Текст книги "Право – язык и масштаб свободы"

Октябрьская революция 1917 г. традиционно рассматривается как фактор, обусловивший трансформацию отечественной государственно-правовой системы. Начало революции ознаменовалось вооруженным государственным переворотом – деянием, относимым к наиболее тяжким видам преступлений во все времена и во всех государствах. Однако, победив в вооруженном противоборстве, новая власть стала единственной и в силу этого легальной политической силой, осуществляющей функции публичного управления страной и людьми. Естественно, что для осуществления управления была необходима нормативная система. Такой системой стала система советского права, в структуре которого место основного инструментального элемента занял институт советского законодательства. Понимание права в условиях советской правовой реальности формировалось под воздействием двух основополагающих принципов:

– приоритета партийных догматов над юридическими;

– классовой природы права.

Низведя право до инструмента классового правления, новая власть порвала с многовековой традицией, согласно которой на правовую систему налагались этические ограничения, независимо от того, были ли они кажущимися или реальными. Приняв такую точку зрения, большевики истолковали право как продолжение политической власти. Формула «революционная целесообразность равняется революционной законности» выражала признание новым режимом только тех правовых норм, которые служат интересам революции[100]100
  См.: Хаски Ю. Российская адвокатура и советское государство. М., 1993. С. 32


[Закрыть].

Право вершить суд и вмешиваться в человеческие судьбы перестало быть трагической проблемой, поскольку потерял всякую актуальность вопрос о нравственной ответственности судей. Десятки тысяч смертных приговоров «врагам революции» недрогнувшей рукой подписано судьями различных судебных органов, руководствовавшихся в своей деятельности не каким бы то ни было нормативно-правовым актом (старорежимные акты не действовали, а новых попросту не было), а пролетарским чутьем. Отсутствие юридически установленного перечня преступлений обусловило осуществление правосудия по аналогии права с субъективным правосознанием лиц, вершивших «суд скорый». «Введение аналогии вполне оправдывается социалистическим правосознанием, – писал М. А. Чельцов-Бебутов. – Если видеть в обществе (в идеале) трудовое единство, определяющееся общей верховной целью, то падает понятие об уголовном кодексе как хартии свободы отдельной личности. Общее благо – общий закон, который должен быть понятен и близок каждому. Всякое же вредоносное деяние (либо бездействие), препятствующее прогрессу, есть преступление»[101]101
  Чельцов-Бебутов М. А. Социалистическое правосознание и уголовное право революции. Харьков, 1924. С. 67–68.


[Закрыть].

Учитывая вышесказанное, можно выделить следующие основные черты, характеризующие государственную правовую систему в первые годы Советской власти: праву была предназначена чисто служебная (а точнее обслуживающая) роль; вопрос о законности (как о публичном правовом режиме, ограничивающим как индивидуальную свободу, так и государственную волю) вообще не ставился; подчеркивалась свобода администраторов и судей отступать от требований нормативно-правовых актов по мотивам целесообразности; допускалась (а в ряде случаев и поощрялась) децентрализация правотворчества, когда судьи на местах решали, кого и за что судить; и, наконец, главное – в рассматриваемый промежуток времени государственной властью был признан абсолютный приоритет политической точки зрения над юридической. По словам Н. Неновски, в этот период государство как суверенная власть в определенном смысле сливается с диктатурой пролетариата, проявляется как ее орудие. «Над ним не стоят никакие законы, никакие верховные абстрактные естественно-правовые принципы, которые могли бы его связать абсолютным образом. Никакой закон не может связывать выражение воли господствующих классов. Всякий закон, включая конституционный, в любое время может быть изменен или отменен, если потребности классового господства вызовут такую необходимость»[102]102
  См.: Неновски Н. Единство и взаимодействие государства и права. М., 1982. С. 108.


[Закрыть].

