прежде всего подумали о литовцах. Даже обрадовались, что им пришла в голову такая спасительная мысль. Но какой-то боярин, заросший, как болотная кочка, поднялся и, прежде чем что-то сказать, громко, басисто расхохотался.

– Литовцы! Ха! Ха! – Да вспомните, как они улепетывали от московитов у Можайска.

– Што верно, то верно! – вздохнул посадник.

– А че, если ф… немчуру? А?

Схватились за него. И стали готовить туда посланцев. Но, как и в Торжке, этому помешала… чернь. Кто-то ее успел настроить, и те явились к посаднику с угрозами:

– На русских братьев немчуру посылать? Да мы вас, как в Торжке!

Пока они заседали, в один из таких дней кто-то ворвался в посадническую и огорошил словами:

– Пришел великий Московский князь!

Весть о приходе московитян ветром пронеслась по Новгороду. Горожане ринулись на крепостные стены. Кого тут только не было! И бояре, и воины, и чернь, и ремесленники. И увидели мощную людскую реку, которая полумесяцем охватывала город. А войска все шли и шли… Все их голоса вылились в один:

– Ну и силищу собрал великий Московский князь!

Поздний приход двух посланцев Симеона в хоромах Камбилы встретили вначале с недоверием. Когда один их них, рослый и внушительный, объявил себя князем Пожарским и добавил, что он от великого Московского князя, который рекомендовал его, Камбилу, как надежного человека, тот стал оттаивать. А когда хозяин, взглянув на второго, узнал в нем Егора, это породило полную уверенность. Что говорить! Всякое в жизни бывает, а вдруг, не очень-то к нему хорошо относящийся посадник, решил проверить его. Время-то страшное надвигается. Встреча стала братской. Узнав о сути дела, Камбила восхитился задумкой князя: сберечь русскую кровь. Для выполнения задуманного они разделились: Камбила брал на себя бояр, Егор – Оницифера, а посадника – сам Пожарский.

Усталый и разбитый, с тяжелыми думами: выходить драться или просить… пощады, он шел домой. Просить пощады не очень хотелось, узнав, что на помощь идут псковитяне, да и северные земли собрали недюженную рать: «Может… рискнуть? Проучить этих московитян… да и я вырасту в глазах горожан».

Вот посадник дошел до угла ограды. Несколько шагов – и он… дома. Посадник оглянулся и отпустил стражу. Но не успел сделать и нескольких шагов, как из-за могучего дерева навстречу ему шагнула человеческая фигура. Это было так неожиданно, что посадник встал как вкопанный и на какое-то время лишился дара речи. Он пугливо оглянулся назад. На улице было пустынно.

– Тебе чево? – он старался в то же время рассмотреть в фигуре черты знакомого человека, – спросил грубовато посадник, хватаясь за рукоять меча.

– Ты правильно сделал, – заговорил незнакомец, – что не послал помощь Торжку несмотря на их просьбы.

Посадник усмехнулся: «Не послал-то не потому, что не хотел или чего-то испугался, а просто под рукой не было воинов. Их надо было собирать, а на это требовалось какое-то время». Но он промолчал. А дух начатого разговора смягчил настороженность Федора, и он убрал руку с рукояти меча. Этого не мог не заметить незнакомец и усмехнулся. Посадник показывал всем своим видом, что он ждет продолжения разговора. Посмотрев по сторонам и убедившись, что они по-прежнему одни, незнакомец вновь заговорил:

– Я хочу с тобой поговорить…

– Это о чем жить? – расслабленно усмехнулся посадник, поняв, что тот пока не хочет на него нападать.

– Да о твоей жизни, если она тебе дорога.

Посадник качнул головой:

– Че ето ты о моей жизни заботу проявляешь?

– Да просто не хочу кровь русскую понапрасну лить.

– Мд-а-а… а кто хочет?

– Да ты же, посадник, – ответил незнакомец, не спуская с него острых глаз, и добавил – ты тут голова.

– Ну… я, – согласился тот, – но у нас еще есть вече. Оно все решает.

– Не хитри, боярин, оно будет только радо, узнав, что дело может обойтись без крови. Да, кстати, ты мощь Московии видел. Я стоял недалеко от тебя и наблюдал, как широко раскрылись твои глаза. Испужался?

Посадник ответил не сразу. Потом сказал:

– Да… нет. Скажи лучше, кто ты будешь?

– Я? Да… московский князь.

От этих слов Федор сделал шаг назад.

– Князь?

– Да, князь.