Отождествление государства с диктатурой властвующего класса имело двоякую задачу. Во-первых, по существу, вне закона были объявлены представители «враждебных» классов, практически лишенные советской властью гражданских прав. Во-вторых, правовая безответственность государства, неприятие абстрактных, естественно-правовых принципов означала, что и господствующий класс находится в полной зависимости от властной воли диктатуры, которая использует свои полномочия не по закону, а в соответствии с интересами революции.

Следующий этап развития советской правовой системы может быть условно назван этапом укрепления советской законности. Данный этап характеризовался следующими основными чертами:

1) признавалось недопустимым правотворчество на местах;

2) нормативно-правовым актам центральной (федеральной) власти придавался общеобязательный характер;

3) за нарушения декретов или за неточное исполнение предусмотренных ими директив предусматривались жесткие юридические санкции. В этот период понятия «право» и «закон» начинают рассматриваться практически как тождественные, поскольку правом является возведенная в закон воля государства.

В результате вытеснения нигилистического отношения к писаному праву идеями А.Я. Вышинского, по мнению которого «при социализме законность достигает вершин своего развития» и представляет свод четких социалистических законов, которые пользуются авторитетом и у работников юстиции, и всего населения в целом[103]103
  Вышинский А.Я. Революционная законность и наши задачи // Правда. 1932. 28 июня.


[Закрыть], в стране сформировалась и укрепилась система тоталитарной законности, в которой соуживались казалось бы взаимоисключающие положения: с одной стороны, отрицание традиционных правовых ценностей (объявленных буржуазными и, в силу этого, ложными), а с другой стороны, насаждение принципа общеобязательности закона. При этом так же, как и в императорском праве, понимание закона носило неоднозначный характер.

Термин «закон» в СССР стал использоваться не только в субстанциональном/обобщающем (как в Империи), но и в конкретном/формально-юридическом смысле[104]104
  Слово «закон» начинает использоваться для названия нормативно-правовых актов начиная с 1938 г.


[Закрыть]. Говоря о видах законов в СССР, можно назвать: законы (О гражданстве СССР 1938 г.; О порядке ратификации и денонсации международных договоров СССР 1938 г.; О защите мира 1951 г. и др.); основы законодательства и судопроизводства (Основы законодательства о судоустройстве СССР, союзных и автономных республик 1958 г.; Основы уголовного судопроизводства СССР и союзных республик 1958 г.); кодексы (Воздушный кодекс СССР 1961 г., Таможенный кодекс СССР 1964 г. и др.) указы (О государственном Банке СССР 1954 г.; О внесении изменений в изображение Государственного герба СССР, О прекращении состояния войны между СССР и Германией 1955 г.; Об утверждении Воздушного кодекса СССР 1961 г.; О временном применении уголовного, гражданского и трудового законодательства РСФСР на территории Литовской, Латвийской и Эстонской ССР 1940 г., О временном применении кодексов Украинской ССР на территории Молдавской ССР 1940 г. и др.), положения (Об охране государственной границы СССР 1960 г., О прокурорском надзоре в СССР 1966 г.; О предварительном заключении под стражу 1969 г.;), постановления (О бесплатном проезде школьников, проживающих в сельской местности, 1965 г.; О порядке введения в действие Закона СССР «О всеобщей воинской обязанности» 1967 г.; О порядке выборов районных (городских) народных судов 1965 г. и др.); уставы (Устав внутренней службы ВС СССР 1975 г.; Устав гарнизонной и караульной служб ВС СССР 1975; Дисциплинарный устав ВС СССР 1975 г. и др.).

Анализ содержания перечисленных законодательных актов позволяет говорить о том, что их многообразие обусловливало достаточно размытый статус принимаемых законодательной властью документов, а это, в свою очередь, затрудняло структурирование законодательного массива. Отсутствие четкой и логически последовательной концепции законодательного акта зачастую приводило к тому, что по одному предмету правового регулирования принимались различные виды документов[105]105
  В частности, традиционно порядок введения в действие законов СССР устанавливался соответствующими указами, вместе с тем порядок введения в действие Закона СССР «О всеобщей воинской обязанности» 1967 г. устанавливался постановлением.