– Э, князь, – он подошел к нему и взял его за пряжку, – вот сейчас крикну своих, они тя схватят и повесят на этом суку, – кивнул он на дерево.

– Не успеют.

Посадник не успел договорить, как нож уперся ему в живот. Боярин посмотрел на нож. Сталь тускло блестела в лунном свете.

– Не балуй, – отводя руку, проговорил князь.

– Я тебя понял. Скажу честно, ты прав. Я и сам, идя домой, об этом задумался. А пойдет ли на мир твой князь, когда мы откроем ворота?

– Я, думаю, пойдет. Только… – он поднял его голову за подбородок, – хорошо надо моего князя просить. Он у нас гордый.

Князь отнял руку, повернулся и решительным шагом направился было прочь. Но его окликнул посадник.

– Эй, а как я?

Пожарский понял вопрос. Вернулся и сказал полушепотом, но выразительно:

– Наш князь таких людей не забывает! – последнее слово он сказал по слогам.

Домой Федор вернулся совсем сумрачным: «Что же ему делать?»

– Как там? – он не слышал, как вошла жена.

– А! Отстань! – снимая рубаху, рыкнул тот.

Раздевшись, он рухнул на лежак и тотчас захрапел.

Но поспать ему не дал вечевой колокол.

– Федя! Федя! – трясла жена за плечо.

– А? А? – сквозь сон замычал он. – Не слышишь? Кто зовет?

– Народ! – ответила она и пошла к себе.

Его сознание подсказало ему, что надо прислушаться к словам жены. И до него дошло, что тревожно на площади, его зовут…

Бояре и купцы стояли отдельно. Причем бояре разделились на две группы. Они что-то меж собой порой горячо обсуждали, посматривая друг на друга не очень добрыми взглядами. Купчины тоже перешептывались, но делиться пока они не собирались.

– Идет! Идет! – пронесся возглас по толпе.

Завертелись головы, и многие увидели, как широким шагом к ним приближался посадник. За ним следили не только из толпы, но и из приоткрытого окна дома владыки.

– Че, посадник, делать будем? Аль мир с Москвой, аль на битву позовешь? – встретила такими возгласами площадь.

Посадник остановился, посматривая то на одну, то на другую сторону.

– А че вы хотите? – громко спросил он.

– Ты лучи ответь, – выступил Иван Обакумович, боярин, – будет помога аль нет.

– Хм, – посадник усмехнулся, поднял голову вверх.

– Ты че там глядишь, ты на мня гляди! – завопил Иван.

– Сороку смотру! – с хохотом ответил тот.

Боярин на мгновение растерялся, а потом вплотную подошел к Федору.

– Ты, Федор, не крути, – он говорил со злобой, – мы тя подняли, мы тя и скинем. Ишь, сорока ему понадобилась.

– Да он насмехается над нами, – загудели бояре.

Посадник поднял обе руки. Но бояре не унимались. Тогда завопил народ за спиной посадника:

– Че слово посаднику сказать не даете?

Толпа угрожающе двинулась на бояр. Почувствовав неладное, посадник повернулся к ним:

– Спокойно, люди добрые! Щас вам все скажу!

От этих слов толпа остановилась в ожидании, а посадник посмотрел, где бы найти место повыше. Помост снесли на последнем вече. И увидел чью-то телегу. Его взгляд поняли и сразу несколько человек бросились подкатить ее. Когда она оказалась рядом, посадник по-молодецки запрыгнул на нее. Он поклонился толпе, кашлянул в кулак, окидывая ее испытующим взглядом. Что она таит: мир или войну? Потом заговорил:

– Новгородцы! Вы хотите слышать, будет иль нет помощь?

– Да-а! – дыхнула толпа.

– Я отвечу: на наш посыл литовский князь молчит! Немцев просить будем?

– Не-е-е! – ревет народ.

– Так че: биться аль мира просить?

– Мира!!!

– Биться!!!

Толпа начинает делиться. Все смешалось.

– Сказать хочу! – басит, как из бочки, огромный боярин.

Его животик утюжил толпу. Добравшись до телеги, пляшет около, никак не может взобраться. Наконец ему удалось поднять на телегу ногу. Кто-то толкает под ягодицы так, что он взлетает, как петух на насест. На ногах от такого толчка устоять не мог и на карачках добирается до середины телеги. Слышится хохот. Боярин поднимается с колен, отряхивает кафтан и начинает басить:

– До коль Москва нас грабить будет, люди добрые?! Скоро по миру пойдем, а им все мало.