[Закрыть]. Объяснение подобной ситуации заключается, на наш взгляд, в том, что на всех этапах становления и развития советского государства праву и закону отводилась сугубо сервисная роль – инструментов государственного управления. При этом практически не имело разницы, как будет называться акт, издаваемый законодательной властью, поскольку сама законодательная власть (Президиум Верховного Совета СССР) являлась таковой лишь номинально, основная власть была сосредоточена у представителей высшего звена партийно-хозяйственной номенклатуры и именно они являлись фактическими законодателями страны Советов. Особенно наглядно подобное соотношение формальной и реальной власти проявилось в период Великой Отечественной Войны 1941–1945 гг.

В критической обстановке, сложившейся в стране в конце июня – начале июля 1941 г. было принято решение о создании чрезвычайного органа государственной власти – Государственного Комитета Обороны (ГКО).

Во вновь созданном органе сосредоточивалась вся полнота власти в государстве. В соответствии с принятым Постановлением все граждане, а также все партийные, советские, комсомольские и военные органы были обязаны беспрекословно выполнять решения и распоряжения ГКО.

Действие ГКО осуществлялось в период с 30 июня 1941 г. по 4 сентября 1945 г. Всего за рассматриваемый период от имени ГКО был принят 9971 документ. В структуре государственной власти ГКО занял высшую позицию, по сути, объединив функции партийного, советского и хозяйственного руководства страной[106]106
  См.: Ромашов Р. А., Тищенко А. Г. Политико-правовая природа и структурнофункциональные особенности государственной власти в СССР в условиях Великой Отечественной Войны // Государство. Право. Война: 60-летие Великой Победы / Под общ. ред. В. П. Сальникова, Р. А. Ромашова, Н. С. Нижник. СПб.: СПб университет МВД России, 2005. С. 255–268.


[Закрыть].

На фоне создания единого органа государства, в котором была абсолютизирована государственная власть, происходило усиление личной диктаторской власти И. В. Сталина. 10 июля 1941 г. И. В. Сталин возглавил Ставку Главного Командования, 19 июля – занял пост наркома обороны, с 8 августа 1941 г. он становится и Верховным Главнокомандующим.

Механизм абсолютной власти советского государя исключал разделение властных полномочий с кем бы то ни было. Все наиболее значимые решения принимались И. В. Сталиным лично либо при обязательном согласовании с ним.

В условиях военного времени не соблюдалась формальная процедура законотворчества, в рамках которой высшие по юридической силе нормативные акты – законы должны были приниматься Президиумом Верховного Совета СССР. В годы войны функциональный статус данного органа был минимизирован и носил в большей степени формальный характер[107]107
  За четыре военных года состоялось всего три сессии ВС СССР: в июне 1942 г., в феврале 1944 г. и апреле 1945 г.


[Закрыть]. Реальными законотворческими функциями обладал ГКО и лично И. В. Сталин. В рассматриваемый период сложился неписанный, однако, достаточно четкий, основанный на своего рода государственно-правовой традиции, порядок разработки и принятия документов, регламентировавших наиболее важные вопросы в сферах военной, хозяйственной, политической жизни страны и, по сути своей, являвшихся реальными государственными законами.

Приведенный пример весьма убедительно демонстрирует минимизацию фактической значимости для государственной власти (осуществляемой, как уже отмечалось, высшей партийно-хозяйственной номенклатурой) как самих законодательных органов, так и издаваемых ими актов, являвшихся законами не по сути, а по форме. Что же касается действительных законов советского государства, то ими на всех этапах советского строительства являлись партийные директивы, определявшие основные направления государственной политики во всех сферах социальной жизнедеятельности, в том числе в сфере законодательства.