Кто-то хохочет:

– Смотри, голодаить! Бедный!

– Да когда, люди добры, мы головы подымим, да дадим им под зад?

Толпа помирает от хохота:

– Под иво зад! Ха! Ха!

– Хватит! – просмеявшись, заорала толпа. – Слазь! Долой иво! – несколько рук вцепились за подол кафтана.

Между тем среди бояр идет свалка. Кто-то поддерживает толстяка, кто-то против. Трещат не только кафтаны. Дело дошло до бород. У кого-то из носа кровушка побежала.

– Мир!

– Война!

Когда выдохлись, не придя к решению, заорали:

– Пущай посадник скажет!

– Федька, давай! Скажи слово!

Федор стоит, выжидает, когда стихнут. Бояре поправляют одежду, тащат из карманов тряпицы, кровь оттирают.

Наконец толпа поутихла. Когда Федор убедился, что можно говорить, кашлянув, воскликнул:

– Новгородцы! Ноне ночю вы видали, кака московская мощь! Видали?

– Видали! – орут толпой.

– Сломим, ее аль нет? – продолжает Федор пытать толпу.

– Шею сломам, – орет чей-то звонкий голос, – себе.

– Прав! Прав! – несется могучий голос веча.

– А кто хотит биться? – глядя вокруг, орет посадник.

Таких не находится.

– Послов! Послов! – толпа знает, что надо в таком случае.

– Кого хотите? – Федор глядит вокруг.

– Владыку! Владыку!

Когда расходились по домам, многие бояре ворчали:

– Федька-то предался Симеону.

Владыку Василия великий князь Симеон Иоаннович встретил весьма достойно. Владыка был среднего роста, не молод, мудр, о чем говорили его умные, с добринкой, серые глаза. Окладистая борода и упитанная фигура придавали ему внушительный вид. Одет он был в черную, до пола, мантию, с черным же клобуком на голове. На груди – внушительный позолоченный крест. Голос басистый, но проникновенный.

Князь вышел к нему навстречу. Склонил голову, поцеловал руку и жестом пригласил пройти вперед. Опережая, открыл перед ним дверь. В этом внимании владыка не почувствовал раболепия и угодничества. Наоборот, он понял, что, несмотря на княжескую молодость, перед ним твердый, последовательный правитель, довольно уверенный в себе. С такими лучше не связываться. Отец Василий знал Калиту и понял, что сын ему не уступиет, если не обгонит.

Симеон начал встречу с вопроса: встречался ли он с митрополитом Феогностом?

– Да, сын мой, – тряхнул владыка побелевшими кудрями, выступающими из-под клобука.

– Ну, и… как, владыка? – князь, склонив голову, смотрел на священника.

– Мы все, слуги Божьи, жаждем мира, – ответил владыка.

– Это хорошо… – что-то обдумывая, заметил Симеон.

Потом князь вежливо предложил ему перейти в светлицу.

– Прости, Господи, – крестясь, проговорил Василий, – грехи наши тяжкие, – и присел в подставленное князем кресло.

– Сын мой, – начал он, – мои прихожане обратились ко мне, чтобы я привез им мир и дружбу с таким великим княжеством, как Московия. Да, мы часто нарушали наши договора, и сейчас я знаю, что недобрые дела наших мужей заставили тебя, князь, прибегнуть к оружию. Но мы, слуги Божие, всегда считаем, что мир – вот истинное Божье веление.

Проговорив, владыка слегка откинулся на спинку кресла и внимательно стал смотреть на Симеона, как бы вытягивая из него добрый ответ.

– Владыка, – начал князь, пошевелясь в кресле, – не я начал…

– Я знаю, – вставил владыка.

– Так вот, – продолжил князь, – на мир я готов. Только… – князь замолчал и в свою очередь внимательно посмотрел на владыку.

– Я слушаю, сын мой, – проговорил владыка, поняв, что мир, который князь предложит, будет суровым наказанием провинившемуся граду.

И заранее сказал себе, что он будет за то, чтобы его принять. С новым князем шутки плохи. Попробовали, слаб он или нет, получили свое.

– Слушаю, – повторил он.

Брови князя сошлись и нахмурилось чело:

– Я согласен, – начал князь. – Расчет пойдет по старым грамотам, вашим, – на последнем слове он сделал ударение, как бы желая подчеркнуть, что ничего нового пока не предлагает, – и они заплатят черным бором, а тысячу рублей я возьму за Торжок.

Владыка кивком головы подтвердил разумность его решения.