Закон в современном русском юридическом языке понимается в нескольких смыслах:

– как название нормативного правового акта обладающего высшей по сравнению с другими нормативными правовыми актами юридической силой (федеральный закон – в смысле отдельный закон (ФЗ «О государственной тайне»), закон субъекта федерации);

– как собирательное понятие, обозначающее совокупность источников права – нормативно-правовых актов, регламентирующих ту или иную сферу правового регулирования (федеральный закон в смысле законодательство: п. 1. ст. 120 Конституции РФ – «Судьи… подчиняются только… федеральному закону», УК РФ – уголовный закон и т. п.). В данном контексте понятие «закон» тождественно понятию «законодательство».

Право понимается в следующих контекстах:

– право как правовая культура (правовая жизнь, правовая реальность);

– право как нормативная система, включающая нормы позитивного (вновь создаваемого) и естественного (объективно сложившегося и открываемого в процессе социально-правового развития) права;

– право как отрасль (сфера) правового регулирования (уголовное право, гражданское право, административное право, международное право, право прав человека и т. п.);

– право как совокупность правомочий и обязательств лица (субъективное право);

– право как ценностная характеристика (правовой/неправовой закон; правовое государство).

Говоря о соотношении понятий «право» и «закон», следует иметь в виду следующие подходы.

Во-первых, данные понятия воспринимаются как тождественные категории. В данном случае используются термины «позитивное право» и «законодательство». И в том, и в другом случаях имеют в виду управленческие системы, посредством которых централизованно упорядочиваются и охраняются наиболее значимые общественные отношения.

Во-вторых, закон воспринимается в качестве элемента системы формально-юридических источников права – вида нормативного правового акта.

В-третьих, право и закон соотносятся как содержательная субстанция и юридическая форма. Именно подобное понимание названных категорий предопределяет вопросы о том, может ли закон быть неправовым, и может ли право существовать, не будучи выраженным в законе (в смысле в законодательстве). Попытки однозначного ответа на поставленные вопросы заведомо бесперспективны и обусловлены, прежде всего, тем, что при одних обстоятельствах мы воспринимаем слова «право» и «закон» как тождественные категории, а при других – эти же слова противопоставляем. Как правило, проводимое противопоставление основывается на достаточно примитивной логике, в соответствии с которой закон может быть как хорошим (правовым), так и плохим (неправовым), но при этом право в любом случае выступает как неизменное (с точки зрения социальной ценности) мерило добра и справедливости[108]108
  В контексте подобного понимания вполне допустимо существование взаимоисключающих позиций. Нарушение законов государства – преступление, влекущее наказание за нарушение конкретного закона. Исполнение закона государства в том случае, если этот закон является неправовым (несправедливым, бесчеловечным и т. п.) – преступление, влекущее наказание за законопослушное, но противоправное поведение. Второй вариант возможен только в том случае, если перестала существовать система законодательства объявленного неправовым. Фашистских преступников судили не потому, что они нарушали законы своего государства, а потому, что государство, которому они служили, проиграло войну. В противном случае, ситуация бы повторилась зеркально, с той лишь разницей, что места обвиняемых заняли бы представители антигитлеровской коалиции.


[Закрыть]. Подобный подход в большей степени свойственен теологии, апеллирующей к Божественной благодати, нежели к юриспруденции, в основу которой положены не столько категории борьбы добра со злом (греха с добродетелью), сколько принципы состязательности позиций сторон, каждая из которых настаивает на собственной правоте[109]109
  В данном случае следует помнить значение слова «право» как направления движения. Это направление может быть задано в приказном порядке («Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой!» – Маяковский В. В. Левый марш //Сочинения в двух томах. Т. 1. М.: Изд-во «Правда», 1987. С.107), либо избрано самостоятельно («Каждый свой выбирает путь, прав, быть может, а может, неправ». – Ромашов Р. А. Я уйду как проходит дождь //Околесица. СПб.: Изд. дом «Сентябрь», 2003, С. 8). Если право выбора принадлежит субъекту, то он реализует его так, как видится правильным ему, при этом права других, следовательно, и другие правила (в смысле направления деятельности), воспринимаются как опосредованные собственной правотой категории.


[Закрыть]. Законы (в смысле законодательные акты) пишут, принимают и применяют живые люди, следовательно, разговоры о правовой/неправовой природе законов, прежде всего, предполагают наличие/ отсутствие правовой культуры у законодателей, законоприменителей и законоисполнителей. Но в подобном понимании слово «закон» утрачивает свой изначальный смысл – объективность[110]110
  Если рассматривать закон как объективное право, то он должен обладать следующими качествами:
  – закон является общеобязательным не зависимо от участия в его разработке и принятии конкретного субъекта;
  – закон считается истинным (правильным, правовым), не зависимо от субъективной оценки его положений отдельными лицами;
  – закон получает реализацию как в случае законопослушного, так и в случае противозаконного поведения субъекта.


[Закрыть]. Если то, что мы называем законом, по сути своей субъективно и зависит от воли конкретного человека (группы людей), то это – не закон в собственном смысле, а установленное (путем индивидуального либо коллективного волеизъявления) правило поведения, которое в зависимости от обстоятельств может быть исполнено тем, к кому оно адресовано, либо нет. В предлагаемом контексте речь следует вести не о законе как таковом, а об указе (уставе)[111]111
  Думается, что изначально слова «устав» и «указ» носили практически тождественный характер и выступали как персонифицированные волеизъявления суверена (государев указ) с той лишь разницей, что устав (от слова установленный – окончательно закрепленный) носил однозначно императивный характер, а указ (указание вариантов возможного, должного, недопустимого поведения) содержал в себе некоторую диспозитивность, связанную с выбором возможных средств и методов реализации властного предписания. Не более чем версией является и другая точка зрения, в соответствии с которой устав (от слов «уста», «устье» прежде всего символизирует некоторое первоначало, исходную точку рождения соответствующей информации). В свою очередь, «указ» в содержательном смысле в большей степени ориентирован на метод доведения необходимой информации до адресата.


[Закрыть] – совокупности правил поведения, обеспечиваемых гарантиями и санкциями со стороны центра публичности, принимающего соответствующий документ[112]112
  Указ (устав) может иметь статус закона как обладающего наибольшей юридической значимостью документа. К примеру, силой закона в сфере военной службы обладает Воинский устав, основным законом для большинства субъектов Российской Федерации является Устав субъекта, Указы Президента Российской Федерации при определенных обстоятельствах наделяются юридической силой федеральных конституционных и федеральных законов.


[Закрыть].

Обобщая сказанное, следует сделать следующий вывод. В современном русском юридическом языке имеет место смешение лингвистических (речевых) и субстанциональных (сущностных, содержательных) нагрузок терминов «право» и «закон». В зависимости от обстоятельств эти слова используются в разных смыслах, что в конечном итоге обусловливает неразрешимость проблемы их соотношения. Представляется, что снять остроту дискуссии можно, если развести смысловые нагрузки данных слов и в дальнейшем сравнивать лишь однопорядковые категории. В частности, говоря о праве, следует различать право объективное (право, действующее в отношении субъектов, независимо от воли субъектов) и субъективное (право на притязание, определяемое волей субъекта), право как единую систему (российское право) и право как отраслевой элемент системы (уголовное право, гражданское право, административное право), национальное право как продукт внутригосударственной деятельности и международное право, позитивное (создаваемое посредством нормотворческой деятельности) и естественное (существующее вне зависимости от юридического оформления и государственного санкционирования) право. При использовании слова «закон» следует различать значения закона как объективного позитивного права (судьи подчиняются федеральному закону), источника отраслевого регулирования (уголовный закон), типа нормативно-правовых актов (при этом наряду со словом «закон», для обозначения «законов Российской Федерации» используются такие слова как «устав», «кодекс», «указ»). Как уже ранее отмечалось, само по себе подобное словесное многообразие, мягко говоря, не способствует восприятию закона как акта ВЫСШЕЙ юридической силы, так как существует возможность наделения силой закона и других нормативных актов, что автоматически влечет снижение юридического авторитета самого слова ЗАКОН[113]113
  Достаточно образно пренебрежение к восприятию закона в российской социально-правовой традиции отражено в известной пословице «Закон что дышло, куда повернул, то и вышло».


[Закрыть].

Для зарубежной юриспруденции проблема соотношения права и закона не столь актуальна, прежде всего, потому, что в языке, данные понятия обозначаются разными словами, что позволяет избежать наложения смысловых нагрузок и тем самым существенным образом снижает накал страстей вокруг обсуждения столь значимой для российских исследователей проблемы.

В английском юридическом языке слова law и right используются в совершенно разных смыслах исключающих их отождествление. Law – это целостная категория, включающая в себя все многообразие подходов к публичному праву, законодательству в целом, отраслевому законодательству, то есть всему тому, что в русском языке относится к объективному (по отношению к конкретному субъекту) праву. Right – это субъективное право, в различных его формах и проявлениях, что же касается названия вида нормативно-правового акта, принимаемого парламентом, то используется слово statute (устав)[114]114
  То, что переводится на русский язык как статутное право, точнее было бы назвать уставным нормотворчеством.


[Закрыть]. Названные категории в силу их разноуровневости не могут пониматься друг через друга, а значит и не вступают в смысловое противоречие. Можно говорить о том, насколько law – выраженное в statute (принятом парламентом уставе) и legislation (законодательстве), соответствует natural law (дословно – естественному закону), однако это проблема соотношения смыслов, но не категорий.

Соотношение понятий «право» и «закон» во французском языке имеет ярко выраженное сходство с английской традицией. Для обозначения объективного права (закона в собственном смысле) используется слово loi. Естественное право переводится как loi de la nature (дословно – закон природы или естественный закон). Слово droit (право) используется для обозначения отраслей и сфер правового регулирования (droit international – международное право), а также для обозначения субъективного права (droit de vot – право голоса). Получается, что droit – это часть loi как нормативной системы. Что касается обозначения актов парламентского нормотворчества, то используется два слова слово loi (закон) и code (кодекс). Таким образом, рассмотрение loi – закона как продукта официального нормотворчества (кодифицированного и некодифицированного) сочетается с его восприятием в качестве loi – системы объективного права, складывающейся из позитивного права, основанного на legislation, и естественного права, основанного на loi de la nature. В отличие от английского языка, во французском слово statut используется для обозначения актов корпоративного нормотворчества (уставов общественных объединений, коммерческих организаций и т. п.), которые ни при каких обстоятельствах не могут рассматриваться в качестве закона.

Что касается соотношения понятий «право» и «закон» в немецком языке, то оно, по сути, тождественно русской юридико-лингвистической традиции. На немецкий язык слово право переводится как Recht, этим же словом переводится и термин законность (хотя, на наш взгляд, более точным было бы говорить о правопорядке), так же, как и в русском языке, Recht используется в достаточно широком смысле для обозначения права вообще – национального и международного права, отраслевого и субъективного права. Закон по-немецки – Gezetz. Так же, как и в русском и во французском языках, Gezetz используется и для обозначения закона в смысле объективного права и для наименования актов федерального законодательства и законодательства земель. Слово Statut используется аналогично французской традиции, для наименования источников корпоративного права, являющихся производными по отношению к Gezetz.

На основании проведенного анализа можно сделать вывод о том, что проблема соотношения понятий «право» и «закон» является ключевой для определения типа правопонимания. Однозначное решение данной проблемы невозможно. Следовательно, не имеет смысла пытаться такое решение выработать. Однако вполне можно договориться о содержании понятий, обозначаемых названными словами в определенном языковом поле, с тем, чтобы впоследствии избегать внутренних противоречий в выстраиваемых логических (философских) и практических (формально-юридических) конструкциях.